Текст книги "Крылья Тура"

Автор книги: Олег Языков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 7

Так, как мы потели, отписываясь за проведенный бой, мы не потели и в настоящих боях. Да-а, «канцеляристы» из моих летчиков никакие. Они пыхтели, морщили лбы, жалобно смотрели на меня в надежде что-нибудь списать или услышать. Да что вы мучаетесь, ребята. Пишите просто и понятно, что было, что видели, то и пишите. И время не забывайте указывать. Я-то быстренько закончил и рапорт, и справку. Правда, у меня и опыта составления серьезных документов было явно больше…

Ну пришлось помогать, конечно. С грехом пополам все нужные документы мы составили. Я их проверил, внес необходимые исправления, заставил «двоечников» переписать рапорты набело, и мы потащились сдавать свои сочинения на свободную тему командиру полка. Он, дымя как паровоз своим «Беломором», дирижировал работой штабников. Дело, похоже, закручивалось нешуточное. НШ [3]3
  НШ – принятое в армии сокращение для обозначения начальника штаба.


[Закрыть], его помощники и машинистка штаба крутились, как грешники на сковородке. Спасибо Петру Великому за привнесение бюрократии на отечественную почву! Большое спасибо!

Командир бегло просмотрел наши рапорты, более внимательно прочитал мою справку, одобрительно посмотрел на меня и поинтересовался, а где, мол, схемочки?

Вот черт! А я и забыл про них. Что-то у меня голова стала тяжелая, от табака, что ли? Курят, паразиты, в служебных помещениях. А я на Матери от табака совсем отвык. Эх, как там, на Матери, сейчас? Как барон и баронесса ля Реган поживают? Как Кот, Десница, другие ребята? Интересно, Кота там еще не окрутили, эта кузина, например? Вот бы хоть одним глазком взглянуть, да и по этому неправильному богу я соскучился. Король, опять же, маршал…

НШ коршуном налетел на меня. Давай-давай, Туровцев, не тяни резину! Дивизия все мозги уже прокомпостировала, требует документы. Бери Рощина, что тебе надо еще бери, и рисуйте схемы. Да хорошо рисуйте, наглядно чтобы было.

Мне стало интересно. Я и сам рисовал когда-то. Что бы тут сотворить? Хорошо бы диафильм. А вот можно ли это сделать технически? Наверное, можно. В штабе дивизии есть неплохой отдел, который занимается результатами фоторазведки, они наверняка смогут. Надо бы узнать…

Подошел Толя Рощин, молодой, скромный парень. Я поинтересовался, где он учился рисовать. Однако! В студии Грекова, во как. Здорово! Мы уселись в уголке, чтобы не мешать народу, и я объяснил ему свою задумку. Толя помараковал немного и согласился, что это возможно и это будет смотреться. План-схема Сталинграда у нас в полку была. Толя на нескольких листах кальки прорисовал основные этапы проведенного боя. На кальке красные и синие самолетики крутили петли, расходились, сходились, синие горели и падали, висели парашютики. Сменяясь на фоне плана-схемы города, эти листы кальки давали хорошее, детальное представление о проведенном бое. Калька дублировалась и листами гораздо большего масштаба, чтобы все эволюции самолетов были четко видны. Было весьма наглядно. Довольный командир кивнул, и НШ в углах схемы поставил свою закорючку. «Утверждаю». Все.

Нет, не все. Командир расслабился, ведь основная работа была уже сделана, и добродушно оглядел меня с ног до головы.

– А что, Туровцев, ты немецкий пистолет таскаешь? Да знаю, знаю, что подарок за сбитого. А ты знаешь, что немцы наших с трофейным оружием в плен не берут? Стреляют сразу!

– Да я, товарищ майор, как-то в плен и не собираюсь… – обалдел я.

– Ну, это я так, к слову… – немного смутился майор. – А что ты «ТТ» не получишь?

– Да никто не сказал, товарищ майор, а я и не сообразил.

– Слушай, Николай Гаврилович, – вдруг загорелся комполка, – а давай-ка подготовь приказик о награждении лейтенанта Туровцева именным пистолетом, а? Так мы и его «вальтер» узаконим, и никто к парню придираться не будет. Как считаешь?

– Это можно, и правильно это будет… – согласился начальник штаба полка. – А за что наградим?

– Да за что хочешь. За успешное овладение новой техникой, вот. Давай набросай проектик, я его подпишу, а выписку из приказа – лейтенанту. Правильно? Вот и ладненько. Иди, Виктор, отдыхай. Сейчас и мы закончим уже.

Я вышел из прокуренной штабной землянки. Уже ощутимо похолодало. Ноябрь… уже скоро начнется наше контрнаступление. Скорее бы… Пойду-ка я в свою землянку, прилягу до ужина. Знобит что-то… А там и в столовку, может, еще грамм сто дадут?

Но – не получилось. В столовку я имею в виду. Ужин мне подали, как барону ля Реган – в постель. Точнее – в койку, в санчасти. Проснулся я с тяжелой головой, весь горячий и потный. Меня ощутимо потряхивало. Э-э-э, да ты, брат, простыл, видать… Так-то с открытым фонарем летать… Надо к врачу.

Военврач пощупал мой лоб, нахмурился, дал мне градусник. Когда он его посмотрел, то нахмурился еще больше, вынул из стакана с какой-то отвратной медицинской жидкостью ложечку или шпатель, приказал открыть рот и стал изучать мое горло.

– Да у тебя, Туровцев, ангина. Жутчайшая. Где ты так умудрился?

Знать бы – где. Впрочем, в свое время у меня эти ангины чуть ли не каждый год были. Вот и здесь достали.

– Все, будешь лежать у меня. Лечить тебя будем.

И понеслось – таблетки, уколы, полоскания, в общем – вся радость пребывания в медучреждении. О полетах, естественно, и речи быть не могло. Я еле стоял, но ползал по нужде сам. Через пару дней шум в ушах стих, жар немного отпустил, и горло стало получше. Военврач после моих слезных просьб разрешил доступ к телу. Первым появился Антоша.

– Салют, командир! Ты как?

– Как, как, хреново, Тоха, сам не видишь, что ли? Про меня не будем, вроде на поправку я пошел. Ты расскажи, как там у вас? На воле? Кто командует звеном, как комэск и все другие?

– А что им сделается, Витя? Летают, дырки привозят. Портят новую технику, бестолочи. Звено Толя Рукавишников водит, пока получается. Комэск просил тебе привет передать. Занят он очень, летает часто. Бои как-то усилились. Каждый день – минимум четыре вылета… Темнеть стало раньше, а то и поболе было бы. Да, кстати, Виктор! Номер-то какой на машине рисовать? А то звездочки есть, а номера нету…

– Погоди, погоди, Тоха. Голова что-то у меня плохо варит… А со старым номером что?

– Так ведь передали мы соседям несколько самолетов, после того как новенькие получили. И теперь все придется менять, все номера, коки винтов красить в цвет эскадрильи.

– Так, что? Я сам могу номер выбрать?

– Ну-у, пока да.

– Пятнадцатый не занят?

– Нет. Его, что ли, рисовать?

– Его, Тоха, его.

Пятнадцатый был моим номером в игре. Уже давно. Просто 15-е число – мой день рождения, а если наоборот – 51 – год рождения. Логично, а? И удобно. Может, мне и позывной взять «Пятнашка»? Ладно, с этим пока погодим. Тут я задумался о другом. Надо же! Всего-то девять лет до моего рождения осталось! Вот как-то я никогда не задумывался – как же близко я от войны прошел…

– Мою машину кто берет?

– Да, понимаешь, Витя, неисправность у нее обнаружилась… Вот я ее и устраняю пока… – хитро посмотрел на меня Антоша.

– Ты, это, Тоха. Не балуй с этим. Это серьезные неприятности может принести. Саботаж это, если строго на дело посмотреть. Не балуй, понял? А то наш особист быстро тебе путевку выпишет. В Сибирь… лесным воздухом подышать.

– Да понял, понял. Не боись, командир! – С тем он и отбыл.

И тут же, вот только подумал о нем, а он уже здесь, в комнату вошел наш особист.

– Ну что, больной? Гостей принимаешь?

– Да какой ты гость. Ты на земле хозяин…

– Правильно понимаешь, хе-хе… Ну как ты?

Все опять пошло по наезженной схеме – как ты, как вы и что нового в международном положении СССР? Что на фронте?

– А скажи мне, товарищ капитан (тогда-то, со зла, я его называл по спецзванию НКГБ), если не секрет, конечно, что там с этим сержантом-оружейником?

– Да какой там секрет, Виктор, чмо он болотное, и больше ничего.

Эх, ты! Неужели это самое «чмо», что в своем времени мы расшифровывали как чудак, мудак, очкарик, и здесь и сейчас известно? Вот не ожидал.

– Посмотрели мы его, проверили. В плену не был, подозрительных контактов нет. Ну, я с ним профилактическую беседу провел, попросил твоих ребят посмотреть за ним. В последнее время вроде крутится, суетится. Поглядим еще, посмотрим…

– Еще вот что, Сергей. Что за немца мы привели? Это уж точно не секрет?

– Точно, точно. Обычный немец, молодой и бестолковый. Ничего не знает, ничего не может, пустышка. Подтвердил он нам некоторые сведения, и на том спасибо…

– А ты что хотел, чтобы мы тебе Геринга приволокли?

Особист, довольный, заржал.

– А вот Геринг нам бы не помешал! Да у тебя силенок не хватит такую тушу тащить!

Тут уже заржал я, как представил, как я на себе тащу Геринга. Отсмеявшись, я спросил:

– Что там нового разведка и контрразведка по немцам накопала?

– Да много чего. Не боись, доведут и до тебя, в части, сам понимаешь, тебя касающейся. Могу сказать, что на усиление немцы прислали каких-то асов из 52-й, что ли, эскадры. Вот выздоровеешь, повстречаешься в воздухе, привет от меня передашь.

Я задумался. Это серьезно. Как бы они ребят не подловили. Опытные, гады.

– Сергей, ты мне вот что скажи… Помнишь, тот майор, ну на совещании, из разведотдела дивизии, про радиоперехваты говорил. У нас ведь тоже немцев слушают?

– А как же? Конечно, слушают, – удивленно посмотрел на меня особист.

– А почему же вы нас, летчиков, не информируете? Ты пойми, Сергей, что расшифровка записей радиопереговоров немцев в воздухе нам многое может дать. От психологического портрета немецкого летчика до раскрытия их тактики…

Тут я заткнулся. Лицо капитана Сереги (а точнее – лейтенанта ГБ Иванецкого) выразило живейший интерес. Да-а, это я дал маху. Не тому, в общем, я дал. И сейчас он меня будет иметь. А лицо-то, лицо… Вот посмотрел бы кто из наших правозащитников и общечеловеков на этого молодого капитана из особого отдела, – враз бы жидким поносом обделался. Что и говорить – это школа! Да еще какая школа!

– А вот скажи мне, Витюшенька, откуда простой паренек из райцентра из-под Смоленска знает такие выражения, а? Я и то это только недавно на спецкурсе услышал.

Я покрылся цыганским потом. Ты ничего странного не слышал, Сергей. Вы просто сидите и по душам говорите с летчиком Туровцевым. Он простой, нормальный парень. Интересно рассуждает – это да, но ничего странного, ничего выходящего за рамки. Все нормально, все в порядке… в порядке… в порядке…

– Что ты сказал, Виктор? Отвлекся я что-то…

– Я говорю, почему же вы нас, летчиков, не информируете?

– О чем?

– Да о радиоперехватах переговоров немцев в воздухе! Понимаешь, зная их летчиков, заранее можно предсказать, что они будут делать и как делать, когда подойдут к своим на помощь, на какой высоте, сколько у него бензина, снарядов. Да и многое другое, понимаешь? Вот, например, бьем мы немцев. Они, естественно, кричат по радио: «На помощь! На помощь! Нас обижают!» И тут же – съем информации. На каких аэродромах противника всплеск радиопереговоров? Сколько новых голосов? Кто это? Как ни натаскивай летчиков по правилам радиообмена, в горячке он обязательно что-нибудь да болтанет. Либо имя назовет, либо пообещает скорую помощь и время подлета, либо еще чего. А наши сразу нам: «Внимание, мол, с аэродрома такого-то зафиксирован взлет такой-то группы, ведущий такой-то. Ориентировочное время подлета – такое-то». И нам все ясно! А сейчас… сам знаешь. На хрена нам такая разведка, которая важнейшие сведения от нас утаивает?

Тут задумался уже Сергей. Крыть ему было нечем.

– Слушай, ты, конечно, прав. Никакого секрета эти переговоры из себя не представляют. Это же идет в открытый эфир, чего уж тут секретить? Если немецкий знаешь – бери ручку, тетрадку и пиши. И знаешь что? – загорелся капитан Иванецкий. – Я тут недавно на спецкурсах был… Есть такая штука – психологический портрет называется. В общем, долго тебе объяснять. Но человека раскрывает как под рентгеном. Практически все про него можно сказать. Что скажет, как поступит. Вот бы вам и дать его по немецким летчикам-то, в раскладочке! Надо с начальством это дело обкашлять, может интересно получиться! Молодец, Виктор, навел меня на мыслю хорошую. Ну, я побежал? Давай, пока!

Беги-беги, гроза шпионов и диверсантов. Может, и правда что-то дельное из нашего разговора получится.

Я откинулся на подушку и задумался. Как-то скомканно все происходит, спонтанно и неуправляемо. А нельзя ли в это внести элемент строгой организации и порядка? Например – создать какой-нибудь перечень моих знаний по тактике воздушной войны, по организации отдельно взятого воздушного боя, по технике, там, ее подготовке и обслуживанию? Вот скоро главной задачей будет уничтожение немецких тяжелых транспортников, которые будут летать в котел. А я и примерные маршруты помню, и места их базирования. Это ведь все в картах игры было. Не до точнейших деталей, конечно, примерно, да ведь и это – огромный плюс. Считай – я за весь разведотдел армии могу сработать. А уж тактику дать хоть сейчас могу. И передать эти знания я могу безопасно. Создать такие пакеты информации по различным аспектам боевой работы и передавать их людям прямо в сознание. Чтобы они не сразу, а постепенно, как сахар в стакане с горячим чаем тает, и проявлялись в головах, а? Решено! Завтра же и займусь! А сейчас – спать. Сон – лучшее лекарство для солдата. В этой авиации будят в такую рань, а я люблю утром поспать, вот и надо пользоваться, пока дают.

Весь следующий день я, выклянчив бумагу и карандаш у миловидной медсестры Верочки, писал свой меморандум. Верочке я сказал, что приема посетителей сегодня не будет, не до них. Писалось хорошо, написал я много. Потом проверил, еще раз все перечеркал, все разложил по блокам. Ну, пора и запоминать, пора делать пакеты.

– Верочка! Подойди ко мне, красавица!

Девчонка подбежала, хлопая распахнутыми любопытными глазищами.

– Присядь, Верочка, я у тебя что-то спросить хотел. Да-а, а какие у тебя глаза красивые!

– Да что вы, товарищ лейтенант, говорите такое… – притворно засмущалась первая красавица полка. – Я стесняюсь.

Стесняешься ты, ага! А как… ну, ладно, не будем сплетничать. В глаза-то тебе я успел заглянуть.

– Так что вам нужно, товарищ лейтенант? – Верочка нагнулась надо мной, чтобы поправить подушку, и заодно мазанула меня по щеке полной грудью.

– Что мне нужно, что мне нужно… сама знаешь, что мне нужно. – Я со зверской рожей, долженствующей отразить охватившую меня африканскую страсть, крепенько так, со вкусом, ущипнул Верочку за тугую попку.

– Ай! – во весь голос гаркнула полковая дива. – Виктор! Ты что?!

– Я, Верочка, наверное, в тебя влюбился, – грустным голосом поведал я. – Аппетита у меня нет и стул жидкий.

Тут от дверей прокуренным тенором заржал товарищ военврач.

– Так, Туровцев! А не пора ли тебя на бром переводить, а? А может – операцию? Тебе в паху ничего не мешает?

– Никак нет, товарищ военврач второго ранга, не мешает! Наоборот – без этого самого я и летать не могу, в полете это самое самолет стабилизирует! – заорал я, прикрывая это самое подушкой.

Через секунду мы ржали уже все.

– Военфельдшер! Иди отсюда, Вера, иди! И больше без моего разрешения к Туровцеву одной не заходить. Только со шприцем, понятно? По крайней мере обороняться сможешь…

– Да… – пропищала красная от смеха и смущения Верочка и выскочила из палаты.

– Выписывать тебя пора, Туровцев. Вон БАО [4]4
  БАО – батальон аэродромного обслуживания. Воинская часть, придаваемая боевой авиачасти и обслуживающая ее (строительство и поддержание в порядке ВПП, охрана, грузоперевозки, материально-техническое обеспечение, питание, банно-прачечные услуги и т. д.).


[Закрыть]полосу трамбует – туда и пошлю. Такая работа как раз для тебя. Застоялись, жеребцы.

А Верочка послушалась врача буквально. Вечером она пришла в палату со шприцем. А ушла без него… утром.

Всю ночь я ее экзаменовал по усвоению заложенного в ее красивую головку информационного пакета: «Истребительное обеспечение бомбоштурмового удара по наземным целям противника в условиях противодействия ЗА и ИА [5]5
  ЗА, ИА – зенитная артиллерия, истребительная авиация.


[Закрыть]».

Экзамен Верочка сдала на «отлично»…

Глава 8

День четвертый. В санчасти лежать больше не было никаких сил. Утром после завтрака я побрел к присмотренному мной бугорку примерно в километре от санчасти. Погода была свежая, ощутимо тянуло ноябрьским холодком, но солнышко еще грело. Я сел на валяющуюся на бугорке покрышку и стал расслабленно смотреть на аэродромную суету. Как я любил вот так, погожим осенним деньком, с прохладным, белесым небом, но теплыми лучами солнца, поваляться у костра на охоте. Да еще с сигаретой, с глоточком коньячка… Эх-х! Мечты, мечты, где ваша сладость?

Курить явно не хотелось, а вот коньячка я бы выпил. Угощался один раз тут, доктор, кстати, и плеснул. Дивный армянский коньяк, советский, выдержанный! В моем времени от него остались только ностальгические воспоминания.

Взревев моторами, на взлет пошла чья-то пара. Далеко, не видно… Да, вот так и крутятся ребята весь день. А я прохлаждаюсь… А еще совсем недавно – подъем в четыре, теперь уж, наверное, около пяти – день-то сократился, первый завтрак. Какао, булочка, масло. Еще не проснувшиеся толком ребята, брызнув в лицо ледяной воды, прихлебывают горячий напиток и смотрят на небо – как там погода, звезды видать? Бриться утром нельзя – плохая примета. Брились мы только вечером. Рядом уже стоит наш рыдван, который по ошибке, наверное, тут называют гордым именем «автобус».

Загрузились, поехали на стоянку. Приняли у техников самолеты. Обошли их, покачали элероны, рули, попинали по скатам шасси. Некоторые, повернувшись спиной, брызнули на дутик [6]6
  Дутик – хвостовое колесо самолета.


[Закрыть]. Это тоже примета, даже, можно сказать, обряд. К удаче… Отливают же у нас космонавты на колесо автобуса перед стартом. Гагарин ввел – и прижилось. Иногда следует команда: «Запуск!» Тогда ревут моторы, летчики и техники внимательно прислушиваются к их работе, не сбоит ли мотор? Как клапана? Как выхлоп? Иногда еще одна команда: «Огонь!» В темном небе сверкают короткие трассы. Оружие проверено, стрелять можно только при работающем двигателе – нужен синхронизатор…

«Заглушить моторы!» Эскадрилья к вылету готова. А тут уж мчится, прыгая по аэродрому лучами фар, машина – везут второй завтрак. Да, а что вы хотите? Летчиков кормят очень хорошо, недавно даже шашлык был. Высшая, пятая норма питания… У нас и у подводников. Без этого не выдержать перегрузки, падает острота зрения. Белый хлеб, какао, шоколад. Куры жареные… Но за эту пятую норму нас и бросают в самый огонь. Надо отрабатывать то, что нам дал наш народ – отличное питание, хорошие деньги, добротную красивую форму, наше оружие – истребители. Наши люди дали нам все это, отрывая от себя, от своих детей. На, Виктор Туровцев, ешь от пуза, носи, пользуйся, только защити нас от воющего сиреной «Ю-87», несущего бомбу, несущего смерть…

Раздается звонок телефонного аппарата – это комэска вызывают в штаб на постановку задачи. Нам можно пока покурить, расслабиться. Маленьким огнем горит крохотный костерок. Еще полностью темно, только-только начинается рассвет. Скоро вернется комэск и будет ставить задачу нам… Скоро начнется боевая работа – четыре, пять вылетов в день. Бывает и больше, но редко. После пятого вылета самому из кабины трудно выбраться, ноги и руки дрожат, не держат. Уматываешься за вылет страшно… Особенно если пришлось покрутиться в бою… Техники помогают покинуть кабину, вынимают из нее под руки…

И опять же – сели, надо вновь подготовить машину к вылету – заправить бензин, масло, если нужно, проверить давление в баллонах со сжатым воздухом, перезарядить оружие, да и просто до блеска протереть фонарь, забрызганный каплями сочащегося из уплотнителей в коке винта масла. А на это на все требуется время.

Потом – обед. Тоже на стоянке, у самолетов. Обед хороший, плотный. Но некоторые летчики есть его не могут… Нервы, страшное напряжение… Только пить хочется – разряженный воздух на высоте сушит носоглотку, постоянно хочется облизать губы, глотнуть воды. Арбуза тоже хорошо бы, кажется, еще осталось немножко от подарка колхозников. Сладкая, сочная мякоть арбуза, как сахаром обсыпанная малюсенькими пузырьками… Здорово! Вспомнил, как учил ребят, а многие арбуза-то в своей молодой, короткой еще жизни и не видели, разбивать арбуз ударом кулака или ребром ладони. Смеху было! Но особо много арбуза тоже нельзя. Как и кваса, например, черного хлеба. Да и всего, что в кишечнике может вызвать, извините за физиологические подробности, брожение газов. Почему? Да потому что кабины-то у нас негерметичные. Поднимись тысяч на шесть – так эти газы тебе кишки и разорвут, напрочь. Вот так-то.

Сейчас и те, кто пообедал, и те, кто обед проигнорировал, думают только об одном – скорее бы ужин. И не потому, что проголодались. Все очень просто – ужин означает, что ты выжил сегодня. Уже темнеет, боевых вылетов не будет, а ты – ЖИВ! Сейчас плотно закусишь, выпьешь свои сто грамм и, если получится, посидишь на воздухе с девушками из столовки, радистками из штаба, а может быть – о, чудо! – будут танцы под разбитый, хрипящий патефон с тупой иголкой…

Я встал, меня трясло… Скорее, скорее в бой! Но я и сам понимал, что сейчас я в воздух подняться не могу. Заложен нос, болит горло. Я не смогу взлететь, набрать высоту… Гайморовы полости не позволят… Черт! Как не вовремя! Еще эти… из 52-й эскадры, эксперты чертовы! Интересно, «Фокке-Вульф-190» уже появился на фронте? Машина мощная, шесть огневых точек – четыре пушки и два пулемета, как вспоминали наши летчики, стреляет – ни носа, ни кабины не видно – сплошной клубок огня, трасса идет – огненный столб, метр в диаметре! Но тяжелый, атаковать предпочитает в пикировании, стрельнул – и драпать. Если завяжется бой на виражах, на втором точно, а то и на первом вираже «як» сядет ему на хвост. И уже никакое бронирование «фоке» не поможет…

Что-то у меня мысля виляет. Я сел. Надо успокоиться. Не рви себе душу, Тур. У тебя тоже есть огонь, посмотрим – у кого он горячее будет…

Вон идут солдатики… Да нет, не солдатики – красноармейцы или бойцы. Интересно, Красная армия сейчас, в 42-м году, совсем не похожа на Советскую армию, в которой я служил через тридцать лет. Сейчас все как-то строже и жестче, что ли. Твердые уставные отношения, безусловное выполнение приказа, а ведь этим приказом тебя посылают на смерть. И ничего – идут. С какой-то готовностью идут. Изменилось в людях что-то. Робость, неуверенность, страх перед немецкими танковыми прорывами и поливающими от пуза автоматным огнем немецкими пехотинцами перегорел в наших бойцах, все перегорело здесь, в Сталинграде, и осыпалось ржавой пылью. А в душах бойцов выкристаллизовался твердый алмазный стержень. И желание убить, сломать немца. Положить ему твердую мозолистую руку на горло и посмотреть в его бегающие в страхе глаза. Наши бойцы воевали насмерть и знали одно – за Волгой земли для нас нет! Сталинград фашисты не возьмут. Пора врагу ломать горло! Хватит!

Сегодня бойцы Сталинграда – пример для всей Красной армии. Все командиры, на всем фронте – от севера до юга, бывают счастливы, если к ним в часть после госпиталя попадает сталинградец. Он тут же становится центром кристаллизации во взводе, роте, батальоне. Вокруг него сплачиваются лучшие бойцы, и часть становится крепче и боевитее.

Да-а… У нас в авиации дисциплина тоже на высоте. Но общение между летчиками как-то попроще… без фанаберии. Маленький ведь коллектив, что там – двадцать летчиков, командир полка и летающий комиссар… Уже, кстати, не комиссар, упразднили институт комиссаров в конце октября. Теперь замполит. Но душа у него настоящая, комиссарская, как из легенды о Гражданской войне. Отличный мужик, за ним как за каменной стеной. И поддержит, и поможет, и отругает, если надо. Но так, что сам все поймешь, и никакого чувства обиды не будет. Так вот. Я сначала удивился, как летчики общаются. По-дружески, по именам. Нет, в строю – святое дело, там – товарищ командир, и все такое. А так, в простой обстановке – Вася, Петя, Коля… Комполка, конечно, по имени я называть не буду, но вот комэск его, знаю, зовет по имени… Но требовательность на высоте! Если надо, Петя такую стружку с Васи спустит – папе Карло и не снилось, когда он своего Буратино строгал!

– Лейтенант! Эй, Туровцев! Виктор, да иди же сюда!

Я обернулся. Меня кто-то ищет. Пора завершать прогулку – дела нашлись! И это хорошо.

* * *

Оказалось, меня не просто искали, за мной аж машину послали! Пока мы, подпрыгивая в кузове, мчались на стоянку, помощник начальника штаба наскоро объяснил ситуацию.

Дело было в том, что дивизия со вкусом подала наверх проведенный нами бой, ну тот, когда мы немца на аэродром привели. Даже посылали авиаразведчика с фотоаппаратом; он заснял столбы дыма от сбитых немецких самолетов. Не то чтобы докладу комполка не поверили, нет. Немец-то – вот он, и «мессер» стоит, можно потрогать. Но снимок – это документ! А если к нему приложить еще и наши рапорты и схемы – вообще красота получается. Так вот. Пошла шумиха, одобрямс всякий, решили популяризировать, раскрыть, так сказать, наш опыт для широких авиационных масс. Дело, в общем-то, нужное, если все сделать по уму и не перебарщивать. Короче – к нам прислали какого-то корреспондента из «Красной звезды» и фотографа. И сейчас он, этот самый фотограф, будет нас щелкать на фоне истребителя комполка, украшенного звездочками за сбитые немецкие самолеты.

Ну, ладно, нужно так нужно, кто бы против? Мы выпрыгнули из кузова, тут же на «эмке» подлетел командир, и цирк начался. Правильно говорили мои знакомые офицеры – кто в армии служил, тот в цирке не смеется!

К комполка шустрым восклицательным знаком подлетел молодой длинный парень в топорщащейся, не обмятой еще форме, которая сидела на нем, как на корове седло, со здоровенным, просто-таки выдающимся шнобелем.

– Здравствуйте, я Яша Хейфец! – Яша схватил обалдевшего от такой милой непосредственности комполка за руку и стал ее трясти, приговаривая: – Так вот вы какой! Настоящий командир! Летчик! Становитесь во-о-от сюда, а планшетка у вас есть?

Комполка беспомощно повел вокруг глазами. Вылезший за ним из «эмки» незнакомый старший батальонный комиссар, улыбался и молчал, с интересом глядя на разыгрывающееся перед нами представление. Кто-то из наших сунул командиру планшет.

– Так! Кто с ним еще был? – продолжал кипятиться Яша по фамилии Хейфец. Помначштаба начал теснить наше звено к командирской машине.

– Нет, нет, нет! Так не пойдет! Это еще что такое?! – закричал Яша, оставив свой фотоаппарат на крыле истребителя. – Как они одеты?

– Как одеты? В комбинезоны одеты… – не понимая причину воплей фотохудожника, забормотал ПНШ [7]7
  ПНШ – помощник начальника штаба.


[Закрыть].

– А как же я дам ордена? – продолжал витийствовать Яша. – Орденов не видать! А ну-ка! Быстро! Дайте мне ордена!

ПНШ обреченно махнул рукой и подозвал машину.

– Смотайтесь, ребята, переоденьтесь. Не слезет ведь с нас это чудо. А нам приказали ему помогать…

Дело в том, что я, да и многие ребята тоже летали без орденов. Почему? Да очень просто – парашютные лямки быстро стирали с них позолоту и портили вид орденов. А мне это надо? В общем, мы смотались в нашу землянку и вернулись одетыми, как на парад.

– Ну, это же другое дело! – восхитился настырный Яша. – Как говорят у нас в Одессе – это две большие разницы! Встаньте сюда, к товарищу командиру…

Мы подошли к самолету и стали неровной дугой.

– Нет, не так! Как вы стоите! Товарищ командир, вы стоите здесь. Вы смотрите сюда, – начал размахивать руками Яша, – вы только что вернулись из боя и проводите эту… как там у вас называется… да, разбор полетов!

Ребята стали потихоньку перхать от сдерживаемого смеха, командир стал багроветь, а незнакомый старший батальонный комиссар уже откровенно посмеивался.

– Вы, товарищи, держите в руках свои планшетки и смотрите на командира! Внимательно смотрите! Вы ловите каждое его слово – вдруг он скажет что-то важное!

– Ага! Давайте, ребята, наливайте скорее! – прошептал кто-то за моей спиной. Но командир это услышал, и добродушия это ему не прибавило.

– Товарищ командир, – продолжал давить Яша, – у вас суровое волевое лицо! Вы ставите летчикам задачу… Нет – вы проводите разбор полетов! Да! Ну, начали.

Мы, довольные бесплатным развлечением, уставились на комполка, желая запечатлеть в своих душах его суровые мужественные черты. Командир почему-то покраснел и отвел глаза.

– Нет, нет, нет! Не пойдет! Еще раз! – заорал Яша, прыгая вокруг нас с фотоаппаратом в руках. – Мужественно, бодро! Давайте еще раз, ну, дружненько!

Мы снова вылупились друг на друга. Командир постарался взять себя в руки и смотрел на нас таким взглядом, что сразу хотелось крикнуть: «Нет! Это не я! Не надо!»

– Вы! Вот вы, товарищ блондинчик! Не загораживайте следующего товарища, у него награды не видно!

Блондинчик – Толя Рукавишников, которому теперь придется всю войну ходить с новым прозвищем, с ненавистью посмотрел на мастера фоторепортажа. Из толпы зрителей донеслось одобрительное ржание.

– Так его! Блондина этакого, ишь, гад, командира звена закрывает, свою медаль выпячивает! Виктор, да двинь ты ему!

– А-а-тставить разговорчики! – мрачно буркнул комполка.

Наконец все вроде бы устаканилось. Стояли мы как надо. Но у командира пропало нужное героическое выражение лица. Пропало – и все тут! Ну, что ты будешь делать. Мы начали коченеть в своих гимнастерках. Что-то надо было делать.

– Товарищ майор, – интимно шепнул я ему голосом вертолетчика Карлсона, извещающего фрекен Бок об убежавшем молоке, – а у вас ширинка расстегнута…

– Где?! – испуганно ахнул майор и дернул рукой с планшетом, прикрывая подол гимнастерки. – А-а-а! Туровцев! Да как ты… да я тебя…

– Вот! Вот оно! – закричал абсолютно счастливый Яша, щелкая своей камерой и ужом увиваясь вокруг нас. – Вот так… еще так… Есть! Ф-ф-ух, ну и тяжело с вами работать, товарищи летчики. Объясняешь, объясняешь – пока до вас дойдет…

До командира наконец-то дошло, и выражение лютой злобы и свирепой ненависти, которым можно было довести Гитлера до инфаркта, медленно сошло у него с лица.

– Ну-у-у, Виктор, ты у меня еще получишь! Но, вообще-то, молодец. Выручил! Иди отсюда! Глаза бы мои на тебя не глядели. Вон, корреспондент с тобой поговорить хотел. Иди, иди…

Народ вокруг перестал ржать, захватил Яшу Хейфеца в плен и потащил его к самолету, чтобы он заснял героев, стоящих в кабине и пристально вглядывающихся во фронтовое небо. Яша, что мне понравилось, не упирался и охотно щелкал ребят на память.

Батальонный комиссар, мужик постарше меня лет на пять-шесть, с несколько висячим носом, маленькими усиками, слегка картавя, проговорил, протянув мне руку: «Ну, здаавствуй, геой! Тебя Виктог зовут? А я – Симонов, Константин… Ааскажешь пго тот вылет?»

Я немного обалдел. «Ну, здравствуй, Константин! Тебе – конечно расскажу!»

* * *

В общем поговорили мы плодотворно, по душам. Я не стал кочевряжиться и многое Симонову рассказал. Но так, естественно, чтобы не раскрыть наши маленькие секреты. Летчики, если будут читать эту статью, поймут как надо.