Текст книги "Чекистские фантазии"

Автор книги: Олег Северюхин

Шаг не заставил себя долго ждать. Нас взорвали прямо после вечеринки, когда мы, каждый на своей машине, разъезжались по домам. Взрывы прогремели один за другим: коды радиовзрывателей набирали последовательно.

На параллельной мне дороге взорвалась машина Ефимова. От такого взрыва в живых остаются только мелкие бактерии, которым по барабану, простой это или ядерный взрыв.

Впереди меня резко затормозил «Кесарь». Его машина начала раздуваться, а затем разлетаться на мелкие куски, обнажая внутри что-то ярко-желтое, превращающееся во что-то черно-красное, горящее клубами черно дыма.

Своего взрыва я не чувствовал. Защитное поле, хотя и небольшой толщины, но надежно меня защитило. Какая-то сила вырвала руль моего «жигуленка» и через несколько мгновений я с высоты метров тридцати смотрел на три пылающих костра. Будто это не я, а моя душа, смотрела на все три машины, медленно соображая, почему так рано?

К земле меня приложило изрядно. Если бы не защитное поле, то получился аккуратный двубортный темно-серый мешок с тем, что раньше называлось мной.

Был шок от полета на довольно большой высоте и падения на землю. Как-нибудь на досуге попробуйте прыгнуть на резинке с десятого этажа сначала вверх от взрыва, а потом вниз под действием собственной силы тяжести. Ощущение будет точно такое же.

Я лежал, распластавшись по земле, в чистеньком костюмчике и аккуратно завязанном галстуке, а метрах в пятидесяти догорали два человека, с которыми на несколько дней связала судьба и так же легко развязала, не оставив никаких осязаемых свидетельств нашего знакомства.

Я был уверен в том, что информация о нашей гибели уже лежит на столах начальников соответствующих органов и оперативные группы выезжают на место происшествия для осмотра. Опера приедут, посмотрят, сделают вывод о тротиловом эквиваленте, спецы найдут остатки чего-то нам принадлежащего и на этом дело закроется.

Как мне кажется, нас рванул черный криминал, который склонен к беспределу, в качестве мести за уничтожение «Кесарем» рэкетирских групп, подрывающих вместе с органами борьбы с экономическими преступлениями саму идею предпринимательства в России.

Сейчас я остался вообще один и не могу никуда показаться, чтобы не стать мишенью для охоты разномастных охотников.

Что делать, даже не представляю. Надо где-то укрываться, где-то ночевать, где-то умываться, питаться и делать все то, что необходимо нормальному человеку ежедневно. Нужен связной, чтобы дать знать о себе семье. Нужно подготовить условия для исчезновения семьи и нужно где-то ее размещать. Документировать ее и свою последующую деятельность. А в нашей стране, где по любому поводу заполняют анкеты (хотя, давайте не будем клеветать на нашу страну, это делается во всех странах), надо очень часто подтверждать свою личность. Проблем выше головы. Это даже не кино. Хуже.

Помочь может только женщина. Не за деньги, а за симпатии и нечто большее. Но наличие семьи, даже сведения о ней, может все это уничтожить и сделать из женщины-друга-помощника врага-недруга. По сути, приобрести себе непроверенного помощника, который может предать, или своей страстью отравить жизнь, а страсть – это одно из основных условий, толкающих людей на необдуманные поступки, как правило, ведущие прямиком в яму. Страстные до невозможности любовники никогда не заканчивали жизнь нормальными способами, я имею в виду естественную смерть. Этот вариант очень легкий, все женщины сделаны из воска, совершенно не подходящего к данной ситуации.

Могли помочь Ефимов и «Кесарь». Могли помочь. Единственное, что я могу сделать, перейти на положение бомжа и вывезти свою семью в самую что ни на есть глухомань. Людям наплести можно, что угодно. Муж бросил. Или крыша поехала на фоне всякой энергетики. Жена шить умеет, дочь вяжет, прокормятся на натуральной оплате за рукоделие. Делать умеют все. Главное, на работу не оформляться и на выборные и руководящие должности не лезть. И простенькую легенду иметь на девичью фамилию. А я в это время легализуюсь, то есть обзаведусь паспортом и легендой. В принципе, это не так трудно. Захочешь жить, в говне купаться будешь.

Конечно, можно пойти и сдаться властям, чтобы стать подопытным кроликом. Дать отрезать руку, чтобы передать властям браслетик с часами. Жене с дочерью руки пообрезают, так как по-другому снять с них часы не получится. Наши власти с такими, как я, цацкаться не будут.

«Тут, конечно, дали власти очередь из пулемета, и свалился сразу кто-то, как-то сразу отчего-то».

Старая песня. Где слышал, не помню, кто написал, не знаю. Этот вариант даже и рассматривать нельзя при нашем общем доверии к существующей власти. Орсио, конечно, вмешается, заберет часики, а мы безрукие будем милостыню в переходе просить. Или усыпят, как побочный продукт неудачного эксперимента.

Хватит сидеть. Надо действовать и я через поле пошел к виднеющейся вдали автомобильной трассе, ведущей к областному центру. Шедший по трассе человек, свернул на обочину и направился ко мне. Это был Орсио.

– Александр, закрой глаза и не открывай до тех пор, пока я тебе не скажу.

Меня разбудил негромкий стук по косяку дверной коробки, где должна находиться дверь из крошечной прихожей в маленький коридор, ведущий в прихожую и кухню.

Повернув голову, я увидел мужчину средних лет в бобровой шапке, темно-коричневой турецкой дубленке (качество невысокое, но на этом ширпотребе турки вывели свою экономику из кризиса), коричневых брюках и поношенных зимних полусапожках фирмы «Саламандра». На шее потертый красно-синий мохеровый шарфик. Точная копия моей зимней одежды.

Я выглянул в прихожую. Моя, точно такая же дубленка, висела на вешалке. Полусапожки стояли на месте. Шапка и шарфик лежали на полочке.

Странно было и то, что этот человек как две капли воды был похож на меня: нос с горбинкой, усы с проседью.

– Можно войти, – спросил «я».

Я только кивнул головой, посмотрев на запертую дверь.

Незнакомец привычно снял свою дубленку и повесил ее на крючок на мою. Свои полусапожки поставил рядом с моими.

Привычным для меня жестом пригладил волосы и вошел в комнату. Сел на диван, спросил, кивнув на телевизор:

– Что показывают?

Мне, честно говоря, было не до телевизора. Я просто не знал, что мне делать и что говорить. Мысленно пробежался по событиям сегодняшнего дня и не нашел ничего, что могло бы свести меня с ума или вызвать галлюцинации. Пищевое отравление исключается.

– Не волнуйтесь, мне эта передача тоже не нравится. И не пытайтесь найти какие-то отклонения в своем организме. У вас все в порядке.

Проглотив комок в горле, я только и мог спросить:

– Кто вы такой?

А что бы вы сделали на моем месте, если бы к вам незвано и неизвестно как пожаловали бы собственной персоной вы сами?

Незнакомец ничуть не удивился вопросу. Протянув вперед руку ладонью вниз, он примирительно произнес:

– Прошу вас успокоиться и внимательно выслушать меня. Я не причиню вам никакого зла. Вы только выслушайте меня и потом дадите свой ответ. Если вам не понравится то, что я вам расскажу, я уйду также незаметно, как и пришел и вы можете считать, что я никогда не приходил и никогда не существовал.

Интересно слушать себя со стороны. Не на видеопленке, а вживе. Честно говоря, я выражался бы точно так же, как и он. И тембр и тональность моего голоса мне не нравятся. Я только кивнул и незнакомец продолжил:

– Вы, конечно, мне не поверите, но я житель другой планеты.

– Я тебе верю, Орсио. Давай сразу обсудим твое предложение, потому что мне надо срочно кое с кем связаться и напомнить о своем существовании.

Дервиш
^{Жизнь и удивительные приключения господина Севернина
История неправдоподобная лишь только потому, что все написанное в ней – правда}

(Magna memoria)

Magna memoria – (лат.) большая память

ДЕРВИШИ – (персидский язык, буквально – бедняк, нищий), мусульманские мистики в исламе, члены суфийского ордена или братства. Ордена Д. имеют свои уставы, духовную иерархию, обители (ханака, завия, такийе (текке), культ подвижников. Основу учения Д. составляет идея личного общения человека с богом путём мистического экстаза (от молчаливого созерцания и самоуглубления до общих молений вслух, сопровождаемых пением, музыкой, ритуальными танцами). Некоторые дервиши были странствующими нищими или учителями.

– Ваше Высокопревосходительство, Отдельного корпуса пограничной стражи полковник Севернин представляется по случаю выхода в отставку, – я выпалил это одним махом и одновременно щелкнул каблуками щегольских сапог.

– Здравствуйте, Николай Иванович, прошу Вас садиться к столу. – Командир отдельного корпуса пограничной стражи генерал лейтенант Пыхачев Николай Аполлонович взял посетителя под руку и провел к огромному длинному столу с двумя рядами стульев по сторонам. – Признаться, меня озадачил Ваш рапорт об отставке. Что за возраст 55 лет? Молодой человек еще. – Генерал улыбнулся в роскошные седые усы. – Ваш опыт и знания настолько ценны для нас, что я Ваше прошение не подписал, а порекомендовал Вас на научную работу в качестве историографа корпуса пограничной стражи для обобщения наиболее эффективных методов охраны границ Российской империи. На завтра Вы записаны представляться Его императорскому Величеству. Что Вы скажете о причине выхода в отставку и как вы отнесетесь к возможному предложению пойти на преподавательскую работу в Николаевскую академию?

– Благодарю Вас, Ваше высокопревосходительство, за заботу, – сказал я, – но причиной отставки является и возраст, определенный для службы в офицерских чинах и желание осмыслить прожитую мною жизнь. Мне кажется, что я уже прожил тысячу лет, а оставшееся время будет наполнено такими огромными потрясениями, что мне уже никогда не придется насладиться отдыхом отставной жизни и не увидеть в добром здравии мои добрых и преданных друзей.

– Полноте, Николай Иванович, откуда у Вас такие мрачные мысли, – добродушно сказал генерал. – Посмотрите в окно. На дворе 1913 год, Россия находится на пике экономического и политического могущества. Просвещенный Государь наш ценит своих подданных, он даже пошел на введение парламентаризма, вплотную подойдя к достижениям западных демократий. Россию ждет великолепное будущее, и мы с вами в двадцатом веке будем свидетелями событий мирового значения. Если бы заглянуть вперед лет так на десять, то мы увидели бы убеленного сединами генерала Севернина, члена Государственного Совета, решающего вместе с Государем вопросы насущного развития России.

– Ах, Николай Аполлонович, мы столько лет знакомы и я не перестаю удивляться Вашему энтузиазму и молодой энергии, с которой Вы подходите ко всем делам, – с улыбкой сказал я. – Глядя на Вас, забываешь свой возраст и можешь сразу сесть в седло, выхватить шашку и закричать: «В атаку, вперед!» Большое спасибо за поддержку, Ваше Высокопревосходительство, я приму предложение о переходе на научную работу и прошу рапорту об отставке не давать хода.

– Вот и прекрасно, Николай Иванович, я буду рад служить дальше вместе с Вами. А осмыслить свою жизнь надо и написать о ней. Опыт Вашей работы имеет достаточно большое значение не только для корпуса погранстражи, но и для обеспечения безопасности государства в целом. Помнится, на одном из вечеров в офицерском собрании Вы рассказывали очень интересную притчу о женщине и сундуке. Не напомните мне ее мне? – спросил генерал. – Кажется, что этот тот случай, когда и Вам ее необходимо вспомнить.

– Попробую вспомнить, Ваше Высокопревосходительство.

Один уважаемый человек возвратился домой раньше обычного. К нему подошел его преданный слуга и сказал:

– Ваша жена, моя госпожа, ведет себя подозрительно. Она находится сейчас в своей комнате. Там у нее огромный сундук, который достаточно велик, чтобы вместить человека. Я думаю, сейчас в нем есть что-то еще. Она не позволила мне, вашему старому слуге и советчику, заглянуть в него.

Хозяин вошел в комнату жены и нашел ее чем-то обеспокоенной, сидящей перед массивным деревянным сундуком.

– Не покажешь ли ты мне, что в этом сундуке? – спросил он.

– Это из-за подозрений слуги или потому, что вы мне не верите? – спросила жена. – Не проще ли будет взять да открыть сундук.

Жена показала мужу ключ от сундука и сказала:

– Прогоните слугу и вы получите ключ от сундука.

Хозяин приказал слуге выйти, жена протянула ему ключ, а сама вышла из комнаты.

Долго размышлял муж, сидя перед сундуком. Затем он позвал слуг, они отнесли сундук в отдаленную часть сада и закопали, не открывая.

И с тех пор об этом ни слова.

– Вот-вот именно, уважаемый Николай Иванович. В самую точку. Ваша работа всегда была очень секретной, пусть останется в тайне то, что Вы делали, но как Вы это делали, описать надо, чтобы молодые офицеры учились на Вашем примере. А все-таки, муж был очень умный человек. И лицо сохранил, и честь жены, и примерно наказал и предупредил тех, кто мог запятнать его репутацию. Вот именно!

С этими словами командир Отдельного корпуса пограничной стражи встал, показывая, что аудиенция окончена, тепло попрощался со мной и проводил до дверей кабинета, как очень уважаемого человека, пусть даже в не очень высоких чинах.

Возвращаясь домой, я думал о том, что же я напишу, и поверят ли мне люди? Разве можно поверить человеку, заявляющему, что он живет почти тысячу лет? Ни один здравомыслящий человек в это не поверит. Даже я, скажи мне кто-то подобное, не поверю. Это невозможно даже теоретически. Даже, если исходить из теории, что нормальный срок жизни человека составляет сто пятьдесят лет, то я вроде бы в шесть раз превысил срок, отведенный Богом для жизни человека. Но это так и я попытаюсь вас убедить в этом.

Я всегда был не такой, как все. Мой отец, отставной гвардейский поручик, получил тяжелое ранение во время Крымской кампании и приехал в свое имение в сопровождении пленного французского лейтенанта месье Шарля.

Месье Шарль был недоучившимся студентом Сорбонского университета, репортером провинциальной газеты, начинающим поэтом и прозаиком, не получившим должной известности и поэтому пошедшим служить в экспедиционный корпус, отправляемый в Россию.

На поле брани лейтенант Шарль встретился с поручиком Северниным и в ходе сабельного поединка оба офицера получили довольно значительные ранения. Месье Шарлю пришлось выбирать: либо он тащит раненого поручика в расположение своих войск, становится героем, получает орден Почетного легиона, но раненый поручик умирает. Или он тащит поручика в расположение русских войск, становится пленным, но спасает жизнь поручика. Этим он обрекает себя на изгнание с Родины, которая и раньше не жаловала своего пасынка, лишив во время революции родителей и отдав на воспитание в приют военного типа. Терять месье Шарлю было нечего, и он на себе потащил истекающего кровью поручика Севернина в русский лагерь.

Поручик добился, чтобы койка лейтенанта Шарля стояла рядом с его кроватью в лазарете и чтобы к французскому офицеру относились со всем подобающим уважением к достойному противнику.

Месье Шарль вылечился раньше моего отца и добился разрешения сопровождать его в имение для поправки здоровья. К этому времени два офицера были достаточно дружны, чтобы дружбу их можно было назвать закадычною.

Когда родился я в 1858 году, месье Шарль жил в нашем имении на правах ближайшего родственника. Русским языком он овладел в превосходной степени и совершенно не стремился побывать во Франции, у которой отношения с Россией складывались не вполне дружественно.

Как-то так получилось, что месье Шарль стал моим воспитателем, получая за эту работу очень достаточное вознаграждение, от которого он долго отказывался, но был вынужден уступить настояниям моих родителей.

Мой воспитатель Шарль был настоящим полиглотом. С его помощью я в совершенстве овладел французским и арабским языками, которые выучил играючи. Месье Шарль постоянно высказывал удивление моим способностям, а более обстоятельный разговор по этому поводу у нас состоялся позднее.

– Николя, – говорил он, – ваши способности к иностранным языкам меня удивляют. Мне надо обдумать это.

Я даже не представлял, до чего мог додуматься этот милый человек, дававший мне уроки поэзии и мужества.

Я до сих пор помню строки французского поэта Делиля в подлиннике и в переводе господина Межакова:

 
Jaloux de tout connaitre, un jeune amant des arts,
L'amour de ses parents, l'espoir de la peinture,
Brulait de visiter cette demeure obscure,
De notre antique foi venerable berceau.
Un fil dans une main, et dans autre un flambeau,
Il entre, il se confie a ces voutes nombreuses,
Qui croisent en tous sens leur routes tenebreuses.
Il aime a voir ce lieu, sa triste majeste,
Ce palais de la nuit, cette sombre cite,
Ces temples ou le Christ vit ses premiers fideles,
Et de grands tombeaux les ombres eternelles.
Художеств юный друг, что все познать стремился,
Что всю родителей надежду составлял,
И живопись своим искусством удивлял,
Сгорал желанием зреть мрачные пещеры,
Где колыбель была святыя нашей Веры.
В жилище ужаса дерзает он вступить,
Подходит под сии неисчислимы своды,
Где пресекаются повсюду мрачны ходы,
Взирает с жадностью на страшные места,
Где вечный свой престол воздвигла темнота
На храмы христиан, на древние их гробы.
 

Месье Шарль учил меня фехтованию на рапирах. С отцом мы фехтовали на дворянских шпагах, получая со стороны замечания месье Шарля.

С детства я умел скакать на лошади, преодолевать препятствия, не боясь упасть на землю. Страх был не таким сильным, как ироническая улыбка месье Шарля.

Перед отъездом в кадетский корпус месье Шарль сказал мне:

– Николя, мне кажется, что Вы очень необычный человек. Ваши способности обусловлены памятью предыдущих поколений, как будто Вы уже прожили несколько жизней. Для Вас это пока непонятно, но, когда вам будет казаться, что Вы уже были в каком-то месте или знаете каких-то людей, доверьтесь собственным чувствам и поверьте в то, что Вы уже проживали эту жизнь.

Конечно, я ничего не понял из того, что говорил месье Шарль, но с достоинством кивнул головой в знак согласия с его словами.

В Сибирском кадетском корпусе я закончил формирование себя. Я был в первой десятке учеников и по моему желанию был выпущен подпоручиком в Туркестан, в отдельный корпус пограничной стражи.

Я вел жизнь аскета, являясь примером в службе и поведении, занимаясь изучением фарси и местных обычаев. Чтобы вести такую жизнь, мне приходилось редко появляться в шумных офицерских компаниях и не заводить ни с кем приятельских отношений.

Мне приходилось напускать на себя холодность, чтобы волевым усилием скрыть мою пылкую натуру. Иногда в воле открывалась небольшая щелочка, и тогда моя натура становилась настолько светской, что все уже забывали о том, что еще совсем недавно она говорила, что черное это черное, а не серое, как уверяли все окружающие.

Последняя стычка с афганскими контрабандистами утвердила мой авторитет в офицерском собрании, а орден Святого равноапостольного князя Владимира четвертой степени с мечами и бантом на шаг продвинул меня в офицерской карьере.

Через три года уже поручиком я поступил в Николаевскую военную академию и по ее окончании вновь вернулся в корпус пограничной стражи помощником начальника штаба пограничного полка, расквартированного в губернском городе N.

Штабс-капитан с академическим значком был завидной партией. Полковые и губернские дамы томно вздыхали при встрече, находя меня похожим на Печорина или Чайльд-Гарольда, и искали поблизости Бэлу, которая могла бы меня увлечь.

А на прошлом литературном вечере в дворянском собрании произошел невероятный конфуз.

Свои произведения представили два молодых писателя и известная своим поэтическим даром сестра надворного советника Найденова – Наталья Петровна, считавшаяся первой красавицей в губернии, в чем ежедневно и ежечасно уверяли ее пылкие поклонники.

Стихи были нежные и посвящены сбежавшему любимому коту. Стихи очень простые, запомнить их невозможно, потому что каждый человек говорит почти такие же слова своему любимому котейке:

 
милый мой котик
белый пушистый животик
лапки пушистые мягкие
будишь меня по утрам
ласково жмешься к ногам
я по тебе так скучаю
где ты сейчас, я не знаю
жду тебя денно и нощно
снишься ты мне темной ночью
когти твои золотые
глазки твои голубые
жду тебя милого друга
твоя навсегда подруга
приходи так тебя жду
ночью одна я не сплю
 

Стихотворение читалось речитативом с нежным придыханием и получило бурные аплодисменты собравшихся ценителей искусства.

Дамы бальзаковского возраста утирали слезы крохотными батистовыми платочками, подозревая, что одним котяткой здесь дело не обошлось. Молодые девицы, не стесняясь, плакали крупными слезами. Офицеры гарнизона целовали поэтессе руки, а более ловкие ухитрялись поцеловать и податливые пальчики. Поэтические натуры наперебой говорили, что госпожа надворная советница встала в один ряд с Пушкиным и Байроном, совершив переворот в мировой поэзии.

По неизвестной причине все присутствующие на литературном вечере почти одновременно обратили внимание на то, что я не участвовал во всеобщем ликовании. Я задумчиво сидел на последнем стуле, опершись на эфес шашки руками и положив на них подбородок. Каким-то образом в губернию поступали золотые изделия и английская мануфактура. О золоте особых беспокойств не было. Чем больше золота войдет в государство, тем богатее оно становится, лишь бы это золото не вывозили без разрешения и без уплаты пошлин. Это забота таможни. Но мануфактура подрывала российское производство. И где-то группы контрабандистов проходят, минуя пограничные дозоры. Но где?

Заметив общее внимание к себе, я встал, отвесил общий поклон, негромко звякнув серебряными шпорами, повернулся и пошел к выходу.

– Господин капитан, а вам стихи не понравились, – кокетливо спросила Наталья Петровна.

– Мадам, это не стихи, а причитания по случаю кончины вашего кота, – довольно бестактно ответил я, жестоко ревнуя к окружающим ее молодым людям.

– Мой кот, слава Богу, не умер, он жив, здоров, только где-то гуляет, – парировала поэтесса.

– Что ж, у вас есть возможность выйти на улицу и позвать его, а если он не откликнется, то завести себе нового, – сказал я и вышел.