Текст книги "Амальгама счастья"

Автор книги: Олег Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 4

Забросив руки за голову, Даша лежала в ванне, наслаждаясь теплом и ароматом воды, мягкостью льнущей к коже жемчужной пены. Она вернулась домой измученная, но, как ни пыталась, не смогла заснуть. В третьем часу этой проклятой ночи она наконец оставила бесплодную погоню за сном… сколько же суток она не спит?… и перебралась из безжизненной пустоты постели в обитель мерцающих капель, тихих шорохов льющейся воды и свежих запахов хвои. Чувство покоя и безопасности все еще не вернулось полностью, но жизнь уже не казалась такой безнадежно проигранной, как пару часов назад в холодном, пропахшем бензином такси.

В конце концов, ничего еще не потеряно. Светлана с Павлом никогда не были Даше особо близки – их приятельство, их встречи, их общие праздники всегда устраивались Игорем. И теперь, хотя пара эта, в общем, перед Дашей ни в чем не виновата, лучше будет на какое-то время воздержаться от общения, и никто из них при этом не почувствует себя чрезмерно обделенным. Что же касается Игоря… Об этом она подумает завтра, совсем как Скарлетт О'Хара, решила девушка – и невесело усмехнулась тому, как научилась убегать от неприятных мыслей, пользуясь методом не самой любимой своей героини.

Если даже она решит остаться одна, без Игоря, ее жизнь не потеряет своей полноты. Есть дело, которое ей по-настоящему интересно – пускай не в виде профессии, но хотя бы в виде постоянного хобби. Есть работа, дающая ей возможность вполне пристойного, не нищенского существования. Есть старинная институтская компания – сколько же она уже не виделась с девчонками: год, полтора? И есть… ну конечно же, есть еще Вадик. Нелюбимый, всегда отвергаемый в своем обожании, но верный и преданный друг. Она позвонит ему завтра, как только проснется; с ним она никогда не чувствовала себя одинокой, и, может быть, его ровная, постоянная, жертвенная нежность окажется как раз тем, что ей сейчас так необходимо.

Даша почти не отдавала себе отчета, что отчаянно ищет в своей жизни хоть какую-то опору, пытаясь удержаться в пустоте и мраке разочарования, устоять перед одиночеством. Ей казалось, что все случившееся с ней – смерть Веры Николаевны, странное наследство, таинственное бессознательное путешествие, грубая и алчная выходка Игоря, вся эта череда событий – не более чем случайное совпадение осенней депрессии с затянувшейся черной полосой невезения, мелкая прихоть насмешницы-судьбы, случайный каприз природы… Это пройдет, верила девушка, октябрь закончится вместе с надоевшей черной полосой, все отжившее умрет, как умирают и опадают больные листья, и осень отпустит Дашу на свободу. И, улыбаясь почти безмятежно, смывая с себя всю усталость и боль прошедшего вечера, Даша запела старую песенку о любви и о надежде.

Выйдя из ванной, закутанная с головой в уютную махровую простыню, она прошла в комнату и остановилась рядом с бабушкиным трюмо. Тихо и темно было вокруг, ничего не отражалось в старом, помутневшем от времени стекле, и, как напряженно ни вглядывалась Даша в зеркало, она не сумела увидеть там ни зеленой поляны, ни ярких цветников, ни чудесного дома с белыми колоннами…

Легко вздохнув, словно освобождаясь от чудовищного напряжения, девушка присела на край столешницы, чуть касаясь поверхности, и тронула рукой канделябр. Он был неожиданно теплым, как будто только что из него вынули горящие, изнывающие от жаркого воска свечи. И уже почти весело, по-дружески, Даша похлопала рукой по темному боку трюмо.

Похлопала – и замерла с поднятой рукой, непонимающе глядя на зеркало. Письмо!.. Бабушкин конверт! Где он? Не веря самой себе, она внимательно оглядела трюмо, зачем-то проверила все уголки зеркальной поверхности, потом, опустившись на корточки, заглянула под комод, пошарила рядом с тяжелыми гнутыми ножками. Все было тщетно – сиреневого конверта не было ни на зеркале, ни на полу, вообще нигде в комнате.

Даша еще раз быстро и внимательно обвела взглядом полки, письменный стол, диван – может быть, она сама переложила письмо и забыла?… Нет, девушка хорошо помнила, как, оставив его недочитанным, она весело заткнула конвертик за угол зеркала, словно фиалку, и улыбалась ему целый вечер…

Враз обессилев, Даша уселась на диван и закрыла лицо руками. Что же с ней происходит, если она не в силах вспомнить самые простые вещи и отыскать предметы, которые сама же убрала куда-то? Что за безумие опутывает ее своей паутиной – беспамятство, бессмысленность, бездумность в словах и действиях?…

Да, завтра она позвонит Вадику. Что бы ни случилось, он сумеет успокоить ее, объяснить ей происходящее с ней самой и, может быть… может быть, даже помочь.

* * *

«Каждая девушка в мире должна иметь своего Вадика», – задумчиво изрекла когда-то мама Лена, глядя на огромный ворох тюльпанов, который Даша подняла с аккуратного коврика перед дверью их квартиры. Они возвращались с последнего из Дашиных школьных выпускных экзаменов (мама Лена ни за что не хотела отпускать ее одну и неизменно пополняла ряды «болельщиц», дежуривших в коридорах школы), и, как частенько бывало в последние годы, у входа их поджидало очередное душистое подношение давнего – кажется, лет с десяти? – поклонника. Вадик жил рядом, в соседнем подъезде, учился в соседней школе, и весь дом знал, что с пятого класса «Вадик плюс Даша равняется любовь», хотя мало кто догадывался, что эта любовь не совсем взаимна. Соседки качали головой и шептались, что парень не по себе дерево рубит, но все их симпатии при этом были на стороне верного Вадика, и они хором убеждали его хотя бы не оставлять букетов в подъезде – «мало ли кто стащит, а ты еще и виноват останешься, не принес, мол, сегодня…».

Как давно все это было! Они были друзьями – и только. И, кстати, навсегда остались не более чем друзьями. Все соседи уже мысленно поженили их и теперь только ждали, когда это произойдет в действительности; приятели из дворовой компании гадали, давно ли они спят вместе, – а между тем Даше все еще не хотелось даже целоваться. Может быть, будь Вадик понастойчивей, не обожествляй он свою подругу с таким пылом и преданностью – вполне, кстати, несовременными, – их отношения сложились бы по-другому. Но история не имеет сослагательного наклонения, а любовная история – тем паче…

Они учились в институтах – Даша в архитектурном, Вадим в медицинском, – оба крутили романы, встречались все реже, но при каждой встрече он все так же замирал, получая дежурный дружеский поцелуй в щеку, и все так же, уже почти безнадежно, уговаривал ее выйти за него замуж. А потом вдруг что-то случилось, он перестал ей звонить, и Даша, поначалу нимало не обеспокоенная (его непритязательная любовь уже стала для нее столь же привычной, как чашка кофе по утрам), вскоре услышала разговоры, что он «покатился по наклонной плоскости», бросил институт, начал пить… Старая дружба взыграла в ней, она спохватилась и принялась разыскивать Вадика – дома, у старых друзей, по всем адресам их юности, но телефоны либо молчали, либо равнодушно отзывались почти забытыми голосами: «Мы сто лет его не видели… Ничего о нем не знаем… Он давно не появлялся…» И однажды мать Вадима, не пожелавшая говорить с ней по телефону, встретив Дашу на улице, неприязненно бросила ей: «Это ты сломала ему жизнь! Ты, ты!»

Вадик появился у Даши тем же вечером со словами: «Какая глупость, мама просто расстроена и сама не знает, что говорит, ты не слушай ее…» – «Но что-то же происходит, – настаивала Даша. – Почему ты бросил институт?» – «Это все неважно, так получилось, я скоро восстановлюсь», – отмахивался знакомый с детства, как любимый плюшевый медведь, человек и снова смотрел на девушку преданными глазами, и, как всегда, любовь его не вызывала в Даше ничего, кроме желания погладить его по голове, как старого верного пса.

Он так и не вернулся в институт. Ушел из дома, завербовался куда-то на Север и вернулся совсем чужим – большим, грубым мужиком с испорченными зубами и прокуренным голосом. Даша едва узнала его при встрече, но привычно бросилась ему на шею и потом долго чувствовала себя виноватой – странной, неизъяснимой виной. Она так никогда и не поверила словам его матери, будто это она, Даша, сломала Вадиму жизнь. Она никогда ничего ему не обещала, никогда не лгала, что любит, и при этом никогда не отказывала в своей дружбе – разве не так? И на что еще мог бы претендовать, чего мог требовать нелюбимый мужчина от женщины, бывшей ему всего лишь подругой детства? Но все же, все же…

А потом отношения как-то утряслись, вошли в колею нечастых, необременительных встреч. Для него, возможно, эти дружеские свидания были теплым напоминанием о первой любви и юношеских мечтах. А для нее Вадик навсегда остался своего рода прививкой – от чувства неуверенности в себе, от девичьих комплексов, от боязни остаться одной. Пока на свете был он, Даша чувствовала себя любимой. Даже если это было всего лишь иллюзией…

Она почти никогда не звонила ему сама. Даже телефонного номера не знала наизусть, тем более что каждые полгода он сообщал ей новый. Вадик по-прежнему скитался по каким-то случайным квартирам, но из Москвы больше не уезжал. Вспомнив о своем незаконченном медицинском, он устроился на «Скорую» медбратом; по слухам, едва сводил концы с концами и (тоже по слухам) по-прежнему сильно пил, но никогда не появлялся у Даши небритым, нетрезвым или без привычного букета цветов.

Сняв теперь телефонную трубку и разыскав в старенькой. записной книжке очередной набор цифр, Даша медленно на-; жала нужные кнопки. Долго слушала тягучие сигналы, потом набирала еще и еще раз. Почему-то ей казалось, что он должен быть дома – не может не быть, если он нужен ей, как никогда раньше.

Даша угадала. Злой, сонный голос наконец раздраженно откликнулся на ее призыв.

– Слушаю… Кто там? Алло!

– Вадик, это я, Даша…

Наступившее молчание в трубке и его тяжелое дыхание отчего-то смутили ее, ожидавшую радостного возгласа и привычных нежных шуток.

– Я не вовремя? Помешала?

– Нет-нет, – теперь уже торопливо откликнулся он, и девушке показалось, что там, на другом конце провода, он стремительно приходит в себя, стараясь превратиться в того Вадика, которого она всегда знала. – Слушаю тебя. Что-нибудь случилось?

– Да нет, что могло случиться? – с наигранной беспечностью откликнулась Даша. – Просто отчего-то захотелось поговорить с тобой… или даже увидеться. Может, зайдешь ко мне сегодня вечером?

– Я работаю, – глухо проговорил он. – Сама знаешь, воскресенье для «Скорой» не указ…

Она никак не ожидала отказа и растерялась.

– Конечно, – пробормотала девушка неуверенно, уже сожалея о своем звонке. – Если у тебя работа…

Но он вдруг изменил свое решение.

– Я смогу зайти на час-полтора, только не вечером, а днем, до начала своей смены. Это тебя устроит?

– Разумеется. Давай вместе пообедаем…

– Только не говори: и вспомним старые добрые времена, – хрипло закашляв, вдруг перебил ее Вадим. – Ну, до скорого…

– До скорого… – ответила Даша, но трубка уже взорвалась короткими, равнодушными гудками.

Она села у зеркала и посмотрела на свое отражение так, будто старое бабушкино трюмо теперь должно было давать ответы на все ее вопросы. Она что-то сделала не так? Помешала, отвлекла, оказалась навязчивой?… Неужели и в Вадике, вечном Вадике, почти надоедливом своим постоянством, произошли перемены? Неужели ничего надежного не осталось в ее мире?

* * *

Он стоял перед ней с неизменными розами, как всегда, худой и высокий и как никогда – чужой. Плохо сбритая щетина, усталые глаза в болезненных красных прожилках, затравленный взгляд неудачника, и во всем облике – печать неустроенной жизни, недовольства судьбой и многодневного пьянства. Человек, которому Даша открыла дверь, был так непохож на друга ее юности, что она неуверенно переспросила:

– Вадик?…

– Он самый. Что, хорош? Нравлюсь?

Даша отступила назад, давая ему пройти, и не смогла заставить себя подойти поближе, обнять, прижаться к его груди, как она это делала почти всегда при нечастых, но таких необходимых им обоим встречах. Он привычно наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и, заметив, как она еле заметно отстранилась, невесело хмыкнул. А она, кляня себя в душе за грубость, так и не смогла скрыть свое потрясение и нечаянную брезгливость, вызванные его опустившимся видом.

Вадим тем временем скинул видавшую виды, потрепанную куртку, небрежным жестом пригладил жесткие волосы – они-то все еще хороши, механически отметила про себя Даша – и, косолапо ступая, прошел на кухню.

Устроившись он с ходу подцепил вилкой ломоть ветчины с тарелки и, делая вид, будто не замечает потрясенного Дашиного лица, пробормотал с набитым ртом:

– Ну, рассказывай.

– Да, собственно, и рассказывать нечего. – Девушка преувеличенно рьяно взялась исполнять роль хозяйки, подвигая ему приборы, наливая тарелку супа и старательно отводя взгляд от обрюзгшего лица сидящего напротив человека. – Просто замучила осенняя хандра. Всюду слякоть, всюду грязь…

– И в человеческих отношениях тоже, – закончил за нее Вадим.

Нет, что ни говори, а в проницательности ему не откажешь! Но Даша притворно удивилась и наконец взглянула ему в глаза.

– С чего ты взял? В отношениях все тип-топ… Он поморщился и громко бросил на стол ложку.

– Дарья, не крути. Ты забыла, сколько лет мы с тобой знакомы? Одно твое вульгарное «тип-топ» может навести на мысль, что в твоей жизни что-то не так. Я прав?

– Теоретически – прав, – тихо ответила Даша. – Мы действительно давно с тобой знакомы, и я действительно никогда не говорю «тип-топ»… Но мы видимся с тобой слишком редко, чтоб ты мог делать такие выводы. Может быть, во мне все изменилось.

Вадим медленно и почти аккуратно очистил тарелку, отодвинул ее и, внимательно посмотрев на девушку, сказал:

– Если уж ты позвонила мне и попросила прийти… Последний раз такое случалось, если я не ошибаюсь, в девятом классе? Так что все эти твои отговорки насчет осенней хандры – по-моему, просто женские штучки. Но я не стану настаивать. Я ведь никогда ни на чем не настаивал, верно? Захочешь – расскажешь сама… У тебя по-прежнему можно курить?

Даша рассеянно кивнула:

– Разумеется, можно. А что могло в этом смысле измениться?

– Ну, может, ты беременна, – без тени улыбки ответил Вадик. – Вот и решила поделиться новостью и сомнениями со старым приятелем, обладающим какими-никакими медицинскими познаниями…

Он молча курил, Даша меняла на столе тарелки, раскладывала жаркое, незаметно убирала высокие бокалы, которые поставила было перед его приходом, – в этот раз она почему-то не решилась предложить ему вина, а он сделал вид, что не заметил их пустоты… «Сегодня мы оба только и делаем, что делаем вид, – тоскливо подумала девушка. – И он ведь, похоже, действительно не собирается меня ни о чем расспрашивать… Он никогда не настаивал, это верно, но всегда умел сделать так, что я делилась с ним. А сегодня он не хочет помогать мне. И, наверное, не хочет ничего обо мне знать…»

– Тебе это больше не интересно? – неожиданно для себя самой напрямик спросила Даша, не уточняя, что именно она имеет в виду, будто Вадик мог – да нет, просто обязан был– читать ее мысли.

Он стряхнул пепел в хрустальную пепельницу и спокойно переспросил:

– Ты о своих делах? Ну что ты, разумеется, интересно. Ты же знаешь, меня касается все, что касается тебя.

Даша много раз слышала из его уст эту фразу, и всегда она звучала по-разному – взволнованно, обиженно, даже негодующе, но никогда так заученно и безразлично, как теперь.

– Ты никогда не был таким, – прошептала она почти обвиняюще, хотя тут же мысленно себя одернула: «Остановись. Ты не имеешь права требовать от него сочувствия».

– Ты никогда не видела меня таким, – тихо поправил ее Вадик. – В этом все дело. Не я изменился, просто изменилась ситуация. Я никогда не приходил к тебе в такие периоды своей жизни, как сейчас. Я готовился к встрече с тобой по нескольку месяцев, отказываясь от водки, стараясь выспаться и даже… – он хрипло засмеялся, – посетив парикмахерскую. Представляешь? Мне не хотелось тебя разочаровывать…

– Зачем же сегодня?…

– Ты позвала, – коротко ответил Вадик. – Я не смог отказать. Я думал, тебе нужна помощь.

Он с хрустом потянулся, легко вскочил на ноги и вдруг спросил:

– А телевизор у тебя работает?

– Конечно, – растерялась Даша, – он там, в комнате.

– Ну, этого-то я еще не забыл, – кивнул Вадик. – Я посмотрю немного, можно? Мне уже скоро идти… Ты подумай пока, и если все-таки надумаешь посоветоваться – я готов.

Она, оставив грязную посуду на столе, пошла вслед за ним в комнату, кинула для него на диван удобную подушку, включила телевизор и задернула шторы мягкого винного оттенка. На улице уже начинало темнеть; лиловые сумерки наконец-то добавили новых тонов в серую безжизненность осеннего дня, и Даша, бросив взгляд вниз на мокрые тротуары, в который уже раз за последние дни вспомнила сочную зелень травы и бездонную синеву неба из своего далекого, непонятного сна.

– Откуда у тебя эта штука?

Девушка обернулась и успела уловить кивок, брошенный на бабушкино трюмо.

– В наследство получила, – не вдаваясь в подробности, ответила Даша.

– А-а-а, – без тени интереса в голосе протянул Вадим, и она вдруг поняла, что не скажет ему ни слова. Ни о смерти Веры Николаевны, ни о ссоре с Игорем, ни о пропавшем письме, ни, конечно же, о странном, чудесном своем путешествии во сне – словом, ни о чем из того, что хотела она ему рассказать. Она не скажет, а он не спросит. Может быть, никогда уже не спросит ее ни о чем, что выходило бы за рамки примитивного житейского «как дела?», и канут в Лету их длинные откровенные разговоры, их абсолютное дружеское доверие друг к другу.

Даша тихонько вздохнула и, глядя на Вадика, неподвижно уставившегося в мерцающий экран, вдруг задала вопрос, который вовсе не собиралась задавать ему сегодня:

– Почему ты все-таки бросил тогда институт?

– Это было уже так давно, – лениво и медленно роняя слова, ответил Вадик. – Что ворошить прошлое?…

Она и сама хорошенько не знала, что заставляет ее добиваться ответа, но настойчиво повторила:

– А все-таки?

– Неужели ты и правда не знаешь? – удивленно повернулся к ней гость. – Я думал, тебе все доложили еще тогда, доброжелателей у меня всегда было много. Наркотики – медицинский же вуз, сама знаешь, как это бывает. И приторговывал, и сам немножко баловался… В те годы, кстати, с этим было куда строже, легким испугом отделаться не удалось. Исключили, поставили на учет… бр-р-р, вспомнить противно. Матери, конечно, я не признался, пришлось сочините для нее какую-то красивую сказочку…

Даша потрясенно молчала. Она не хотела, чтобы он лгал ей, но почему-то ожидала совсем другой правды – не такой скверной, не такой… некрасивой, что ли. А Вадик, по-прежнему глядя в телевизор и даже, кажется, что-то разбирая из происходящего на экране, продолжал:

– Ты, кстати, Даш, извини, я ведь и тебя тогда приплел, но ты же всегда меня понимала… Ну, сказал матери, что, мол, жить без тебя не могу, и оставаться в этом городе не могу, где ты живешь и встречаешься с другими, и учиться сил не хватает – в общем, жизнь без тебя пуста и неинтересна. Вот, мол, и бросаю все, уезжаю в дальние края… Голливудский, знаешь ли, вариант, но мать ничего – проглотила.

– Так вот почему она тогда!.. – не в силах удержаться, вскрикнула Даша. – Зачем же ты так? Ведь она меня до сих пор считает виноватой…

– Но мы-то с тобой знаем правду, верно? – резонно возразил Вадим. – Я, между прочим, думал, что ты действительно в курсе всего происшедшего и покрываешь меня вполне сознательно. Ну, нет так нет, не так уж это было и важно для тебя все эти годы. А матери моей ты все равно тогда не поверила, так ведь? И правильно сделала… Что же касается мамы, то ей легче было пережить такую историю, чем то, что было на самом деле.

– И ты… – Дашин голос вдруг предательски дрогнул и сорвался. – Ты на самом деле никогда не любил меня? Все это было только «голливудским вариантом»?…

Во мгновение ока Вадим оказался рядом с ней. Обнимая и укачивая Дашу, как ребенка, целуя ее волосы и ее зажмуренные глаза, он мягко шептал:

– Ну что ты, девочка, как ты могла подумать? Я всегда любил тебя, только тебя и любил за всю свою жизнь. Просто… ты уж прости, но из-за этой любви я никак не стал бы бросать институт, наоборот – если б не вмешались другие обстоятельства, постарался бы получше его закончить, и стать хорошим врачом, и добиться тебя наконец – если не многолетней любовью, то хотя бы социальным успехом… вот дурак-то, да? У меня ведь была, если помнишь, весьма редкая хирургическая специализация… да нет, ты не помнишь, потому что ты и не знала об этом никогда.

– Ты действительно мог стать хорошим хирургом, – проговорила Даша сквозь слезы. – Я помню, о тебе говорили ребята, что ты талантлив как врач, и у тебя легкая рука, и вообще…

Его лицо изменилось, стало отчужденным, и он сам разомкнул руки, отпуская и словно возвращая Дашу самой себе.

– Ничего этого уже не будет. И виноват я сам, а вовсе не маленькая глупая девочка, так и не сумевшая оценить моей неземной любви. – Он шутливо щелкнул Дашу по носу и нарочито легкомысленным тоном закончил: – Жизнь сложилась так, как сложилась, и, пожалуй, я ни о чем не жалею.

– Даже обо мне? – пытаясь попасть ему в тон, игриво спросила девушка.

– Даша, ты неисправима! – расхохотался Вадим уже естественным, вполне мужским смехом. – Впрочем, как все женщины в мире: любой разговор вы непременно сводите к амурным переживаниям. Если тебе действительно хочется знать правду, то…

 
Я вас люблю любовью брата
И, может быть, еще сильней…
 

– пропел он, старательно подражая онегинским оперным интонациям.

А потом, уже почти серьезно, продолжил:

– Пойми, невозможно прожить всю жизнь, держа два пальца в электрической розетке. Я жил так довольно долго, и в самом деле были времена, когда я готов был на любые подвиги, лишь бы ты наконец заметила и полюбила меня Ну, не удалось. Что же теперь, вешаться? Проста, если раз очарую тебя, но на это я не способен: у меня оказался довольно сильный инстинкт самосохранения. Я и сейчас дорожу тобой, как ни одной женщиной в мире. А любовь… Кто это сказал, в какой книге, что даже самая бессмертная любовь имеет обыкновение изнашиваться? – Он внимательно посмотрел на Дашу, сидевшую в уголке дивана, и очень тихо добавил: – И ведь до сегодняшнего дня тебя совсем мало заботило, сохранилось ли мое чувство к тебе, не правда ли? Что же с тобой приключилось, Дашенька?…

Проводив Вадима и накрепко заперев за ним дверь – словно так она могла отгородиться от всего мира, защититься от вечных иллюзий и боли их исчезновения, – Даша вернулась на кухню, перемыла посуду и уселась за стол с чашкой любимого травяного чая. Она была опустошена и вымотана, хотя вместе с этими ощущениями и жило в ней некое чувство странной справедливости и равновесности происходящего. В самом деле, ну зачем она выдернула человека из дома, чего ждала от встречи, что надеялась получить от него?… Интеллект девушки был достаточно силен и независим, чтобы она могла честно признаться сама себе: эта попытка разворошить пепел и отыскать под ним тлеющие угли старого чувства была, по сути, обычным стремлением «подпитаться» от душевных сил другого человека, желанием снова почувствовать вкус чужой страсти, пыл и трепет иного человеческого сердца… «Эким я становлюсь энергетическим вампиром», – усмехнулась сама себе Даша, но усмешка эта была невеселой, почти презрительной, самоуничижающей. Она хотела взять у человека то, что ей давно уже не принадлежало, и оказалась справедливо наказана новым разочарованием, новой потерей и привычным чувством одиночества.

Ее грустные размышления прервала мягкая трель телефона. Девушка нехотя подняла трубку.

– Дашунь, ну ты что же, ну как так можно! – услышала она укоризненный, напевный голос Светланы. – Исчезла, испарилась – и без всякого объяснения! Я же беспокоюсь. В конце концов, с Игорем ты можешь выяснять отношения сколько угодно, но мы-то ни при чем. А Павел вообще хотел как лучше, это Игорь его попросил вмешаться в эту твою историю с наследством… Я думала, ты хоть позвонишь, а от тебя ни слуху ни духу.

– Все в порядке, – умудрилась наконец вставить словечко в беспрерывный поток Светкиных излияний Даша. – Не надо обо мне беспокоиться.

– Но мы же подруги! – В голосе звонившей прозвучало столько эмоций под общим названием «благородное негодование», что Даша невольно улыбнулась. – И ничего не в порядке, не надо меня обманывать. Павел со вчерашнего дня не в духе, почти со мной не разговаривает. Игорь с утра мечется, как угорелая кошка, никогда его таким не видела…

– Он у вас? – невежливо перебила приятельницу Даша.

– У нас, у нас, – проворчала Светка. – Хочешь, дам ему трубку?

– Ни в коем случае! – испугалась Даша. К разговору с Игорем – безразлично, стал бы этот разговор примирением или дальнейшим развертыванием ссоры, – она никак не была готова. – Ты вообще не говори ему, что звонила мне, ладно?

– Как же не говорить, если это он послал меня к телефону? Ну вот, сейчас, он уже рядом…

Представив себе, что через минуту в мембране зазвучит голос Игоря, Даша поспешно, почти панически бросила трубку на рычаг. Пусть это плохо, упрямо сказала она себе, пусть это некрасиво, неприлично… все, что хотите… но она не будет с ним разговаривать. Не хотелось ни слышать оправданий, ни отвечать на новые нападки. Ей нужен был тайм-аут в отношениях с человеком, который так и не стал ей мужем и уже практически перестал быть возлюбленным. Полуродным, полублизким, полужеланным собеседникам сейчас не было места в Дашиной жизни.

Нет, с Игорем она говорить не станет. А вот с Иринкой или с Ларочкой, пожалуй, Даша поболтала бы сейчас с удовольствием. Только где ее старая записная книжка, с тех еще, пятилетней давности, институтских времен?… Девушка присела на корточки перед письменным столом, выдвинула один за другим его ящики, порылась в тетрадях, блокнотах, чертежах. Вот она!

Снова направившись к телефону, Даша обогнула бабушкино зеркало и случайно ударилась коленкой о выгнутую столешницу его комода. Остановившись от резкой боли, она оказалась прямо напротив туманного стекла и невольно заглянула в него. «Сегодня это еще впервые…» – отметила про себя и, не успев подивиться нелепости ведения такой статистики, мысленно ахнула: в зеркале не было ее отражения! Точнее, там не было вообще ничего, кроме угрюмого полумрака, затягивающего взгляд, как воронка. Дрожащей рукой она провела по стеклу, напряженно вглядываясь в него, потом отскочила в сторону, быстро нащупала маленькое бра над изголовьем дивана и, включив его одним резким движением, облегченно вздохнула: словно контуры детской переводной картинки, в зеркале медленно проявились очертания мебели, изломы стен и черты перепуганного лица. «Бред какой-то!» – подумала Даша и, проведя рукой по глазам, словно сгоняя неприятное ощущение страха, отошла в сторону. Но с этого самого момента ей уже никогда не удавалось отделаться от мысли, что зеркало Веры Николаевны живет своей собственной жизнью, никак не связанной с Дашиной, и нуждается в понимании, заботе и бережном отношении точно так же, как и она сама…

Номер за номером набирала Даша старые телефоны подруг из своей забытой записной книжки. Она так редко виделась с девчонками с тех пор, как познакомилась с Игорем! Он годами поглощал все ее время; и его компании, его друзья, его дела, казалось, заполонили всю ее жизнь, будто своих собственных у лее никогда и не было. В результате выяснилось, что Ирина с семьей уже полгода как за границей – муж был перспективным биохимиком, и ему предложили там хороший контракт. Настя, напротив, едва отошла от развода и на Дашино предложение встретиться отреагировала вяло: «Может быть, как-нибудь в выходные… Нет-нет, только не в этом месяце, я пока не смогу…» А Лариса, когда-то самая близкая и милая Дашиному сердцу – ей казалось, что они и не расставались вовсе, что виделись ну буквально только что, пару месяцев назад, хотя на самом деле прошло куда больше времени, – Лариса оказалась в больнице, и, поговорив с ее мамой, ужаснувшись диагнозу, Даша поклялась навестить ее в ближайшее время, мысленно выругав себя при этом за то, что настолько отдалилась от Ларискиной жизни.

Так или иначе, но радости эта новая попытка воскресить прошлое, восстановить давно прерванные связи Даше не принесла. Сама виновата, стучало у нее в висках, слишком замкнулась на Игоре, слишком ушла в себя, слишком мало отдавала друзьям времени и души, и теперь вот ей потребовались их души и их время… Да, теперь они не принадлежали ей – похоже, ей не принадлежало в жизни вообще ничего, кроме старого тусклого зеркала.

Но какой смысл сейчас заниматься самоедством? Даша тряхнула головой, быстро закрутила волосы, так и не убранные с утра, в тяжелый, отливающий золотом узел, натянула джинсы и любимый свитер. Нужно выйти на улицу, пройтись по любимым бульварам, подышать воздухом, может быть, выпить кофе – неважно где, лишь бы среди людей. Она и сама понимала, что впадает в невротические крайности: то ей хотелось спрятаться от всего мира, то неудержимо потянуло на люди… Но рефлексировать по этому поводу Даша сейчас не собиралась. И, убедившись, что замок в квартире защелкнулся крепко и надежно, она оставила дом.