Текст книги "Волки белые"

Автор книги: Олег Валецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

После неприятельского нападения на «Бадни дан» началась новая жизнь, непривычно тяжелая даже для приученных к снайперскому и артиллерийскому огню местных жителей. Хотя такая жизнь продолжалась всего полтора месяца (до подписания февральского перемирия в зоне Сараево), вымотала она людей предостаточно, по крайней мере, тех, кто был вынужден остаться здесь, а не уехал в Пале или Луковицу, изредка проведывая свой дом. Честно признаться, перемирие, в общем, для Республики Сербской и всего Сербского Сараево (хотя и убыточное для нашего района) стало определенным спасением. Я очень хорошо помню, что у многих людей тогда появилось чувство обреченности, потому что выжить под огнем пулемета, стоящего в нескольких сотнях метрах над тобой, очень тяжело. Многими улицами, особенно в районе Еврейского гробля, ходить вообще было невозможно. Пусть на Гырбовице высотные здания еще как-то закрывали видимость неприятельским стрелками, все равно ходить там приходилось, постоянно озираясь. В районе Еврейского гробля, застроенном частными домами, тяжело было скрываться от взоров противника со стороны «Дебелого бырдо».

Люди у нас были вынуждены следовать тропинками, вытоптанными в огородах, а проезд на автомобиле превратился в своеобразное скоростное ралли по узким извилистым улочкам, к тому же покрытых снегом и льдом. Все это было внове, и люди не могли так быстро выучить новые маршруты. Редко кто со стороны, без серьезной причины, посещал наш район. Доходило дело и до абсурда, когда один наш командир взвода Митар Д., из-за огня со склона «Дебелого бырдо», не мог в свой дом входить через дверь, и поэтому лазил в окно. В один из вечеров у него не выдержали нервы и он, взяв автомат, прошел верхом склона «Дебелого бырдо» и, заняв пустой, по халатности противника, одиночный бункер, положил очередью двух-трех неприятельских бойцов и даже успел возвратиться невредимым от неприятельских пуль и гранат. Конечно, это мало что решило, так как противник укреплял склон «Дебелого бырдо», не считаясь с потерями не только моего родного взвода, составленного, разумеется, из сербов, но и с потерями своих бойцов. Наш Саша Шкрабов успел раз по туману, пройдя под линией электропередач, приблизиться к неприятельским позициям, но группе из шести-семи человек там тяжело было бы пройти: на полностью открытом пространстве она вряд ли оставалась незамеченной, а два-три человека все равно захваченных позиций не удержали бы. Группа оказалась бы в ловушке, и поэтому здесь следовало идти вперед, захватывая все неприятельские позиции, в свою очередь, соединяясь с другими: бойцами Алексича из бункера «Босут» и бойцами Станича, наступающими со своего правого фланга вдоль неприятельской линии обороны. Все это в теории, конечно, было бы возможно, но на практике этого, разумеется, не произошло, а почему – уже не наше дело. Наше дело было исполнять приказы, и хотя мы были добровольцы, делали мы это лучше иных профессиональных военных, в том числе, и Войска Республики Сербской, и Югославской народной армии, и той же армии России, по крайней мере, из тех формирований, что были на просторах бывшей Югославии. Конечно, мы были обычной штурмовой группой, каких во все времена и во всех войсках предостаточно. Но мне надоело слушать сказки о каких-то особых, «сверхобученных» формированиях, делавших чудеса и решавших исход войны. Все понятно, есть хорошо обученные и подготовленные формирования, но их сила состоит в умении нанести удар по нужному месту и в нужное время. То есть, корень их победы – в информации, которую дает разведка. В самом же бою, насыщенном автоматическим оружием, сверхчеловека найти тяжело, так как любой, даже самый крепкий и волевой человек, гибнет от маленькой дырки в голове. C другой стороны, многое на войне решают не только способности людей, но и факторы сверхъестественные. Я же считал и считаю, и в этом не одинок: если человек хочет воевать, то его постоянно понукать вредно, а если не хочет, то и получить от него многого нельзя.

В местных условиях забыли, что дисциплинированность есть основа успеха в войне. Но и армейская дисциплина без хороших мозгов – не залог победы, что можно увидеть по сербской акции в районе поселка Езеро, где надо было взять недостроенное здание роддома. На помощь местным сербским войскам, испытывавшим недостаток в опытных профессиональных военных, был послан отряд бойцов из состава элитной части 72-й разведывательно-диверсионной бригады ЮНА (из Югославии). Содаты действительно имели и подготовку, и опыт, и готовы были исполнить приказ, но их командование использовало так: без всяких выдумок послало в лобовой штурм многоэтажного здания. Мусульманские бойцы, оборонявшие его, в большинстве своем военных школ не заканчивали и были, по любимой терминологии генералов, «дилетантами», но они собрались на втором этаже здания, проделав в полу дыру, а на полу первого этажа положили листы железа. Когда штурмовая группа ворвалась на первый этаж, сверху на нее обрушился град пуль и ручных гранат, после которого сербские бойцы отступили, частью вынося, частью оставив не меньше десятка убитых. Причем те, кто должны были их поддерживать с флангов, так этой поддержки и не оказали. Если все это и является профессионализмом, то лучше воевать в каких-нибудь диких партизанских группах (или, по российской терминологии, незаконных вооруженных формированиях), где хоть можно самостоятельно что-то предпринять. Хотя, с другой стороны, добровольность несет много проблем, и стабильности нашего отряда она не способствовала.

Тем не менее, люди к нам приезжали. Так, после нападения на «Бадни дан» к нам приехал мой старый знакомый по улице Озренской – Леонид. Правда, навещал он нас еще в конце декабря, но тогда я был под Олово и не понял, о ком идет речь, когда Саша Шкрабов мне рассказывал, как приехали двое каких-то новых добровольцев (Леня тогда привез с собой одного друга по Херсону). По словам Саши, один, как раз тот Ленин друг, был еще ничего, но второй (сам Леня) – «морда наглая».

Тогда Леня не задержался у нас, правда, кто-то сводил их в одно нейтральное здание, под фабрикой «Стройрадом», где они попали под обстрел. Друг Лени потом сразу уехал, рассказав дома о том, как Леня его бросил в бою. Встретившись, мы поговорили о делах на Озренской, из чего я вынес немало ценных знаний о людях.

Интересно мне было узнать о Лениных похождениях в специальной бригаде милиции: он пробыл там два с половиной месяца, участвовал в операции «Лукавац-93» (Тырново-Игман), где, как и я, получил ранение, правда, легкое, и контузию. Сама бригада специальной милиции Республики Сербской была поделена на отряды, дислоцированные по всей территории Республики Сербской, и создана по образцу аналогичных формирований в Югославии (как и специальная милиция, она была своего рода гвардией власти, там – Милошевича, здесь – Караджича). По словам Лени, в милиции было немало храбрых ребят, и одного из них, Бошко, он часто вспоминал в своих рассказах об акциях, а когда позднее узнал, что Бошко погиб – весьма расстроился. Война к тому времени переменила Леню, в особенности на него повлиял случай, когда на его глазах сгорел сербский танк со всеми танкистами. На командование специальной милиции он был зол, как и на местных сербов. Когда он привез свою жену Алису в местный городок Шековичи, где была база его отряда, а сам ушел в акцию, жена несколько дней ходила голодная, питаясь одними яблоками в саду, так как кормить ее в столовой отказались. Так что, когда в Баня-Луке начались волнения, и туда отправили Ленин отряд для их подавления, то Леня был уже внутренне готов к уходу из милиции. Тогда в Баня-Луке, в сентябре 1993 года несколько сербских подразделений из состава батальона военной полиции и 16-й танковой бригады, ушло с фронта и заняло ряд государственных учреждений, требуя борьбы с коррупцией, хищениями, дезертирами и тому подобными явлениями. Город быстро покинули многие работники руководящих структур, причем, уехали они за день или два до самого начала волнений. В Баня-Луке власть тогда взял в свои руки комитет из нескольких офицеров нижнего звена – Бабич, Биляк, Зец и другие. Не знаю, кто стоял за ними, но народ их тогда поддержал, так как устал от анархии и демагогии. Да и вряд ли большинство участников того мятежа вообще знали многое в политике, за исключением того, что на их глазах разворовывалось государство.

[…]

Ни мусульмане, ни хорваты использовать тот мятеж никак не могли, так как тогда изо всех сил колошматили друг друга. Кстати, сама власть тогда хотела использовать специальную милицию против сил «Сентября-93», которые никаких активных действий не предпринимали, а военная полиция получила приказ открыть огонь по силам «Сентября-93» от командующего корпуса.

Так что Леня, подумав немного, сдал командованию оружие и форму и отправился сначала домой на Украину, а потом, заскучав там, приехал к нам в отряд. В отряде никого, кроме меня, знакомых он не нашел. Коля, еще один бывший боец с Озренской улицы, уехал вместе с только что приехавшим к нему Витей. Леня тогда стал моим напарником, и особых проблем у него не было, но, к сожалению, он их сам себе начал создавать, порою не учитывая характеры и чувства людей окружающих его, переоценивая свою роль во вселенной. Впрочем, чрезмерное самолюбие отличало русских добровольцев, выращенных советской системой. За границей они выделялись амбициями, но отсутствием коллективизма. С другой стороны, я с ним конфликтов не имел и мог на него рассчитывать, что было немаловажным.

Леня тогда попал, как говорится, с корабля на бал через пару дней после своего приезда. Когда я, Леня, Толик и еще несколько ребят мирно сидели в одной из своих квартир, занимаясь всевозможными разговорами, затрагивая все области жизни, от политики до философии, от стрельбы из гранатомета до любовных вопросов, вдруг к нам ворвался Шкрабов и заявил, что нужно идти в разведку. Никто ничего не понял, но развеяться иным из нас не помешало, и я, Толик, Борис и Леня – отправились за Шкрабовым. По дороге я прихватил наш РПГ-7 и четыре гранаты, так как мне не терпелось испытать его после прошлой неудачной попытки на улице Београдской. Заряды мы тогда подсушили, и я надеялся, что на этот раз он меня не подведет. Во дворе нас уже ждали воевода, «Мунгос» и «Итальянец», и мы все вместе отправились на позиции нашей четы. Здесь я и Толик, согласно плану, остались у Рашидова рва «для прикрытия», как выразился Шкрабов.

Сам Шкрабов (вместе с «Мунгосом» и «Итальянцем», Леней и Борисом), видимо, должен был составить какую-то ударную группу. При этом выяснилось, что местным сербам до этих домов даже дела не было. А наши ребята отправились на позиции четы Станича, как раз туда, где начиналась ограда Еврейского гробля (и где последний сербский двухэтажный дом от такого же мусульманского дома отделяла автомобильная дорога). При этом мусульманский дом стоял выше, и с него просматривались подходы к сербскому. Из Рашидова рва мы с Толиком хорошо видели всего лишь одну стену в ряду таких же стен шедших в нашу сторону домов и поэтому были вынуждены полагаться на связь в «Мотороле» (переносной радиостанции). Та долго молчала. Я, сидя с заряженным РПГ-7, уже было заскучал, когда неожиданно началась стрельба в тех домах, где находились наши ребята. Что происходит, мы понять не могли, так как на мой вопрос о необходимости поддержки последовало обычное шкрабовское – «все нормально». На самом деле, все было далеко не так, по всей линии фронта началась пальба, и на мой вторичный вопрос о поддержке Саша ответил утвердительно.

Я себя ждать не заставил и, прикрывая огнем Толика и дежурную смену, выскочил из-за стены. Сначала пустил две гранаты в стоящий напротив мусульманский дом, а третью послал на склон «Дебелого бырдо». Через какое-то время стрельба стихла, и по «Мотороле» воевода сообщил мне, что мы можем возвращаться. У меня осталась еще одна граната, уже заряженная в гранатомет, и чтобы не носить ее назад, а заодно и дать Толику попробовать пострелять из РПГ-7, я передал гранатомет ему. Толик вышел из-за стены, прицелился, но каким-то чудом его граната ударилась в стоящее в пяти метрах от него тоненькое деревце, сломав его. Но граната все же ушла в сторону противника, так как взрыватель еще не взвелся. Нам стало смешно, а один наш серб отозвался характерным сербским выражением, что мы «забавляемосе» (это означало: веселимся, хорошо проводим время) на войне. Еще по «Мотороле» мы услышали, как Шкрабов вызывал через воеводу санитарную машину, хотя, судя по всему, речь шла о легком ранении. У столовой мы узнали, что «Итальянец» получил пулю в ногу. Так как Шкрабов сразу куда-то уехал с воеводой и с «Мунгосом», а Борис куда-то пропал, то мы решили узнать у Лени, что же все-таки произошло.

Как выяснилось, до позиции Станича они дошли успешно, но при проникновении в последний дом начались проблемы. Шкрабов успел проскочить, но уже по следовавшему за ним Борису был открыт огонь. Леня, бежавший третьим, видел фонтанчики от пуль под ногами, а «Итальянец» бежавший за ним, получил пулю в ногу и едва был втянут Леней в убежище. Шкрабов и Борис первыми выбрались из дома. Саша в своей невозмутимой манере бросил Лене, что, мол, продолжаем работать. Леня был крайне беспокоен ранением «Итальянца»: из раны сочилась кровь. Потеря «Итальянца» нас не обрадовала, но так как пуля не задела ни кость, ни нерв, то в строй он вернулся уже через пару недель.

Глава 7. Зимние бои в Сараево

В январе 1994 года мы не оставили в покое многострадальное Златиште, точнее, его не обошло вниманием наше командование. Дополнительным стимулом послужило занятие неприятелем склона «Дебелого бырдо», хотя, как я вижу сейчас, были и иные способы выбить его оттуда: не ударяя в километре дальше от него, пытаясь, таким образом, выйти ему в тыл. Но тут уж рассуждать не приходилось, а отказываться было глупо, все-таки приехали мы на войну. Единственным из нас, кто знал план командования, был Саша Шкрабов, все остальные оставались в благом неведении, хотя куда идти – мы представляли. Все же раз я оказался невольным свидетелем составления планов, правда, не бригады и батальона (там хватало «специалистов»), а будущего нашего штурмового отряда. Как оказалось, кроме нашего 3-го РДО и людей воеводы, в него должны были войти люди Чено, командира станицы (отделения) милиции «Кула». Чено во время войны, помимо обычной милиции, сформировал и собственный отряд специальной милиции (от 30 до 50 человек), правда, не имевший никакого отношения к официальной бригаде специальной милиции Республики Сербской.

На территории той части общины Илиджа, что осталась с нашей стороны аэродрома (отсеченной от основной его части), за время войны эта группа была единственным официальным интервентным формированием. Находилось здесь и несколько временных групп в начале войны, как, например, «Касиндольские четники». В Касиндольском батальоне было несколько местных ребят, привлекавшихся к участию в акциях, и одного из них, Педжо, позднее я узнал лично, поскорльку со временем в этом батальоне был создан и интервентный взвод, командиром которого стал русский доброволец из Мордовии, бывший офицер милиции Борис. В январе состоялось совещание Алексича с Чено и еще несколькими его офицерами: я также присутствовал на нем, так как являлся телохранителем воеводы. Были поданы кофе, ракия, сок, задымились сигареты, но речь шла в основном о потребностях в боеприпасах и оружии, количество которых для воеводы штаб бригады урезал. Но у Чено были, видимо, большие связи, и он в меньшей мере зависел от поставок штаба. Воевода, надо сказать, не жадничал, порой отказываясь от того или иного из списка или сокращая что-то. От сигаретного дыма у меня разболелась голова, и я вышел из кабинета в приемную, где скучала молодая и очень симпатичная секретарша Чено. Я уселся в кресло у ее стола, и мы повели светские беседы. Когда она упомянула, что пишет стихи, и уже написала что-то об одном своем погибшем друге, я тут же попросил ее написать что-нибудь и о себе. Наконец, воевода вышел из кабинета, и мы с ним и кем-то еще из его окружения покинули гостеприимное здание станицы милиции Кула, за углом которого помещалась местная тюрьма.

На Златиште, к отелю «Осьмица», мы подъехали первый раз 22 января 1994 года, часов, эдак, в десять. Тогда стоял густой туман, и я, по наивности, обрадовался ему, решив, что благодаря туману мы сможем все-таки пройти незамеченными наблюдателями противника (из города и с Чолиной капы). Радовался я напрасно: выяснилось, что наши средства огневой поддержки – танк, противотанковая пушка и минометы – при тумане работать, оказывается, не могли, и поэтому акцию пришлось отменить. Тогда меня и других наших ребят это разозлило, так как получалось, что мы идем не в атаку, а на стрельбы, но в дальнейшем я все же понял, что многое здесь зависело от самого стиля местного мышления, точнее, от его официального варианта. Самая распространенная тактика заключалась в том, что не пехота руководит средствами огневой поддержки, а наоборот. [15]15
  действительно, это тактика Второй мировой войны – примеч. ред.


[Закрыть]Это отнюдь не изобретение сербов, а широко известная тенденция в тактиках многих армий разных времен. И те же американцы ей привержены, возможно, больше сербов. Просто в Войске Республики Сербской было куда меньше совершенной техники, обеспечивавшей действия в сложных погодных условиях и ночью, да и специалистов не хватало, а войска для действия в таких условиях были, в большинстве своем, малообучены. К тому же, для ЮНА это была первая война, ее теория с Запада не была опробована на практике. Вот и лупили друг друга, что сербы, что хорваты, что мусульмане, преимущественно днем, и то при хорошей погоде.

Конечно, в Сербском Войске предпринимались какие-то шаги к усовершенствованию тактики, и к обучению отдельных подразделений для действий ночью или при плохой погоде, но в силу многих причин, в том числе и из-за отсутствия нужного числа подразделений, а главное – слаженности действий между своими бойцами, это большим успехом не увенчалось. В этом плане мусульмане были куда успешнее, хотя, конечно, они пытались решить проблему наскоком, часто просто подставляли свои недостаточно обученные и слаженые группы под огонь сербских огневых средств, в первую очередь – артиллерии. С советами же тогда лезть не хотелось, во-первых, я уже убедился, сколь тяжело они принимались в местной среде, а во-вторых, к опыту русских (то ли «добровольцев», то ли «авантюристов», то ли «наемников») здешнее сербское командование часто относилось пренебрежительно, во многом – из-за странной местной логики. Когда военные вопросы зачем-то смешиваются с политикой и историей, тогда начинают вспоминать выигранные сербами битвы в балканских войнах и в мировой войне, забывая, правда, проигранную семидневную июньскую войну 1941 года.

Вспоминались партизанские походы Тито, и, наконец, якобы проигранный Советским Союзом Афганистан, и предательское поведение России ныне, хотя ничего это к выполнению конкретных боевых заданий отношения не имело. Так что в такой обстановке ничего предлагать не хотелось, а зря «лить воду» смысла не было.

Возвратившись тогда со Златиште, мы, конечно, вдоволь проговорили два дня, но советов наверх давать не стали, ограничившись разговором со Шкрабовым. Когда вечером, 23 января, мы все собрались поговорить о будущей акции, то много места нам не понадобилось. Несколько человек было в больницах, а кто-то занялся своими личными делами. Тогда к нам прибыло еще двое новых бойцов, которых мы поселили у нас же, один из них был совсем молодой парень из Румынии, Чезаре, а второй, Алексей из Белграда, был весьма чудноватый тип, лет тридцати пяти, из-за его характерного акцента он получил кличку «Чаво-Чаво». Если учесть, что с румыном я говорил на плохом английском, а Леша имел в ухе слуховой аппарат, то особых надежд мы на них не возлагали. Это совещание на самом деле было обычными посиделками вшестером: Саша «Каптерщик», Саша Шкрабов, Толик, Леня, Хозяин и я. Вскоре Шкрабов ушел по своим каким-то делам, но его заменил Саша Прачинский, обязательный участник всех наших посиделок.

Меня, да и других ребят, мучило тяжелое предчувствие. В акцию никто идти не хотел, а Хозяин, хоть и соглашался идти в акцию, в которую не верил, но в мусульманские траншеи идти отказался. В конце концов, мы дружно договорились, что акцию завтра не пойдем, так как все это начинало напоминать самоубийство, смысл которого не был понятен, да и никто его нам объяснять не пытался. Но несмотря ни на что, на следующее утро перед нашим домом стали урчать машины, и среди сербских голосов мы услышали Шкрабовский. Саша, войдя в квартиру, сказал: мол, пошли ребята. Сначала Толик, затем я, Леня и Хозяин начали сосредоточенно одеваться и снаряжаться. Правда, Хозяин предупредил опять, что впереди не пойдет, но Саша ответил, чтобы он не переживал, людей у нас, мол, хватает. Возможно, Хозяин был тут прав, потому что война – это не работа за станком – от психологического состояния многое зависит, и предчувствие на войне отбрасывать нельзя. Во дворе тогда, кроме пары легковых автомашин, стоял и грузовик, в котором я заметил Папича и его ребят с Београдской, а также Драгишу Никича из нашей четы. Туда же полезли новенькие Леша и Чезаре, которых в атаку брать никто не собирался, но обстрелять их было необходимо. У Папича был доброволец из Сербии, земляк Драгиши по Неготину, которого звали Лаки, он знал румынский и мог хоть что-нибудь объяснить Чезаре. Возможно, мы сделали ошибку, не подчинив их сразу Хозяину и не оставив для прикрытия, но в той спешке было не до них.

К прикрытию мы могли тогда привлечь еще одного, только прибывшего бойца четы – Ацо Стояновича. Ацо до войны жил в Сараево и даже был членом местного комитета радикальной партии вместе с Алексичем, его женой Верой, майором Вучетичем и Славицей, работавшей сначала в узле связи батальона, а затем перешедшей на работу к Алексичу в комитет радикальной партии на Гырбовице. Ацо из-за того, что он со своими родителями с начала войны переехал в Беляну и воевал там, с местной обстановкой был плохо знаком. По приезде в чету, не имея жилья, он попросил место у нас, и я, без вопросов, предоставил ему кровать в квартире, только что освобожденной связистами и занятой мной по их протекции. Так что Ацо был в какой-то мере частью нашего отряда (хотя дружил тогда со Славеном, высоким парнем, недавно перешедшим в нашу чету из бригады ХВО «Краль Твыртко»), и он, желая попасть в акцию, согласился бы пойти с нами, хотя бы для поддержки. Но было, как было. Когда мы, часам к одиннадцати подъехали к отелю «Осьмица», погода стояла хорошая, и акцию начинать было можно.

У отеля нас уже ждало несколько десятков людей Чено, который привел с собой, по просьбе воеводы, и двоих четников, заключенных в «Кулу» из-за каких-то проблем с уголовным кодексом. Из бойцов, пришедших с Папичем, а было их, максимум, человек семь-восемь, я узнал его зама, Мишо Чолича, вышеупомянутого добровольца Лаки, еще одного моего знакомого, на этот раз по Олово, «Кики», и земляков Папича по Соколацу – «Мусу» и «Пусу». Здесь же был и комбат Ковачевич с кем-то из своего окружения, а так же еще один местный командир, Мишо Крешталица. На санитарной машине опять медсестрой была Светлана, уже имевшая опыт в оказании медицинской помощи русским добровольцам.

Пока командиры куда-то ходили, мы все стояли внутри бетонной коробки «Осьмицы». Я, Толик, Леня и Хозяин начали перешептываться, так как из всех участников штурма лишь мы не имели белых маскхалатов, а свою «Моторолу» я отдал Драгише по просьбе Шкрабова и воеводы, с которыми тот, видимо, торопился сходить посмотреть будущее место атаки. Зародилась надежда, что первыми в атаку не пойдем, поэтому мы даже несколько отошли в сторону от остальной толпы оживленно переговаривавшихся бойцов.

Когда Шкрабов с воеводой возвратились, Саша тут же разложил карту на полу и принялся объяснять план акции. Вокруг него столпились люди (даже те, кому это вообще не было нужно), и ни я, ни Толик, ни Леня, как ни старались, услышали не все. Единственное, что мы точно поняли, это слова Шкрабова о двух группах, одна из которых должна была войти первой в траншею, а другая, войдя на позиции противника, должна была идти верхом траншеи, развивая, видимо, успех. Никто из нас не имел ничего против того, чтобы развивать успех, но было весьма интересно, кто же пойдет в первой группе. Все вопросы разрешил Шкрабов, вручив мне РПГ, что меня несколько рассердило, и я заметил, что мы, вроде бы, не предназначались для первой группы. Саша махнул рукой, заметив, что и сам все видит, но идти надо. Выйдя по дороге к «Анжиной куче», мы стали спускаться по траншеи вниз, сопровождаемые выстрелами танка, стоящего с правой стороны на пять – шесть метров выше дороги.

Я все же задержался у сербского бункера, внутри которого сидело несколько бойцов местной смены, и из-за его угла саданул гранату в видневшийся неприятельский бункер. Потом я гранатомет оставил, так как рядом с танком и стоявшим чуть дальше по дороге ЗИСом он выглядел не очень солидно и мешал бы мне бросить гранату, да и к тому же у нас были «Золи». Догоняя ребят по траншее, я увидел пару бойцов Чено, устанавливавших пулемет на чердаке Анжиной кучи. На старой нашей позиции, в конце новой сербской траншеи, уже сидели Драгиша и Лаки. Толик, Леня и Хозяин присели рядом со Шкрабовым на повороте траншеи. Как оказалось, у противника линия обороны изменилась. Он свой основной ход первой траншеи продолжил в левую сторону от нас на полтора десятка метра. Затем повернул ее по направлению в сербскую сторону еще на метров пять, так что его конец находился, может, в 15–20 метрах от поворота новой сербской траншеи, скрытый за каким-то невысоким кустарником, между которым неприятелем был пущен ряд колючей проволоки. Задерживаться на месте мы не стали, ибо вокруг уже все грохотало. Вслед за Шкрабовым Леня, Толик и я выползли из траншеи, оставив в ней Хозяина. Я полз по снегу и, повернув голову направо, увидел, как в метрах 100–150 воздух со стороны противника почертило несколько ярких вспышек, чем-то напоминавших новогодние бенгальские огни. Леня спросил, что это такое, а я не нашелся с ответом, но потом узнал, что это были ПТУРСы, с помощью которых, мусульмане накрыли сербскую противотанковую пушку ЗИС, хотя никого не убили при этом. Все вокруг отнюдь не говорило, что мусульмане начали бежать. С их стороны били из всех видов оружия, летели мины и тромблоны. Мины они посылали хорошо и у «Осьмицы» сумели накрыть сербский бункер, правда, пустой, но все же один осколок зацепил ногу Трише.

Мы пока вниманием противника были обделены, так как ползали по новому, еще неизвестному маршруту, скрываясь между неровностями местности, да и белые комбинезоны, которые нам тогда быстренько дали бойцы Чено, неплохо нас скрывали. Подползая к проволочной ограде, Шкрабов сначала швырнул гранату с нервно-паралитическим газом в сторону основного хода неприятельской траншеи, однако, большое вертикальное облако едва не двинулось на нас, и мы уже начали ругать Сашу, но тут ветер переменился и отнес к противнику весь этот газ. Саша, не теряя времени, большими ножницами перерезал проволоку и ветки кустарника. Путь вперед был свободен, и Саша послал Толика за второй группой, а я и Леня начали бросать ручные гранаты, целясь вдоль хода неприятельской траншеи в десятке метров от нас, пытаясь этим отсечь подход его бойцов.

Из своей траншеи его дежурная смена, видимо, сбежала, и сейчас на нас должны были пойти бойцы его интервентного формирования, благо, времени имели достаточно. То, что они уже здесь, можно было понять по разрывам ручных гранат недалеко от нас и по участившейся стрельбе. Пули свистели все ближе к нашим головам, и ручные гранаты падали точнее, но я и Леня не сидели, сложа руки, и посылали противнику ответные гостинцы. То, что дежурная смена противника или сбежала, или полегла при нашей огневой подготовке, сомнения не вызывало. Сейчас мы имели дело с бойцами более опытными, к тому же, осведомленными о наличии нас, русских в штурмующей группе. Я и Леня ясно услышали, как кто-то орал со стороны неприятеля на сербскохорватском языке одно выражение, «е… вам Руссию», а потом или тот же голос, или какой-то другой заорал «Аллах акбар», прибавив что-то на арабском, после чего, видимо, мы должны были сбежать. Бежать мы не стали, а вдвоем с Леней швырнули голосистым ораторам по ручной гранате, после чего те замолчали. Это в какой-то мере было весело, но, в общем, становилось все опаснее. Не обрадовал нас и Толик, вернувшийся через минут десять: слегка растеянный, он сказал, что к нам на помощь идти никто не хочет. Шкрабов заматерился и пополз назад, но под конец уже вскочил на ноги и просто впрыгнул в нашу траншею. Мне и Лене он приказал смотреть за входом в неприятельскую траншею и мы, преодолев проволоку, легли у бруствера. Я лег перед открытой ячейкой этой хорошо и качественно устроенной траншеи, а Леня с ящиком гранат остался чуть правее от меня, тогда как Толик лежал на полпути между нами и сербской траншеей.

Я до сих пор не знаю, как мы тогда все не погибли. Ведь мы находились в центре своего рода подковы, практически, на открытой поляне. Поворот неприятельской траншеи шел краем рощи, справа от нас; затем на протяжении двух десятков метров – открытое пространство, окаймленное, по дальней от нас стороне основного хода, неприятельской траншеей, шедшей вдоль обрыва. Даже бугры и ложбины не были особо надежным укрытием. Конечно, надо отдать должное Папичу и его бойцам, стрелявшим из пулемета и гранатомета из отеля, и пулеметному расчету из отряда Чено, бившего с чердака Анжиной кучи, да и тем остальным, кто прикрывал нас огнем с дороги, с позиции местной четы. Благодаря их стараниям противник замедлил продвижение, а его бойцы, бросая ручные гранаты, не могли точно прицелиться: те частенько взрывались в ложбине за нашими спинами или падали слева, где нас заслонял бруствер неприятельской траншеи, а также стволы деревьев. Но все равно взрывы, порою, раздавались совсем рядом, и приходилось вжиматься изо всех сил в землю, моля Бога, чтобы тебя миновал осколок. Не только смерть была опасна, но ранение, ибо вытащить одного раненного вдвоем было отсюда тяжело, в особенности, если бы это касалось Лени, с его ста килограммами веса. Я тогда лежал перед входом в траншею противника, сначала на самом бруствере, но так как это стало опасно, я пополз за бруствер, держа свой «Калашников» упертым в плечо. Наконец, приполз Шкрабов и с ним человек пять или шесть. Потом уже Хозяин мне говорил, что иных местных бойцов Шкрабов безуспешно пытался заставить идти вперед даже ударами ног. Он был зол и начал ругаться, почему никто не смотрит за входом в траншею.