Текст книги "День Барсука"
Автор книги: Олег Овчинников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Олег Овчинников
День Барсука
1.
– Садитесь поудобнее, сейчас вам будет вкусно, – пообещал чопорный метрдотель кому-то за соседним столиком. – Почему-то считается, что для поддержания физического здоровья человеку необходимо хотя бы раз в день съесть горячее, причем сделать это предпочтительнее всего в обед, в то время как во Франции, например…
Лариса уловила начало сентенции краем оттянутого крупной сережкой уха, но пропустила ответ.
Ой, нет, думала она в этот момент. Только не Ленечка Барсуков!
С его пальцами! Такими толстыми, такими… бзззз!.. беспокойными. Мерзкие мурашки устраивают эстафету по ее спине всякий раз, когда эти пальцы пытаются тронуть ее за локоть, погладить по запястью, а то и задумчиво потрепать по коленке, пока их обладатель собирается с мыслями, прежде чем разродиться неуклюжим комплиментом: «Лара, ты не расхитительница гробниц. Ты разбивательница сердец!» Вдобавок кончики пальцев у него постоянно липкие, как будто он только что протер ими свои масленые глазки и не успел еще вытереть об штаны.
А этот нелепый рюкзачок цвета хаки у него за спиной, под мышкой или в каком-нибудь более экзотическом месте, похожий на компактный блуждающий горб! В данный момент горб временно ампутирован, он возвышается неуместной болотной кочкой на белой скатерти стола. Ленечка заказал его наложенным платежом, купившись на рекламу в каком-то бульварном таблоиде из разряда тех, что не желтеют, даже если прополоскать их в яичном шампуне. «Настоящий рюкзак американского десантника, 112 карманов и 24 зиппера!»
«Только ветру и письмам от женщин было место в моем рюкзаке…» Так начиналось одно из стихотворений в том сборнике, который он пытался презентовать ей на 8-е марта под видом первого тома избранных стихов Леонида Барсукова. На самом деле книга откровенно попахивала самиздатом, женских писем в десантном рюкзачке не наблюдалось ни в одном из 112 карманчиков, а ветру в нем стало бы тесно из-за бутербродов. Ох уж эти бутеры… Ленечка вытаскивал их по одному после каждой пары – большой кусок вареной колбасы поверх сдобной булки – и перекусывал, оставляя на мятой салфетке созвездие из кружочков выковырянного жира.
А как насчет неопрятных сальных волос, собранных сзади козлиным хвостиком и подвязанных неизменной грязно-серой банданой! Одного взгляда на его прическу достаточно, чтобы самый искренний человеколюб на время почувствовал себя мизантропом.
Впрочем, как раз сегодня он, кажется, волосы против обыкновения вымыл, а бандану то ли сменил, то ли вывернул наизнанку, отчего ее внешний вид несколько посвежел, но разве это меняет дело?
И разве дает ему право, чтобы нагло заявлять на всю ресторацию, мол, ты мне нужна? Да так громко, что все присутствующие разом вывернули шеи в направлении их столика, а два бизнес-боя, сидящие у стены, перестали ковырять вилками в своих бизнес-ланчах, обменялись настороженными взглядами и синхронными жестами ущипнули себя за мочку левого уха, как если бы сомневались в реальности происходящего.
– А ты мне – нет, – равнодушно ответила она.
– Нет, ты погоди, дослушай, – залебезил ее визави. – Ты нужна мне, но не для того, о чем ты подумала. То есть… Неважно! А в целях эксперимента.
– Эксперимент по клонированию клоунов?
Ленечка сделал глубокий вдох, медленный выдох и взял себя в руки. Со стороны это выглядело так: сардельки пальцев легли на край стола, поросячьи глазки подернулись припухлостью век, а голова на толстой шее по самый подбородок утонула в рыхлой сдобе плеч.
– Как показывает опыт, – заметил Ленечка, – ты скорее начнешь воспринимать меня всерьез, если дать тебе пару минут спокойно позлобствовать. Так что я, с твоего разрешения, помолчу некоторое время. Скажем, до прихода гномов.
«Ну, чего глазенки вылупил, интриган? – послушно начиная злобствовать про себя, подумала Лариса. – Ждешь, небось, что я сейчас всплесну руками и заору благим матом: „Ах, Ленечка! Каких таких гномов?“ Ну жди, жди, дождешься… дырки от контрацептива! Крошечного окошка в мир для никчемных уродцев вроде тебя…»
Не дождавшись от нее реакции, Ленечка с нарочитым спокойствием поднял со скатерти отложенную на время важного признания вилку и принялся клевать спагетти из тарелки.
Его вид напомнил Ларисе эпизод с посещением Большого. Ходили, если не врет короткая девичья память, на «Щелкунчика» – Лариса, пара ее подруг и Ленечка, компанию которого пришлось терпеливо сносить, поскольку именно он неожиданно расщедрился на целых четыре билета. В антракте новоявленный меценат прикинул что-то в уме, задумчиво скосив глаза на многотонность хрустальной люстры (до которой, к слову сказать, с четвертого яруса было рукой подать) и пригласил всех троих в буфет. Но пока отстаивали длинную очередь, пока зануда-Ленечка последовательно опрашивал каждую из девушек: «Тебе шампанское? И тебе шампанское? А тебе эклер или корзиночку?», звонок возвестил о начале второго действия. Лариса вслед за подругами, позабыв о нетронутых бокалах и пирожных, поспешила в зал, но на ходу обернулась. Чтобы увидеть, как Ленечка, сгорбившись над одноногим столиком, торопливо набивает рот оплаченными сладостями.
Интересно, подумала Лариса, если я сейчас встану и уйду, он бросится за мной? Или сперва доест спагетти и хлебом подберет с тарелки кисло-сладкий соус?
Закончив наматывать бикфордов шнур спагеттины на вилку, Ленечка снова поднял на нее глаза и объявил:
– А вот и наши меньшие братья.
Лариса непроизвольно посмотрела в сторону входа поверх его плеча.
Сначала все было тихо. Потом входная дверь медленно приоткрылась, спустя несколько секунд закрылась, и сразу стало громко и странно, ведь никто, насколько могла видеть Лариса, так и не вошел внутрь. Возникли одни голоса – карикатурные, как у телепузиков, надышавшихся гелием, – но не их обладатели.
Не сразу Лариса сообразила, что вошедших закрывает от нее сутулая ленечкина спина. Они просто оказались гораздо ниже, чем имело смысл ожидать. Ей пришлось привстать с диванчика и вытянуть шею, чтобы увидеть.
Они ввалились в обеденный зал гомонящей гурьбой, хохоча и обсуждая что-то взахлеб, совсем как дети. Они и выглядели соответственно – маленькая женщина с эскортом их трех маленьких мужчин. Настоящие гномы! Правда, без колпачков на головах и прочей атрибутики с иллюстрации к сказке о Белоснежке, а в нормальных костюмах, только сшитых как будто на школьников. Потребовали:
– Трактирщик! Котел похлебки и восемь тарелок!
– Нет, десять тарелок, я сегодня голоден, как карликовый слон!
– Как слонообразный карлик!
– Э-э, куда такие глубокие! Или ты хочешь, чтобы мы в них утонули?
– Мелкие неси! Шестнадцать тарелок!
– Гулять так, гулять! Двадцать!
И их голоса рассыпались по помещению хрустальными шариками смешков. В каждом шарике ощущалась маленькая трещинка.
Столик лилипуты облюбовали самый широкий и длинный. Сказались, вероятно, внутренние комплексы.
Молниеносно возник официант со стопкой тарелок и алюминиевым котелком, которому, строго говоря, было не место в этом недешевом и стильном заведении. Судя по тому, как покачивался котелок на проволочной ручке, небрежно накинутой на указательный палец официанта, никакой похлебки в нем быть не могло. А по скорости выполнения заказа Лариса определила, что малоросликов здесь ждали. И не только Ленечка.
– Зря, – скупо обронил Барсуков, кстати, так ни разу и не обернувшийся, чтобы посмотреть на новых посетителей. У него был голос пророка, который все знает, но ленится тратить силы на предзнаменования и пророчества.
– Что зря? – спросила Лариса. Понимала, что своим вопросом играет ему на руку, послушно вставляет нужные реплики в пока не ясный ей сценарий, и все же не выдержала, спросила.
– Последние четыре тарелки – лишние, – невнятно пояснил «мистер загадочность».
– Але! – воскликнула женщина-карл за его спиной.
– Оп! – откликнулись мужчины.
Лилипуты ловко, почти виртуозно запрыгнули на стол, одновременно на все четыре угла. «И куда только смотрит начальство?» – с интересом подумала Лариса. Но начальство в лице метрдотеля смотрело туда же, куда и все, молча прислонившись к стене и скрестив на груди руки, причем смотрело с явным одобрением.
Под следующий «Але… Оп!» лилипуты синхронно сделали «колесо» против часовой стрелки, поменялись местами и принялись жонглировать тарелками. Они жонглировали то каждый за себя, то парами, а иногда в игру вступали все четверо и столовые приборы начинали порхать под сводом зала заблудившейся стаей белых голубей.
– Что ты там болтал про лишние тарелки? – рассеянно спросила завороженная представлением Лариса.
– Погоди, еще тринадцать секунд. – Ленечка стал демонстративно загибать пальцы, монотонно считая вслух. – И-раз, и-два…
Настольные акробаты проследили, чтобы ни одна тарелка не осталась висеть в воздухе, затем мужская их часть спрыгнула на пол и рассредоточилась по залу. Оставшаяся в одиночестве женщина надела на голову котелок, пристроив проволочную ручку под подбородком. Сделала два нарочито неуверенных шага вслепую и остановилась в центре стола.
– …и-четыре, и-пять…
Карлы, перебегая от столика к столику и прячась за спинами мирно жующих посетителей, принялись швырять тарелки своей коллеге, а та ловко прерывала их полет, ориентируясь, по-видимому, исключительно на слух, и раскладывала на столе вокруг себя.
– и-девять, и-десять…
Круг из тарелок почти завершен, осталась сущая малость.
– …и-одиннадцать… – упрямо продолжал считать Ленечка.
Последнюю «и», ту, что шла после «двенадцати», он несколько затянул.
– Але! – донесся из-под котелка приглушенный голос женщины. Трое ассистентов, расположившихся по разные стороны и на разном расстоянии от нее, изготовились к последнему, одновременному броску.
– …и-и-и…
Либо ему не хватит дыхания, подумала Лариса, либо он перейдет на детский счет. Типа, двенадцать с половиной, потом с четвертью, с ниточкой, с иголочкой, потом ниточка порвется, а иголочка…
– …тринадцать! – триумфально выдохнул Барсуков под звуки бьющегося фаянса.
Вместо очередного «Оп» раздалось несколько досадливых «Упс!» Жонглерша, вероятно, на пару секунд оглушенная собственным криком, не сумела поймать ни одну из тарелок.
– Ты, кажется, сказал четыре? А разбилось только три, – заметила Лариса, стараясь, чтобы голос ее звучал равнодушно. Но вышло как у того софиста, который первым сказал, мол, «слово изреченное есть ложь». Пока произносила фразу, вроде было правдой, но едва закончила, как лилипутка сделала неловкий шаг назад и еще одна тарелка хрустнула у нее под ногой.
Метрдотель галантно подал руку и помог расстроенной артистке сойти со сцены. Около усыпанного осколками стола откуда-то возникли двое работников совка и щетки, молчаливые, как роботы-уборщики. Спустя минуту ничто уже не напоминало о недавнем инциденте.
– Они что, каждый вечер устраивают такое шоу? – спросила Лариса, пряча любопытный взгляд за хрустальными стенками фужера.
– Нет, – ответил Ленечка. – Насколько мне известно, местный массовик-затейник пригласил их в первый раз. И, думаю, в последний.
– А откуда тогда… А-а, они – твои знакомые! – догадалась она.
– Не совсем, – ответила эта в высшей степени загадочная личность. И снизошла до пояснений: – То есть, я их знаю довольно хорошо, а вот они уверены, что видят меня впервые.
– Ты так часто бываешь здесь? – спросила Лариса, больше не скрывая удивления. Слишком уж посещение подобных заведений было не в стиле Ленечки. Строго говоря, еще недавно она вообще сомневалась в наличии у него какого-либо стиля.
– В последнее время – слишком часто.
– В смысле?
– Подожди немножко, – по-детски попросил Ленечка. Маска фальшивого апломба сползла с его лица, теперь оно приобрело выражение искреннее и наивное. – Ты пока еще не готова поверить мне на слово. Смотри, вот сейчас с улицы зайдут два вьетнамских студента, но бдительный швейцар не пустит их дальше входной двери. Видишь?.. И-шестьдесят три, и-шестьдесять четыре… А теперь отец семейства через три столика от нас громко возмутится, обнаружив в своей тарелке монету… – Неподалеку раздался грозный окрик: «Официант!!!» – Но потом распознает в монете евро-полтинник и передумает устраивать скандал. – «Нет, нет, спасибо, ничего…» – И-восемьдесят девять, и… А та роскошная блондинка на диванчике у стены неудачно прикурит сигарету, и у нее загорятся волосы…
– А?..
– Не волнуйся, это парик. Видишь?..
И тут она – в первый, пожалуй, раз за время их вынужденного знакомства – сама дотронулась до его руки, потому что неожиданно разучилась пользоваться словами, которые метались в голове как тарелки в руках жонглеров, но никак не могли сорваться с губ. Она только смотрела на него, и в глазах ее было написано немое:
– ???
– Хочешь спросить, откуда я все это знаю?
Молчаливый кивок.
– Дело в том, – сказал Ленечка, – что последние полгода я постоянно живу в одном и том же дне. В сегодняшнем.
– Не въехала… – призналась она. – А вчера? Я же видела тебя вчера!
– В это не так просто въехать, – согласился он. – Как я обычно добавляю, никакого бензина не хватит. Молодой человек! Не слышит… Эй, Саша! Александр Леонидович Тарасов, уроженец города Сегежа, республика Карелия, 1983-го года рождения! Уже лучше… Можно еще вина?
– Простите, а мы разве знакомы?
– Вы не поверите, если я скажу, в который раз вы меня об этом спрашиваете.
И Лариса могла бы поклясться, что удивление в глазах официанта не было поддельным.
2.
Почему-то считается, что алкоголь в больших дозах вреден для физического здоровья. Скорее всего, это верное утверждение. Но еще более верно, что порой именно предельная доза алкоголя становится единственным средством не только для поддержания здоровья, физического ли, душевного, но и для сохранения самое себя. И речь, разумеется, идет не о банальном замачивании тушки в спиртовом растворе.
– Нет… Да ну… Чушь! – резюмировала Лариса, дослушав ленечкин рассказ – длинный и непривычно складный, как будто он и впрямь излагает эту историю не впервые. И даже саму себя умудрилась убедить в собственной уверенности. – В жизни так не бывает. Только в кино. Но ты, слава богу, не Бил Мюррей, а я не Энди МакДауэлл. Да и число сегодня не второе ноль второго, а…
– Девятое ноль девятого, – закончил он за нее и нерешительно добавил: – Кстати, ты… очень похожа на нее.
– В смысле? На Энди?! – возмутилась она. – Мне что, уже можно крем от морщин рекламировать? Или краску для седых волос?
– Нет… У вас просто похожие лица. Хотя твое намного моложе. И нос у тебя такой же… уточкой.
– Ну, спасибо! Вот только с утконосом меня еще не сравнивали! – язвительно поблагодарила Лариса, действительно в этот момент напоминающая скорее ехидну.
От ее слов Ленечка, в последние полчаса начавший было походить на почти нормального человека, собрался то ли расплакаться от обиды, то ли снова спрятаться в свою скорлупу из притворного равнодушия и самоуверенности. Оба этих варианта не устраивали Ларису, поэтому она первой протянула ему руку помощи. На полпути рука наткнулась на бутылку коллекционного французского вина и наполнила оба бокала.
– Закончилось, – вздохнула она, потрясая опустошенной тарой, которую не взяли бы ни в одном приемном пункте в силу специфической изогнутости горлышка. – Слушай, – глаза ее блеснули, – если завтра, как ты говоришь, у тебя снова случится девятое сентября, значит, все деньги, потраченные сегодня, вернутся на место? Так, может, закажем еще?
– Легко, – не моргнув глазом, согласился Ленечка и, поискав взглядом официанта, продолжил развивать мысль: – И деньги, и выбитый зуб, и одежда, если что-нибудь вдруг порвется или испачкается, вернется в первоначальное состояние. – Он усмехнулся. – Собственно, я перечислил тебе практически все плюсы моего нового образа жизни.
– Ладно, ладно, – остановила его Лариса. – Допустим, я тебе поверила. Почти. Значит, каждое утро ты просыпаешься в одном и том же дне, завтракаешь, едешь в институт, пишешь контрольную на второй паре…
– Не напоминай, – поморщился он. – За эти полгода я раз по десять прорешал все двенадцать вариантов. Они мне уже во сне снятся.
– Серьезно? – Она импровизировала по ходу беседы. – Ой, а ты не помнишь, как решается последняя задача четвертого варианта, а то я в сомнении… Сейчас я тебе напомню… – Она потянула из лежащей рядом крошечной сумочки в форме сердечка свернутую немилосердным рулоном общую тетрадь.
– Не трудись, – сказал Ленечка, закатывая глаза к потолку. – В грань, являющуюся основанием усеченной пирамиды, вписана окружность…
Он с точностью до запятой и трех знаков после нее воспроизвел условие задачи и начал излагать решение, водя вилкой по салфетке, но Ларисе скоро наскучило его слушать.
– И ты все это запомнил? – восхищенно спросила она. Тут было, от чего прийти в восхищение, ведь в представлении Ларисы варианты заданий им раздали только сегодня утром и всего на один академический час, который, как известно, на четверть короче обычного. Такие уж странные люди эти старички-академики: и жить торопятся, и всех вокруг смешат.
– Пришлось, – с грустной улыбкой ответил Ленечка. – Ты ведь не первый раз проверяешь меня таким образом.
– Да? Извини. Я все как-то забываю, что для тебя эта наша встреча уже… какая по счету?
– Сто четырнадцатая. Из которых ты только сорок шестой раз дослушиваешь до этого места. А еще двадцать семь раз ты вообще отказалась ужинать со мной.
– Значит… каждый твой день все-таки не полностью повторяет предыдущий? Что-то в нем может пойти по-другому?
– Да, конечно, кое-какие мелочи, вроде твоей реакции на мое предложение поужинать или варианта контрольной, который мне достается. Именно эти мелкие различия и оставляют мне надежду.
– На что?
– На то, что когда-нибудь произойдет радикальное изменение, после которого временная петля, в которую меня угораздило угодить, разорвется. Кроме того, никакому прогнозированию не поддаются мои собственные поступки. Поэтому я каждый день решаю, бриться мне сегодня или нет, ехать в институт или не ехать. И все равно бреюсь. И еду. И решаю эту осточертевшую контрольную, хотя уже почти не надеюсь узнать когда-нибудь результат.
Отчаяние, скрытое в его словах, тронуло ее. А что, задумалась Лариса, если бы не Ленечка, а она сама надолго задержалась в одном дне как в застрявшем лифте? Как бы она себя повела? Во всяком случае не стала бы истязать себя ежедневным бритьем и институтскими занятиями! Скорее уж шлялась бы целыми днями по любимым московским улочкам, пересмотрела все фильмы в кинотеатрах, посетила все бутики и кафе. И не ограничивала бы свое меню горсткой риса и овощным салатиком! Ведь если никакого завтра не будет, к чему следить за фигурой? И за внешностью, ведь – внимание! – старость не наступит никогда!!! Жаль только погода сегодня не сказать чтобы «самое то», девятое сентября выдалось слякотным и промозглым. Лучше бы было застрять в каком-нибудь летнем дне и не здесь, а где-нибудь поближе к коралловым атоллам, но и в московской ранней осени есть свои прелести. И если уж этот день стал для тебя последним, то прожить его следует соответственно: взять от жизни все и не задумываться о последствиях!
Да, прервала поток собственной фантазии Лариса, все это хорошо – для нее, юной, привлекательной и успешной. А как быть Ленечке, нескладному, некрасивому и за всю жизнь не получившему не то что письма – короткой записки от так называемых «женщин»?
Она подняла на него взгляд, в котором зависть смешалась с сочувствием как мартини с тоником в ее любимом коктейле (хотя, в отличие от коктейля, взгляду заметно недоставало льда), и спросила:
– А… зачем так себя истязать? Не проще расслабиться и попытаться получить удовольствие?
– Я и пытаюсь, – разглядывая свои ладони, признался он.
– И я… твое очередное удовольствие? – понимающе улыбнулась Лариса.
А что? Проинспектировав все кинотеатры, бутики и кафе, она, пожалуй, тоже занялась бы поиском своей второй половинки. Или трех четвертушек. Или семи осьмушек – чего стесняться, если назавтра все равно все забудется? Но она, присматривая очередного партнера, по крайней мере не поленилась бы адекватно оценить свои шансы. Эх, бедный, бедный Барсучок…
– Ты мой путь, и истина, и жизнь. – Ленечка прямо посмотрел на нее. – Это из Библии, цитата… Ты знаешь, я долго думал, какой во всем этом смысл. Почему именно я остался во вчера, когда все остальное человечество привычно шагнуло в завтра.
– И что решил?
– Я думаю, это такое испытание. Лично для меня. Путь в завтра мне заказан, потому что у меня остались какие-то незавершенные дела еще сегодня.
– Незавершенные дела… – повторила Лариса. – Так обычно перед смертью говорят. А вдруг… – начала она и замолчала, напуганная собственной догадкой. Затем все-таки решилась продолжить: – А что, если ты не можешь жить дальше, потому что именно сегодня должен умереть? Ты не пробовал как-нибудь?..
– Самоубиться? Как в «Зеркале для героя»? Я думал об этом… А ты бы на моем месте попробовала?
– Еще чего!
– Вот и я пока нет. Но если ты мне не поможешь, придется попробовать. Только я пока не решил, каким способом уйти из жизни. Броситься ли под колеса метропоезда, прыгнуть с моста или попросту погибнуть от передозировки…
– …сосисок! – подсказала Лариса, поморщившись. – Может, хватит пафоса? «Погиб поэт, невольник миски, сражен отравленной сосиской», – экспромтом продекламировала она. – И потом, перестань уже меня шантажировать! Говори прямо, какой помощи тебе от меня надо?
– Погоди, я как раз к этому подхожу. Умереть было бы слишком просто и, скорее всего, глупо. Меня же не оставляет мысль, что я должен сделать что-то правильное. Оттого и вожусь каждый день по полчаса с бритвенным станком, и трясусь в трамвае по дороге в институт, и раз за разом вписываю окружность в основание усеченной пирамиды – потому что все это правильные поступки. Понимаешь? Не самые приятные, но правильные. И все-таки те неведомые силы, что задержали меня здесь, явно ждут от меня чего-то другого. Тоже правильного, но более важного и, наверное, сложного. Я должен чего-то добиться, прыгнуть выше головы, стать лучше.
– Как можно стать лучше, если каждый день начинаешь с нуля? – возразила Лариса.
– Не совсем с нуля. У меня же остаются воспоминания, и приобретенный опыт, и кое-какие навыки.
– Навыки?
– Угу. Хочешь, на шпагат сяду? – неожиданно предложил Ленечка.
– Ты?! Хочу!! – с восторгом согласилась Лариса.
В самом деле, Ленечка, которому не жалко потратиться на ужин в приличном ресторане – это одно, но он же, сидящий на шпагате, – абсолютно другое. Ведь она собственными глазами видела, не далее, чем на прошлой физкультуре, как он висел на перекладине. Ни дать ни взять приговоренный декабрист. Нет, во всем, что касается физической культуры, Барсуков был безнадежно, чудовищно бескультурен!
Не обращая внимания на окружающих, Ленечка вышел из-за стола, сложил руки на боковой валик дивана и, скрипнув подошвами, разъехался ногами. Не сказать, чтобы легко и грациозно, но опустился до самого пола и даже звякнул чем-то металлическим по клетчатому мрамору, наверное, ключами в кармане джинсов.
Наградой ему стали несколько вялых хлопков со стороны трех скучающих девиц-переростков, чей столик украшал одинокий полупустой бокал с тремя искусанными соломинками. Вероятно, ленечкину эскападу девицы сочли за продолжение циркового представления, начатого нашими меньшими братьями. Хотя, по мнению Ларисы, Барсуков на шпагате – это намного круче, чем «пашикашинские» гномики, танцующие на столе.
– Неплохо! – не удержалась она от похвалы.
– Пустяки, – отмахнулся Ленечка, бережно подбирая себя с пола. – Каких-нибудь полгода ежедневных тренировок.
– А на руках пройтись слабо? – подзадорила расшалившаяся Лариса, но Ленечка не разделил ее задора. Вместо ответа он раскрыл рюкзак, достал из одного из 112-ти карманов какой-то листок и протянул ей. На узкой полоске бумаги крупной прописью было написано: «А НА РУКАХ ПРОЙТИСЬ СЛАБО?»
– Видишь? – спросил Ленечка. – Я знал, что ты это скажешь.
– Знал?.. – глупо повторила она. – А… что я сейчас скажу?
Этот ответ он не доверил рюкзаку, припрятав в нагрудном кармане.
Новый клочок бумаги и новая надпись: «НЕ ЗНАЮ ТОЧНО, НО ОЧЕНЬ НАДЕЮСЬ, ЧТО ТЫ СКАЖЕШЬ: ДА!»
Он ждал ее реакции, не моргая. Даже узкие глазки его на время расширились и перестали масляно блестеть.
– А… – беспомощно начала Лариса.
– Может быть, хватит проверок? – голосом, полным спокойной усталости, спросил он.
– Может быть… – согласилась она.
– Теперь ты веришь мне?
– Да.
– Ты – лучшее, что я видел в этой жизни, – честно и без тени пафоса признался Ленечка. – Ты – то, чего я больше всего хочу добиться. И если не ты моя цель, то я не знаю… Тогда мне, наверное, действительно придется попробовать что-нибудь суицидальное.
– Конкретней, пожалуйста! Что я должна… Чего ты хочешь от меня?
– Побудь со мной, – попросил он. – Просто побудь. Честное слово, я пальцем тебя не трону. – В подтверждение чистоты намерений пухлые ладошки убрались под стол. – Я надеюсь, что если ты будешь со мной в тот момент, когда календарь обычно дает сбой, все пройдет, как надо. Как правильно. Думаю, одного твоего присутствия будет достаточно.
«А если не будет?» – с внутренней усмешкой подумала Лариса, которую уже начинала утомлять эта его «правильность». И, выпустив усмешку наружу, уточнила:
– Просто побыть? До шести утра? – Пожала декольтированным плечом. – Ну хорошо, тут совсем недалеко «Прыг-Скок», там до первого метро никого не выгоняют. Посидим или… попрыгаем?
– Ой, нет, – спохватился Ленечка. – Мы же не в кино. В моем случае момент смены дня не связан с конкретным временем. Сбой происходит не в полночь и не в шесть утра, а именно тогда, когда я засыпаю. Или просыпаюсь. Короче, во сне. Я пытался обмануть систему, вообще не ложась спать, и доживал таким образом до десятого и даже одиннадцатого сентября. Но в конце концов засыпал и снова оказывался в девятом.
– И ты хочешь, чтобы, когда ты сегодня заснешь, я просто была рядом? – недоверчиво уточнила Лариса, выделив слово «просто».
– Да! Так ты согласна?
Его глаза впивались взглядом в ее лицо, а на коже лба, ноздреватой и влажной после ужина и волнующего разговора, плясало отражение пламени стоящей на столе свечи.
Какой же он все-таки неприятный, подумала Лариса. Хотя сама по себе попытка, нужно сказать, недурна. И накормил, и удивил, и даже очень… По крайней мере услышала она совсем не то, что рассчитывала, соглашаясь на его предложение «где-нибудь перекусить».
– Ну-у-у… – протянула она, прежде чем дать окончательный ответ, и, вспомнив, как он точно также тянул бесконечное «и-и-и» в ожидании тарелочного звона, рассмеялась.
3.
Почему-то считается, что физически здоровый человек не должен слышать трех вещей: собственного дыхания, сердцебиения и шагов. Леонид не слышал ничего из вышеприведенного списка, однако, не по причине физического здоровья (эпитет «здоровый» подходил к нему разве что в смысле «немаленький»), а потому лишь, что в данный момент никуда не шел, не дышал, а сердце в его груди тоскливо замерло, пропустив пару ударов, в ожидании ларушкиного ответа.
Ларушка… Только в мыслях он мог называть ее так. Лариса же, чего доброго, срифмовала бы такое обращение с «доярушкой». Хотя вообще-то она равнодушна к поэзии. Достаточно вспомнить, как небрежно она отвергла сборник его стихов… Пусть самодельный, пусть изданный всего в двух экземплярах (каждый из которых, между прочим, встал автору в половинку франклина), но ведь преподнесенный от всего сердца!
Интересно, как она называет его про себя? Барсуковым? Ленечкой? Дай-то Бог!
«Зовите меня Барс! Для краткости», – немного стесняясь, предложил он на первом же собрании группы (впоследствии подобные мероприятия вошли в привычку и стали именоваться интимным термином «групповичок»). Как выяснилось, стеснялся Леонид напрасно. Коллеги-первокурсники, поступившись краткостью, окрестили новенького Барсуком. Едва ли из-за внешнего сходства. Вот если бы фамилия его была Хорьков, а того лучше Хомяков…
Больше на собраниях группы он не появлялся.
«Да! Просто скажи: да! Всего две буквы, чего тебе стоит! Ну, давай вместе… ДА!» – изо всех сил думал Леонид, беззвучно шевеля губами и надеясь, что мысль его обернется острой стрелкой и поразит Ларушку прямо в голову, туда, где между аккуратными бровями притаилась крошечная родинка.
Самая красивая девушка в группе. Да что там, самая красивая девушка в мире! По крайней мере в том мире, к какому он привык, границы которого почти полностью определялись стенами трехкомнатной родительской квартиры, маршрутом 39-го трамвая и коридорами учебного корпуса. Плюс-минус одинокие прогулки по усыпанному бурой листвой парку и ежемесячные визиты в книжную лавку.
Смотреть на нее было невыносимо. Не смотреть – невозможно. Дотрагиваться – непозволительно. Но кончики пальцев дрожали, изнемогая от желания потрогать, и оставляли на белом пластике аудиторных столов блестящие полосы. Особенно когда ему удавалось занять место позади нее и между ними не оставалось никаких препятствий, кроме дерматиновой спинки ее сиденья и тонкой фанерной перегородки, отделяющей один ряд от другого. Он мог часами любоваться ее затылком и несколькими волосками в основании черепа, слишком короткими, чтобы вписаться в прическу. Или смотреть, как уверенно скользит ее ручка по бумаге, оставляя след из крупных, детских, с левым наклоном букв. А еще он мог протянуть руку и коснуться ее волос или плеча, но делал это крайне редко, поскольку ей не нравились его прикосновения – мягко говоря! Ее странным образом передергивало, судорожная волна пробегала от левого плеча к правому и обратно, когда он дотрагивался до нее, пусть даже по делу. Брезгливое «Ну!» срывалось с прекрасных губ, и приходилось бормотать в ответ, что «У меня… карандаш там… закатился… не поднимешь?..» А после, немного придя в себя: «Вот спасибо! Просто жизнь спасла! Эх, Лара, как бы я без тебя… Может, в кино?»
В лучшем случае она воспринимала его робкие ухаживания с холодным равнодушием, а однажды, не выдержав, спросила напрямик: «Чего ты хочешь, барсучоныш? В душу мне влезть без мыла?»
В следующее мгновение голова его резко, но не сильно дернулась назад. Как от пощечины, подумал Леонид, хотя никто из знакомых ему женщин, да, пожалуй, и мужчин, до сих пор не снисходил до контактного рукоприкладства по отношению к нему. Подобным нефотогеничным образом он содрогался всякий раз, когда вместо грациозной пятнистой кошки его сравнивали с неуклюжим остромордым хищником семейства куниц.
Возможно именно тогда Леонид дал себе слово, что рано или поздно, мытьем или катаньем, кнутом или пряником… Короче, он поклялся во что бы то ни стало подобрать обмылочек к ларушкиной душе.
