Текст книги "Домашний зоопарк ледникового периода"
Автор книги: Олег Жилкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Я привык к дворовым дракам и не считал их чем-то из ряда вон выходящим. Однажды я пришел домой со сломанным носом и в залитой кровью майке. На вопрос: что с майкой, я ответил, что пролил на нее вишневый сок. Когда меня приперли к стенке, и стало понятно, что это все-таки кровь, я утешил мать тем, что кровь не моя, а моего противника. В тот день я бился с подростком на четыре года меня старше. Ему удалось своим весом подмять меня под себя и в течении часа методично избивать, пользуясь моей неспособностью сбросить его с себя. В ярости я прокусил ему бровь и кровь из раны хлестала мне на лицо. Когда исход поединка стал очевиден и он отпустил меня, я тут же набросился на него вновь, пытаясь ребром ладони переломить ему кадык – этому приему меня научил тот самый еврей-сожитель, утверждая, что он ведет к неминуемой смерти противника. Несмотря на избыточный вес, мой противник проявил завидную ловкость и вовремя пригнулся, а убийственный удар не достигнув своей цели, просвистел у него над ухом. Ярость способна сделать из меня убийцу, из всех средств я выбираю самые верные, жаль только что их эффективность оказывается слишком преувеличенной.
Каждое лето я проводил в пионерлагере. Считалось, что отдых на свежем воздухе укрепляет организм ребенка. На самом деле, это был удобный повод, чтобы избавиться от меня на лето. Молодая женщина нуждалась в личной жизни. Я уже даже не помышлял о какой-то альтернативе, пока однажды не оказался в отряде с подростками на два года себя старше, вместе с сыном маминой начальницы Андреем, который стал мои старшим другом и наставником. У Андрея тоже была дурная наследственность, его отец – первый муж Валентины Авдеевны – был алкоголиком. Андрей был рослым, сутулым подростком, он испытывал трудности в произношении речи, из-за чего пролучил прозвище Му-Му. Стоило мне с ним пообщаться, как я невольно начинал заикаться, подражая его манере, которую находил забавной. Андрей научил меня курить, но мои ожидания, что дружба с ним станет для меня своего рода инициацией – входом в мир взрослых мальчиков, не оправдались. Вместо того, чтобы служить мне защитой, он любил развлекатся тем, что натравливал на меня подростков постарше, которые доводили меня до бешенства. Однажды я в ярости избил одного из них так, что шутки прекратились сами собой, но на следующую смену в лагерь пришли настоящие садисты. Мальчики-переростки, одному из которых было шестнадцать, а другому семнадцать лет, устроили из старшего отряда второй смены настоящий концлагерь, избивая всех по очереди, стравливая подростков друг с другом, использовали в том числе и приемы сексуальных унижений. Так они заставляли подростков открыто мастурбировать, собирая сперму для того, чтобы «зачморить» старшего воспитателя. На групповой фотографии отряда мое лицо покрыто синяками, у ребят по-старше тоже довольно унылый вид, практически никто из мальчишек не избежал наказаний за ту, или иную провинность. Через две недели, когда мать приехала меня навестить, я молча собрал вещи и категорично потребовал ее меня забрать из лагеря, не объясняя причин.
Закончилась эта история совсем плохо – групповым изнасилованием двенадцатилетней девочки, в котором непосредственную роль организаторов выполняли эти двое малолетних преступника. К несчастью для родителей, в преступление были втянуты и те подростки, которые при других обстоятельствах никогда ничего подобного бы не совершили. Система круговой поруки и кодекс молчания у подростков действовала весьма сурово, превращая слабых и трусливых в соучастников.
Больше я в пионерские лагеря не ездил, категорически отказываясь от предложения провести лето на свежем воздухе. Мне уже было одиннадцать лет и я мог настоять на своем. Время, когда меня подбрасывали знакомым, и когда я испытывал все чувства брошенности и отверженности, для меня закончилось. Я научился себя защищать, время пассивности прошло.
В череде людей, встречавшихся мне в детстве, далеко не все были настроены ко мне равнодушно и в моей жизни случались события, запомнившиеся мне своей абсолютно бескорыстной добротой и бескорыстием. Однажды, дядя Саша – муж одной хорошей знакомой моей мамы, работавшей в детском саду нянечкой, взял меня с собой на рыбалку. Своих детей у супругов не было, и я частенько захаживал к ним по дороге из школы поиграть с собакой во дворе их частного дома. Дядя Саша был настоящим рыбаком. Мы вышли на его лодке далеко в море, он дал мне в руки удочку и показал основные приемы ловли. Морем у нас называли Каховское водохранилище, образовавшееся на Днепре после строительства Днепрогэса. В тот вечер я вернулся домой с полным пакетом рыбы и раков, львиную долю которого составлял улов дяди Саши.
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, Александра Захаровна – супруга дяди Саши, предложила мне выбрать себе подарок ко дню рождения. Я признался ей, что коплю деньги на расклешенные брюки. До воплощения мечты мне не хватало около двенадцати рублей. Мы поехали с ней в ателье, я выбрал материал, и мне сшили на заказ брюки-клеш. В ателье нам неожиданно повстречалась мамина начальница, которая заказывала брюки своему сыну Андрею. Я поздоровался, и она очень корректно осведомилась у меня, что я здесь делаю. Было заметно, что мой ответ ее потряс: нянечка детского сада привела сына ее работницы в ателье, чтобы пошить ему на заказ брюки ко дню рождения!
Александра Захаровна подарила мне котенка. До этого, мне запрещали иметь в доме домашних животных. Я регулярно приводил бродячих псов, но папа был неумолим, приходилось собак отпускать. Котенок вырос в крупного кота по кличке «Барсик» – серый, полосатый как барс, очень самостоятельный – ходил гулять на улицу когда хотел, прыгая в форточку. Однажды, когда я вернулся после пионерлагеря, мне сказали, что кот пропал. Я тяжело переживал его исчезновение, мне не хотелось верить, что он попал под машину – кто-то рассказывал, что видел его труп на дороге. Я специально ходил его искать, но кот пропал бесследно.
Когда мы переехали из бараков в новую квартиру, знакомые мамы подарили мне щенка боксера. Я всерьез занялся его воспитание, самостоятельно носил его к ветеринару на купирование хвоста. Операция была жуткой, без наркоза, мне пришлось самому держать щенка, пока ветеринар резал ему хвост ножом.
Я приобрел книгу по служебному собаководству и приступил к тренировкам собаки. Когда щенку исполнилось четыре месяца, он чем-то провинился – то ли сделал лужу, то ли нагадил и мать выставила меня с ним на улицу, поставив ультиматум: найти ему нового хозяина. Уговоры не помогали, пришлось искать собаке новый дом. К счастью, щенка согласился взять соседский парень, старше меня на три года. У его родственников был свой частный дом, и боксера взяли его охранять. Несколько месяцев спустя, сосед появился во дворе с повзрослевшей собакой. Щенок вырос в породистого, поджарого пса с умной мордой и прекрасным экстерьером. Все пацаны во дворе были в восторге, он с удовольствием играл с ними, я любовался его скоростью и силой, но в то же время у меня было горькое чувство, что собака уже не моя. На кличку, которую я ему дал, он не отзывался, теперь он был «Боцманом».
У меня так и не сформировалась стойкой привязанности к животным, а мать, напротив, к старости окружила себя кошками и собаками. Как многие одинокие люди она заводила их без счету, мне ее любовь к ним была непонятна, я вырос и стал несентиментален. Привязанность людей к животным мне кажется слабостью, за которой часто скрывается внутренняя черствость и эгоистичность. Я на всю жизнь запомнил, как в тринадцать лет у нас на Сахалине окотилась приблудившаяся кошка, и мать приготовила ведро с водой, чтобы их утопить, но я не позволил ей этого сделать. На следующий вечер она вручила котят мне, и велела от них избавиться, иначе я могу домой не приходить. Котята были слишком малы, чтобы выжить без кошки. Не знаю, почему я столь серьезно воспринял эту угрозу. Я вышел на погруженную во тьму улицу с котятами запазухой. Не зная, что мне делать, я пошел в сторону реки, но была уже зима и река замерзла. Я вышел на мостик, и после некоторого колебания, стал бросать котят вниз на лед. Я помню этот звук удара тела об лед. Котята не издали ни единого писка. Домой я вернулся опустошенный. Не знаю, стоило ли об этом вспоминать, но я думаю стоило, чтобы понять, что жестокость не приходит в нашу жизнь из ниоткуда, ее в нас кто-то воспитывает, чаще всего это самый близкий к нам человек – тот, кто действительно имеет возможность оказать на нас влияние. Мы многое себе прощаем, или культивирую в себе легкомысленность, быстро стараемся забыть о неприятных для нас моментах, о которые к несчастью застревают в нас на всю жизнь.
После моего категорического отказа от пионерлагерей, лето я проводил с дворовой шпаной на водохранилище. Здесь я научился плавать. Летом водохранилище цвело и после купания отдыхающие выходили из воды покрытыми с ног до головы зеленой слизью. Вода в районе дамбы была чуть прохладней и чище. Подростками мы ловили здесь раков, а затем отогревали свои тощие тела на раскаленных от солнца валунах. Тут же на берегу, мы поджаривали добычу, прикуривая от костра «стрелянные» у прохожих сигареты без фильтра.
После пятого класса я решил уйти из дома. Поводом послужил конфликт с матерью, у которой появился новый сожитель, решивший всерьез заняться моим воспитанием и наложивший запрет на мои бесконтрольные гулянья. Я подговорил своего друга Кольку Субботу, который был старше меня на четыре года, отправиться в путешествие вместе. Он с легкостью согласился. Мы уехали на вокзал и сели в товарный вагон, который под вечер тронулся. «Тот не был ребенком, кто хоть раз в жизни не уходил из дома» – эти слова Джека Лондона я твердил про себя как заклинание. Воздух свободы и скорость мчащегося в ночи вагона опьяняли, хотелось ехать как можно дальше от дома, все равно куда.
Поезд увез нас за сто пятьдесят километров в Запорожье. На станции нас пытались задержать милиционеры, но мы спрятались в открытой платформе, перевозившей гравий. Ночью пошел дождь, и мы с Колькой вымокли до нитки и перепачкали верхнюю одежду.
Утро мы посвятили поиску средств пропитания. Колька украл бутылку пива. Я пива не пил, зато, сдав опорожненную им тару, купил две булочки. Мои вельветовые туфли не выдержали ночных испытаний и расползлись. Стало понятно, что до Черного моря в них не доехать. Меня начинали терзать мысли о том, что сейчас думает моя мать, и время от времени на меня накатывали приступы раскаяния. Мы решили вернуться в Никополь вечерней электричкой.
Спустя сутки после своего бегства, грязный и оборванный я появился на пороге своей квартиры. К этому времени мать уже обошла все подвалы нашего микрорайона, обзвонила морги и больницы города и побывала в милиции. Для Кольки все обошлось более-менее благополучно. Его родители ругали только за то, что он связался с малолеткой.
Единственным бонусом того приключения стало то, что мужик, с которым у матери начали складываться серьезные отношения, решил не связывать свою судьбу с женщиной с проблемным подростком, сел на свой красивый красный мотоцикл «Ява-Спорт» и вскоре уехал на нем из нашей жизни навсегда.
После школы Колька пойдет работать на кирпичный завод и начнет играть в карты на деньги. Наши с ним бессмысленные скитания по району в поисках приключений прекратятся – Коля станет солидным работягой, увлеченным серьезными делами. Эти дела вскоре вскроются и Кольке дадут четыре года колонии. В сущности, за пустяки – мой бывший товарищ вскрывал автомобили, выдирал из них магнитолы и сбывал их барыгам. Из тюрьмы он уже не выйдет – Колю зарежут. Но меня к тому времени в Никополе уже не будет – мы с мамой соберем контейнер, сдадим квартиру и уедим из Никополя на Сахалин.
У этого решения о резкой перемени участи, не было какого-то серьезного повода. Быть может, свою роль сыграло все более возрастающая отчужденность меня от дома – мать была уже не в силах повлиять на мое поведение. А может, ей – молодой красивой женщине захотелось плюнуть на все и покинуть захолустную украинскую провинцию, чтобы испытать судьбу на новом месте. Для меня же, этот случай стал опытом проявления свободной воли человека; примером того, как можно в любую минуту вырваться из плена условных препятствий, и самостоятельно изменить вектор своей жизни.
Глава 2. Южный Cахалин.
Сахалин это остров. Остров – слово говорит само за себя. Остров на краю земли. Сопки, туманы, леса, медведи, лосось. Место, словно созданное специально для таких, склонных к бродяжничеству подростков, как я. Здесь никого не удивляло, что ты хочешь сорваться в лес, в тайгу, пройти неизведанными тропами, покорить вершину. Здесь можно было шляться в лесу часами, до изнеможения. К подросткам на острове относились почти как к взрослым. Никто не занимался их перевоспитанием, потому что они с детства включались во взрослую жизнь: ловили рыбу, копали картошку, помогали выращивать овощи на огородах, собирали в лесу ягоду и грибы, ходили за папоротником и черемшой.
Я приехал на Сахалин с Украины, и для меня такая жизнь была в диковинку. Меня манили сопки, манила тайга, я чувствовал запах свободы, который веет над этими местами.
Мы поселились в поселке Луговое – спутнике Южно-Сахалинска. До города ходил автобус, поселок был в получасе езды от областного центра. Мама устроилась работать в детский сад методистом, там нам дали комнату в общежитии. Я пошел в школу с двухнедельным опозданием, так как при перелете на остров, мы делали небольшую остановку в Иркутске. В Иркутске мы останавливались в доме моей тетки, которая вышла замуж за милиционера и родила от него ребенка. Милиционер мне понравился, был он разбитным, веселым, вместе мы окупировали комнату, в которой жил дед Вася – теткин отец, читали до рассвета Мопасана, курили папиросы. Мама жила в комнате с Томой. Где жил дед было непонятно. Он изредка приходил откуда-то под утро, неухоженный и словно чужой. Когда я спрашивал Юру, почему деда почти никогда нет дома, он отвечал мне, что он устроился сторожем на мясокомбинат и там проводит почти все свое время. Дед сильно заикался после перенесенной на фронте контузии и страдал приступами эпилепсии. При первой же встрече с ним, когда мы с мамой ждали прихода Томы с работы, дед пользуясь осутствием зятя, тут же рассказал нам какой он настоящий фашист, мучает его, избивает и даже связывает веревкой. По деду было заметно, что он сильно выпивает, поэтому мать не отнеслась к его словам серьезно. Мне было странным такое отчуждение от деда, поскольку я помнил, что бабушка относилась к нему с теплотой и прощала его чудачества и запои. После ее смерти, он словно потерял всякий смысл жизни, он стал никому не нужен. Когда говорят о ветеранах, я всякий раз вспоминаю деда Васю, и других искалеченных войной инвалидов, которых в детстве я много видел, побирающихся на мостах и вокзалах.
Юрка со смехом рассказывал, как однажды дед одел его форму и поехал в магазин, в который только что отгрузили колбасу с мясокомбината, и стал требовать от продавцов предъявить товар. Продавцы не знали что делать. Дед мало походил на милиционера, и всерьез продавцы его не приняли, но все-таки, из уважения в форме бить его не стали. Случайно зашедший в магазин сосед вызвал зятя, и тот хладнокровно загрузил тестя в коляску мотоцикла и увез домой.
Через год поедет куда-то под Красноярск в деревню свататься и там умрет у чужих людей.
«Жил грешно и умер смешно» – так кратко подвела итог жизни отчима моя мама, вернувшись с похорон.
В седьмой класс я шел без учебников, так как оставил их вместе с портфелем в Иркутске. У меня не было даже формы, одет я был в зеленый свитер, служивший долгое время предметом раздражения у школьной администрации. Впрочем, педагоги были люди с понятиями – приезжающие на Сахалин переселенцы зачастую не имели возможности сразу приобрести все необходимое для жизни. Сюда ехали на заработки со всего Союза, и для обустройства на новом месте им требовалось время.
В первый день по дороге в школу кто-то из школьников угостил меня «беломориной» и после пары затяжек я с трудом мог объяснить, какой класс мне нужен, потому что никотин парализовал мои речевые центры.
Я был готов к тому, что мне придется завоевывать свой авторитет кулаками, как это было принято на Украине, когда в классе появлялся новичек. К своему удивлению, меня встретили доброжелательно, несмотря на то, что среди одноклассников я заметил много ребят моего роста, и явно не уступавших мне в физическом развитии. Мне было тринадцать лет, но выглядел я старше своего возраста. У меня уже вовсю пробивались усы, я носил длинные волосы и расклешенные по моде тех лет брюки. Продавцы в магазинах без лишних вопросов продавали мне сигареты и вино.
В школе были свои авторитеры, среди которых выделялась группа корейских подростков, старше меня на два года. Корейцы составляли примерно тридцать процентов населения поселка, но благодаря своей сплоченности, им удавалось брать верховенство над более разобщенными русскими мальчишками. Внутри класса никакой враждебности между русскими и корейцами не было, первым моим товарищем и соседом по парте стал Сергей О, но вот корейцы старших классов восприняли мой приход с ревностью и вскоре выбрали своей мишенью для мелких издевательств и унижений. Скорее всего основной причиной их регулярных наездов была конкуренция за внимание девочек нашего класса, которые выгодно выделялись своими развитыми формами даже среди старшеклассниц.
С Сергеем мы часто ездили гулять в Южно-Сахалинск, где он вместо посещения изостудии, спускал отпущенные матерью деньги на сигареты и мороженное. Для этих вояжей он выряжался в кожанные штаны, и мы, гуляя по центральным улицам областного города, наслаждались произведенным на горожан эффектом. Мода тех лет была куда скромней и любое отступление от стандартов в одежде воспринималось как вызов общественному вкусу.
Благодаря Сергею я познакомился с бытом и кухней корейской семьи и даже однажды осмелился похлебать суп, приготовленный из собаки.
Серега был крайне наивным парнем, он принял обложку моего дневника, который на украинском языке именовался «Щоденником» за некий фирменный лейбл, и предлагал мне за него пятнадцать рублей. Я не соглашался лишь из соображений порядочности, так как знал истинную цену этому «диву» и не желал пользоваться простодушием своего товарища.
В классе был еще один новичек, учившийся до этого в престижной школе c углубленным изучением английского языка – Мишка Попов. Отчим Мишки ходил в загранку, откуда привозил ему американские джинсы и свежие хиты популярных западных исполнителей. Через него в наш поселок на краю земли проникали звезды зарубежной эстрады, задолго до того, как они появлялись на экранах телевизоров. Мишка был атлетически сложенным красавчиком, и если бы не его демонстративное высокомерие, то он не знал бы отбоя от девчонок.
Когда отчим в очередной раз привозил Мишке обновки, он надевал новые джинсы, брал в руку банку с Кока-Коллой, набивал рот жвачкой и шел по центральной улице поселка в сторону моего общежития, чтобы похвастаться своим крутым прикидом. Порой с ним случались непредвиденные несчастья, вроде случайной встречи со сбивающимися в стаи корейцами, которые ломали ему весь кайф. Однажды мы выехали с Мишкой в Южно-Сахалинск и, гуляя по парку, попались в выставленную на нас в кустах ловушку, основной целью которой были новые джинсы Мишки. Штаны Мишка не отдал, но зрелище его унижения было жалким. В тот раз он отделался тем, что отдал грабителям солнцезащитные очки, стоившие на черном рынке порядка двадцати пяти рублей. Поскольку у меня брать было нечего, я чувствовал себя хоть и униженным, но более свободно. По еще приобретенной на Украине привычке я не выходил из дома без перочинного ножа, но ни разу не осмелился его пустить в ход, кроме отдного случая, когда я всерьез напугал Кольку Субботу ножом, когда он попытался применить против меня кулаки в дворовом конфликте.
Было время, когда мы даже пытались сколотить банду, взяв в главари недавно освободившегося по малолетке Мишкиного соседа, но тот был слишком хитер, чтобы рисковать. В критических ситуациях он всегда включал «заднюю», а все свои криминальные таланты и дерзость применял ворую из наших с Мишкой квартир мелкие вещи, посуду и оставленные без присмотра деньги. Когда я случайно это обнаружил, то полностью разочаровался в криминальной романтике, порвал все порочащие меня связи и встал на путь исправления. Следом за мной потянулся и Мишка. После седьмого класса, который я закончил на одни тройки, я решил взяться за ум.
До сих пор школа не занимала в моей жизни сколько-нибудь значимого места. Поскольку контроля за мной никакого не было, я мог неделями не ходить на занятия. Так, однажды, я подбил Сергея О, и мы две недели вместо школы громили деревянные строения летнего трудового лагрея. Закончить этот тренинг в импровизивированном лагере боевиков я предполагал поджогом, но нам помешали наши одноклассники, принесшие дурную весть, что класснуха собирается нагрянуть к нашим родителям с вопросами о причине нашего двухнедельного отсутствия на занятиях. Для Сереги это однозначало неминуемую физическую расправу дома и, чтобы как-то выйти из сложной ситуации, я предложил ему побегать босиком по снегу, чтобы слечь в постель с ангиной и, тем самым, закрыть прогулы справкой по болезни. Несмотря на всю абсурдность идеи, Серега старательно в течении часа воплощал ее в жизнь. В моей памяти на всю жизнь осталась картинка яркого солнечного дня на окраине поселка, ослепительно белый снег и мой кривоногий бесхитросный друг, скачущий по долине, покрытой льдом небольшой речушки. В какой-то момент он подскальзывается и падает без сил. Я сочувствовую товарищу, но, вместе с тем, в глубине души, меня разрывает от смеха.
– Все, хватит! – решаю я – Теперь точно заболеешь.
Серега не заболел, и мы были вынуждены пойти к класснухе с повинной. На удивление, эта мудрая женщина нас простила, с условием немедленной явки на занятия. Серега был спасен, мою же репутацию уже ничто не могло испортить. Меня и без того уже несколько раз выгоняли из школы за внешний вид, я успел отметиться дракой в классе с практикантом, который взбешенный моим поведением во время классного часа, пытался выволочь меня за шиворот, за что получил несколько ударов увесистым портфелем по голове. В портфеле я носил толстые тома полюбившегося мне американского юмориста Марка Твена, которые я регулярно выписывал в поселковой библиотеке. Благодаря этому писателю, я научился в жизни находить повод для смеха, какой бы серьезной и опасной она не казалась на первый взгляд.
Чтобы закончить рассказ о Сереге, я должен забежать немного вперед, и рассказать о том, что жизнь его сложилась не очень удачно. Его мать, работавшая на Сахалине портнихой, вместе с младшим сыном, в конце девяностых уехала в Корею, где жила на скромную пенсию, и долгое время содержала на нее своего отпрыска. Серега остался в отцовском доме, пытался поступить в институт, но провалив вступительные экзамены, ушел работать на стройку. В девяностые занялся упаковочным бизнесом, но прогорел. Сергей так и не женился, детей у него не было, жил огородом, выпивал. За год до его смерти, впервые за тридцать пять лет, я поговорил с ним по телефону. Серега жаловался на временные трудности, но не унывал и собирался подкопить деньжат и съездить ко мне в гости. Мои сверстники постепенно тихо и смиренно уходят из жизни, и мне чертовски жаль, что этого, практически, никто не замечает. Какой же смысл был в этой жизни? – хочется мне задать вопрос. Вопрос в пустоту. Вопрос, обращенный в прошлое, – в тот яркий солнечный зимний день, где Серега бегает босиком по ослепительно белому снегу вдоль замерзшей речки.
В жизни моей мамы на Сахалине произошла очередная перемена.
В общежитии она познакомилась с разведенным инженером-строителем Владимиром Константиновичем и через год вступила с ним в брак. Константинович, был умеренно пьющим мужчиной, с богатой по тем временам библиотекой, и коллекцией пластинок Шаляпина. Шаляпин меня мало интересовал, к музыке, после того как я бросил занятия в музыкальной школе, я был совершенно равнодушен, а вот собрания сочинений Конан Дойля и Джека Лондона меня привлекали и стали основой нашей дружбы с маминым избранником. Благодаря ему я полюбил шахматы, и подтянул свои знания по математике, когда решил, что мне нужно выправить оценки в аттестате, чтобы после восьмого класса поступить в мореходное училище. Константинович оказал благотворное влияние и на характер моей матери. Замужество стабилизировало ее эмоционально, он сдерживал ее воспитательные порывы, сглаживал конфликты. После того, как мама переехала жить в его комнату на второй этаж, в моем распоряжении осталась комната на первом этаже, где я стал полноправным хозяином, лишь изредка поднимаясь наверх, чтобы принять участие в семейных ужинах. Жили мы скромно, Константинович выплачивал из своей зарплаты прораба на стройке львиную долю за алименты на двоих детей от своего первого брака. Я был неприхотлив в одежде и носил все, что мне покупали.
Увлекшись шахматами, я проводил время в решении шахматных задач, изучал дебютные начала и вошел в сборную школу, занявшей третье место на областных соревнованиях среди школьников. Мои скромные успехи сослужили мне добрую службу и в школе. Учитель математики, руководивший шахматным кружком, обратил на меня внимание и мои оценки в журнале начали медленное восхождение вверх.
После окончания седьмого класса, я посвятил лето штудированию учебников физики, математики, биологии, химии, заполняя пробелы в знаниях по этим предметам, изрядно запущенные за минувший учебный год. В восьмой класс я пришел другим человеком, мне уже не было нужды искать того, у кого бы я мог списать на контрольной.
C Мишкой мы облазили все ближайшие сопки. Как правило, наши блуждания не знали ни цели, ни направления. Мы шли туда, куда нас вела лесная тропа. Так, однажды, мы взобрались на самую высокую точку южного Сахалина – гору Чехова. Открывшийся вид с вершины меня потряс. Солнце уже клонилось к закату, и его заходящие лучи осветили раскинувшиеся до самого моря просторы. Под ногами растилался ковер из горящей огнем брусники. Хотелось застыть и погрузится в наблеюдение за отрывшимся нам чудом девственной природы, но приближающиеся сумерки торопили нас вниз, домой.
В темноте мы сбились с дороги и потратили время, пробираясь на ощупь сквозь заросли дальневосточного бамбука.
Подходя к дому, уже в полной темноте, я высказал опасение, что нас должно быть уже ищут родители.
– Только не меня! – хвастливо заявил Мишка. – Я вообще могу приходить домой во сколько мне вздумается, предки не суют нос в мои дела.
Возле моей общаги наши дороги разошлись. Я поднялся на второй этаж, было около половины одиннадцатого ночи. Я зашел в комнату, на диване сидела Мишкина мама и пила успокоительные капли, которые разливала ей моя мама.
– А где, Миша? – испуганно спросила она меня.
– Миша пошел домой. – ответил я, – мы немного забудились, гуляя по лесу.
Женщина бросилась к выходу. Судя по ее лицу, хвастовство товарища не имело под собой никакой почвы – единственный сын был ее главным предметом заботы и она не привыкла надолго терять его из-под своего контроля.
Со мной же дело обстояло совершенно иначе. Это был не первый случай, когда я отправлялся в лес, ограничившись предупреждением, что либо вернусь поздно, либо намерен остаться в тайге на ночевку. Мама мне доверяла. Ей было важно знать с кем я и время предполагаемого возвращения – я полностью удовлетворял семью запасами ягоды и варенья.
Вид несобранной брусники на вершине горы меня волновал. Мне не терпелось повторить свой поход на гору Чехова. Поскольку я уже знал, что для этого требуется запас времени, то решил выйти рано утром. Шла уже вторая неделя сентября и нужно было торопиться успеть взойти на вершину, пока ягода не опала. Мой постоянный компаньон Мишка неожиданно «сдулся» – должно быть мать строго на строго запретила ему участвовать в моих авантюрах и я потратил полдня на поиски человека, который бы его заменил. Половину дня я убил на то, чтобы уговорить своего одноклассника Андрюху Пасошникова, и, поскольку времени оставалось мало, я предложил ему заночевать на вершине горы в металической будке, которую я приметил во время нашего с Мишкой восхождения. Походы наполняли мое сердце радостью, перспектива путешествия делало меня чрезвычайно активным и убедительным и Андрей согласился. Андрей был настоящим дальневосточником. Высокий, худой, рано начавший помогать отцу на строительстве своего дома, – он был обстоятелен как настоящий мужик. Он не таясь от родителей курил с тринадцати лет, знал вкус бражки и бормотухи, неплохо играл в шахматы и на гитаре. Андрей был любимчиком у девчонок нашего класса и пользовался у них популярностью за свой незлобливый нрав и скромное обаяние человека, знающего цену слову.
Пока мы поднимались в гору, нас дважды окатило дождем. Подъем занял больше времени, чем я расчитывал вначале. Остаток пути мы прошли под нескончаемым ливнем и преодолевая порывы сбивающего нас с ног ветра, в кромешной темноте. Я с трудом нашел металический домик и мы попытались устроиться на ночлег. Здесь нас ждала главная неудача – нам не удалось разжечь костер, вся приготовленная бумага отсырела, намокшие от дождя ветви не разгорались. Домик стоял на самой вершине и продувался насквозь. Мы повалились от усталости на мокрый валежник ничком, пытаясь согреться теплом тел друг друга. На какое-то время я забылся сном, в котором мне снилось, что прилетел вертолет и нас эвакуируют. Это была ночь наполненная галюцианациями. Вскоре, от обезвоживания, ноги стала сводить судорога. Стоило было закрыть глаза, как опять начинался бред. Мне снилось, что я сижу дома, возле натопленной печи и пью чай из самовара. Потом опять мучительная судорога, выход на улицу пописать и мгновенный провал в бред со счастливым спасением.
В ту ночь температура воздуха опустилась ниже нуля, на землю упали первые заморозки. Сейчас я понимаю, как нам тогда повезло, что мы не погибли от переохлаждения. Едва дождавшись рассвета, мы не сговариваясь, начали спуск вниз. Мы не проронили ни слова. Навстречу нам поднимались туристы, которые интересовались, что с нами случилось, почему мы так рано спускаемся с горы, и где наша ягода. Они предлагали нам вернуться, обещали согреть водкой и помочь наполнить наши ведра брусникой, но мы лишь отмахивались от их предложений, спеша вернуться под спасительные крыши своих домов, в привычный уют и комфорт.
