Текст книги "Песни с волками (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

  * * *

  Пресс-конференция шла по накатанной колее, и Тимурханов даже позволил себе расслабиться, – хотя вообще не напрягался особенно, – к чему было напрягаться в этом городе на краю географии, где его новой партии вдруг вздумалось обкатать некоторые предвыборные технологии? Впрочем, на краю географии ему было даже любопытно – по школьным учебникам смутно припоминались: тайга, сопки, комсомольцы-добровольцы... Столь же интересен, видимо, был он сам – журналистам и местным чиновникам, собравшимся здесь: те смотрели во все глаза, смеялись вместе с ним, задавали нужные вопросы... всё было, как всегда. До тех пор, пока в самом конце зала не взметнулась тонкая рука, и не встала эта девица.

  Хотя какая там девица – баба, и хорошо за тридцать, понял он, приглядевшись: вроде ничего особенного, но что-то эдакое есть... в серых глазах, что ли, вызывающе вскинутых из-под неуместной здесь тёмной косынки?

  На лацкане её блузки белел бейджик «Молодёжная газета „Полёт“».

  Заместитель мэра странно напрягся рядом с ним, и так же странно притих зал, будто все враз затаили дыхание, чего-то ожидая.

  – Господин Тимурханов, – четко сказала девица. – Сначала не вопрос, а утверждение, – пояснила она, прищурившись. – В Ичкерии в результате двух войн полностью разрушены 94 школы. На те деньги, что ушли на ваш вояж по Дальнему Востоку и прочие ваши... цацки, можно было бы восстановить хотя бы одну из них.

  В Ичкерии, значит...

  – А вопрос такой. Когда Кремль освобождал вас из тюрьмы, чтобы противопоставить сепаратистам, вы надеялись, что в обмен на ваши... услуги вам дадут власть. Вы просчитались. Вам предпочли другого, более... выгодного человека. Сейчас вашей партии, и вместе с нею – вам снова предлагают власть. И вы настолько наивны, чтобы снова поверить?

  Ого!

  На краю географии услышать такое он никак не ожидал.

  Напрягшийся Малхаз, сидевший рядом, что-то прошептал, и он, наблюдая за тем, как девицу яростно дёргает за локоть её сосед, не сразу его понял. И выпалил, не задумываясь:

  – Хьо нохчи ю? (Ты чеченка?)

  Глаза у неё распахнулись ещё шире, и наконец она усмехнулась, вскинув тонкую бровь:

  – Со нохчи яц! (Нет!)

  Зал возбужденно загалдел. Сосед девицы явно собирался заткнуть ей рот. Или оторвать руку.

  Тимурханов, неожиданно успокоившись, широко улыбнулся:

  – Тогда вы неплохо подготовились!

  – А на пресс-конференции к звёздам надо приходить подготовленными! – отрезала она под общий смех. – Вы ответите на мой вопрос?

  Снова повисла тишина.

  Прищурившись, он встретил её взгляд и почему-то решил сказать то, что думал, без обычного партийно-патриотического гона:

  – Я люблю рисковать. Устраивает?

  Помедлив, она тряхнула головой:

  – Устраивает. Я тоже.

  * * *

  Краем глаза он следил за ней – пока заканчивалась пресс-конференция, и в последовавшей затем обычной суете. Заместитель мэра что-то тихо говорил ей, нервно теребя галстук. Она слушала всё с той же насмешливой полуулыбкой и наконец, вскинув глаза, что-то ответила – чиновник аж отскочил.

  Тимурханов едва не рассмеялся.

  – Обнаглела! – зло буркнул тот, уже в полный голос. – Эх, было б кому тебя приструнить!

  – Свою кандидатуру предлагаете, Владимир Петрович? – пропела она, тоже в полный голос. – Или...?

  Она перевела глазищи на Тимурханова и вздёрнула подбородок. Её смешок и стук каблуков понеслись вниз по лестнице. Под окном взревел мотоцикл – он глянул туда: девица усаживалась позади пацана в шлеме. Сдёрнула косынку, рыжие волосы взметнулись волной.

  – Ведьма! – пробурчал Владимир Петрович. Ранняя лысинка его порозовела. – В каждой бочке затычка! Весь город от её архаровцев плачет!

  – Кто это? – лениво осведомился Тимурханов, весело покосившись на Малхаза.

  – Татьяна Дорохина, – словно выплюнул заместитель мэра. – Редактор молодёжной газеты, гори она огнём!

  Кто и что именно должно гореть огнём, он не уточнил.

  * * *

  Конечно, сработало не разрешение, практически данное чиновником, – сработало всё то же любопытство. И желание – взять девчонку на излом. Какова она будет – припёртой к стене, запуганной? Появится ли страх в этих серых глазищах?

  Хотя запугать её было скорее нереальным – кое-что Малхаз успел про неё узнать у охраны загородной базы отдыха, куда их поместили, и где обычно расслаблялась местная элита. В городе её звали Шахидкой, и это ещё больше разожгло его любопытство.

  Когда стемнело, Малхаз с ребятами поехали за ней.

  Тимурханов понимал, что действует на грани фола, но остановиться уже не хотел и не мог. В конце концов, всё можно было обернуть просто шуткой.

  Он представлял себе её гнев, её возмущение, и заранее посмеивался, предвкушая бурную перепалку.

  Он ошибся. Когда Малхаз через порог втолкнул Татьяну к нему в коттедж, та молчала.

  И страха в её глазах он не увидел. Она попросту ни разу не подняла взгляда от пола.

  Веселья не получалось.

  А потом он заметил кровоподтёки, проступавшие на её руках, и поморщился. На ней было надето что-то вроде распашонки, и джинсы, обрезанные чуть ниже колен. На босых ногах – шлёпанцы. Мокрые рыжие волосы спутаны.

  – Вы что, из ванны её вытащили? – резко спросил Тимурханов.

  Малхаз ухмыльнулся:

  – Почти. Она дома была, не в редакции своей. Позвонили, она сама и открыла.

  – Вы всегда всем двери открываете? – рявкнул он на неё, злясь всё больше, но ответа не дождался. – Отпусти её! – приказал он Малхазу.

  Пожав плечами, тот выпустил локоть женщины, и в ту же секунду, проскользнув мимо него, она метнулась на крыльцо и словно растворилась в темноте.

  Выругавшись, Малхаз кинулся следом. Скрипнули ступеньки, затрещали кусты.

  Тимурханов потёр лоб. Навалилась, наконец, усталость от десятичасовой разницы во времени, от такого же долгого перелёта, от всего этого сумасшедшего дня. И от этой сумасшедшей бабы.

  Малхаз вернулся, тяжело дыша:

  – Пропала, Бес.

  – Ищите, – угрюмо сказал он, сдёргивая со стула пиджак. – Тайга кругом. Точно пропадёт, дура!..

  Под ногами хрустели сучья, по лицу били колючие ветки, мошкара грызла немилосердно. Не хватало только медведей.

  Трёх.

  Сумасшествие оказалось заразным.

  – Это ещё что? – Тимурханов направил луч фонаря на возникшую между деревьев вывеску: "Детско-юношеский лагерь «Кедр».

  Впереди на просеке горел костёр, брякала гитара. Они переглянулись.

  – Пошли отсюда, Бес, – буркнул наконец Малхаз. – Она наверняка уже там...

  – Вот иди и проверь, – бросил Тимурханов, привалившись плечом к смолистому стволу, на котором висела вывеска.

  Новому пиджаку конец.

  – Точно, там она, – Малхаз вынырнул из тьмы. – У костра. Она небось знала, куда...

  – Попроси её – пусть сюда подойдёт, – перебил его Тимурханов. – Иди!

  Малхаз ушёл, покачивая головой и что-то бормоча. Алихан открыл рот, собираясь что-то сказать, но тоже только покачал головой.

  Конечно же, она преспокойно пришла с Малхазом. Ну, может, и не так преспокойно, но в глазищах прыгали уже знакомые черти, и Тимурханов почему-то перевёл дыхание.

  – Вы всегда бегаете по тайге в шлёпанцах? – невозмутимо осведомился он.

  Татьяна поглядела на свои ноги, уже обутые в чьи-то разбитые кеды, и повела плечом – под чьей-то пятнистой штормовкой:

  – Это моя тайга.

  Тимурханов хмыкнул.

  – И потом, ваши парни, ваши... к1ентий не дали мне обуться.

  – Откуда вы столько знаете?.. – он запнулся.

  – Про Чечню?.. – вздохнула она и помедлила. – У меня... у меня там друзья... так получилось, в общем, это неважно... Беслан Алиевич, – она прямо посмотрела ему в лицо, – я обидела вас, вы – меня. Теперь мы... квиты. И я хочу вас видеть отныне только по телевизору. Всё. Дала атту бойла. (Счастливого пути) .

  Он молча кивнул.

  Скатертью дорожка.

  Из-за деревьев шагнул какой-то парень – лет шестнадцати, глянул исподлобья, требовательно спросил ломающимся баском:

  – Татка, а это ещё кто?

  – Кто-кто... Кусто! – фыркнула она и обернулась: – Кстати, о кустах – тут, между прочим, клещей полно, поберегитесь, здесь вам не Москва... Так-то вот! Пошли, Волчонок.

  Волчонок, альхамдулиллах!

  – Я тебе тыщу раз говорил, – донеслось до них ворчание пацана, – допрыгаешься ты со своими ваххоббитами!

  Тимурханов опять прислонился к сосне и наконец захохотал.

  * * *

  Звонок.

  Тимурханов потряс головой, поглядел на часы: половина первого ночи.

  Прилёг, называется, отдохнуть перед утренним перелётом...

  Как ни странно, он сразу узнал её голос, бьющийся в трубке мобильника, – хрипловатый, почти мальчишеский, – только никак не мог сообразить, что она говорит.

  Немудрено.

  – Ой, миленький, пожалуйста, приезжай, забери меня отсюда побыстрее, а то они меня с чеченцами в камеру сажают... я боюсь!

  Он снова потряс головой.

  Снится, что ли?

  Ровно сутки назад она пожелала видеть его только по телевизору.

  Чёрт!

  – Ты где? – выдохнул он.

  – Ой, в милиции же! В первом ГОМе, на Ленина! Ой, побыстрее только, миленький, боюсь я чеченцев этих!

  Бред.

  – Сейчас!

  Тимурханов отключил мобильник, мгновенно оделся, окликнул Малхаза.

  – А они в город поехали. С Умаром, – отозвался вместо него Алихан.

  Боюсь я чеченцев этих...

  Он беззвучно выругался.

  – Собирайся! – бросил удивлённо вытаращившемуся Алихану, набирая номер заместителя мэра.

  Пока Владимир Петрович, злой и заспанный, демонстрировал свои корочки дежурному в будке, Тимурханов стремительно пошёл на хохот и гомон по обшарпанному коридору – воняло здесь, как в любой ментовке, и клетка обезьянника была такой же, как везде.

  Татьяна стояла там, вжавшись в угол, напротив – Малхаз, Умар, ещё кто-то...

  Гоготавшие мужики в камуфляже обернулись.

  – Чего ещё? – начал старший из них и осёкся. В его взгляде замаячило понимание, и он мгновенно повернулся к Татьяне: – Ах ты ж, с-сука..!

  – А вы думали? – отозвалась она, сверкнув глазами

  – Открывай! – гаркнул Тимурханов.

  – Господи... – простонал запыхавшийся Владимир Петрович. – Господи, она ж такого понапишет в газетке-то своей!

  – А вы думали? – яростно повторила она, повернувшись к нему.

  Клетку наконец отперли, и Татьяна шагнула наружу, следом – остальные.

  Тимурханов подошёл к ним, предоставив Владимиру Петровичу объясняться с омоновцами.

  Женщина, нашарив у стены колченогий стул, медленно опустилась на него.

  – Пришили бы нас, Бес, если б не она, – глухо проронил Малхаз. – Эти, – он глянул на командира омоновцев, ответившего ему таким же тяжёлым, исподлобья, взглядом, – они только что... оттуда. Она видела, как нас... взяли, кинулась, ну, её вместе с нами запихали, так она у меня номер твой спросила... попросилась у них, мол, своему позвонить... – Он закашлялся, провёл рукой по разбитым губам, поглядел на ладонь – кровь.

  – Здесь есть поблизости больница? – отрывисто спросил Тимурханов. – Надо оформить акт. – Он тоже обернулся к омоновцам. – Где их документы?

  Заместитель мэра в панике замахал руками, вошёл какой-то ещё милицейский чин, но и в последовавшей перепалке Тимурханов не выпускал из поля зрения фигурку, прислонившуюся к стене. Лицо женщины было бледным, ввалившиеся глаза закрыты.

  – Её тоже зацепили, – тихо сказал Малхаз. – Дубинкой.

  – Пошли! – бросил Тимурханов, уже не слушая больше никого. – В больницу, быстро!

  – Я не хочу... не пойду... – пробормотала Татьяна, слабо отпихивая его руку. – Со мной всё нормально... Увозите своих. Я сама...

  Командир омоновцев вдруг стремительно подошёл к ним, наклонился к женщине и едва слышно сказал:

  – Ну что, сука, сегодня твоя взяла... а дальше – ходи и оглядывайся... Спецназ зря не скажет...

  Она взметнулась, словно подброшенная, так, что тот даже отпрянул:

  – Это ты ходи и оглядывайся, спецназ! – Глазищи её полыхнули почти нестерпимо. – У меня прабабка ведьмой была! Прокляну – и не встанет больше ни у тебя, ни у дружков твоих! Понял?!

  Омоновец попятился:

  – Бешеная...

  – Понял?!

  – Да иди ты... – отвернувшись, тот поспешно отошёл, исподлобья косясь на Тимурханова.

  * * *

  Выйдя из травмопункта, Тимурханов сам сел на место водителя в казённой «Тойоте», – Малхаз, Умар и Алихан осторожно загружались на заднее сиденье, – и открыл Татьяне переднюю дверцу:

  – Садитесь. Где вы живёте?

  Помедлив, она присела на сиденье рядом с ним, бережно прижав левым локтем забинтованный бок:

  – Мне в редакцию.

  – Что-о? – рявкнул Тимурханов.

  – Завтра же газета выходит, – просто пояснила она. – Надо успеть сделать статью до фотовывода.

  Малхаз сзади что-то ошалело пробормотал.

  Тимурханов прикрыл глаза:

  – У тебя есть муж? Отец? Брат? Дед? Дядя? Любой мужик, чёрт бы тебя взял!

  – Мой муж умер, – отчеканила она. – И отец, и дедушка. Никакого мужика у меня нет. Есть мама и младшая сестра.

  – Тогда начальник!

  – Не-а... Нету, – она улыбнулась прикушенными губами. – Я сама себе начальник, Беслан Алиевич. Так что везите в редакцию. Советская, девять. Тут недалеко, пара кварталов...

  – Там есть хоть сторож какой? – подал голос Малхаз, когда они подъехали к двухэтажному тёмному зданию.

  – Должен быть, – отозвалась Татьяна. – Пацаны дежурят по очереди. Да вы езжайте, зачем вам тут...

  Не ответив, Тимурханов вышел и постучал в оконную раму.

  Потом в дверь. Потом опять в окно, уже кулаком.

  Наконец дверь скрипнула, и в образовавшейся щели появилось испуганное лицо тощего длинноволосого парнишки. Тот подозрительно воззрился на Тимурханова, потом на Татьяну:

  – Татка, ты, что ли? С ума сошла?

  – Приятно, что не я один пришёл к такому выводу, – процедил Тимурханов, распахивая перед ней дверь.

  – Хипыч, мне надо статью быстро сделать, и плёнки на первую и на третью страницу перепечатать... – пробормотала она, пошарив по стене в поисках выключателя. – Господи, Сидорова, а ты чего тут де... – она осеклась, метнула взгляд на Тимурханова и тяжело вздохнула. – Ну, хоть в Интернете не сидите, и то слава Богу...

  Тоже вздохнув, Тимурханов поманил парнишку за собой на улицу:

  – Если ей плохо будет, вызовешь «скорую», понял? У неё два ребра сломаны. И утром домой её отвезёшь. Вот деньги.

  – Ага... – обалдело кивнул пацан. – Только это... у нас завтра рок-фест. Вечером, на набережной... ну, концерт... Татка там организатор, и поёт она ещё...

  – Поёт?!

  – Ну да...

  Тимурханов безнадёжно глянул на светлеющее небо.

  Завтрашний, – нет, уже сегодняшний, – отъезд стремительно отдалялся.

  * * *

  Комаров на набережной было не меньше, чем в тайге. Тимурханов подъехал туда ближе к полудню вместе с Малхазом – тот наотрез отказался остаться в пансионате, хотя досталось ему во вчерашней заварухе больше всех. На концертной площадке суетились мальчишки с гитарами и без, таская за собой провода и микрофоны. За древним звукорежиссёрским пультом страдал парень постарше, в очках с надколотым стеклом. Татьяны не было.

  Заметив в толпе знакомое лицо – Волчонок, – и убедившись, что тот его тоже заметил, Тимурханов кивком подозвал парня к машине. Тот подошёл, независимо засунув руки в карманы:

  – А Татки тут нет.

  – Я вижу, – спокойно отозвался Тимурханов. – Она дома?

  Волчонок дёрнул плечом:

  – Сказала, к трём подойдёт. Работы полно. Пульт сдох, микрофоны фонят... А что?

  – Газета вышла? Принеси. Вот деньги.

  – Отвалите с деньгами, – буркнул Волчонок.

  А статья её не была ни злой, ни язвительной. Боль в ней была. И смех.

  И слёзы.

  Перечитав её ещё раз, Тимурханов сунул газету Малхазу и, подойдя ближе к реке, закурил. Сказал, не оборачиваясь:

  – Сходи, узнай там, на сцене, что им нужно для этого... рок-феста. Возьмёшь кого-нибудь с собой, поедешь куда надо и купишь.

  Звукореж подбежал вслед за Малхазом, запыхавшись, сверкая очками.

  – Вы чего это? Вы что, спонсор?

  – Спонсор, спонсор, – устало отозвался Тимурханов. – Тебя как зовут? Лёша? Пиши список, Лёша.

  Волчонок, дёрнув звукорежиссёра за рукав, что-то вполголоса ему сказал, достав из кармана свёрнутую газету.

  – Татка убьёт! – охнул тот, что-то сообразив.

  – Я сам с ней поговорю, – заверил Тимурханов. – Пиши.

  * * *

  Татьяна появилась даже чуть раньше трёх – подъёхала на грязном грузовичке с иероглифами на бортах, из кузова которого сидевшие там мальчишки тут же начали вытаскивать какие-то барабаны.

  Лицо её всё ещё было бледным, на левое плечо накинута джинсовая куртка, рыжие волосы взъерошены.

  Звукореж Лёша обречённо застонал, пытаясь загородить худой спиной новёхонький пульт.

  Подойдя поближе, Татьяна заморгала, растерянно глядя на Тимурханова:

  – Что вы тут делаете? Вы же уезжать собирались!

  – А мне захотелось музыку послушать, – поднялся тот с парапета. – Люблю я... музыку.

  – Шутите? – пробормотала она настороженно.

  Тимурханов улыбнулся, наслаждаясь её растерянностью, и, заметив, как она перевела взгляд на сцену, поспешно сказал:

  – Тут ещё вот какое дело...

  – Татка! – затараторил Лёша, бросаясь на пульт, как на амбразуру дзота: – Он сам предложил, он сказал, что он спонсор, мы самый недорогой взяли, чес-слово, ну невозможно же было работать, как концерт-то делать было с той рухлядью, он же сам сказал – пиши список... Татка! Не отдам! Убей, не отдам!

  Она молча посмотрела на грязный песок пляжа, тихо сказала:

  – А ты понимаешь, что скажут – это он за статью ей дал?

  Лёшка замолк, тяжело дыша.

  – А скажут, ска-жут, что нас было четверо... – уныло пробормотал Волчонок.

  – Короче, так, – Татьяна откинула со лба волосы здоровой рукой, и Лёшка съёжился. – После феста сдашь всё это хозяйство обратно в магазин, заберёшь деньги и вернёшь господину Тимурханову.

  – Можно подумать, я их возьму, – хмыкнул тот.

  – Отнесёшь в ближайший детдом! – по-прежнему обращаясь только к Лёшке, отрезала Татьяна. – Всё!

  – Предлагаю компромиссный вариант, – весело предложил Тимурханов. – Мы оформим это как пожертвование вашему Дому культуры, – любому... я думаю, его руководство не будет возражать.

  – Точно! – воспрял духом звукореж. – «Кристаллу»! Я там на полставки числюсь! Ильинична, директриса, офигеет от счастья! А мы там будем брать это всё напрокат, на фесты! Татка, ага?!

  Татьяна только махнула рукой и, скинув босоножки, побрела прямо в реку. Встала по колено в воде, не оборачиваясь.

  Волчонок почесал в затылке. Лёшка, не раскрывая рта, выразительно показал ему на микрофонную стойку, и тот откашлялся:

  – Тат! Ты это... завязывала бы персидскую княжну изображать... отстроилась бы, что ли...

  – На новом-то пульте... – подал вкрадчивый голос Лёшка. – С новым микрофоном...

  Тимурханов отвернулся, скрывая улыбку.

  Выйдя из воды, Татьяна обулась, по-прежнему молча, и пошла к сцене.

  – Как ты играть-то будешь? – спохватился Волчонок. – Может, я?..

  – Это мои песни, – хрипловато ответила Татьяна, глядя себе под ноги. Постояла, перехватила гриф, настраивая гитару, закусив губы.

  Бешеная!

  Нахмурившись, Тимурханов поднялся, но сказать ничего не успел.

  Её голос наполнил берег.

  – ...Ой, дуда-дудари,

  Лапотники, гусляры,

  Потешники, пересмешники.

  Блаженные головы, звоните в царь-колокол,

  Развесельтесь, барыни, боярыни...

  ...Соколик, соколик, где летал – на воле,

  Где летал, на воле, в поле.

  Сынок мой родимый, хоробрый, любимый,

  Не родите в зиму – отымут...

  ...Ох, что ж я это всё?

  Вишь, как листья несёт?

  А листьев нет у сосён,

  Ох, весёл я, весёл...

  * * *

  Зато назвать то, что потом понеслось со сцены, музыкой, можно было только с большой натяжкой. Пацаны терзали струны гитар и уши слушателей. Тимурханов морщился и курил сигарету за сигаретой. В горле уже щипало от табака, но хотя бы мошкара не так донимала.

  Он сам не признавался себе, почему, собственно, ждёт.

  Малхаз тоже следил взглядом за мелькавшей невдалеке копной рыжих волос.

  Наконец Татьяна поднялась на сцену, и, бросив окурок, Тимурханов решительно протолкался сквозь толпу подвыпивших, свистящих, орущих подростков, поближе к хлипкой лесенке, ведущей на подмостки.

  А подростки меж тем затихли.

  – Я вам спою, насколько меня хватит, – просто сказала она. – Вы же читали газету.

  Толпа отозвалась рёвом.

  Она вздернула подбородок:

  – Поехали!

  ...Злая пуля, учи меня жить,

  Добрый камень, учи меня плавать,

  Гуманизм породил геноцид,

  Правосудие дало трибунал,

  Отклонения создали закон,

  Что мы сеем, да то и пожинаем.

  Пуля-дура, учи меня жить,

  Каземат, научи меня воле.

  Кто бы мне поверил, если б я был прав.

  Кто бы мне поверил, если б я был жив.

  Кто бы мне поверил, если б я был трезв.

  Кто б меня услышал, если б я был умён...

  Тимурханов перевёл дыхание, только когда она убрала пальцы с грифа. И, встряхнув головой, снова подошла к микрофону.

  – ...Отрыгнув сомненья, закатав рукав,

  Нелегко солдату среди буйных трав.

  Если б он был зрячий, я бы был слепой.

  А если б я был мертвый, он бы был живой.

  Так обыщи же мое тело узловатой рукой.

  Заключи меня в свой параличный покой.

  Меня не застремает перемена мест.

  Стукач не выдаст – свинья не съест...

  Он вздрогнул, когда Татьяна вдруг встретилась с ним глазами.

  – ...Поздняя усталость на твое плечо,

  Сколько нам осталось, сколько нам еще?

  Сколько нам пpостоpа, сколько седины?

  Сколько нам позоpа, сколько нам зимы?

  Память моя, память, pасскажи о том,

  Как мы помиpали в небе голубом,

  Как мы дожидались, как не дождались,

  Как мы не сдавались, как мы не сдались...

  Отложив наконец гитару, она сделала несколько неверных шагов по сцене и вцепилась в лесенку, медленно оседая. Тимурханов, беззвучно ругаясь, сдёрнул её вниз, заглянул в совершенно белое лицо – под закрытыми глазами синяки, нижняя губа уже не закушена, а прокушена.

  Малхаз подсунул сбоку какую-то коробку, и Татьяна ощупью опустилась на неё, пытаясь что-то выговорить.

  – Тихо ты! – выдохнул Тимурханов, выхватывая из рук возникшего рядом Волчонка бутылку минералки, а из кармана пиджака – стандарт обезболивающих таблеток, которыми он пользовался в крайних случаях. Вытряхнул сразу две таблетки, без церемоний сунул ей в рот. Она отхлебнула глоток из бутылки, закашлялась, и, наконец, открыла глаза:

  – Это... что?

  – Ничего! – отрезал Тимурханов. – Молчи! Наговорилась уже... и напелась! – он повернулся к Волчонку. – Она всегда такая идиотка?

  – Всегда! – хмыкнул тот.

  – Умники... тоже мне... Светочи мысли... – пробормотала Татьяна, пытаясь выпрямиться. – Что это вы мне подсунули? Да ещё две сразу... Я щас взлечу...

  – Без метлы-то? – облегченно съязвил Волчонок. – Ладно, я пошёл, мне петь сейчас.

  – Опять петь?! – простонал Тимурханов. – Сиди! – Он удержал на месте встрепенувшуюся было Татьяну.

  Та вдруг прыснула:

  – Вы что, специально тут остались, чтобы со мной нянчиться?

  – Я остался... – вздохнул он, – с тобой поговорить.

  Со сцены снова донесся грохот, а из-под сцены – свист.

  – Валлахи! – Малхаз потёр затылок.

  * * *

  Неподалеку на набережной стояла обычная парусиновая пивнушка, – «Белый медведь», – с деревянными лавками и столами. Грохот со сцены доносился и сюда, но гораздо слабее. Тимурханов дал свои координаты забеспокоившемуся Умару и положил мобильник в карман.

  Татьяна хитро улыбалась, подперев руками щёки, блестя проясневшими глазищами.

  Явно пробовала взлететь.

  Он и сам не знал, стоит ли ему разговаривать с нею здесь и сейчас. Или всё-таки отослать парней? Или?..

  Или... что?

  Он наткнулся на предупреждающий взгляд Малхаза.

  Вошли Умар с Алиханом, принесли то, что здесь гордо именовалось настоящим кавказским шашлыком.

  К нему всё равно никто не притронулся.

  Татьяна облизнула распухшие губы, сморщилась, посерьёзнела:

  – Беслан Алиевич, чего вы хотите?..

  Он наконец решился:

  – Я хочу, чтобы ты работала у меня.

  Её глаза округлились ещё больше. Парни, казалось, перестали дышать.

  – Начальником пресс-службы, редактором моей газеты... кем угодно. Безопасность гарантирую. Деньги – любые.

  Она поглядела на свои руки, скрещённые на выскобленной столешнице, медленно проговорила:

  – Если мне не мерещится, и вы не шутите... Почему я? Вы же меня совсем не знаете...

  Тимурханов вдруг рассмеялся:

  – Это точно. Совсем не знаю!

  – Подождите, – тихо попросила она. – Вы серьёзно?

  Он кивнул и так же тихо сказал:

  – Ты только сразу не отказывайся, подумай...

  Она подняла напряжённый взгляд:

  – Здесь вам каждый скажет, что я сперва делаю, а потом думаю!.. Знаете что? Идёт!

  Он увидел, как расплылись в улыбках парни, и поймал себя на такой же улыбке.

  – Только у меня есть одно условие, – поспешно сказала она. – Нет, два условия!.. Нет, три!

  Тимурханов облегченно захохотал:

  – Принимаю любые!

  – Честно? – Она прищурилась.

  – Даю слово! – торжественно сказал он, уверенный, что может предоставить ей всё, что она ни попросит.

  – Ага... – Татьяна снова облизнула губы. – Вот. Первое... я никогда не буду делать ничего против своей совести. Никогда.

  Он молча кивнул.

  – Второе – с моей мамой и с сестрой объясняетесь вы.

  Алихан коротко присвистнул.

  Тимурханов поднял брови и развёл руками:

  – Я же слово дал. Объяснюсь... А третье?

  Она опять упёрлась взглядом в исцарапанную столешницу и надолго замолкла. Потом вздохнула. Открыла рот и снова закрыла.

  – Ничего себе, – с удовольствием поддел Тимурханов. – Есть что-то, чего ты не можешь сказать? Неужели?

  Вспыхнув, она поглядела ему прямо в глаза:

  – Могу. У нас в колхозе секса нет! Вот.

  Спустя мгновение Алихан прыснул и испуганно притих. Тимурханов облокотился на столешницу и взъерошил ладонями волосы.

  Попала.

  И он попал.

  – Вы слово дали, – напомнила она, глядя исподлобья. – Иначе я с вами работать не смогу.

  – Ну что ж... – вздохнул он. – По рукам.

  Она молча протянула ему тонкую тёплую руку.

  * * *

  В его кисловодском пресс-центре Татки не оказалось. «Улетела в Нальчик», – объяснил Малхаз, ехидно, как показалось Тимурханову, ухмыльнувшись. Отчасти назло этому гипотетическому ехидству Тимурханов объявил, что встретит главу своей пресс-службы в аэропорту сам. И разумеется, без охраны.

  Малхаз, конечно же, всё равно увязался следом на джипе.

  А глава пресс-службы спустилась по трапу в босоножках на высоченных каблуках и в деловом костюме – с юбкой-мини. Прозрачная косынка стягивала рыжую волну волос – странная дань традициям.

  Чувствуя, что волнуется, как пацан, Тимурханов шагнул навстречу, стараясь не пялиться на её ноги.

  Татьяна, казалось, совсем не удивилась тому, что он здесь, – расплылась в улыбке, наморщив нос, помахала зажатой в руках кожаной папкой и начала что-то азартно рассказывать про поездку, устраиваясь на переднем сиденье.

  – Тяжело? – перебил Тимурханов.

  Она осеклась и удивлённо заморгала:

  – В смысле?

  – Тяжело тебе тут... с нашими?

  Она вскинула брови, – он вмиг припомнил эту её привычку.

  – Ну-у, пришлось кое от чего отказаться, Беслан Алиевич...

  – Например?

  – Например, я всегда всех называла: «Мой поросёночек»...

  Он захохотал так, как не смеялся уже несколько месяцев. Выговорил сквозь смех:

  – И как же ты сейчас всех называешь?

  – Ну-у... – Она покусала губы, в глазах заплясали знакомые черти. – Орёл... сокол... зайчик... медвежонок... вот ёжиком могу назвать...

  – И это все трудности, Татьяна Игнатьевна?

  Она невозмутимо кивнула. Тимурханов хмыкнул, но, тронув наконец машину с места, вдруг увидел её круглое колено возле своей ладони, лежащей на переключателе скоростей, и наддал газу так, что машина полетела по шоссе, оставляя позади джип Малхаза. Вдруг разозлившись на себя, он чуть ли не до отказа вывернул на сидюке регулятор громкости – из динамиков грянула лезгинка.

  «На тебе!» – подумал он с непонятным злорадством.

  А она только, радостно улыбнувшись, опустила стекло и мгновенно сдёрнула косынку с заплескавшихся на ветру волос.

  * * *

  – Зайдёте ко мне после шести, Татьяна Игнатьевна, – бросил он ей, выходя из машины, и увидел, как она послушно кивнула, и расслабился, когда её тонкая фигурка скрылась в лифте, и заставил себя выбросить из головы всё лишнее, к делу отношения не имевшее, и не смотреть на часы, когда всё равно ещё только три... пол-четвёртого... пять... без двадцати пяти шесть...

  Ровно в шесть он отпустил немало удивившуюся секретаршу.

  В четверть седьмого в дверь кабинета легонько постучали.

  Татьяна стояла на пороге, зажав под мышкой всё ту же папку, глядя чуть настороженно, и Тимурханов, удовлетворённо поняв, что она волнуется, сразу почувствовал знакомую уверенность опытного охотника, сидящего в засаде и знающего, что дичь не денется никуда. Никуда и некуда ей деваться...

  А вот про то, как ёкает у охотника сердце, дичи лучше не знать.

  Он молча кивнул Татьяне на кожаный громадный диван, но она решительно покачала головой и объяснила просто:

  – В этой-то юбке, на этом-то диване, когда у меня коленки будут выше головы?

  Он опять захохотал:

  – А зачем такую надевала?

  – Так ведь по делу же, Беслан Алиевич, – сказала она тоненьким голоском благонравной семиклассницы и, не удержавшись, тоже прыснула. – Это, знаете ли, очень кстати бывает иногда. Когда надо, чтоб у начальников в Нальчике мозги малость того... потекли.

  Его собственные мозги ему сейчас приходилось буквально ловить. Чтобы совсем того... не вытекли.

  – Тогда сюда присаживайтесь, Татьяна Игнатьевна, – он указал на собственное кресло.

  Брови у неё снова взметнулись, но, помедлив, она процокала каблуками по паркету и протянула всё тем же благонравным голоском:

  – Мерси вам! Когда ещё доведётся у босса в кресле посидеть... Хотя нет, слово «босс» вам не подходит...

  – Да-а? – Он тоже поднял бровь. – А какое подходит? Шеф?

  Татьяна вытянула губы трубочкой и всерьёз, – он был готов поклясться! – задумалась. Потом решительно сказала:

  – Чиф? Вождь? Хорошо, буду так звать.

  – Зови! – Хватая кресло за подлокотник, Тимурханов и сам ещё не знал, что сделает, но сделал – раскрутил так, что она ахнула и выронила папку. Бумаги разлетелись, но ему было уже всё равно, – рывком остановив эту карусель, он заглянул близко-близко в её расширившиеся, потемневшие глазищи.

  Её рот на вкус оказался свежим и нежным, и впрямь, как у девчонки, не ведающей ни табачного дыма, ни матерной ругани, ни мужских губ, – это было последней мелькнувшей у него связной мыслью.

  А потом опять совсем рядом он увидел её распахнутые глаза.

  – За-зачем вы это сделали? – выдохнула она, прижав пальцы к припухшим губам. – Зачем?

  Он не думал, что сумеет отстраниться, но отстранился. Усмехнулся, чувствуя, что усмешка получается не лихой, а виноватой:

  – Должен же я поближе узнавать своих новых работников...