Текст книги "Эльга (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

  * * *

  "Реальней сновидения и бреда,

  Чуднее старой сказки для детей -

  Красивая восточная легенда

  Про озеро на сопке и про омут в сто локтей.

  И кто нырнет в холодный этот омут,

  Насобирает ракушек, приклеенных ко дну, -

  Ни заговор, ни смерть того не тронут;

  А кто потонет – обретет покой и тишину".

  (В. Высоцкий)

  * * *

  – Меня зовут Эльга.

  Наверно, именно эту фразу в своей восемнадцатилетней жизни она произносила чаще всего.

  Эль-га – с ударением на "А".

  Когда Эльга сдавала документы на получение паспорта, паспортистка райцентра, пожилая дородная тётка, Ольга Петровна, спросила, жалостливо на неё воззрившись, не хочет ли она поменять своё непонятное имя на имя Ольга – красиво же, и по-русски. Эльга только молча покачала головой.

  Она давно устала всем объяснять – и в школе, и в соцприюте, и вот теперь в училище, что она не Ольга никакая, не Элька и не Эля, а Эльга – с ударением на последнем слоге, как это принято у удэге, а не на первом.

  Ещё она давно привыкла к тому, что это объяснение никому не нужно. Элька и Элька. Всё равно так зовут и будут звать. Но Ольга – да ещё и в паспорте – это уж слишком.

  Соцприют в райцентре, где она очутилась после смерти бабушки, остался в прошлом, как и заколоченный бабушкин домишко в родном заброшенном селении, откуда уже сбежало всё живое, даже кошки и собаки.

  Так что после соцприюта возвращаться Эльге было решительно некуда, и дорога ей лежала одна – в рядом расположенный, сравнительно большой, рабочий город. В ПТУ, или, по-новому, в лицей.

  Город угнетал Эльгу. Здесь было грязно, шумно, постоянно резко воняло какой-то химией, и даже деревья росли редкими островками посреди асфальта и бетона, хотя город стоял в тайге, на берегу огромной таёжной реки, которую жившие здесь найни испокон веку называли Мангбо. И деревья эти – тополя – были посажены уже после того, как приехавшие сюда со всех концов страны чужаки вырубили тайгу, чтоб построить город, и потому деревья казались здесь пришлыми.

  Эльга часто уходила с занятий, чтобы посидеть на каменном парапете набережной, а потом спуститься по ступенькам лестницы, ведущей к полосе грязного замусоренного песка, и окунуть руки в желтовато-бурые волны реки, которая спокойно катила их прочь, как и сотни лет назад.

  Потом мастер группы заметил эти отлучки и строго выговорил Эльге, которая выслушала его, опустив глаза. Нельзя было нарушать правил города. Она стала навещать реку после занятий.

  Хотя это бывало опасным – в большом городе хватало уродов, норовящих прицепиться к одинокой девчонке, красивой и беззащитной.

  К своему сожалению, Эльга была красива и знала это давно – отцовская, чужая их роду кровь дала ей светлые волосы и светлые же глаза, приподнятые к вискам, как и положено удэге. При её очень смуглой коже и точёной небольшой фигурке это смотрелось необычно и притягательно. Но эта притягательность казалась ей отвратительной. Слыша позади себя: «Я б вдул» или «Я б помял», она вся внутренне передёргивалась от омерзения, оставаясь внешне совершенно бесстрастной, будто глухонемой.

  Но, будучи красивой, она не была беззащитной.

  Дедов старый охотничий нож, отлично сбалансированный и острый, как бритва, всегда жил у неё под одеждой, в чехле на поясе, прижатый к голой коже бедра, как продолжение тела. А другим оружием стала готовность убивать без колебания.

  Убивать так же бестрепетно, как убивала она попавшую в капкан лисицу или переламывала хребет вытащенному на берег сазану.

  Зверь всегда чует силу другого зверя. Однажды гопники остановили её как раз, когда она вечером шла от трамвайного кольца к общежитию, возвращаясь с набережной. Она даже не слушала, что они, гогоча, толкуют ей, все эти «ябвдул» и «ябпомял», а примерялась для удара. И они притихли, заподозрив, почуяв неладное, но всё-таки старший из них, мерзко вонявший одеколоном, – Эльга была по-звериному чувствительна к запахам, – протянул к ней руку, чтоб схватить за плечо ли, за волосы ли. И отпрянул, застыл, увидев прямо у себя перед носом лезвие ножа.

  – Я им хозяина – медведя – завалила, – ровно сказала Эльга. – Жалко в ваших кишках пачкать, но придётся.

  И спокойно подождала, когда они растворятся в темноте, цедя ругательства.

  Ещё пара таких же встреч, и на районе её запомнили и перестали задевать.

  В училищной общаге у неё вообще не было проблем. Как, впрочем, и подруг. Туповатые и изрядно потасканные девчонки её попросту боялись, а иных она вокруг не наблюдала. И была абсолютно одинока, но, поскольку она всегда, с самой смерти бабушки, произошедшей пять лет назад, была одинока, это её совсем не тяготило.

  Ей некого было любить и некого бояться. Так же, как нечего было терять.

  Пока в её жизни не появился этот человек.

  * * *

  Андрей Петрович был старше неё ровно вдвое. А ещё он был хозяином города. Он крышевал самый прибыльный в этих краях бизнес – лесной, и у него было несколько собственных предприятий, включая золотодобывающие. Пересечься с удэгейской девчонкой-сиротой ему было решительно негде, да и ничем заинтересовать его она не могла.

  Тем не менее, Эльга и пересеклась с ним, и заинтересовала его.

  А он – её.

  Он был тигром – так она определила его при первом же взгляде. Медведь – хозяин тайги, но тигр – хозяин хозяина.

  У Андрея Петровича было много врагов, как у любого хозяина, силой удерживавшего свою власть. Однажды поздно вечером, торопясь вернуться в общагу, где она осталась почти одна, – все, кто мог, разъехались на летние каникулы, – и пробегая мимо какого-то кафе, Эльга увидела, как к крыльцу подъезжает почти неразличимая в темноте «тойота», и вывалившиеся оттуда люди открывают стрельбу.

  Как в каком-нибудь бесконечном сериале про ментов, что так любила смотреть в своей каморке вахтёрша общаги Наталь-Пална.

  Эльга не знала, что кафе принадлежит Андрею Петровичу, не знала, что сам он со своими людьми находится внутри. Автоматная очередь прогрохотала совсем рядом с нею, что-то сильно ударило её в грудь, отбрасывая к стене, а мир вокруг померк и исчез.

  Она даже не успела толком сообразить, что происходит и совсем не успела испугаться.

  Вновь открыв глаза, Эльга увидела перед собой спокойное, с резкими чертами лицо немолодого мужика. Левый висок его пересекал белёсый шрам, спускаясь на щёку, а взгляд светло-карих глаз был немигающим и пронзительным, как у беркута.

  – Привет, – весело сказал мужик. – Меня зовут Андрей Петрович. Ситников. А тебя?

  Эльга облизала сухие губы и сипло выдавила:

  – Эльга.

  У неё отчаянно ныли рёбра – с левой стороны, под сердцем, и она незаметно провела по левому боку рукой, ища бинты. Но на ней была та же старенькая клетчатая рубашка на голое тело, джинсы, и никаких бинтов. Она огляделась и обнаружила, что лежит на чёрном кожаном диване, над которым тускловато горели затейливые светильники. Значит, не больница.

  Мужик с интересом наблюдал за ней своими прищуренными хищными глазами.

  – Нет, это не больница, – всё так же весело сказал он, будто отвечая на её последнюю мысль. – Тебе больница ни к чему – на тебе ни царапинки, синяки только. Даже рёбра не сломаны. А ведь тебя очередью зацепило – прямо под сердце, милка.

  Эльга сглотнула.

  Она сразу же поверила в это невероятное – не ужаснувшись, не удивившись. Ведь это же Сангия-мама дала ей свой дар.

  Мужик продолжал испытующе смотреть ей в лицо, ища, как видно, на нём этот ужас и удивление, но так и не нашёл.

  Протянув большую загорелую руку, он без церемоний дёрнул в стороны полы её рубашки, и Эльга едва успела поймать его за широкое запястье, на котором синела татуировка, и сжать из всех сил.

  Так они и застыли, меряя друг друга взглядами. Наконец она разжала пальцы, а он неторопливо убрал руку и врастяжку проговорил:

  – А теперь расскажи-ка мне, как ты выжила, милка. Иначе пожалеешь, что выжила.

  Внутренности у Эльги противно скрутились холодным ужом, но глаз она не отвела.

  – Сангия-мама спасла меня, – полушёпотом, но ровно проговорила она. – И я не Милка. Я Эльга.

  Мужик задумчиво поерошил широкой ладонью свои коротко стриженые, тёмные с проседью волосы.

  – Ты удэге? – резко спросил он, и Эльга молча кивнула.

  – Про маму там какую-то свою грёбаную не заливай мне. – Твёрдые губы его скривились в жёсткой усмешке. – Три пули из «калаша» под сердце – никакой Бог не спасёт, ни Христос, ни мама ваша. Есть какой-то секрет, и я хочу его знать. И узнаю. Говори.

  Эльга упорно молчала, хотя сзади по шее и между лопаток у неё поползли капельки ледяного пота. Разумом она понимала, что ей стоило бы поплакать, покричать и даже повизжать, чтобы выглядеть перед ним такой, какой она фактически была – перепуганной до одури малолеткой. Что, возможно, как-то помогло бы ей, но она не могла переломить себя. Вместо этого она осторожно пошевелилась, пытаясь ощутить под одеждой свой нож, давно ставший частью её тела.

  Ножа не было.

  – Тесак свой ищешь, что ли? – хмыкнул Андрей Петрович – от его пронзительного взгляда её движение не укрылось. – Знатный у тебя тесак, милка. Но теперь он у меня.

  – Не понимаю, про что вы, – произнесла Эльга непослушными губами, но всё так же ровно. – Я... плохо знаю русский. Я удэге.

  Его большая тёплая рука теперь легла ей на макушку и небрежно погладила, а потом сжала пряди волос так крепко и больно, что Эльга сперва невольно зажмурилась, но опять с усилием распахнула глаза и сквозь набежавшие от боли слёзы прямо взглянула в его жестоко усмехавшееся лицо.

  – Говорю, не заливай мне, милка, – сказал он почти ласково. – Допустим, смертью тебя не напугаешь, если тебя пули не берут. Но есть вещи похуже смерти. Я ведь тебя прямо здесь расстелю, а потом отдам своим пацанам. Они тебя просто на тряпки порвут, милка. Вряд ли тебе это понравится. Говори.

  Эльга снова облизнула губы. Да, были вещи похуже и пострашнее смерти. Она качнула головой, пытаясь вывернуться из-под его руки, и отозвалась:

  – Вы всё равно не поверите.

  – Я разберусь, – легко пообещал он. Взгляд его из-под густых бровей всё так же насквозь пронизывал её, и она едва удерживалась, чтоб не поёжиться. – Давай выкладывай, милка.

  – Эльга, – твёрдо поправила она. И помедлив, продолжала, не отводя глаз. – Там, где я родилась, есть Озеро...

  * * *

  Озеро в окружении осоки, будто глаз в окружении ресниц, лежало в котловине меж двух сопок, которые Эльга про себя всегда называла именами двух братьев из бабушкиной сказки – Кандига и Индига. Нагромождения чёрных валунов на их вершинах напоминали ей лица воинов – суровые и грозные.

  Озеро было безымянным даже для Эльги. В мыслях она называла его просто Озеро.

  В Озере был омут без дна.

  Без-дна. Бездна.

  – А кто сможет достать до дна, – зазвучал у неё в ушах певучий голос бабушки, – и наберёт в руки ракушек-кяхту, того смерть не тронет...

  – Правда? – широко раскрыв глаза, спросила Эльга, и бабушка так же певуче рассмеялась:

  – Старые люди так говорят: меж двух сопок Сангия-мама вырыла чашу и наполнила её водой, чтобы получилось озеро. И в этом озере есть омут, а в том омуте, на самом дне, есть небесные ракушки-кяхту. Кто эти ракушки достанет, тот будет могучим, как сама Сангия-мама. И вот смелый охотник Банга решил достать кяхту для своей невесты Адзиги. Банга нырнул на дно за кяхту и не вынырнул. Старые люди говорят – Сангия-мама взяла Бангу к себе, потому что влюбилась в него, увидев его нагишом.

  – А если б он вынырнул? – взволнованно спросила Эльга.

  Бабушка ласково провела мозолистой рукой по её волосам:

  – Тогда смерть – от чужой злой руки ли, от когтей зверя ли – никогда не взяла бы его. Она пришла бы к нему только в старости.

  Каждое бабушкино слово запало Эльге в самое сердце, и она твёрдо решила, что добудет небесную раковину-кяхту во что бы то ни стало.

  Эльга выросла на берегу таёжной реки и умела плавать, сколько себя помнила. Хотя у её предков не было в обычаях бултыхаться в реке, она любила, когда вода подхватывает тело, будто лишая веса, любила, раскрыв глаза, смотреть на дно, где сновали мальки.

  Раз за разом приходила она на берег Озера и, раздевшись донага, бросалась в тёмную воду и подплывала к омуту. И набрав полную грудь воздуха, ныряла в бездну, раз за разом возвращаясь оттуда ни с чем.

  Лёгкие разрывались от нехватки воздуха, в ушах гудело и звенело, а разглядеть, далеко ли до дна, она не могла – тьма, непроглядная тьма царила в омуте на расстоянии вытянутой руки, а холод прожигал её тело до самых костей, и она боялась, что мышцы вот-вот сведёт судорогой. И извернувшись, прорывалась сквозь бурую толщу воды на поверхность, к едва видневшемуся солнечному свету.

  На берегу она, сотрясаясь от озноба, разжигала костерок и, кое-как натянув одежду на покрывшееся гусиной кожей тело, долго сидела, согреваясь и напряжённо обдумывая, как ей добраться до дна омута.

  Посоветоваться ей было не с кем. Если бы бабушка узнала, куда отлучается внучка, она, во-первых, страшно испугалась бы и расстроилась, а во-вторых, строго-настрого воспретила бы ей эти опасные походы.

  Остальная ребятня в их поселении была младше Эльги, да и вообще ребятни этой было немного, в школе едва набирался десяток учеников, в основном первого и второго классов. Эльга была среди них самой старшей, тринадцатилетней шестиклассницей.

  Приходилось справляться самой. Упорно размышляя над тем, как ей выполнить свою задумку, Эльга училась задерживать дыхание, ведя при этом счёт – сперва до двадцати, потом до двадцати пяти... и дольше. В конце концов, она научилась досчитывать без воздуха до сорока пяти, но ведь надо было ещё всплыть!

  Всё её тогдашнее тринадцатое лето было отдано Озеру.

  Бабушка, привыкшая к тому, что внучка пропадает в тайге и возвращается то с корзинкой ягод, то с кедровыми шишками, то с уловом рыбы, не тревожилась из-за её отлучек.

  И без того хорошо плававшая, Эльга теперь чувствовала себя в воде, как рыба, и иногда пальцем проверяла, не выросли ли у неё жабры, как у кеты или сазана. Позже, в библиотеке соцприюта, она прочла книжку про Ихтиандра и подумала – вот кто был нужен ей тогда в напарники.

  Чтобы ускорить погружение в воду, ей понадобился какой-то груз, и она натаскала к берегу Озера небольшие валуны с сопок Кандига и Индига и училась нырять, крепко зажимая валун под мышкой. Она соорудила небольшой плотик, чтоб отталкиваться длинным шестом от дна и выгребать на середину Озера, к омуту, не тратя сил на то, чтобы добраться туда вплавь.

  Она решила, что снова всерьёз попробует добраться до дна, когда сможет задерживать дыхание до шестидесяти секунд, и не однажды. И когда это произошло, она поняла, что пора.

  Был жаркий августовский полдень. Эльга сперва поплавала немного, чтобы размять мышцы, посидела, как есть, нагишом, у своего костерка и наконец решительно поднялась с места.

  Солнце касалось её голых лопаток, подталкивая горячей ладонью. Эльга сосредоточенно выбрала самый крупный чёрный валун, положила на свой плотик и оттолкнулась шестом от берега.

  Наконец шест перестал упираться в дно. Омут ждал её, и Эльга, в последний раз взглянув на солнце и взяв валун под мышку, набрала полную грудь воздуха и нырнула в тёмную воду.

  Вода обожгла её тело, но она была уже привычна к холоду и темноте омута и стремительно погружалась вниз, вниз, вниз... стремительней, чем когда-либо раньше.

  Неожиданная мысль пронзила её – а что, если Сангия-мама решит оставить её у себя? Как же тогда бабушка без неё? Ведь та даже не знала, что Эльга ходит к Озеру! Бабушка решит, что её заломал и утащил хозяин – медведь!

  Не время сейчас думать об этом, с силой сказала себе Эльга, продолжая равномерно считать про себя. Пусть будет то, что будет. И всё тут.

  Двадцать один.

  Двадцать два.

  Двадцать три.

  На двадцати пяти она внезапно увидела прямо перед собой черноту дна, которое было гораздо темнее воды и, вздрогнув всем телом, выпустила из рук валун. Тот булькнул вниз, взмутив облачко ила. Вытянув руки, Эльга начала судорожно рыться на дне, перебирая ил, песок и гальку.

  Её время стремительно таяло.

  Двадцать семь.

  Двадцать восемь.

  Двадцать девять.

  На тридцати трёх Эльга наконец нащупала в песке плавное закругление раковины и, стиснув пальцы, извернулась и что было сил оттолкнулась ногами от дна.

  Лёгкие жгло огнём, отяжелевшая голова гудела, как пустой чугунный котелок, по которому били колотушкой.

  Свет солнца приближался медленно... слишком медленно!

  Тридцать восемь.

  Тридцать девять.

  Сорок.

  На сорока четырёх судорога свела ей левую ногу, и она, преодолевая боль, отчаянно забила руками, пробиваясь сквозь толщу воды. Не раскрывать рта! Не...

  Она чувствовала во рту солёный вкус крови.

  «О Сангия-мама! Я не хочу здесь оставаться!» – взмолилась Эльга и рванулась вверх из последних сил.

  Солнце ударило ей в глаза, и она наконец разлепила губы, хрипло, со стонами хватая широко разинутым ртом драгоценный воздух. Дышала и не могла надышаться.

  Несколькими лихорадочными гребками она подплыла к своему плотику и опёрлась на него локтями и грудью, продолжая хватать воздух ртом. Ногу по-прежнему сводило болью, но это было уже неважно.

  Всё было неважно.

  Ракушка-кяхту была зажата у неё в руке.

  Раковина, буро-зелёная снаружи и перламутровая внутри.

  Пригнав наконец плотик к берегу – руки и ноги у неё дрожали так, что она с трудом отталкивалась шестом от дна, – Эльга накинула на плечи припасённое раньше одеяло и так и сидела до самого вечера, бездумно подкладывая щепки в свой костерок и сжимая в руке кяхту, впивавшуюся острыми краями в её ладонь. На ладони проступила кровь, но это было хорошо. Её кровь омыла кяхту в знак того, что Сангия-мама позволила Эльге уйти живой и со своим даром.

  Когда солнце начало касаться краем сопок, Эльга встала, тщательно залила водой и затоптала свой костерок. Она оделась, перекинула одеяло через плечо и пошла прочь, даже не оглядываясь на свой плотик, покачивавшийся на волнах.

  Больше она никогда не была у Озера.

  Через восемь месяцев умерла бабушка. Её похоронили на маленьком лесном кладбище, где уже покоилась мать Эльги, которую Эльга помнила очень смутно. Та умерла совсем молодой, как говорила бабушка, «от сердца», когда дочери было два года. Эльга всегда думала: как можно умереть от сердца, ведь сердце есть у всех живых существ, даже у рыб и лягушек. А отца Эльга не знала совсем. Какой-то пришлый русский, как однажды объяснила ей бабушка, сердито поджав губы. Пришёл и ушёл. И отчество Эльге досталось от имени дедушки, который тоже умер, когда внучке было девять, – в паспорте она была записана как Эльга Надыговна.

  В общем, Эльгу, как круглую сироту, привезли в райцентр и определили в соцприют, где она и закончила школу. Её родное селение тем временем совсем опустело – старики умерли, а молодые с детьми разъехались кто куда.

  И Эльга тоже оказалась в городе.

  * * *

  Всего этого она не стала рассказывать Андрею Петровичу. Как и того, что до перестрелки у кафе ей негде было убедиться в полноте дара Сангия-мама. Злые люди раньше не грозили ей смертью. А то, что зимой того же года, когда она достала ракушку-кяхту, ей удалось уложить дедушкиным ножом напавшего на неё на охотничьей тропе тощего медведя-шатуна, можно было посчитать счастливой случайностью. Медведь тот был годовиком-подростком, как и сама Эльга, и еле волочился с голодухи.

  Она рассказала только о том, как ныряла за ракушкой – по-прежнему бесстрастным и ровным голосом, глядя в его недоверчиво прищуренные глаза.

  Его жёсткие пальцы вдруг дёрнули её за воротник рубашки – так, что две пуговицы отскочили, и полы разошлись. Эльга мгновенно стянула рубашку на груди, но раковина-кяхту всё равно выскользнула наружу и закачалась на цепочке.

  Андрей Петрович оскалился в улыбке и поднялся:

  – Да видел я уже всё. И твою ракушку, и твои сиськи.

  Он так и стоял, сверху вниз глядя на Эльгу, а потом властно произнёс:

  – Завтра полетим туда на вертолёте. Покажешь мне своё Озеро.

  – Сангия-мама не даст своего дара... чужим, – медленно, с усилием проговорила Эльга.

  Он снова оскалился:

  – Она не даст, а я возьму.

  – Вы умеете плавать? – поинтересовалась Эльга тихо и холодно, хотя в груди у неё тяжелел острый и горячий камень – камень её гнева. – Нырять? Вы можете вычерпать Озеро до дна и забрать все ракушки, но они уже не будут даром от Сангия-мама, как вы не понимаете? Пропадёт... – Она вспомнила чуждое, но зато понятное ему слово: – Магия. Пропадёт всё. Это закон.

  Андрей Петрович продолжал тяжело смотреть на неё, а потом проронил:

  – Я умею плавать, да. И нырять. И я своё возьму. Если ты, соплюха, смогла, то я и подавно.

  «Посмотрим», – хотела сказать Эльга, но промолчала.

  Утром огромный чёрный «круизер» отвёз Андрея Петровича и Эльгу на аэродром под городом, где их уже дожидался вертолёт. Хотя джип с хозяином сопровождали до вертолёта две машины с охраной, в вертолёт «пацаны» Андрея Петровича не сели, сел только пилот, и Эльга с некоторым облегчением поняла, что хозяин не хочет огласки своей авантюры.

  Она по-прежнему не верила, что ему удастся сразу донырнуть до дна, и украдкой рассматривала его крепкое на вид, худощавое тело. «Новый русский», бывший «браток», где он мог научиться нырять? Где-нибудь на курорте с аквалангом, что ли?

  Перехватив её испытующий взгляд, он вдруг усмехнулся своей ленивой хищной усмешкой, и она поспешно опустила глаза.

  Вертолёт шёл низко над верхушками сосен и кедров, и Эльга с дрожью в сердце узнавала знакомые места. Прошло четыре года с тех пор, как она их покинула, и она никогда раньше не видела их с высоты, но всё равно узнавала. Вот родной заброшенный посёлок – жалкая кучка домов на речном берегу, вот сопки Индига и Кандига, вот Озеро.

  Озеро!

  Она повернулась от иллюминатора к Андрею Петровичу, а тот больно сжал её локоть и проговорил, наклонившись к уху и перекрикивая шум мотора:

  – Не вздумай меня дурить – с вертолёта сброшу. Поняла?

  Она снова взглянула в тёмную глубину его глаз, как в озёрный омут, и холодно ответила:

  – Поняла.

  Едва они приземлились на берегу Озера, Андрей Петрович отпустил вертолёт, как отпускают такси, со словами:

  – В шесть прилетишь, Игнат. У нас тут с девочкой... пикник намечается.

  И растянул губы в своей волчьей ухмылке.

  Эльга решительно выдернула из-под сиденья пару одеял, которые заприметила раньше, и выпрыгнула из вертолёта на землю.

  Не оглядываясь по сторонам, она деловито насобирала щепы и принялась разводить костерок на своём обычном месте.

  Эльга будто вчера ушла отсюда – даже валуны, которые она когда-то натаскала сюда, лежали на песке возле бревна, даже её старый плот, чёрный и разбухший, покачивался на волнах невдалеке от берега.

  Она спиной чувствовала взгляд Андрея Петровича, но не подымала глаз от костерка. Вокруг вилась мошка, и надо было поскорее развести огонь.

  Краем глаза она всё-таки покосилась на Андрея Петровича, поняв по его движениям, что он раздевается, сбрасывая одежду на расстеленные ею на песке одеяла.

  – В каком месте этот твой... омут? – отрывисто спросил он, расстёгивая ремень своих джинсов.

  Она указала, добавив просто:

  – Там вода темнее. Возьмите камни... груз. Вон мой плотик, а вон – шест.

  Частью сознания она удивлялась тому, что он подчиняется её правилам, правилам тайги, правилам Сангия-мама, а не притащил сюда с собой свинцовый балласт и акваланг.

  Магия.

  Она запрокинула голову, глянув в белёсое небо.

  А он опять хрипло спросил:

  – Что ещё надо? – И криво усмехнулся: – Заклинания, может, какие ваши?

  Эльга качнула головой и, поколебавшись, так же криво усмехнулась, кивнув на его плавки с модным лейблом:

  – Надо снять с себя всё и остаться голым, как при рождении... – И добавила: – Но вода... очень холодная.

  – Авось яйца не отморожу, – небрежно отмахнулся Андрей Петрович, так же небрежно сбрасывая плавки, и она опять торопливо отвернулась под его смешок.

  Плот заплюхал по воде, и тогда она обернулась.

  Андрей Петрович сильными толчками гнал плот к омуту и, вполголоса матерясь, отмахивался от мошки.

  Эльга чуть улыбнулась и не впервые с тревогой подумала о том, как ей быть, если он утонет. Его люди не простят ей гибели хозяина. Но потом она решила, что навряд ли Сангия-мама захочет оставить у себя Андрея Петровича.

  Он нырял трижды. После его первого возвращения на берег к костерку Эльга открыла было рот, чтобы посоветовать ему не рисковать больше, но он только смерил её свирепым взглядом и завернулся в одеяло. Как какой-нибудь... Нерон в какую-нибудь тогу или что там у них было.

  Во время его второго возвращения она даже глаз не подняла от костерка. Подкладывала и подкладывала туда щепу и слушала его витиеватую ругань.

  Сейчас он выбьется из сил и сдастся.

  В третий раз он так долго отсутствовал, что она всерьёз забеспокоилась и вскочила на ноги. Она считала про себя секунды всякий раз, когда он уходил под воду, и сейчас счёт дошёл уже до пятидесяти, а он...

  Он вынырнул рядом с плотиком, кашляя и отплёвываясь, и, как она когда-то, хватая воздух жадно раскрытым ртом. Но рот этот почти сразу растянулся до ушей в широченной, радостной, мальчишеской улыбке. Андрей Петрович потряс над головой крепко сжатым кулаком и что-то ликующе проорал.

  Эльга с дрогнувшим почему-то сердцем поняла, что ему удалось. И ещё поняла, что невольно улыбается ему в ответ.

  Когда он, бросив плотик у берега, прошлёпал к костру, его колотило от озноба, и Эльга, хмурясь, сама накинула ему на плечи одеяло. Она старалась на него не смотреть, но всё равно видела всё его сильное, поджарое и загорелое тело.

  А он торжествующе повертел смуглым кулаком у неё перед носом и разжал ладонь, хвастливо выпалив:

  – Во! Видала?!

  На его широкой ладони лежала такая же раковина-кяхту, что и у неё – бурая снаружи и перламутровая внутри, блестевшая на солнце.

  – Теперь всё, – возбуждённо продолжал он, тяжело дыша. – Никакая тварюга меня не достанет!

  Эльга открыла рот, чтобы ещё раз ему напомнить – он чужой крови для Сангия-мама, но Андрей Петрович внезапно дёрнул её к себе за плечо и больно впился губами в губы, шаря свободной мокрой рукой по её телу. Она возмущённо замычала и забилась, отчаянно вырываясь, и тогда, оторвавшись от её рта и беспощадно наматывая на кулак её волосы, он жёстко усмехнулся ей в лицо:

  – А ну-ка, погрей меня.

  Эльга гневно затрясла головой, не обращая внимания на боль, а он резко разжал пальцы и продолжал почти шёпотом:

  – Я подгоню сюда бульдозеры и засыплю эту лужу к хренам. Слышишь?

  Глаза его горели хмельным хищным блеском, и Эльга, замерев, поняла, что он так и сделает, если она не уступит.

  Он легко мог взять её силой, сломав, как озёрную тростинку, но он хотел, чтобы она сдалась сама.

  Эльга посмотрела на Озеро, которое безмятежно лежало в окружении осоки, – будто глаз Сангия-мама в окружении ресниц, – и, длинно выдохнув, начала медленно расстёгивать свою рубашку под торжествующим прищуром Андрея Петровича.

  Его большое загорелое тело было тяжёлым, твёрдым и мокрым, с его волос на неё капала вода, он был нетерпелив и совсем неласков. Но Эльга и не ждала от него ни ласки, ни нежности, как не ждала бы этого от тигра. Когда всё наконец закончилось, он, словно тигр, лизнул её грудь шершавым горячим языком и с довольным смешком спросил:

  – Так ты девка, что ли? Была...

  – Нет, парень! – отрезала Эльга, и он затрясся от смеха, так же лениво и довольно водя жёсткой ладонью по её бёдру. Потом рассеянно подёргал цепочку с раковиной у неё на шее.

  Его раковина-кяхту – символ его победы – лежала рядом на песке, отливая на солнце перламутром.

  Эльга не спеша вымылась в Озере и так же не спеша оделась и затоптала костерок. Вместе они дождались, пока к берегу спустится вертолёт. Больше они не сказали друг другу ни слова.

  Когда вертолёт приземлился всё на том же аэродроме, Эльга решила было, что Андрею Петровичу она больше не понадобится. Но его стальные пальцы снова ухватили её за локоть, подталкивая к подъехавшему джипу. Она посмотрела ему в глаза, холодные, как вода в омуте.

  – То, что было моим, чужим не будет, – проронил он вполголоса. – Лезь в машину.

  Эльга на миг прикрыла глаза, пытаясь остудить пылающий камень своего гнева, ворочавшийся в груди. Не время было противостоять ему. Она чувствовала себя разбитой и больной, всё женское нутро её саднило, истерзанные им губы и соски воспалились.

  Эльга знала, когда стоит отступить перед чужой силой, чтобы собрать воедино собственную. Андрей Петрович владел всем в городе, который жил по его законам. Сейчас сила была на его стороне.

  Она коснулась пальцами своей раковины, и странное умиротворение снизошло на неё. Эльга точно знала, что на её стороне – сама Сангия-мама. Город стоял на её земле. Чужак сумел найти раковину-кяхту, потому что был бесстрашным, как тигр, но он всё равно оставался чужаком.

  Эльга спокойно обошла его и села в машину.

  * * *

  Андрей Петрович забрал её документы из училища и поселил её в своей громадной спальне на втором этаже особняка. «Тебе уже восемнадцать, педофилию не пришьют», – объяснил он, ухмыляясь. Камеры видеонаблюдения и охранники следили за каждым её шагом.

  Эльга копила силы. Днями она спала, читала, – библиотека в доме была огромной, купленной у вдовы какого-то профессора «для понту», как опять же пояснил Андрей Петрович, – или возилась в вольере с собаками. Андрей Петрович любил собак, и у него дружно жили кавказец, лабрадор, ньюф и, как ни странно, два весёлых маленьких коккера.

  А ночами хозяин брал её в своей постели, часто причиняя боль, но чаще – удовольствие, которого Эльга ранее не знала. Но она ни стоном, ни вздохом не выдавала ни своей боли, ни своего удовольствия, терпеливо снося и то, и другое.

  Как-то ночью, оторвавшись от неё, Андрей Петрович вдруг сказал – хрипло, с каким-то странным сожалением:

  – Я б на тебе женился. Но я женат.

  Эльга промолчала.

  От домоправительницы Марьяны, словоохотливой чернявой хохотушки, она знала, что жена Андрея Петровича с двумя дочками-погодками, уже закончившими школу, «гарцует», как выразилась Марьяна, в столице. Там у Андрея Петровича была огромная квартира в центре. Хозяин щедро переводил деньги жене и дочкам, но сам в Москву наведывался редко.

  Через три месяца его убили.

  Застрелили прямо в его офисе. Три пули в упор – сказал охранник Илья.

  Он стал совсем беспечен, получив дар от Сангия-мама, и его враги наконец воспользовались этим.