Текст книги "Эдельвейсы для Евы"

Автор книги: Олег Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Как все-таки странно, как нелепо складывались все это время их отношения с братом! Пока она тянула жалкое существование, которое, за неимением другого опыта, называла жизнью, Герман потихоньку рос. Он был сначала трогательно-милым ребенком, потом озорным мальчишкой, потом умненьким подростком… Этот мальчик, немного похожий на ее лучшую и единственную подругу, всегда нравился Виктории, но она слишком боялась матери, чтобы это как-то проявлять, пусть даже и в ее отсутствие, и только изредка, тайком, передавала Басе для него маленькие подарки, какую-нибудь импортную шоколадку, жвачку или его любимые марки – и то просила не говорить от кого. Она почти никогда не разговаривала с ним – но лишь от застенчивости, поскольку совершенно не умела общаться с детьми, тем более с мальчишками. Не задавать же ему дурацких вопросов «Как ты учишься?» и «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» – Вика сама еще прекрасно помнила, как раздражают юного человека такие вот устраиваемые взрослыми допросы. А заговорить о чем-то другом, самой рассказывать что-то или предложить поиграть она просто-напросто стеснялась.

О том, что Герман ее сводный брат и сын ее замечательного отца, Вика узнала очень поздно. И долго удивлялась – как же она раньше не догадалась! Ведь об этом говорило все – от внешнего сходства до странного поведения матери. Но Вика ни о чем не подозревала, не заподозрила даже и тогда, когда услыхала, как генерал перед первым сентября велел Басе подсчитать, что нужно мальчику для школы, начиная с прописей и карандашей и заканчивая школьной формой и осенней курткой. И выдал домработнице всю необходимую сумму для покупок, а ранец выбрал сам, лично. И так продолжалось четыре года, до самой его смерти, а Вика при этом только гордилась своим отцом, тем, какой он молодец, но и мысли не допускала, что его внимание к Герману – это не просто помощь домработнице, в одиночку поднимающей внука…

В ту роковую ночь, когда Курнышов скончался, Виктория крепко спала из-за снотворного, к которому одно время пристрастилась, ничего не слышала в своей дальней комнате и узнала страшную новость только утром. Тот факт, что отец собирался составить завещание и даже написал его черновик, где выражал желание, чтобы все его имущество было поровну поделено между двумя его детьми – дочерью и сыном, но не успел заверить его у нотариуса, Мария Львовна от Виктории утаила. Поэтому после внезапной кончины генерала по закону все унаследовали жена и дочь. Еще двадцать лет Виктория прожила в полном неведении. И только безнадежно заболев, вдова решила сделать признание, ошеломившее и Германа и его сводную сестру. Виктория, уже более чем взрослая сорокасемилетняя женщина, тогда страшно растерялась. Слова матери объяснили и симпатию, и теплые чувства, которые она всегда испытывала к Герману, даже не подозревая о том, что они брат с сестрой. Но в то же время заявление Марии Львовны еще больше отдалило их друг от друга, поселило неловкость и неуверенность в отношениях. После смерти матери Вика заговорила было об отцовском завещании и дележе наследства, но Герман и слушать ее не стал. Это было смутное время, середина девяностых. Прилавки пустовали, жизнь же стремительно дорожала, деньги обесценивались на глазах, считавшаяся вполне приличной зарплата Вики за каких-то полтора-два года превратилась в ничто. Дела Германа, переехавшего на Украину, ставшую вдруг другим государством, наоборот, шли в гору. – Даже говорить об этом не хочу! – заявил он тогда. – Я мужик и в состоянии сам себя обеспечить. А ты слабая женщина, осталась совсем одна. О вас с Басей тут и позаботиться некому…

И забрал лишь несколько вещей в память об отце – мужских и не слишком ценных…

– Подъезжаем! – зашумели попутчицы, и Виктория, последний раз взглянув на себя в маленькое зеркало, потянулась за сумкой.

Глава 4 Герман. Завещание Отто Фон Фриденбурга

Поезд торжественно внес все свои восемнадцать вагонов плюс ресторан на перрон вокзала, как по мановению волшебной палочки вмиг заполнившийся людьми. На платформе засуетились встречающие, забегали носильщики с тележками, из вагонов вышли проводники, высыпали пассажиры: прибывшие с сумками, чемоданами и баулами, и те, кому предстояло еще ехать дальше, но кто уже устал от дальней дороги и захотел выглянуть, как был в спортивном костюме и шлепанцах, купить пива или мороженого, вдохнуть глоток свежего воздуха и просто размять затекшие от долгого сидения и лежания косточки.

Я шел вдоль прибывшего состава и искал глазами сестру. Только что мне с опозданием пришло в голову, что я совсем ее не помню. Ну просто-таки ничегошеньки в голове не сохранилось. Единственным, что мне удалось извлечь из недр памяти, и то после невероятных усилий, оказался тот факт, что сестра была «совой», вела ночной образ жизни, спать ложилась часа в два и никогда не могла подняться раньше полудня. Но это были все воспоминания о сестре. Что она за человек или хотя бы даже как выглядит, я не помнил. Перед глазами всплывал какой-то смутный, расплывчатый образ. Кажется, у нее темные глаза, в мать. Вроде бы среднего роста, вроде бы не полная, скорее худощавая… И молодой-то она была серой, незаметной, а сейчас ей уже должно быть лет пятьдесят пять. Я внимательно вглядывался во всех пожилых женщин.

– Такси, проше пана! – раздался за спиной зычный голос.

Я обернулся.

– Ох ты, Герман Валерьяныч! Не впизнав тебе – багатый будэш! – заулыбался обладатель баса.

Это был Остап Черемешко, таксист из моего автопарка. Мы пожали друг другу руки.

– Здоров був, голово![1]  [1] Голово (укр.) – начальник, шеф.


[Закрыть] Що ты тут робыш?[2]  [2] Робить (укр.) – делать.


[Закрыть]

– Та ось, сэстру зустричаю, – отвечал я на родном ему языке.

– У тэбэ е сэстра? Гарнэнька?[3]  [3] Гарненька (укр.) – хорошенькая.


[Закрыть] – тут же сделал стойку Остап. Черемешко в автопарке считался местным донжуаном, ни одна стоящая юбка им не пропускалась. Впрочем, жена его, Галина, работающая у нас же диспетчером, смотрела на это сквозь пальцы.

– Не, тут ты не по адресу! – отмахнулся я от Остапа. – Она мне только одно название, что сестра, а так практически тетка, всего на два года моей матери моложе.

Черемешко сразу же потерял интерес и заторопился на поиски клиентов.

Я не стал его удерживать, мне было не до легкой болтовни. Тревога за Светку не оставляла ни на минуту. Со времени ее исчезновения прошло уже почти двое суток, но похитители больше не появлялись. Эти дни я не находил себе места. «Что там с моей девочкой? – постоянно крутилось у меня в голове. – Как она там, как с ней обращаются, не обижают ли, досыта ли кормят?» И запрещал себе даже думать о том, что со Светкой может быть что-то не в порядке.

Я очень любил свою девочку, был так счастлив, когда она бежала мне навстречу по дорожке детского сада. Юлька иногда даже ревновала, видя, что дочка больше тянется ко мне, чем к ней. «Радуйся, – говорил я ей, – у тебя соперница в доме, а не на стороне». Юлька звонила сегодня днем, счастливая, полная впечатлений. К счастью, она была так занята своими делами, что почти ни о чем не расспрашивала. Дельфиненок сообщила, что будет звонить редко, поскольку у нее нет ни минутки свободной. Какое счастье, что она далеко! Гораздо сложнее было с тещей, которая названивала по несколько раз в день, интересовалась, как наши дела, почему я не привожу к ним внучку и не хочет ли детка поговорить с бабушкой. Я уже устал врать и все время чувствовал, что обман вот-вот раскроется. А тут еще сестра! Что за нелегкая принесла ее из Москвы, зачем? В душе росло глухое раздражение против нее. В довершение всех неприятностей сегодня утром я заехал на Двирцеву площадь – навестить рыженькую Регину. Я говорил себе, что должен проведать девушку, пострадавшую по моей вине, но в душе, конечно, знал, что дело совсем не в этом – меня нестерпимо тянуло к ней, хотелось повторения пылкой сцены на диване с тающим под нами льдом. Это, безусловно, не отвлекло бы меня от тяжких мыслей, но хотя бы помогло на некоторое время расслабиться. Но свидание не состоялось. В квартире с профессорской табличкой, очевидно, никого не было – во всяком случае, дверь мне никто не открыл. Это было странно и даже тревожно. Еще позавчера вечером Регина не могла ходить, а сегодня с утра ее не оказалось дома. Сомнительно, чтобы она так быстро поправилась. Неужели травма оказалась сильнее, и семейному врачу, о котором она говорила, все-таки пришлось устроить ее в клинику? Зря я не взял ее телефон… Я беспокоился. Несмотря на горе, мысли нет-нет да возвращались к Регине, ее ладному телу, пухлым губкам, рыжим локонам и зеленым в золотистую крапинку глазам. Я, кстати, понял, откуда я их помню. Точно такого же оттенка была змея на бокале венецианского стекла в генеральском доме – одном из парных, с изображениями Адама и Евы. Интересно, сохранились ли еще эти бокалы? Ах, ну да, бокал с Адамом Мария Львовна разбила в ту ночь, когда умер генерал. А Ева? Надо будет спросить у Виктории. Черт, как же она все-таки не вовремя!

Толпа на перроне уже начала редеть, а сестры все не было. А я даже номера вагона не знал, когда Виктория звонила, было так плохо слышно… Может, она прошла мимо и не узнала меня? Все-таки столько лет не виделись…

– Герман, это ты?…

Я чуть не ахнул. Передо мной стояла почти молодая, очень ухоженная и весьма привлекательная женщина. Согласно своей зоологической классификации, я отнес ее к породе пушных зверей, что-то вроде куницы, такая она была тоненькая, грациозная, изящная. И – явно с ценным мехом. «Упакована» моя сестра была очень дорого. Джинсы и легкий джемпер, обтягивающие по-девичьи стройную фигурку, были, очевидно, куплены в хорошем магазине, как и модные узконосые сапожки на шпильках, делавшие сестру выше и изящнее. В уложенных в эффектную прическу волосах не было ни одной седой нити, лицо благодаря умело наложенной неброской косметике казалось совсем свежим, только вокруг черных глаз лучиками разбегались несколько морщин.

– Я тебя сразу узнала. Ты стал так похож на папу…

– А я бы тебя ни за что не узнал, – признался я.

– Я так изменилась? – Изменилась.

– Неужели постарела? – испугалась она.

– Что ты! – искренне заверил я. – Наоборот. Расцвела и похорошела. Выглядишь просто потрясающе! Как тебе это удается – в вашей-то суматошной Москве?

– Я счастлива, Герман! – чуть смущенно призналась Виктория. – Я встретила мужчину, которого ждала всю свою жизнь. – В голосе ее было столько нежности, что я сразу же поставил точку в вопросе, что она за животное. Ласка. Кстати, если кто не знает, в чешском языке это слово обозначает любовь.

Честно признаюсь, меня ее сообщение разозлило. У меня такая беда, а она счастлива. Наверное, приехала пригласить на свадьбу.

Я взял ее большую дорожную сумку, довольно тяжелую.

– Твой звонок был неожиданным, – немного помолчав, сказал я. – Ну что, пойдем, у меня там машина…

– Ты прямо с работы за мной?

– Нет, я в отпуске.

– В отпуске? Это здорово! А я забыла тебе по телефону сказать, чтоб ты отпуск брал.

Я с удивлением посмотрел на сестру.

– Я не понял тебя.

– Все обязательно расскажу! – заверила сестра. – Такие потрясающие новости! Я тебе одно письмо привезла… Только извини, мне надо позвонить, что я доехала и все благополучно, ладно?

Она вынула мобильник, я тактично сделал шаг в сторону, но Виктория остановила меня движением руки.

– Здравствуй, милый! – заговорила она в трубку, и лицо ее светилось такой любовью, таким счастьем, что я невольно позавидовал ее собеседнику. – Да, все в порядке, Герман встретил, все хорошо. Да. Да, конечно. И я по тебе. И я тебя… Целую крепко-крепко, завтра утром, как проснусь, обязательно позвоню. Обещаю. Честное-пречестное. Обожаю тебя! До свидания, любимый…

Она убрала мобильник и поспешила за мной.

– Знаешь, а вообще жаль, что мы так редко с тобой встречаемся, – тараторила сестра на ходу. – По телефону дружить не получается. А письма… Кто сейчас пишет письма? Разве что электронные.

– Бася. Каждый месяц по большому письму мне шлет, да не электронному, а настоящему, в конверте. Ты же знаешь, Бася стала немного глуховата, по телефону не слышит. Вот и приходится переписываться. Я, правда, реже ей пишу…

– Да, она мне говорит о каждом твоем письме и фотографии показывает… Так что я почти все знаю о твоей жизни! Что ты работаешь начальником автопарка, что ты женился на молоденькой, что у тебя дочь, Леночка, да?

– Светка…

– Ой, прости, ради бога, Света, конечно! Я ей подарки везу. В Конотопе такие мягкие игрушки продавали… Сколько ей, годика два уже?

– Зимой исполнилось три.

– Да что ты, уже три! Неужели? Как быстро время летит…

По дороге к моему «Форду», терпеливо ожидавшему нас на стоянке, мы встретили Остапа, который так и не нашел клиента. Он окинул Викторию восхищенным взглядом, повернулся ко мне и укоризненно покачал головой:

– Що ж ты мэнэ обдурыв?

– Это твой приятель? – поинтересовалась Виктория.

– Сотрудник. Он работает в моем автопарке.

– А что он сказал?

– Ну, если вкратце, то ты ему понравилась. Виктория довольно улыбнулась.

– А где твоя машина?

– Вот она, – я распахнул перед ней дверь.

– О! Надо же! Это что за марка?

– «Форд». Но он уже старенький, ему шестой год… Пока я вез сестру кривыми улочками от вокзала к себе домой, мы говорили о посторонних вещах – о Львове, в котором Виктория никогда не была, о Москве, сильно изменившейся за время моего отсутствия – «готова спорить, что ты ее просто не узнаешь!», о том, что Бася немного сдала, но держится молодцом… Сестра болтала без умолку, я поддерживал разговор, а про себя все никак не мог решить, рассказать ли ей о Светке. С одной стороны, похитители запретили мне говорить об этом с кем-либо, и я четко следовал их требованиям и не поделился своим несчастьем ни с кем из друзей, с другой – за эти дни я уже весь извелся, варясь в собственном соку, мне просто необходимо было обсудить с кем-то происходящее, но единственный человек, который был в курсе событий, – рыженькая Регина, – куда-то исчез.

Я открыл дверь квартиры и пропустил Викторию вперед.

– Ребенка не разбудим? – шепотом спросила она. – Уже одиннадцатый час.

– Нет! – отвечал я, переобуваясь. – Не разбудим. Вот, возьми тапочки.

– Спасибо, у меня свои есть… Герман, а где твое семейство? На даче, что ли?

– Юлька в Москве, на съемках телепередачи. Игра такая, «Кладоискатели», на острове в Тихом океане, она участвует…

– Да, знаю, видела рекламу. И Бася говорила… Неужели она все-таки туда попала? Слушай, Герман, ей очень повезло! Там такой конкурс!..

Она прошлась по квартире, с любопытством оглядываясь вокруг.

– У вас очень мило. У твоей Юли хороший вкус… А дочку ты, наверное, к ее родителям отвез, да?

– Нет, Виктория! – решился я. – Никуда я Светку не отвозил. Ее у меня… украли.

– Что-о-о?

Сестра в это время рассматривала машу семейную фотографию, которую Юлька увеличила и повесила на стену в рамке под стеклом. От неожиданности у Виктории в буквальном смысле подкосились ноги, она неловко плюхнулась на диван.

– Герман, что ты такое говоришь? Ты шутишь? Разве можно шутить такими вещами?

– Нет, я не шучу. Ее действительно похитили.

– Боже, какой кошмар! Когда?

– Позавчера, – я взглянул на часы. – Сорок девять с половиной часов назад.

– А что в милиции говорят?

– Видишь ли, Виктория, я не был в милиции.

– Но как же так?

– Это может быть опасно для девочки… Меня специально предупредили.

– Да, они всегда так говорят, я слышала… Может быть, ты и прав… Но какой же ужас, Господи! Просто не верится!

Я не знал, что ответить на это.

– Как же это произошло? – Виктория прервала паузу вопросом, которого я больше всего боялся.

– Я оставил ее в машине, всего на пять минут, и она исчезла. – Говорить о Регине я ей, разумеется, не стал.

– Боже мой, боже мой… И?… Что?

– А потом мне позвонили и сказали, чтобы я не дергался. Что если я сообщу в милицию, найму частного детектива или просто расскажу кому-нибудь об этом, Светку живой не увижу.

– А чего они хотят от тебя, ты выяснил?

– Пока нет. Сказали, что сообщат потом.

– Господи, я все еще поверить не могу! И что ты собираешься делать?

– Что, что! – я не выдержал и сорвался на крик. – Вот сижу, как дурак, и жду.

Виктория строго поглядела на меня темными, как у ее матери, глазами. Мария Львовна вспомнилась так живо, что я решил – ну, сейчас будут читать нотацию. Но сестра вдруг сказала совсем другое:

– Герман, а ты когда ел последний раз?

– Не помню, – искренне ответил я.

– Тебе обязательно надо поесть! – решительно заявила она, поднимаясь с дивана. – Тебе нужно много сил, а их необходимо поддерживать. Я пойду соображу что-нибудь.

– Неужели ты умеешь готовить? – удивился я. Виктория рассмеялась.

– Это не моя заслуга, а Васина! Я же сказала тебе, что замуж собралась?… А в моем возрасте, братик, нужно уметь удержать мужчину всеми возможными и невозможными способами. Путь к сердцу и все такое… Пришлось к твоей бабушке на поклон идти, чтобы она со мной кулинарный ликбез провела. На мое счастье, у нашей Баси талант не только в готовке, но и в педагогике. Она даже такую бестолковую ученицу, как я, смогла чему-то обучить! Сейчас я тебе это продемонстрирую!

И, не слушая моих возражений, двинулась на кухню.

– Ой, да тут на полк солдат наготовлено! В холодильнике и суп есть, и каша гречневая, и котлеты… Похоже, Юлька твоя постаралась на славу. Что тебе разогреть?

– Все равно, – по инерции ответил я и вдруг почувствовал, что действительно голоден.

Виктория показалась из кухни, надевая на ходу Юлькин фартук со смешной лошадкой.

– Я все поставила – и первое, и второе, – сообщила она. – Сейчас еще салат нарежу, у вас там огурцы есть, помидоры, зелень… Она подошла ко мне совсем близко, взяла мои руки в свои и, глядя прямо в глаза, проникновенно проговорила:

– Знаешь, братик, мне почему-то кажется, что все со Светкой будет в порядке. Да что там кажется – я в этом уверена, я чувствую! А женская интуиция – это, скажу я тебе, великая вещь! Она никогда не подводит.

И, не дожидаясь моего ответа, снова исчезла в кухне.

Это были именно те слова, которые мне сейчас необходимо было услышать. Я был не один. Кто-то рядом со мной сочувствовал мне, переживал за меня, надеялся вместе со мной… И верил, непоколебимо верил, что все закончится хорошо. Впервые за эти два дня железная рука, сжимавшая сердце, чуть отпустила.

Я пошел на кухню и смолотил все, что разогрела Виктория. Сама она отказалась ко мне присоединиться, заявив, что никогда не позволяет себе есть после семи.

Я уплетал за обе щеки, а Виктория сидела напротив и смотрела на меня. В ее взгляде было что-то материнское.

– Герман, – спросила она, наливая чай, – а ты Юле сообщил о Светке?

– Нет, конечно. Я не хочу ее пугать. Уверен, что до ее возвращения все закончится.

– Не сомневаюсь! Она надолго? – Месяца на два, а то и на три.

– Ну, конечно! За это время ты уже сто раз из Германии вернешься…

Я недоуменно поглядел на сестру:

– Из какой еще Германии, о чем ты? Виктория ахнула:

– Господи, я ведь еще не рассказала тебе про письмо! Совсем из головы вон! Слушай, братик, у меня же для тебя потрясающая новость! Да, а у тебя загранпаспорт, надеюсь, есть?

– Есть, а что?

– Сейчас я тебе такое расскажу – ахнешь! Оказыва… И тут зазвонил телефон. Я бросился к аппарату, в спешке задел его, и он с грохотом полетел на пол. Когда я, наконец, нащупал трубку и судорожно прижал ее к уху, там раздавались короткие гудки. Я громко выругался. Виктория успокаивающе положила руку мне на плечо.

– Не волнуйся. Сейчас перезвонят. Если это они, то, поверь, они тоже в этом заинтересованы.

Она оказалась права. Тут же снова раздался звонок.

– Да! Слушаю!

– У тебя под машиной стоит коробка, – сказали на том конце провода и отключились.

– Алло, алло, какая коробка?!! Мать твою, трубку повесили!..

– Это они?

– Да! – я уже был в прихожей.

– Герман, ты куда? Можно мне с тобой?

– Нет, сиди, я скоро!

Мой «Форд» был заблокирован новенькой «Шкодой-Фелицией» и допотопной «Волгой». Я кое-как протиснулся между ними и заглянул под днище своей машины. В темноте действительно что-то белело. Я спешно достал коробку и торопливо открыл ее. Внутри была видеокассета.

Перешагивая через две ступеньки, я сокращал расстояние. Спешка подвела: я споткнулся, растянулся во весь рост и уронил коробку. Кассета выпала и поскакала вниз по ступенькам. Я не на шутку перепугался – а ну как она разобьется? Пулей метнулся вниз, поднял кассету (кажется, цела, слава тебе, Господи!) и дальше нес уже аккуратно, прижимая к груди, как сокровище.

– Что? – испуганно встретила меня Виктория. Но мне было не до разговоров.

Руки у меня дрожали, засунуть кассету в щель магнитофона никак не удавалось. Я нервничал и готов был разнести все вокруг.

– Переверни, – тихо сказала сестра за спиной.

– Что?

– Я говорю, кассету переверни другой стороной. Вон стрелочка.

– Блин, точно…

Я схватил пульт и трижды нажимал на кнопку «play», прежде чем видак заработал. Наконец, на экране телевизора замельтешило, а потом вдруг возникло изображение. И я увидел Светку.

Девочка была снята во весь рост. В своем голубом платьице она стояла у стены и прижимала к себе любимого Бараша. Вид у нее был несколько растерянный и испуганный, но она не плакала.

– А теперь посмотри сюда, в окошечко! – прозвучал за кадром приглушенный мужской голос. – И предай привет папе.

На Светкиной мордочке отразилось любопытство. Она завертела головой.

– А где Гелман?

– Папа будет смотреть через это окошко и увидит тебя!

– Хочу к Гелману! И к Юле! – скривилась Светка.

Тут возникли помехи, видимо, камеру выключили, а когда включили вновь, Светки уже не было. Просто пустой темный фон.

– Слушай внимательно, – вновь зазвучал голос. – Как видишь, твой ребенок жив, здоров и весел. Мы не изверги и ничего плохого девочке не сделаем. Теперь все зависит только от тебя. Твой ребенок для тебя, конечно, бесценен, и ты ничего не пожалеешь, чтобы вернуть девочку домой. Это будет стоить тебе миллион долларов. – При этих словах у меня потемнело в глазах. – Я не шучу. Именно миллион, и ни копейкой меньше. Деньги нам нужны через месяц. Больше мы ждать не будем. Жизнь девочки в твоих руках. Насчет милиции мы тебя уже предупреждали. Если все-таки обратишься – потеряешь ребенка тут же: мы тотчас об этом узнаем, у нас там свои люди. Мы знаем, чем рискуем, и поэтому будем сжигать за собой все мосты. – На этих словах голос оборвался, и на экране вновь замелькала черно-белая рябь.

– Герман, что это? – дрожащим голосом спросила сидевшая рядом сестра.

– Это то самое. – Я чувствовал, что подо мной проваливается земля, на какое-то мгновение в моих глазах померк свет.

– Тебе нехорошо, – донесся откуда-то голос сестры. – Ты такой бледный…

Да, мне было нехорошо, мне было очень нехорошо. Виктория метнулась на кухню и принесла мне стакан воды.

– Это твоя Светка, да? – тихо спросила она. В ответ я только кивнул головой.

– Хорошенькая, я ведь никогда ее не видела. – Голос сестры дрожал. – Господи, какой же ужас, как же так можно!.. Совсем маленький ребенок…

Я перемотал кассету назад и посмотрел все еще раз.

– Какой миллион! – заорал я в экран телевизора, когда голос вновь назвал это невероятное число. – Откуда у меня миллион? Я что, Билл Гейтс? Или арабский шейх? Сволочи!

– Герман, послушай меня! – вдруг тихо проговорила Виктория. – У тебя есть миллион. Может быть, даже больше.

Я уставился на нее. Неужели она сошла с ума от потрясения?

– Виктория, что ты говоришь? Откуда у начальника автопарка такие деньги? Конечно, у меня неплохая, по нынешним меркам, зарплата, но я ведь даже не владелец, я наемный работник!

– Дело не в зарплате, Герман. Я привезла тебе письмо.

– Да что ты городишь, Виктория, какое письмо? При чем здесь письмо! Ты лучше скажи, что мне делать?

– Ну, для начала я бы на твоем месте немного выпила, – проговорила сестра, внимательно посмотрев на меня. – Только действительно немного. А то ты не сможешь меня слушать.

Я молча, как лунатик, пошел на кухню, достал из холодильника початую бутылку водки и щедро плеснул в стакан. Виктория пришла следом за мной, отобрала у меня стакан и вылила больше половины в раковину.

– Этого тебе вполне хватит!

Я хлопнул водки, но легче не стало.

– Господи, ну с чего они взяли, что я миллионер? – простонал я.

– Сядь, пожалуйста, – попросила сестра. Исчезла на минуту и вернулась в кухню с большим ярко-желтым конвертом в руках и протянула его мне:

– Читай!

Я взглянул на адрес. Письмо было адресовано не мне, а моей бабушке, Барбаре Шмидт, по-прежнему проживающей в Москве бок о бок с моей сестрой.

– Виктория… – я обернулся к сестре, но она только замотала головой. – Читай. Все вопросы потом.

Письмо было на немецком языке, но меня это не смутило. Бася, моя бабушка, владела им в совершенстве, и с самого моего детства учила меня, читая сказки Гофмана, Гауфа и братцев Гримм на их родном наречии. По понедельникам, средам и пятницам она разговаривала со мной исключительно по-немецки. Став постарше, я с удовольствием занимался тем, что, положив перед собой «Фауста» или, скажем, «Лорелею», сравнивал оригинальный текст с переводами. Одно время пытался даже некоторые куски переводить сам, а уже потом заглядывал в русские варианты. Это увлекало, как игра. Когда текст перевода какого-нибудь известного литератора расходился с авторским, я сперва негодовал и бежал к бабушке поделиться своим возмущением, но она с улыбкой отвечала:

– Герман, это поэтический образ, здесь по-другому и не скажешь. Тебе это пока непонятно, но ты, если будешь много читать, скоро научишься чувствовать поэзию.

И она оказалась права. Понимание красоты слов действительно пришло. Я с удивлением открыл для себя, что иногда переводчик оказывался в передаче образа сильнее, чем автор произведения.

Письмо было отпечатано на дорогой, плотной и чуть сероватого оттенка бумаге, точнее даже не на бумаге, а на бланке какой-то Зальцбургской нотариальной конторы.

«Фрау Барбара Шмидт.

Являясь поверенным в делах господина Отто фон Фриденбурга, довожу до Вашего сведения, что господин Отто фон Фриденбург скончался 12 декабря 2001 года в своем родовом имении в Альпах. После себя господин фон Фриденбург оставил завещание, составленное при жизни и скрепленное личной подписью. Оригинал завещания хранится у меня как у поверенного покойного фон Фриденбурга. Завещание предано огласке, и я довожу до Вас волю покойного.

По завещанию г-на Отто фон Фриденбурга все движимое и недвижимое имущество отходит Вам и Вашему внуку Герману Шмидту 1963 года рождения. Все необходимые бумаги, закрепляющие право Германа Шмидта именоваться также и внуком Отто фон Фриденбурга, находятся в надежном месте. Копии этих документов хранятся у меня. Как поверенный в делах покойного г-на фон Фриденбурга довожу до Вашего сведения, что состояние г-на фон Фриденбурга довольно внушительное. Для более детального ознакомления с завещанием Вам или Вашему внуку необходимо прибыть в г. Зальцбург, Германия, по адресу: Йоганнес-штрассе, 9, контора г-на Лейшнера.

Примите мои искренние соболезнования по поводу кончины г-на Отто фон Фриденбурга. Покойный был не только моим клиентом, но и другом. Можете во всем полагаться на меня.

С уважением,

Вильгельм Лейшнер.

20 января 2002 года».

– Что за черт?! Ничего не понимаю. Что за завещание? Кто такой этот фон Фриденбург и при чем здесь моя бабушка? – я не глядя опустился на кухонный табурет.

– Читай другое письмо, – велела Виктория, тоже усаживаясь напротив меня.

В конверте оказался еще один листок. Это была ксерокопия письма, написанного от руки, также по-немецки.

«Дорогая моя Барбара!

Жизнь без тебя оказалась очень грустной, а грусть – очень долгой… Но бог не захотел, чтобы мы были вместе. Прости меня, если можешь, за все твои несчастья. Если бы можно было прожить две жизни, я бы пошел другой дорогой и не отпустил бы тебя тогда. Я ухожу из жизни. Ухожу в той самой комнате, в которой мы провели с тобой три прекрасных осенних дня и три волшебные осенние ночи. Я всю жизнь любил только тебя. Только тебя одну.

Я верю: ТАМ мы встретимся. Если я, конечно, попаду в рай.

Ты не забыла нашу последнюю ночь в Альпах? Все остается в силе.

Навсегда твой Отто.

9 декабря 2001 года».

Дочитав, я поднял удивленный взгляд на сестру. Я ровным счетом ничего не понимал.

– Ты можешь хоть что-нибудь мне объяснить?

– Могу, – кивнула она.

Однажды утром почтальонша, уже много лет доставлявшая почту в наш дом, принесла заказное письмо для моей бабушки. Но той не оказалось дома – очевидно, вышла за покупками, – и почтальонша, давно привыкшая считать Басю и Курнышовых одной семьей, позвонила в дверь Виктории. Сестра, как обычно в это время суток, крепко спала. Настойчивый звонок застал ее врасплох. Полусонная, ничего толком не соображая, она накинула на себя халат, открыла дверь, приняла конверт, машинально за него расписалась и вновь поспешила вернуться в постель. Проснувшись, она напрочь забыла о письме, которое, как выяснилось потом, в то утро просто бросила на стоящую в прихожей тумбочку для обуви. Причем бросила неудачно, так, что конверт упал, завалился между тумбочкой и стеной и провалялся там почти полгода. И только несколько дней назад, когда туда же упали ее ключи, Виктория полезла за ними и нашла какой-то желтый конверт. Удивленная, вскрыла его, даже не поглядев на адрес, и…

– Ты же знаешь, я когда-то учила немецкий. Суть писем я поняла сразу, потом, конечно, пришлось воспользоваться словарем…

– Но ты, разумеется, показала письмо Басе?

Виктория смутилась.

– Нет, Герман, не показала… – виновато улыбнулась она.

– Ну как же так? Почему?

– Видишь ли, я побоялась, – как-то совсем по-детски призналась сестра. – Все-таки наша Бася уже старый человек… Мало ли, что с ней может случиться от такого потрясения! Не дай бог, с сердцем плохо станет… А тебя нет рядом… Вот я и решила – сначала отвезу письмо тебе. В конце концов, тебя эта история тоже касается напрямую. А потом мы все расскажем Басе. С тобой вместе.

– Так вот, что означали твои слова, что у меня есть миллион… – задумчиво проговорил я. – 0 том, кто был ее мужем и отцом моей мамы, Бася никогда не рассказывала, сколько бы я ни просил. А он, получается, немец и состоятельный человек…

– Похоже, что очень состоятельный, Герман.

Я еще раз внимательно прочитал первое письмо, потом – второе… Потом и то и другое еще раз.

«Если все это не сон, – забрезжила у меня слабая надежда, – то это же… Это же шанс спасти Светку! Тут написано – движимое и недвижимое имущество принадлежит внуку Барбары Шмидт и Отто Фриденбурга. И этим внуком являюсь я – Герман Шмидт… Невероятно! Если все наследство быстро продать, может, и наберется этот проклятый миллион!»