Текст книги "Чума и Одуванчик (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

  Но однажды после уроков, проходя мимо учительской, Лёка услышала, как Маруся беседует с математичкой. Прозвучала её фамилия, и Лёка замерла с противно ёкнувшим сердцем.

  – Тяжелая девочка. Трудный характер, – посетовала математичка. – Всегда на всех давит, всегда напряжена, будто ждёт подвоха. А эта дикая манера одеваться! Она как будто сознательно вытравляет из себя всё девичье, женственное.

  Прикусив губу, Лёка ждала, что же скажет Маруся. И скажет ли.

  – Она презирает женское начало в себе, потому что презирает бросившую её мать, – авторитетно и безапелляционно заявила Маруся. – Ненавидит, но хочет вернуть, желает быть похожей на неё и одновременно отвергает. Реакции – как в учебнике, классические и совершенно типичные. Её анкеты и тесты – просто находка. Вы же знаете, Варвара Семёновна, я намерена обучаться дальше, и мне нужны определённые наработки.

  Лёка не была бы потрясена больше, если бы пол проломился под её ногами, и она рухнула бы прямиком в спортзал, на головы Илюхиной баскетбольной команде.

  В учительской ещё что-то говорили, обсуждали и смеялись – над нею или нет, Лёка не понимала. Она с трудом разжала сведённые судорогой кулаки, выдохнула и направилась в вестибюль.

  В кабинет к Марусе она больше ни зашла ни разу. И смотрела сквозь неё, не произнося ни слова, когда та разыскивала её на переменах, спрашивая тревожно, что же случилось. Сучка.

  Самое смешное, что если бы та прямо рассказала про свои планы, Лёка добровольно вызвалась бы ей помочь.

  Но раз так...

  «Сладким будешь – расклюют, горьким будешь – расплюют», – говорила иногда со вздохом тётя Нюта.

  Лёка точно знала, что всегда будет из тех, кто расклёвыввает и расплёвывает, а не из тех, кого.

  Через пару месяцев после памятного разговора в учительской Маруся выскочила замуж и свалила из школы. Место психолога осталось вакантным.

  В прошлом году и в школьной библиотеке появилась новая библиотекарша, Ирина Ивановна, которую старшеклассники прозвали Ирен. Тоже молодая, лет двадцати пяти. Она вела в их классе курс мировой художественной культуры, была совсем не дурой, но, в отличие от Маруси, в душу ни к кому не лезла. На переменах в библиотеке завертелись пацаны. Даже Шаттл завертелся, дурак, этот-то куда полез...

  Но, памятуя о Марусе, Лёка библиотекаршу не жаловала.

  ***

  Войдя в гараж, Антон уставился на Сузу как на диво дивное, чудо чудное, и это отчасти льстило Лёке, отчасти раздражало. Ещё её кое-что удивляло – то, что парень молчал и не выёживался, не сыпал техническими терминами, стараясь продемонстрировать ей свою крутизну немереную, как это обычно делали другие.

  Впрочем, чего удивляться – он наверняка ни хрена не разбирался в мотоциклах.

  Она мало кого допускала до Сузы. Это-то, собственно, и было удивительнее всего – что она, Лёка-Чума, привела почти незнакомого чувака таращиться на то, что ей было по-настоящему дорого. Да кто он такой вообще?

  Додумать эту резонную мысль она не успела. Потому что её новоиспечённый сосед по парте вдруг подхватил свой измордованный рюкзак и тихо проговорил, метнув на неё короткий взгляд:

  – Лёка... в общем, спасибо, что пригласила. Я... мне пора, извини. У меня мама в больнице. Она меня ждёт, а мне туда ещё доехать надо. До свидания.

  И исчез, только бывшая когда-то белой рубашка мелькнула в проёме двери.

  Лёка слегка зависла. Нет, ну не видали чудака, так посмотрите на него! Мама в больнице... Чего тогда сюда припёрся, спрашивается?

  Что греха таить, она почувствовала, как внутри опять больно царапается некое... разочарование, и разозлилась ещё больше.

  Лёка решительно выбросила из головы причуды этого малахольного Сувора. Не до него – сегодня она собиралась заняться карбюратором Сузы.

  И тут, совершенно некстати, ей вспомнилось, что он только что сказал: «Туда ещё доехать надо». А утром что-то вроде – «Не на тот автобус сел...» Очки кокнул, лямку от рюкзака оторвал, с шаттловской шпаной сцепился, города не знает...

  Да чтоб ты... был здоров, Антон Суворов!

  Ещё через минуту она, свирепо и нелицеприятно выражаясь себе под нос, запирала дверь гаража.

  Верная Суза опять осталась в одиночестве.

  ***

  Малахольного Сувора Лека догнала уже на выходе из гаражных закоулков. Перемещался он реально как чемпион мира по спортивной ходьбе. И Лёку не замечал до тех пор, пока она раздражённо не похлопала его по плечу – уши у него были наглухо заткнуты наушниками плеера.

  Он сорвал наушники и растерянно уставился на неё.

  – Ты что, не знаешь анекдот про летучую мышь, которая убилась нафиг со своим плеером? – саркастически поинтересовалась Лёка и, увидев, как он удивлённо моргнул, махнула рукой: – Не знаешь. Понятно. А куда ехать надо, знаешь?

  – Ага, у меня записано, сейчас... – Он поспешно зашарил по карманам, Лёка терпеливо ждала. – Вот.

  На измятом обрывке листа в клеточку было небрежно накарябано: «1-я гор. б-ца, терап. отд.».

  – Это недалеко, – коротко объяснила Лёка. – Можно и пешком дойти. Тем более ты вон... носишься, как страус по пустыне Калахари.

  Он улыбнулся, опять смешно сморщив нос. Чёрные его вихры так торчали в разные стороны, что Лёке ни с того, ни с сего захотелось их пригладить. Но она не успела в очередной раз мысленно пнуть себя за эдакий идиотизм, потому что Антон вдруг похолодевшим голосом осведомился:

  – А ты почему за мной пошла?

  Серые прозрачные глаза его вдруг вновь потемнели, брови сдвинулись к переносице, и подбородок упрямо вздёрнулся.

  – Ты меня за кого держишь? Ещё не хватало, чтоб девчонка меня защищала! Тоже мне... Иди, у тебя там дела. Я сам доберусь.

  – Ты что – псих? – изумилась Лёка.

  Она даже не обиделась на «тоже мне», не рассвирепела из-за «девчонки», хотя любой другой пацан за такие слова в её адрес огрёб бы по полной. Глядя в его сердитые глаза, она вдруг чётко осознала его правоту. Оскорбилась бы она на его месте? Ещё как!

  Вот только в чём была закавыка – никогда раньше Лёка-Чума не ставила себя на место другого человека.

  От замешательства-то она наконец и рассвирепела.

  – Знаешь что? Кончай выёживаться и делай, что я говорю! Пошли!

  И тут Антон Суворов снова удивил её. Он пристально глядел на неё ещё несколько мгновений, а потом на секунду коснулся её руки и, мимолётно улыбнувшись, искренне проговорил:

  – Извини.

  ***

  – Чего у тебя с матерью? – отрывисто спросила Лёка, когда они пересекали горпарк по боковым тропинкам, протоптанным поколениями юных горожан и начинавшимся от дыр в ограде. Тропинки уже кое-где были усыпаны жёлтыми и бурыми листьями вкупе с бутылочными осколками.

  Антон тоже задумчиво поглядел себе под ноги:

  – Мама? У неё сердце больное. Аритмия, – объяснил он и рассеянно огляделся. – Надо дорогу запомнить. Я не очень хорошо ориентируюсь вообще-то.

  – А ты где научился фехтовать? – полюбопытствовала Лёка.

  – В секции, – ответил тот так же кратко и снова умолк.

  Лёка открыла рот, собираясь задать следующий вопрос, – она терпеть не могла каких бы то ни было непоняток, – но Антон, поколебавшись, продолжил:

  – Мне надо было научиться защищаться. Я и научился. Хотя тренер говорил, что у меня с координацией не очень, и близорукость ещё. Но это неважно. Я не соревноваться собирался, а просто драться.

  – С кем? – вырвалось у Лёки.

  Ещё одна «закавыка» – любимое словечко отца. Отчего-то её заинтересовало, с кем же нужно было драться Антону Суворову.

  – Вообще, – неопределённо отозвался тот, исподлобья взглянув на неё.

  Лёка остановилась и строго сказала:

  – Не темни. Если я конкретно спрашиваю, конкретно и отвечай. У тебя что, были проблемы там, в твоём... Геленджике?

  – Были, – конкретно, но очень лаконично ответил Антон и вновь заткнулся.

  У Лёки прямо руки зачесались, так захотелось его встряхнуть.

  Ладно, не хочет говорить – его дело.

  Они вышли за ограду парка и прошли ещё полквартала в сумрачном молчании.

  – Извини, – произнёс вдруг Антон, – мне бы не хотелось это обсуждать.

  Мальчик-одуванчик!

  Сделав вид, что она не слышит, Лёка прибавила шагу, и минут через десять они, слегка запыхавшись, стояли на задворках первой городской больницы – грязно-жёлтого трёхэтажного здания. Почему-то все больницы были именно такими – унылыми и обшарпанными, наверно, чтоб одним своим видом нагонять тоску на пациентов и их родственников.

  – Всё. Вон приёмный покой. Двигай, – отчеканила Лёка и повернулась, чтобы уйти. Но помедлила – и не зря.

  – Лёка... – сказал Антон почти неслышно. – А ты не сможешь зайти туда со мной? Я... почему-то... – Он осёкся.

  «Почему-то боюсь», – вот что он хотел и не мог ей сказать..

  Лёка вздохнула и шагнула впереди него к калитке в ограде.

  – Вы что, одни с матерью, что ли? – не оборачиваясь, спросила она.

  – Ну да, мы с мамой вдвоём, – после паузы отозвался он.

  Как прокомментировала бы библиотекарша Ирен, в вопросе и ответе имелась явная «семантическая разница». Лёка хмыкнула и дёрнула на себя тяжёлую дверь приёмного покоя.

  Внутри толклось несколько бабулек, а санитарки в будочке не наблюдалось – видимо, она не спеша отправилась разносить болящим очередную порцию пайков от родственников.

  В листке с указанием температуры и тяжести состояния пациентов, лежавшем на колченогом столике у окна, фамилию «Суворова» Лёка не нашла и недоумённо повернулась к Антону. Тот, близоруко всмотревшись в листок, облегчённо ткнул пальцем в фамилию «Скворцова»:

  – Вот, в пятой палате. Состояние удовлетворительное. Температура тридцать семь и два. Врач ей спускаться не разрешает, я звонил, узнавал.

  – Ты ей принёс что-нибудь? – хмуро осведомилась Лёка.

  Антон кивнул и, поспешно порывшись в своём рюкзаке, извлёк на свет Божий прозрачный пакет с булочкой, шоколадкой «Алёнка» и упаковкой сока «Добрый». Вишнёвого. И ещё книжку Дины Рубиной.

  – Больным, наверное, что-нибудь горячее надо, бульон какой-нибудь, – с некоторым сомнением взирая на этот набор, сказала Лёка.

  – Мама говорит, что ничего не хочет... – пробормотал Антон. – Что здесь... хорошо кормят.

  Лёка с почти стопроцентной уверенностью знала, почему она так говорит. И с такой же уверенностью в ответе она задала ещё вопрос:

  – А себе ты варишь горячее? Суп?

  – Лапшу «Роллтон», – серьёзно откликнулся тот и сунул пакет с передачей и запиской вернувшейся толстой санитарке в белом халате. И тут же набрал номер на сотовом.

  – Мама! Я пришёл. Я тебе всё принёс – поесть и книгу. – Лицо его просветлело и тут же озабоченно нахмурилось: – Ты как?

  Лёка отошла в сторону, а потом вообще, аккуратно притворив за собой дверь, выбралась на крыльцо. Ей вовсе не хотелось слышать их разговор.

  А ещё она подумала о том, что Антону, как и ей, сейчас надо будет возвращаться в совершенно пустую тёмную квартиру.

  ***

  После смерти тёти Нюты она стала часто просыпаться среди ночи и потом долго лежать без сна, следя, как по потолку и стенам комнаты пробегают отсветы фар от проезжавших мимо машин.

  А иногда, разрывая сон, она резко садилась в постели с бешено колотившимся сердцем и подступавшим к горлу тяжёлым комком. Она торопливо устремлялась к окну и распахивала его. Холодный ночной воздух помогал, проясняя нахлынувшую муть, но ничто не могло прогнать тоску. Страшную чёрную пустоту, которая жила внутри неё. Пустоту, спёкшуюся, как уголь на пепелище.

  Лёка могла бы позвонить отцу, – разница во времени позволяла, – но знала, что батя сразу встревожится, разволнуется, начнёт толковать об интернате, и всё такое. Она звонила ему несколько раз в неделю, и уж никак не ночью, всегда бодро, но кратко рассказывая о себе, о Сузе, о школе. В общем, дёргать батю по таким пустякам она не собиралась.

  Когда её ночные пробуждения начали повторяться регулярно, Лёка купила всё в той же аптеке пузырёк таблеток под названием «Вечерние» и стала пить их перед тем, как рухнуть в постель, допоздна засиживаясь в Сети.

  Это помогало.

  Пока помогало.

  У всякой проблемы всегда находилось решение. Его просто надо было искать. И всё держать под контролем.

  ***

  Хлопнула дверь, и на крыльцо выскочил Антон. Он на миг коснулся её плеча и задрал голову, напряжённо вглядываясь в окна второго этажа.

  – Вон мама! Пятая палата. Мамуль! – завопил он, как маленький, и замахал рукой. – Вот я!

  Бледная худенькая женщина, черноволосая, как Антон, придерживая рукой у ворота блёкло-голубой байковый халат, чуть приоткрыла створку окна и выглянула наружу, улыбаясь смущённо и беззащитно.

  – Мама! – заорал Антон. – А это моя соседка по парте! Её зовут Оля!

  – Здрасте! – через силу крикнула Лёка.

  Оля, ну надо же! И потом, он же только что по телефону с матерью разговаривал, что, сразу сказать, что надо, не мог, обязательно на всю больницу надо орать? Слоупок хренов.

  – Ты ложись! Тебе вредно! – продолжал разоряться этот малахольный.

  Лёка решительно дёрнула его за рукав.

  – Она ляжет, когда мы уйдём, так что не ори, – процедила она.

  Бледная женщина у окна слабо помахала им рукой. Она молчала – видимо, ей тяжело было говорить.

  – Пошли, – властно распорядилась Лёка и крикнула в окно: – До свидания! Мы завтра придём!

  Да что она такое несёт вообще?! Мы!

  В больничном сквере Антон присел на лавочку и поглядел на мрачно молчавшую Лёку. И бухнул:

  – Я тебя Олей назвал, чтобы... ну чтобы...

  – Чтобы мама точно поняла, что я девочка, – холодно усмехнувшись, Лёка тоже присела на край скамейки.

  – Мама же не слепая, – удивлённо сказал Антон. – Просто так... привычней. И спасибо тебе, что ты... в общем, спасибо.

  Лёка поморщилась, но не успела ему сказать, чтоб перестал спасибкать – он снова заговорил, глядя на свои скрещённые на коленях руки:

  – Ты спрашивала, от кого мне надо было научиться защищаться. Это не мне. То есть... В общем, мне надо было защищать маму. У меня был отчим. Скворцов. Ты же видела, у мамы другая фамилия, – Антон передохнул, по-прежнему не глядя на неё. – Он... подонок.

  Это книжное слово прозвучало вдруг как-то очень уместно.

  – Я с самого начала говорил маме, что он подонок... понимаешь, я чувствовал, но мама не верила. Она вообще считает, что я фантазёр и выдумываю много. И ещё я всё запоминаю. Она забывает, а я помню, а она обижается и говорит, что этого не было... Но я-то помню! Ладно, неважно... В общем, сначала вроде ничего было, Скворцов даже подлизывался ко мне, деньги давал на кино и всё такое. Когда ещё просто к нам ходил. Ухаживал. А потом, когда они поженились... – Он прерывисто вздохнул и замолчал.

  – Бухал, что ли? – угрюмо спросила Лёка.

  – Нет. Он вообще не пил. Ему, знаешь, нравилось... нас унижать. Как будто дрессировать. Он унижал маму, оскорблял... а она ничего не могла возразить. Только плакала всё время. Она... видишь ли, совсем не сильная. Она не могла с ним справиться, она даже на развод боялась подать. И сердце у неё больное, – Антон опять с трудом перевёл дыхание. – Меня он просто отшвыривал... как щенка какого-то. Я бы мог его убить, знаешь, – очень серьёзно проговорил он, глянув на Лёку совершенно чёрными глазами, – изловчиться как-то и убить. Я хотел. Он этого заслуживал. Но... мама бы не пережила. И тогда я просто пошёл в фехтовальную секцию и научился драться очень быстро... тренировался как сумасшедший... потому что мне именно это было нужно.

  Лёка с болезненно сжавшимся сердцем кивнула.

  – Я подождал, пока мамы не будет дома, взял палку и сказал, что сейчас он за всё получит. Мне так страшно было, что я еле на ногах стоял. И одновременно так... весело, аж в ушах звенело, как будто я с обрыва прыгаю... не знаю, как описать. «Есть упоение в бою...» – знаешь?

  Лёка молча кивнула. Она-то как раз знала. Но она не представляла, что об этом знает мальчик-одуванчик.

  А тот, блеснув глазами, продолжал:

  – Но врезать я ему тогда успел только один раз. Жаль, – он коротко рассмеялся, опять сощурившись, будто прицеливаясь. – Знаешь, он просто заорал и убежал. Он оказался... такой трус.

  – Такие мудаки – всегда трусы, – проронила Лёка хрипло.

  – И он сам подал на развод, представляешь? – Антон откинулся на спинку скамейки и посмотрел сквозь наполовину облетевшие тополиные ветки в безмятежно синевшее небо. – И я понял... что могу. Что шпага – она, знаешь, просто символ. Что сила... – он опять рассмеялся легко и весело, – она в ньютонах.

  Лёка почему-то тоже засмеялась. Так они сидели и хохотали, глядя друг на друга.

  – А потом пришлось через суд разменять квартиру, и нам досталась комната в секции, ну, в общежитии. Но мама очень переживала всё время, нервничала. Врач объяснил, что ей нужно сменить климат и обстановку, и мы решили уехать. У мамы здесь подруга, она сейчас в Германии живёт. Она пустила нас пожить бесплатно и даже временно прописала, представляешь? А комнату в Геленджике мама сдала, у нас там это приличных денег стоит, это же курорт. Так что у нас теперь всё хорошо, только вот мама... – голос у него чуть дрогнул.

  Они помолчали.

  – Из букв "ж", "о", "п" и "а" слово «вечность» получается редко, – наконец обронила Лёка и усмехнулась краем губ, видя, как Антон опять удивлённо моргнул. – Этого ты тоже не знал? Ну, младенец... У вас там в вашем Геленджике небось и матом не ругаются?

  Антон качнул головой и неловко пробормотал:

  – Ругаются, почему. Просто я... ну, не очень. Не привык как-то, – он виновато улыбнулся. – Хотя это очень уместно бывает... знаешь, с лексической точки зрения.

  – С лексической, значит... А Геленджик – красивый город? – решила переменить тему Лёка.

  Он опять взглянул на свои руки, а потом ей в глаза:

  – Там море, – проговорил он мягко и мечтательно. – У нас там море. Оно, знаешь, совсем живое. – Глаза его просветлели. – Даже учёные теперь считают, что море – единый живой организм. На прибой я часами могу смотреть, знаешь.

  – Море волнуется «раз», – пробормотала Лёка начало детской считалки. – Никогда не была.

  – Я тебе покажу! Можно же съездить! – с жаром выпалил Антон и осёкся. – Когда-нибудь.

  Они опять неловко замолчали.

  – Договорились. Когда-нибудь, – сказала наконец Лёка и выдернула у него из рук многострадальный рюкзак. – Дай сюда.

  Она деловито порылась в одном из многочисленных карманов своего жилета и нашла булавку.

  ***

  Лёка с Антоном вновь пролезли сквозь ограду горпарка и медленно побрели по тропинке. Они не разговаривали, – слишком много уже было сказано, – и даже не смотрели друг на друга, просто каждый из них чувствовал, что рядом идёт другой. Иногда они касались друг друга локтями и торопливо отстранялись.

  Этих мелких пацанов первой заметила Лёка – они хохотали и толкались в полуразломанной беседке неподалеку от тропинки, по очереди тыча хворостиной во что-то, лежавшее на земле.

  Лёка нахмурилась, приглядываясь.

  – Эй, сопли зелёные, что там у вас? – грозно крикнула она.

  «Сопли» поспешно кинулись врассыпную, и Лёка с Антоном подошли к беседке.

  – Ох... – растерянно выдохнул Антон, присаживаясь на корточки. – Смотри, это же ёжик!

  Ёжик лежал, зарывшись в листву, и уже не пытался ни убежать, ни свернуться в клубок, только едва слышно пыхтел и подёргивал колючками на спине.

  – Они его покалечили, – пробормотал Антон, касаясь пальцами ежиной мордочки. Как ни странно, ёж не отпрянул, лишь запыхтел громче. – Его надо к ветеринару, срочно.

  И он начал поспешно вытряхивать из рюкзака учебники и тетрадки.

  – Спятил? – Лёка схватила его за руку, и он укоризненно на неё посмотрел.

  – Я здесь в беседке всё оставлю, потом заберу, – пояснил он, пытаясь сложить своё барахло на сломанную лавочку внутри беседки.

  – Да ты тут через пять минут никаких концов не найдёшь! – рявкнула Лёка свирепо и беспомощно. Она уже поняла, что остановить сейчас этого малахольного невозможно, разве что вырубить и уложить на травку рядом с долбаным ежом.

  – Ну тогда... – И малахольный так же решительно принялся расстёгивать рубашку.

  – Совсем ёбнулся? – нарочито сгрубила Лёка.

  – Он же живой, – упрямо выпалил Антон. – Понимаешь?

  Она понимала только, что тоже совершенно спятила, когда, скрипнув зубами от досады, расстегнула жилет, в котором всегда чувствовала себя, как в броне, и осторожно завернула в него злосчастного ежа.

  Антон стоял, таращился на весь этот идиотизм и лыбился дурацкой блаженной улыбкой.

  – И не пялься на меня! – сердито прикрикнула она, чувствуя себя практически голой в одной рубашке с короткими рукавами, обрисовавшей фигуру так, что Лёка изо всех сил старалась не покраснеть.

  – Что ты, я не пялюсь, – испуганно проговорил Антон, перестав улыбаться. И добавил вдруг: – Я и так знаю, что ты красивая. И ещё ты добрая.

  Прорычав что-то невнятное, Лёка ринулась к выходу из парка. До ветеринарки было минут двадцать хорошего ходу. Если она не закрылась уже, конечно.

  Добрая! Это она-то!

  Добрый доктор Айболит! Он под деревом сидит! Приходи к нему лечиться и корова, и волчица! И дурацкий ёж...

  Её почему-то опять начал разбирать смех. И странный озноб. Хотя холода она совсем не чувствовала. Наоборот, ей было даже жарко.

  Она плотнее прижала к груди жилетку с затихшим ежом и с досадой оглянулась на Антона, поспешно сгружавшего учебники обратно в рюкзак:

  – Давай, шевели копытами! А то твой ёж их щас отбросит...

  ***

  В ветеринарке их не послали, как зловеще предсказывала Лёка. Впрочем, они ведь заплатили деньги. Точнее, Лёка заплатила. Антон растерянно вывернул почти пустые карманы, где оказалась лишь горстка мелочи. Лёка буркнула:

  – Успокойся уже! – и достала своей кошелёк.

  – Я тебе потом отдам... – неловко произнёс Антон.

  – Ещё чего! – процедила она.

  – Ну это же вроде как мой ёж... Он же тебе не понравился.

  – Ещё чего!

  Ветеринар с ухмылкой поглядел на них. Он был весёлый, очкастый и довольно молодой. Он вкатил ежу какой-то укол, от которого тот совсем распластался на оцинкованном столе, – Антон зажмурился и отвернулся, – обработал его ссадины какой-то мазью и протянул Лёке тюбик той же мази с краткой инструкцией:

  – Обрабатывать утром и вечером. И, между прочим, это девочка.

  Девочка, ну надо же...

  – Ежиха это, – буркнула Лёка, сгребая «девочку» обратно в жилетку. – До свиданья.

  – Спасибо! – расцвёл улыбкой Антон. Это, похоже, было самое популярное слово в его лексиконе.

  – Надо ей имя придумать, – весело сказал он, догоняя Лёку.

  – Начинай, – хмуро посоветовала та, и совершенно зря, потому что он с готовностью начал сыпать совершенно идиотскими кличками:

  – Лейла! Ариэль! А, знаю, Твайлайт!

  – Это ещё что?! – простонала Лёка, кусая губы, чтобы не прорвался смех.

  – Не что, а кто! Ты что, «Май литтл пони» не смотрела?

  Она резко остановилась и уставилась на него.

  – Хорошо, хорошо, – примирительно замотал головой Антон, почему-то тоже прикусив губу. – Согласен, она у нас дамочка крутая... Тогда Тринити! Или эта, как же её... ну, в последней «Матрице», такая, с формами... А! Персефона!

  Представив себе ежиху «с формами», Лёка не удержалась и захохотала:

  – Не гони!

  – Как скажешь, – покладисто согласился Антон. – Переходим к реальным звёздам. Как насчёт Мерилин?

  – Меланья, – отсмеявшись, безапелляционно отрезала Лёка. – Это ежиха наша, русская, правильная ежиха. Меланья. И всё.

  – Ладно, – опять легко согласился тот, а потом тревожно спросил: – Кстати, как она там?

  Они немного развернули жилет и, затаив дыхание, потрогали Меланью за бок. Та вроде была тёплой, но чёрные глазки её были странно полуприкрыты.

  – Мы не спросили, чем её кормить, – огорчился Антон.

  – Погуглим, – отмахнулась Лёка и хотела было добавить, что, может, ежихе есть больше никогда и не придётся, но промолчала, представив, как вытянется лицо у этого мальчика-одуванчика.

  Они уже практически вышли к её дому. Лёка сообразила это, только машинально поздоровавшись с вышедшей на крыльцо своего магазина Сонькой-продавщицей, проводившей их любопытным взглядом. Антон, похоже, этого не заметил. Он вообще мало что вокруг себя замечал. Хоть он и пялился рассеянно по сторонам, мысли его явно блуждали где-то далеко.

  Чёрт с ним, пусть тащится за ней, – внезапно решила Лёка. Ей с ним было как-то... умиротворённо. Эдакого слова раньше точно не было в её активном словарном запасе. Впрочем, как и мальчика-одуванчика рядом, и ежихи Меланьи в руках.

  Они вошли в лязгнувший лифт, вонявший мочой и украшенный чёрными запятыми от затушенных «пяток». Антон, как зачарованный, глазел на наиболее смачные надписи на стенах. Лёка ждала, что он опять покраснеет, и лишь потом сообразила, что самой понятной для него в этом наборе, наверно, была фраза «Сохатый – лох».

  – У вас в Геленджике небось в лифтах ничего не пишут? – не выдержала Лёка.

  Антон сосредоточенно заморгал:

  – У нас мало высоток. И в лифтах... да, не пишут. Совсем.

  – Скучно там у вас, – поддела его Лёка, выходя впереди него на своём восьмом.

  – Что ты! – серьёзно возразил он и даже остановился, так что лифт едва его не прихлопнул. – Я же говорю – у нас же мо-оре!

  – Мо-о-оре! – передразнила его Лёка отчасти завистливо и сунула ему в руки свёрток с Меланьей, чтобы достать ключи из кармана. – Ноги вытирай!

  Свой дом Лёка старалась содержать в чистоте. Никакого такого «уюта» она не признавала, считая всякие там занавесочки и цветочки бабской блажью, но грязи не терпела.

  Антон послушно пошаркал кроссовками об половик у порога, а потом, придерживая одной рукой ежиху, начал дёргать за шнурки, намереваясь разуться. Лёка поспешно выхватила у него Меланью, чтоб не уронил, но тот вдруг замер с полуразвязанным шнурком и выдохнул:

  – Так мы что, к тебе домой пришли, что ли?

  Лёка закатила глаза:

  – Нет, блин, к Путину в Красную Поляну!

  Он ещё немного поморгал и улыбнулся.

  ***

  Позже, когда они уже умяли по две тарелки вермишелевого супа каждый, а Меланья мирно засопела в углу кухни на расстеленном половичке, Антон спохватился ещё раз:

  – А твои родители не будут тебя ругать из-за ежа?

  – Некому ругать, – Лёка сосредоточенно разлила чай по большим пузатым кружкам – они с батей любили чаёвничать как следует. – Отец на Сахалине на нефтегазовой платформе вкалывает, а мать... – она запнулась. – Нету матери, в общем.

  – Умерла? – выдохнул Антон едва слышно. Глаза его распахнулись.

  – Секи пафос, – сумрачно посоветовала Лёка. – Сбежала она от нас, когда я почти грудничком была. Давай, пей чай и не болтай... ерундой, – добавила она присловье бати.

  «И выметайся», – хотела добавить она сурово, но почему-то прикусила язык. По правде говоря, ей почему-то совсем не хотелось, чтобы он... вымелся.

  – Так ты одна совсем живёшь, что ли? – продолжал допытываться парень.

  – Совсем. Что, завидно? – сощурилась Лёка.

  Он задумчиво покачал головой.

  – А чего так? – ей почему-то стало обидно и захотелось доказать этому молокососу, насколько крута её жизнь. – Бабла хватает. Свободы сколько угодно, не пилит никто...

  Антон опять мотнул кудлатой головой и пояснил, виновато глянув на неё из-под длинных ресниц:

  – Одиноко же очень. И страшно даже. Как так?

  «А вот так!» – хотела огрызнуться Лёка, но не огрызнулась. Встала и молча начала собирать тарелки.

  – Ты обиделась, – негромко сказал Антон Суворов и, неожиданно поднявшись, осторожно коснулся её локтя. Пальцы у него были теплыми, и она чуть не подпрыгнула. И разозлилась ещё больше. И открыла рот, собираясь наконец приказать ему выметаться к едреням.

  Но не успела, потому что он выхватил у неё из рук тарелки, выпалив: «Дай, я!» – и немедля уронил одну на пол. И в ужасе охнул, глядя на осколки.

  Лёка тоже посмотрела вниз, на белые в синюю полоску осколки тарелки и засмеялась.

  У неё не было никаких сил. Просто никаких.

  И тогда Антон Суворов тоже неуверенно улыбнулся.

  Отсмеявшись, Лёка строго спросила:

  – Ты где живёшь?

  – На Пролетарской, дом тринадцать, квартира два, – отрапортовал он – видать, хорошо учил, на совесть.

  У чёрта на рогах, в общем.

  – Тут останешься, – властно распорядилась Лёка. – Три комнаты, места валом. Только чтоб... – она внимательно глянула в серые глаза, оказавшиеся совсем рядом, – чтоб без глупостей, ясно?

  И Антон с готовностью кивнул.

  Подметая осколки, Лёка сообразила, что он наверняка не понял, какие такие «глупости» она имела в виду, и снова хмыкнула.

  Какой дурдом она тут устроила! Мальчик-одуванчик из Геленджика и ежиха Меланья! Надо же...

  Но на душе у неё было так тепло, как очень давно не было.

  ***

  Выдав Антону подушку с одеялом и постельным бельём, а также включив ему телевизор, Лёка посчитала свою миссию гостеприимной хозяйки выполненной – нефиг баловать. Но, едва она полезла в Интернет гуглить про ежиную кормёжку, гость тут же забросил просмотр канала «National Geographic», прискакал к ней в комнату, будто тут было намазано, и пристроился сбоку от неё, упёршись острыми локтями в компьютерный стол. Лёка деланно вздохнула и погнала его на кухню за табуреткой. Ещё чего, будет он тут ей в шею дышать!

  Шею от его теплого дыхания странно покалывало.

  Запретив себе анализировать эти дурацкие ощущения, Лёка набрала в строке поисковика запрос: «Чем кормить ежа».

  – Техника кормления ежей! – закатился хохотом Антон на первой же ссылке.

  Лёке, однако, стало не до смеха, когда она прочла вслух:

  – Рацион ежа должен состоять из различных кормов, содержащих в себе протеин, амиды, углеводы, клетчатку, жиры растительные и животные, минеральные вещества (кальций, фосфор, калий, натрий, железо и др.) и витамины. Уясе! А деточка не лопнет?

  Антон перестал смеяться и посерьёзнел:

  – Я ж тебе предлагал! Давай я её заберу.

  – Навряд ли в лапше «Роллтон» имеется всё перечисленное! – съязвила Лёка и прокрутила страницу вниз: – Ох, ну ни... чего ж себе!

  – Основной пищей для ежей служат корма животного происхождения: насекомые, моллюски, черви, лягушки... – прочёл и Антон, опять залившись смехом – представил, очевидно, как Лёка ловит для Меланьи лягушек. Сачком.

  – Чего ржёшь? Иди червей копай, юный натуралист! – отомстила Лёка, сама с трудом удерживаясь от смеха.

  Совместными усилиями они наконец составили ежихин рацион: молоко, варёная печёнка, сырое мясо и каши. Антон, хихикая в кулак, вывел было на принтер схему световой ловушки для насекомых, которых тоже предлагалось скармливать ежам в качестве биодобавки, но Лёка на корню прикрыла этот кружок «Очумелые ручки», хлопнув парня по затылку и закрыв страницу с адскими советами.

  Потом они проведали Меланью, – та уже немного прочухалась и даже пыталась свернуться в клубок, – намазали её мазью, перемазавшись сами, налили в блюдце рекомендованного ежиным сайтом молока... и тут Лёка сообразила, что неплохо было бы отыскать ноут, валявшийся где-то без дела, и сыгрануть в какую-нибудь сетевую ролевуху.