Текст книги "Первый рейс (СИ)"

Автор книги: Олег Корольков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

  До сих пор Андрей думал, что все разговоры про белых медведей – это байки. Тут он увидел их своими глазами. Они парочкой лежали на льдине, которая несла их туда, куда было известно только им одним. При виде судна они степенно поднялись, как хозяева при виде гостей, нарушивших их покой, и так же степенно нырнули в воду. Это были настоящие медведи! Дикие звери. Насмотревшись вдоволь и озябнув на ветру, Андрей ушел в каюту, где тоже были слышны звуки борьбы судна со льдами. Чувствовалась вибрация корпуса, громыхание льдин . Зимой здесь мог бы пройти не каждый ледокол.

  Когда пришли в Певек, там на рейде стояло несколько судов в ожидании места у причала. Пока стояли на якоре, капитан устроил команде выходной к всеобщей радости. Он приказал спустить на воду мотобот, который загрузили съестными припасами, и свободные от вахт добрались на нем, вместе с капитаном до острова Роутан, что напротив Певека. Это был пустой кусок суши, где они прекрасно отдохнули. Играли в футбол, дурачились, лакомились шашлыками, как одна семья. Там Андрей увидел своими глазами карликовую березу. Она больше походила на ветку ежевики, стелющуюся по земле, а над ней стоял гриб, возвышаясь над окружавшими его березами . Ему явно шло название надберезовик.

  Пока стояли в Певеке, мешало одно – полярный день. Спать было невозможно в светлых сумерках ночного времени суток. Выходили на пирс и играли среди ночи в футбол, за что по утрам приходилось расплачиваться мучительным подъемом на работу и сонным состоянием на весь день. За время стоянки Андрею довелось поучаствовать в чистке генераторов. Он до сих пор помнил сладковатый привкус графитовой пыли контактных щеток. Обмотки генераторов периодически чистят от графитовой пыли тряпками, смоченными в бензине для улучшения их изоляции. Старший электромеханик развлекал их во время работы рассказом о том, как он в молодости работал на атомоходе Ленин и выгребал щеточную пыль из генераторов совком. После такого нынешняя работа казалась им детской игрой, хотя перемазались все, как черти в саже.

  К этой работе даже привлекли еще двух электриков, которые в рейсе вообще не участвовали в работах. Их никто не видел и не слышал, потому что они посменно несли вахту в румпельном отделении, где кроме гребного вала и дейдвудного подшипника ничего не было. Они там часами сидели в пустоте, полумраке и холоде, следя за температурой подшипника. Жуть! Один из них, Рашид, или просто Рашидка. На лице у него в любое время суток была улыбка, словно он с нею родился, да так и забыл о ней. Он был увалень, это дитя Средней Азии. Широкие щеки, округлые плечи, сам весь округлый. Парни между собой беззлобно называли его диссидентом, видимо, за какие-то давние вредительства, после которых его и сослали в румпельное отделение, подальше от всех работ. Андрей точно помнил, что он не видел Шуру Коваленко во время авральных работ на генераторах. Тогда об этом как– то и не вспоминалось, не до того было, но впоследствии факт этот запоздало всплывал в его памяти.

  Так, за делами и впечатлениями, время шло, отчет по практике рос на глазах, подходя к завершению. Однажды вечером в столовой, перед началом фильма, Шура Коваленко неожиданно подсел к нему: Слушай, я с кэпом договорился. Он нам подпишет практику, а дату мы сами поставим, какую надо. Ему без разницы, мы ведь не в штате, бесплатно работаем. Давай спишемся вместе, а то, смотри, можно не только в отпуск, но и на учебу опоздать. Если их отправят дальше Певека в следующий рейс, то они вернутся во Владивосток только в октябре, – назидательно разъяснял Шура. Он уже все разузнал. Андрей знал, что за опоздание с практики на занятия могут отправить в академический отпуск в назидание остальным. Он согласился. Решили по возвращении во Владивосток списаться на берег и уехать в отпуск. Шура не спешил от него пересаживаться на свое место: Слушай, мне за это время надо как-то успеть отчет написать. Ты занеси мне завтра в каюту свои записи. Боюсь, не успею, – озабоченно сокрушался он. Ну ладно, – пообещал Андрей: Я передам парням, они принесут. После этого Андрей не видел ни Шуру, ни свой отчет по практике до того злосчастного дня, вызывавшего настойчивое желание не вспоминать о нем все последующие годы.

  На обратном пути был еще заход в Петропавловск-Камчатский с возвышавшейся над всем городом снежной шапкой Ключевской Сопки. Андрей очень хотел осмотреть город, но это оказалось совсем не просто. Город очень неудобно растянулся вдоль узкой полоски побережья. Кондуктор автобуса, куда сел Андрей, объявляла остановки: Четвертый километр....... Шестой километр....... Восьмой километр. Вместо улиц, по которым хотел погулять Андрей, были скопления домов, которые соединяла между собой дорога, тянувшаяся по побережью. По такому городу гулять было бы весьма утомительно даже молодыми ногами. Лишь в центре, возле порта, скопление домов напоминало город своими улицами и магазинами. Жаль, что не довелось увидеть долину гейзеров, потому что стоянка в порту была меньше суток.

  После захода во Владивосток, пока капитан не сошел на берег, Андрей успел подписать у него документы по практике, поставил судовую печать. Старший электромеханик тоже был настроен дружелюбно, понимая возможные риски, связанные со сроками рейса. Собрать сумку Андрею не составило много хлопот. Судно уже стояло в Бухте Золотой Рог, ожидая портовый буксир для швартовки к причалу, и Андрей пошел в каюту электриков, чтобы забрать свой отчет по практике и попрощаться с парнями, с Шурой. Когда он свернул в коридор с каютой электриков, то увидел, что Санька и Жорка стоят в коридоре, недалеко от раскрытой двери каюты, тихо разговаривая и поглядывая в сторону каюты. Вадима не было. Андрей хотел сначала забрать свою тетрадку и прошел мимо парней, чтобы войти в открытую дверь каюты, но, подойдя к ней, отпрянул назад, как от удара током, импульсивно, непроизвольно, не успев ничего сообразить, а лишь увидев обстановку за дверью. Андрей чувствовал, что его передернуло от увиденного. То ли отвращение, то ли тошнота подкатила к горлу. В каюте стоял отвратительный запах, как будто Андрей перепутал каюту с общественным туалетом. Посреди каюты, боком к дверям, на полусогнутых ногах стоял Шура Коваленко. Его лицо в полумраке каюты было плохо видно. Андрею в глаза бросились трясущиеся губы. Шура что-то негромко, неразборчиво шептал – бормотал. Взгляд его блуждал по сторонам, как будто он не мог вспомнить: где находится и как тут оказался. Он медленно повернул голову в сторону Андрея, увидел его, и губы у него затряслись еще сильней в попытке заговорить: За что?... Кто это? – бормотал он, теребя в руках какую-то тряпку: За что?... Пришел с обеда.... Тут такое.... . В глазах его были не гнев и возмущение, а смятение, растерянность, испуг. Не поворачиваясь, он указал рукой Андрею назад, в сторону нижней кровати у него за спиной, которую он загораживал, стоя посреди каюты. Андрей, не заходя внутрь, через дверь заглянул ему за спину. Одеяло на нижней кровати было откинуто в сторону, и посреди кровати возвышалась внушительных размеров куча. Ее вид и мерзкий запах в каюте говорили о том, что ее автор, или творец, перепутал каюту с гальюном. По состоянию Шуры было ясно, что он был хозяином кровати, но никак не кучи, продолжая бормотать: За что? Андрей снова отпрянул от двери и бросился прочь, мимо Саньки с Жоркой, прочь от этого места, на открытую палубу, на свежий воздух. Видеть это было невозможно.

  Опираясь на планширь, он стоял на палубе, любуясь панорамой города со стороны бухты и приходя в себя. Он забыл о том, зачем приходил к Шуре и не собирался туда возвращаться ни под каким предлогом. Временами его продолжало передергивать от увиденной картины. Что это за проделки такие? Что надо натворить, чтобы человеку устроили такое? В конце концов, набили бы морду человеку, если он так неприятен. Это более по-человечески, чем такая нечеловеческая выходка, – мысли хаотично будоражили его голову, оставаясь без ответа. Ясно было, что никто из соседних кают не пошел бы на такое. Ясно было, что Вадим никак не подходил на автора этой кучи. Другое дело – Санька с его хулиганскими повадками или Жорка с его манерами бывалого. От таких можно ждать все, что угодно – вспомнил он слова капитана. Андрей чувствовал, что не хочет туда возвращаться, не хочет видеть ни Саньку, ни Жорку. У него было одно желание. Андрей забрал свою сумку и пошел к трапу, который уже подали с берега. Славку он тоже не увидел на прощание. Впереди был отпуск.

  История эта имела продолжение с финалом, видимо, закономерным для человека, не умеющего делать выводы из уроков жизни. Когда началась учеба, Андрей даже в мыслях не мог допустить, что когда-нибудь предаст огласке тот случай. В первые же дни учебы Шура Коваленко, как ни в чем не бывало, вернул Андрею отчет по практике. Как и прежде, они не пересекались в повседневной жизни. Учеба шла своим чередом, но произошло событие, взбудоражившее их будни. Случилось это в курсантской столовой. У каждой роты в столовой было определенное место, свои столы. Рядом со столами их роты с осени размещались столы зелененьких первокурсников, которые всегда прибегали с занятий, голодные, раньше степенных третьекурсников. А Шура Коваленко своей степенной походкой всегда приходил позже всех третьекурсников. Придя на обед, он обнаружил, что все за столом уже сидят, а его стула нет. Недолго думая, он подошел к соседнему столику первокурсников и выдернул стул у одного из них со словами: Нечего чужие стулья забирать, салаги! Парнишка ухватился было за стул. Неизвестно сколько мебели в столовой было бы переломано двумя ротами, если бы на этот случай не оказался командир первокурсников, который пришел проверить порядок приема пищи его курсантами. Это был самый лютый офицер училища по фамилии Черепок, известный в курсантской среде как Череп. Когда он заступал на дежурство по училищу, то в каждой роте ждали по вечерам его внезапных проверок с поисками нарушений и обязательными нахлобучками дневальных. Конфликт в столовой Черепок устранил, но сор из нее вынес далеко, с шумом на все училище, воспользовавшись случаем «насолить» командиру третьекурсников, с которым у него была вражда.

  Черепок написал рапорт на имя начальника училища о притеснении его первокурсников. Начальник училища был разгневан и потребовал наказать виновных , вплоть до отчисления, с показательным процессом в виде комсомольского собрания роты, что и было исполнено командиром, получившим взыскание. На собрание пришел замполит училища. В своем вступительном слове он возмущался тем, что такого можно было ожидать от разгильдяев – судоводителей, но никак от электромехаников, от элиты училища. Неудивительно – на электромеханический факультет набирали пятьдесят человек, а штурманов набирали по двести человек, но выпускали из училища по шестьдесят – семьдесят. Во время его речи Шура Коваленко стоял перед собранием со знакомым Андрею растерянным видом, с блуждающим взглядом, с дрожащими губами. Андрею было жалко его. Наверное, потому, что он с Шурой никогда не сталкивался близко в общении и не познал в полной мере специфики этого общения.

  Сначала выступал старшина роты, потом комсорг роты, за ним комсорг группы, старшина группы, дали слово и его соседям по кубрику – обоим Шурикам. Все, как сговорившись, в один голос, не находили никакого изюма в булке, имя которой было Шура Коваленко. Никто не подал голос в его защиту. Каждый припоминал Шуре какой– нибудь неприглядный случай из своей памяти. Андрей видел – к чему шло все дело. Он понимал, что и без его помощи вопрос о судьбе Коваленко решен. Он сидел, и у него не было ни малейшего желания присоединяться к общему хору голосов, чтобы вместе со всеми добивать провинившегося. Было противно, а еще противней было бы рассказать о случае на судне. Андрей молчал, чувствуя, что язык его хранит бомбу для окружающих, завернутую в его молчание. Он никак не стремился на первые роли обличителя.

  Пока он молчал, последним взял слово командир роты и подвел черту под тем, что от него требовали сверху. Комсорг провел голосование. По его результатам Шура Коваленко был отчислен из училища решением комсомольского собрания. И тогда, на собрании, и спустя годы, Андрей считал, что правильно сделал, умолчав обо всем. Он не уверен был в другом – в своей реакции на тот случай, если бы собрание не исключило Коваленко из училища. Он не смог бы тогда умолчать, это было бы укрывательством. Молчание его в том случае давало бы Шуре возможность и дальше верить в непогрешимость своего поведения. Тогда пришлось бы вывалить ту кучу на обозрение всей роты. Хорошо, что этого не потребовалось и получилось так, как получилось. Главное, что ему не пришлось идти против своей воли, не пришлось делать то, чего он не хотел делать.

  А память – она такая штука – из нее невозможно вырвать то, что помнишь, и то, что хочешь забыть.

   11. 18