Текст книги "Страх"
Автор книги: Олег Скляр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)
Предисловие
О той Кавказской войне написано много, но всего о ней написать невозможно. Невозможно раскрыть всей правды той войны, потому что для каждого из ее участников есть своя, особая правда. Каждый из них нашел в той войне свою судьбу, и у каждого она разная.
В этой книге автор представляет три произведения о событиях той войны – повесть «Страх», и два очерка «Качели» и «Шамхан».
Сам автор является непосредственным участником происходивших тогда событий.
Эти произведения не являются ни документальными, не автобиографическими. Они также не являются мемуарами. Это художественные работы. И образы героев, этих произведений, хоть и имеют своих прототипов, но все же, по понятным причинам – собирательны.
То этим же причинам автор не указывает конкретных имен героев, и конкретных мест событий, описанных в произведениях. Даже сами события, отличаются от реально происходивших, неизбежным для художественной литературы, присутствием элементов художественного вымысла. Ведь основная цель представленных в этой книге работ, это не описание каких-либо конкретных фактов, а попытка раскрыть характеры участников той войны, с их мыслями, их чувствами, их переживаниями. Всех участников, и с одной, и с другой стороны противостояния.
Вам читать, вам судить.
…Пусть услышат живые, пусть все поколенья узнают эту взятую с боем нелегкую правду солдат…
Семён Гудзенко
Страх
Сентябрь. Солнце, по-прежнему ласковое, но уже не такое знойное, как в разгар лета, перевалило за зенит и начинало клониться к закату. Не по-осеннему мягким теплом оно все еще согревало склоны остывающих гор, раскинувшихся многочисленными хребтами от Черного моря до Каспия.
В самом сердце этих гор запряталась небольшая долина, тесно зажатая со всех сторон скалистыми отрогами. Узкая полоса ровной, высохшей за лето земли, как будто нечаянно заблудилась в этой дикой каменной глуши.
У подножия сбегавшего в долину горного склона, с краю пожелтевшего поля серым крестом пересекались асфальтная дорога и старая горная тропа.
Дорога вела из районного центра в соседний район. Изогнувшись дугой, она протянулось вдоль неширокого поля, как бы оберегая его от наступающих со всех сторон гор.
Уже немало лет дорога стояла почти без движения. Лишь изредка пропылит по ней видавший виды «жигуленок» или старый, отчаянно скрипящий вконец изношенными рессорами «ЗИЛок», управляемый суровым горцем.
Проложена она была очень давно, еще до Великой Отечественной войны. Дорожное покрытие кое-где понемногу потрескалось, обочины местами щербатились небольшими рытвинами. Её уже давным-давно не ремонтировали, но она как будто и не нуждалась в этом. Несмотря ни на что, она все еще жила, и по-прежнему весело блестела на солнце качественным сталинским асфальтом.
Со стороны голого, покрытого высохшей травой скалистого хребта, неожиданно, как будто из засады, к дороге скатывалась с гор узкая горная тропа. Давно непроезжая и нехоженая, всеми забытая, она была древняя, как быль. Все ее каменистое тело глубоко исполосовано следами от окованных металлом колес тяжелых повозок, проходивших здесь когда-то караванов. Было ей, по всей видимости, лет пятьсот, а может быть, и больше.
Мертвыми неровными кольцами сползала она к серому асфальту, как будто умирающая змея стремилась вцепиться в последнем рывке наполовину выпавшими зубами в живущую еще дорогу и высосать пульсирующую в той жизнь.
Эта старая тропа в беззаботные и пьяные семидесятые годы двадцатого столетия неизвестно зачем местами и понемногу тоже была покрыта асфальтом. Несколько раз по ней даже пытались ездить. Но вскоре, поняв тщетность попыток вернуть ее к жизни, тропу забросили и навсегда забыли о ней.
Прошли годы. Ветры и дожди сделали свое дело, и асфальт с тропы был смыт навсегда. Редкие остатки его неровными рваными клочьями серели на тропе, как куски старой кожи на высохшем теле мертвой гадюки. Талые воды, весело журча, издевались над ее немощью и каждую весну оставляли на ее теле глубокие шрамы длинных промоин, делая ее уже не только непроезжей, но местами даже трудно проходимой.
В километре от перекрестка дорог, в дальнем углу долины, тесно прижимаясь к горам, словно ища у них защиты, по-стариковски дремал небольшой горный поселок. К нему, вдоль дороги, почти от самого перекрестка широкой линией тянулся уже покрывающийся желтой листвой старый, но довольно обширный фруктовый сад, густо поросший высокой травой.
В центре поселка едва-едва возвышался минарет крошечной мечети. Деньги на её строительство собирали всей общиной. Она была единственным новым строением, возведенным в поселке за последние два десятилетия. По этому случаю сюда даже приезжало какое-то начальство из района с работниками местного телевидения. Снимали репортаж о том, как жители на собственные средства отстроили новую мечеть.
На небольшой площади, прямо напротив мечети, стоял единственный в поселке магазин. Даже не магазин – ларёк. В нем можно было купить всякую мелочь. Продукты из города, какие-то предметы домашней утвари и даже кое-что из вещей.
Там же, под сенью старых чинар, прячась от летнего зноя, собирались местные жители, чтобы обсудить новости, решить какие-то вопросы да просто пообщаться.
На окраине поселка доживали свой век брошенные, еще советские, никому уже не нужные помещения бригадной овчарни и гаража.
Когда в стране забурлили перестройка с приватизацией, и страна отчаянно и без оглядки, как будто в пьяном угаре, вдруг бросилась строить капитализм, колхоз благополучно разорился. Бригаду расформировали. Бригадный транспорт, оборудование и техника разошлись по рукам. Колхозный скот кто-то куда-то вывез. Что-то каким-то образом было приватизировано, что-то просто украдено. На том былые надежды на скорое построение коммунизма, всеобщее равенство и братство, как-то совсем незаметно и неожиданно для всех канули в Лету. И в этом маленьком поселке, как и во всей большой стране, началась другая, новая жизнь. Она неожиданно и одним махом сломала всё то, к чему так давно привыкли, всё, что вселяло уверенность и считалось незыблемым. Эта жизнь была не совсем понятна своей новизной и неопределенностью, и потому пугающая.
Перед поселком лежало покрытое сухой желто-серой травой небольшое поле, полого скатывавшееся от склонов гор к горной речке. Оно давно уже не обрабатывалось. Да и собственно говоря, обрабатывать его было некому. Народу в поселке было мало. А молодежи так и вовсе не было.
Многие уже давно уехали в город, а кое-кто и в другие регионы страны, чтобы осесть там и попытаться начать новую для себя жизнь в надежде, что там, когда-нибудь они сумеют найти свое счастье.
Вот и лежало поле, как всеми брошенный и забытый старик, неухоженное и никому ненужное. В нем почувствовали себя законными и единственными хозяевами быстро расплодившиеся дикие кролики. И теперь местные мужчины изредка выходили в поле на них поохотиться.
По дну долины, как бы рассекая ее почти надвое, протекала неширокая горная речка, заключенная в каменистые берега, поросшие зарослями колючей облепихи, неся свои воды куда-то в сторону Каспия. Разливаясь к летним месяцам, она оглушала шумом мощного потока всю долину, но потом понемногу обмелевала и затихала к осени.
Как и положено горным речкам, она ежегодно меняла свое русло. И там, где в прошлом году было по щиколотку воды, в будущем уже могла образоваться глубокая яма. Такие ямы раньше были любимым местом поселковой детворы. Все лето оттуда были слышны всплески от плюхающихся в воду детских тел, нескончаемый галдеж и радостные крики. Но уже давно всего этого не было. Мало кто отправлял на лето своих чад к родителям в этот горный поселок. И над водой стояла тишина, тревожимая лишь редким щебетом пролетающих мимо птиц.
К началу осени речка почти высохла и превратилась в несколько отдельных ручейков, то сходящихся вместе в один неширокий поток, то опять разбегающихся по всему руслу несколькими тонкими, едва журчащими лентами. Иногда, после редких летних дождей, она, немного наполнившись и как будто набравшись сил, вдруг звонко и радостно неслась вниз по камням, веселя своим внезапным шумом тихую долину. Но дождь заканчивался, поток ослабевал, и долина вновь наполнялась дремотной тишиной.
На склонах, подступающих к долине гор, паслось несколько небольших отар овец. Тихо. Безлюдно. Даже пастуха не видно. Казалось, что овцы сами пришли туда, сами пасутся и так же самостоятельно вернутся в свои овчарни на ночь. А утром снова сами уйдут пастись в горы.
И так изо дня в день. Глушь. Тихая, дикая, никем не тревожимая глушь, пропахшая пряным запахом засыхающих осенних трав.
Выгоревшие за лет безлюдные горы высятся желтыми горбами над полем, над поселком, над рощей, над отарами.
Молча и сурово смотрят они на позиции опорного пункта одинокого мотострелкового взвода, как будто случайно сюда забредшего.
Командиром этого взвода был молодой, недавно выпустившийся из военного училища лейтенант. Взвод прибыл сюда несколько месяцев назад и двумя десятками ошалелых от неизвестности и новизны глаз поначалу внимательно и тревожно осматривал эту тихую долину, этот поселок, эти горы, спускающиеся к нему со всех сторон, как будто ожидал чего-то.
Чего?
Тогда на это никто не мог дать точный ответ. Через некоторое время вязкая, ничем не нарушаемая тишина и спокойствие этой долины успокоили и расслабили взвод. И он тоже, как бы подремывая на ходу, нес свою службу никем и ничем не тревожимый.
Рядом с опорным пунктом взвода, недалеко от въезда в поселок, у перекрестка дорог стояла видавшая виды автобусная остановка. Ею тоже давно не пользовались. Рейсовые автобусы, по всей видимости, забыли сюда дорогу еще с перестроечных времен.
Вокруг облезлых стен этой остановки ветер намел небольшие кучи какого-то мусора, в котором иногда с интересом рылись вечно голодные поселковые собаки. Эти собаки жили какой-то своей отдельной жизнью. Хозяев у них толком-то и не было. Бегали они, где хотели, охотились на мелких грызунов. Ели все то, что удавалось поймать, найти или стащить.
Поначалу они лишь изредка украдкой забредали на ОП (опорный пункт). Бойцы их жалели, подкармливали, и со временем вся свора перебралась поближе к опорному пункту и крутилась вокруг него в вечном ожидании подачки.
Впереди опорного пункта лежало поле, справа высились горы, а позади него раскинулся сад, упиравшийся в поселок.
Все, без исключения, местные называли опорный пункт блок-постом. Это слово в последние несколько лет прочно засело в лексическом запасе местных жителей.
Проезжая мимо, по делам в город, они иногда останавливались на ОП. Выйдут из машины, чинно поздороваются, спокойно поговорят с бойцами. Иногда даже угостят чем-нибудь. А то и произведут какой-нибудь мелкий обмен – без этого на Кавказе не бывает. Заместитель командира взвода даже слышал, как они несколько раз спиртное предлагали. Но спиртное было строго-настрого запрещено лейтенантом.
Меняли бойцы в основном консервы на свежие продукты. А вот контрактники из предыдущей смены меняли патроны на спиртное. За это все подразделение во главе с командиром взвода сняли с ОП и отправили в расположение части, к месту постоянной дислокации. Там особый отдел провел с ними весьма содержательные беседы, закончившиеся для всех по-разному.
Взвод нес службу в нескольких километрах, в отрыве от расположения основных сил батальона, обороняя опорный пункт и ведя наблюдение за прилегающими горами. Своего рода – передовое охранение. Наблюдение вели с постов, оборудованных и замаскированных прямо тут же, на позициях взвода.
Иногда на ОП приезжали разведчики, направленные по распоряжению комбата для проведения разведки чуть выше в горах, за ближайшим хребтом, в соседнем ущелье.
Обо всех изменениях в обстановке следовало докладывать командиру роты. Да только никаких изменений не было. Все шло спокойно, без лишней суеты, как-то тихо и вязко. И оттого казалось, что беспокоиться особо было не о чем.
На посты заступали посменно, согласно графику, установленному командиром взвода. Все, как в карауле. Принял пост – несешь службу. Сменился – отдыхаешь. Если, конечно, лейтенант не придумает от безделья какие-нибудь занятия. А на постах опять же, когда заняться нечем, можно поболтать с соседним постом, плеер втихаря послушать, даже покурить, если лейтенант не заметит. Но он из блиндажа выходил редко, и поэтому курили на постах, почти не прячась.
После смены со службы, так вообще – «лафа». Лейтенант особо не выпендривался, и поэтому свободного времени было валом. Хочешь, спи, песни пой, да хоть «на голове стой». Мало ли на что свободное время потратить можно? Вот только расположение взвода покидать было запрещено. Это – закон. Поэтому искупаться в речке или поваляться в тени ореховой рощи бойцам оставалось только мечтать.
Зато с питанием – никаких проблем. Продуктов во взводе завались. Как-то раз бойцы, приехав на БТРе с лейтенантом по каким-то делам в штаб полка, видели, как комбат орал на начпрода (начальника продовольственной службы), угрожая ему массой проблем, вплоть до физической расправы за то, что тот попытался выдать в роты паек ниже положенных норм.
Так что теперь на столе бойцов была даже сгущенка, предусмотренная этими нормами, но, как правило, по тем или иным причинам отсутствовавшая в рационе в большинстве подразделений. Не служба – мед.
Погода стояла еще теплая, правда, по ночам уже становилось довольно прохладно. Приходилось даже надевать бушлаты и прятать головы в ушанках. Зато ближе к обеду можно с наслаждением подремать на разогретой солнцем броне БТРа или еще где, грезя о приближающейся «гражданке».
«Гражданка …, – заместитель командира взвода сладко потянулся, лежа на нарах в прохладном блиндаже. Чем он будет заниматься на «гражданке», он еще не решил, но в мечтах он уже видел себя успешным и счастливым. Он верил, что все это будет.
А как иначе? Родине долг отдал, теперь все пути открыты. Главное, вовремя сориентироваться и ухватиться за удачу (а она обязательно улыбнется), ухватиться и уже больше никогда ее не отпускать.
Он был уверен в себе, он верил, что сможет добиться всего, чего пожелает. Мысленно он уже давно подготовил себя к этому, и теперь, стиснув от нетерпения зубы, ждал скорого окончания службы.
А оно было уже так близко. Но пока он здесь, он обороняет этот, на первый взгляд, никому не нужный, заброшенный в безлюдные горы, забытый Богом и командованием опорный пункт. Но это пока…
Оборону держали, как казалось большинству солдат, да и самому командиру взвода, чисто формально.
«Да и от кого тут обороняться? – с усмешкой думал замкомвзвода, – Незаконные вооруженные формирования черт знает где. И вроде как это «черт знает где» где-то в доброй сотне километров от этого унылого места. И вокруг этого «черт знает где» работают наши разведчики, которые первыми вступят в бой, предупредят основные силы, а те, в свою очередь, пришлют подкрепление. Потом – ещё артиллерию, подключат авиацию. В общем, враг будет разбит.
По крайней мере, так им сказал лейтенант. А он точно знает. Ведь не зря же он каждый день на БТРе к ротному ездит».
Вернее ездил.
У БТРа «стуканул» движок, и он теперь стоял неподвижно на ОП взвода. БТР загнали в выкопанный специально под него окоп, обвесили ящиками с песком. Бруствер окопа обложили дополнительно спереди и с боков мешками, в которые также засыпали песок, а сверху для верности утрамбовали местной глинистой землей.
– Нормально. До замены простоит. Всего-то несколько недель осталось. А там – на буксир и в пункт постоянной дислокации, – удовлетворенно подытожил лейтенант.
Он надеялся на то, что во время смены подразделений из-за недвижимого БТР никто из командования особых разбирательств устраивать не будет. Времени для этого не найдется. Все будут торопиться сдать все сменщикам и рвануть домой. Тут не до БТРа будет.
«А БТР – что? Отбуксируют в часть, поставят на ремонт, а там, как Бог даст. Авось и пронесет», – лейтенант деловито осмотрел окоп и стоящий в нем БТР. Он явно остался доволен первой в своей жизни, оборудованной под его собственным руководством настоящей огневой точкой.
– И не дай Бог, кто-нибудь до замены комбату про движок настучит – жопу порву! – добавил лейтенант и, окинув всех суровым взглядом, ушел в блиндаж.
БТР со сломанным двигателем, в ожидании замены неподвижно уставил в направлении гор стволы своих пулеметов. Водитель был отправлен, от греха, в санчасть. К счастью для взводного, у него внезапно случилось острое пищевое отравление, а попросту – понос.
Почему к счастью? Да ведь если вдруг дадут команду куда-нибудь выехать, тогда как быть? А так, – нет закрепленного за БТРом водителя – ни– кто за руль не сядет.
БТРом теперь занимался один лишь наводчик пулеметов. Точнее, не всем БТРом, а только его вооружением.
Он без конца возился с пулеметами, прицелом и механизмами наведения. Убирал старую смазку с пулеметных лент. Очищал бруствер окопа от растущей на нем травы, чтобы не мешала прицеливанию и наведению пулеметов. Подолгу всматривался через прицел на высящиеся вокруг опорного пункта горы.
«Что он там хотел увидеть? – заместитель командира взвода, или, как его называли бойцы, «Замок», не понимал этих, казалось бы, чрезмерных стараний наводчика. – В принципе, он вроде все правильно делал. Но зачем? Ничего же не происходит и уже вряд ли что-нибудь успеет произойти до их замены».
Так думал замкомвзвода. Так думали, наверное, все на опорном пункте. В это верил даже лейтенант. А наводчик, как казалось замкомвзводу, все гнал и гнал волну, изображая бурную деятельность.
«Выслужиться, что ли хотел»?
Иногда он даже с разрешения лейтенанта ночевал внутри БТРа.
«Странный какой-то тип, этот наводчик», – удивлялся «замок».
После поломки БТРа командир роты стал часто приезжать на ОП.
Лейтенант садился к нему на броню, и они куда-то уезжали. К вечеру лейтенант возвращался и, ни с кем не общаясь, сразу уходил к себе, в отгороженную фанерой каморку в дальнем углу блиндажа.
«Наверное, выпивал с ротным, – подозревали бойцы – не хочет, чтобы мы запах спиртного учуяли. Боится, что кто-нибудь комбату об этом «настучит».
Но на командира взвода, конечно же, никто не стучал. Что им до этого. Лейтенант – мужик, незлой, покладистый, зря бойцов не гоняет. А за его выпивки пусть ротный отвечает.
«Ротный тоже нормальный, – подумал про командира роты «замок», – Легко с ним. Спокойный, уверенный. К бойцам не лезет, кажется, вовсе не замечает их. Больше с командирами взводов общается. Да что там, даже в расположении полка, в казарме, его не часто видели. Там взводные и старшина с ними. А ротный все больше в штабе полка околачивался. Он и сам был больше похож на штабного, чем на боевого офицера. Интеллигентный такой, холеный. Разговаривает культурно, вежливо, без мата. Почти все женщины из служб полка и с узла связи искоса с интересом посматривали не него, а порой даже пытались «строить ему глазки». Наверное, нравятся им такие сладкие».
Замкомвзвода сладко зевнул размышляя: «Нет, точно, ротный больше на штабного похож. Да и отец его где-то не то в штабе Округа, не то даже в Генеральном Штабе служит. Влиятельный дядька. Видимо, с большими связями, раз до таких чинов дослужился. Да и сынка своего вперед двигать будет. Это уж точно. Везет ему, всем бы так».
Дремотная нега мягко расслабляла тело, сладко опутывала мозг «замка».
«А вот командиры 5-й и 6-й рот, так те прямо демоны какие-то. Личный состав гоняют, бесконечные занятия проводят, тренировки. Каждый день! А кому они, эти занятия тут нужны? Итоговую проверку, что ли сдавать собрались? А какая тут проверка? До проверки еще – ого-го, а в ротах здесь, в основном старослужащие. Заменятся и тут же на «дембель». На проверку уже и не попадут. Так что стой спокойно на постах до замены, пока есть возможность. Ни «уставщины» тебе, ни строевой, ни учений, ни физподготовки, ни марш-бросков. Так нет же, эти двое великих воинов из себя корчат, – удивлялся «замок», – А зачем?»
Лейтенант дружил с ротным, и этот факт давал ему возможность особо не напрягаться, потому как проверки несения службы сам же командир роты и проводил. И даже бойцы прекрасно видели, что проводились они чисто «для галочки»: ротный с командиром взвода – друзья.
Приедет командир роты, походит по ОП со скучающим видом, чего-то там посмотрит, у кого-то что-то спросит, по тревоге разок поднимет, проверит боевой расчет и всего-то. После этого он по радиостанции докладывал комбату о проведенной проверке и уезжал восвояси, захватив с собой ненадолго командира взвода. – Замкомвзвода снова сладко зевнул, – а другие проверяющие почти не приезжали. Да и кому надо ехать черт знает куда, чтобы проверить всего-то один взвод? А если какая неожиданная проверка и приезжала в полк, то ротный сразу ставил в известность лейтенанта, так что у взвода было время навести, так сказать, «марафет» и подготовиться к встрече проверяющих с бравым видом и молодцеватой выправкой. Но вот комбат, так только раз в неделю сам заезжал.
Замкомвзвода, вспомнив командира батальона, слегка поежился:
«Крутого нрава мужик. Бойцы его боялись уже только за один внешний вид. Силён как бык. Двухпудовые гири на вытянутых руках держит, из пулемета с одной руки стреляет. Видели даже один раз, как он на спор зимой вручную «Урал» «кривым стартером» заводил. А служака еще тот. Дотошный. Ни офицеров, ни солдат не жалел. Никому спуску не давал. Везде залезет, все осмотрит. Пока на ОП сидит, пройдется по нему не спеша, все проверит, везде залезет. А потом раз по десять взвод по тревоге поднимет. По вводным действовать заставит. До пота, до потери сил. Наорет на всех, в выражениях не стесняясь. Задач наставит, чтобы служба медом не казалась, а потом уедет. И снова тишина…»
Сверху, с опорного пункта, в блиндаж доносились громкие голоса бойцов.
– Братишка, сфотографируй меня на БТРе, как будто я прямо с брони «духов» из пулемета мочу, – крикнул сержант наводчику пулеметов БТР. Он взял в руки ПК (пулемет Калашникова) и стал позировать, изображая из себя стреляющего, придав при этом своему лицу какое-то карикатурно-зверское, но, как ему самому казалось, суровое и решительное выражение.
Наводчик внешне сдержанно, но все же с легкой ироничной ухмылкой стал его фотографировать.
Молчаливый, рассудительный и спокойный, слегка угрюмый парень, с крепкой шеей и сильными руками. У него не было друзей во взводе и жил он как-то особняком. Но при этом никто не осмеливался не оскорбить его и даже просто колко пошутить над ним, как обычно это бывает с замкнутыми и тихими бойцами.
В его замкнутости была какая-то возвышенная отстраненность от тех мелких и непонятных для него проблем, желаний и интересов, царивших среди этих, как казалось ему, совсем еще уж по-детски выглядевших солдат. Они ассоциировались у него с кем-то вроде молодых козлят, с детским задором скачущих друг перед другом, брыкающихся и бодающих друг друга, находясь в восторге от своей забавной игры. Такой забавной игрой казались им и служба, и эта командировка на Кавказ, и все, что вокруг них происходило. Как в школе на ОБЖ только с настоящими автоматами. Круто!
Но Наводчик не ставил себя выше других, он просто смотрел на них равнодушно и даже отвлеченно, стараясь ребят не замечать.
Лейтенант относился к Наводчику одновременно с уважением и осторожностью. Порой, отдавая тому указания, он уводил взгляд куда-то в сторону, как будто испытывал неловкость за свою, еще такую мальчишескую неопытность перед этим, не по годам взрослым солдатом.
«Замок» тоже втайне завидовал сдержанности и силе Наводчика. Силе не столько физической, сколько какой-то внутренней, непостижимой для «Замка» силе, которой веяло от Наводчика. В глубине души «Замок» даже побаивался его. Но, стараясь успокоить своё страдающее самолюбие, упорно скрывал это от посторонних глаз, а прежде всего от самого себя. Он украдкой пытался найти в Наводчике хоть какой-нибудь изъян, который докажет «Замку» собственное превосходство над ним.
«Кем он был, этот деревенский парень то ли из Воронежской, то ли из Саратовской области, – да какая, к черту, разница, откуда он? – размышлял замкомвзвода. – Ведь он, Наводчик, не получил даже полного среднего образования. Закончил девять классов деревенской школы и дальше учиться не стал – пошел работать. Всё!»
И это была правда – на этом детство для Наводчика закончилось, а юность так и не успела начаться. Вместо неё у него сразу началась взрослая жизнь. Без техникумов-институтов, студенческих вечеринок и дискотек. Без маминых слез и упреков, папиных нравоучений и угроз отправить служить в Армию. Без всего этого.
Отца у Наводчика не было. Его не стало, когда они с сестрой были еще совсем маленькие. Мать растила его и младшую сестренку одна. Жил он до Армии в глухой, Богом забытой деревне – бывшем колхозе. Ни о каком интернете, ни о спутниковом телевидении, к которым так привык в свое время замкомвзвода, считая их неотъемлемой частью нормальной жизни, в его деревне даже речи не могло быть. Телефоны были только в аптеке, магазине и в кабинете участкового. Да особо они там не и нужны были, эти «интернеты» с телефонами. Не город, не до роскоши. Тут работать надо и в основном руками. С утра допоздна, изо дня в день, и круглый год. На всякие глупости времени не остается.
А город… Да он и не манил Наводчика, город был для него непонятен, далек и чужд. Он сторонился этой бесконечной суеты в серости городских улиц, в вечной погоне за ценностями, непонятными и от этого абсолютно не нужными ему. Его давили эти огромные бетонные монстры, называемые домами.
«Разве это дома? По несколько сотен семей в одном доме. Целая деревня на крохотном кусочке земли. Сверху и снизу, справа и слева, со всех сторон кто-то готовит пищу, разговаривает, ругается, празднует, плачет или смеется, смотрит телевизор, слушает музыку, бренчит на гитаре. И все это делают одновременно! Это же, реально, свихнуться можно. Как там вообще можно жить? Огромное, но в то же время замкнутое пространство. Нет простора, нет воздуха, свободы нет. Душе развернуться негде. Тысячи спешащих куда-то людей, суетящихся, чем-то озабоченных, беспрестанно галдящих по телефонам, и в то же время ничем толком не занимающихся. Когда они работают и чем живут? Непонятно», – так думал о городе Наводчик.
Как-то раз вечером в блиндаже бойцы попросили его рассказать о себе, о том, чем он занимался до Армии. И он с едва сдерживаемым восторгом стал рассказывать о своей жизни в деревне. О работе, о хозяйских делах. Обо всем. Он любил свою деревню, лес, реку.
Он рассказывал о каких-то непонятных и от того неинтересных для замкомвзвода деревенских проблемах и радостях.
Лицо Наводчика было едва различимо в тусклом свете керосиновой лампы. Голос звучал глухо и в то же время как-то успокаивающе мягко.
Замкомвзводу это показалось странным, но он заметил, что все почему-то внимательно слушали Наводчика. Слушали так, как слушают рассказы взрослого дядьки после вечерней рыбалки.
Наводчик был не таким, как все. Он жил как-то отдельно от всех, своей, только ему понятной жизнью, одному лишь ему понятными интересами, не позволяя никому влезать к себе в душу. Он одним взглядом мог дать понять другим, что цеплять его не стоит. Он был сильным, но не агрессивным, был рассудительным и никогда не спорил. Из-за его манеры держаться с окружающими, из-за его стремлений, жизненных ценностей и образа жизни он казался каким-то слишком взрослым, иногда даже старомодным, ну прямо мужиком, крестьянином и от того чужим для замкомвзвода.
Наводчик представлялся ему в грязной рабочей робе, резиновых сапогах, где-то в глухом поле возле трактора. Он представлял, как тот вечером после работы кормит кур, бегающих прямо во дворе, загаженном куриным пометом, а потом ужинает в пропахшей жареным луком деревенской кухне, не снимая сапог. «Замок» даже явственно представил этот запах.
«Ох, и глухомань. Колхоз. Деревня неасфальтированная», – презрительно думал замкомвзвода. И ему казалось, что это хоть как-то возвышало его над Наводчиком.
«Замок» тоже был силен физически, занимался спортом. Но в отличие от Наводчика, до армии он жил в другом мире. В областном центре, а не в какой-нибудь замшелой деревеньке. Он вырос в довольно обеспеченной семье. Будучи единственным ребенком, был заласканным и избалованным. Все внимание его родителей было посвящено исключительно ему. Он посещал всевозможные секции, дополнительно занимался с репетиторами. К окончанию школы был отличником, спортсменом-разрядником, гордостью классной руководительницы, да и всей школы.
Им гордились родители, и они, естественно, отдали его учиться в престижный ВУЗ города. Сколько денег они отдали за его поступление туда? Да, ладно. Это уже не важно. Он даже отучился один курс в институте, правда, за неуспеваемость его оттуда чуть не выгнали.
Отец из-за этого сильно на него разозлился. Но всё же – это единственный сын. Поэтому отец встретился, с кем следует, и с некоторыми для себя финансовыми затруднениями решил вопрос, чтобы «Замка» не отчислили, а предоставили ему академический отпуск. Однако от службы в Армии он «отмазывать» его не стал. Уж больно зол был на него.
И вот теперь «Замок» здесь.
Но ничего, после «дембеля» вполне возможно, что все в его жизни кардинально изменится. Он верил в это, ведь там, на «гражданке», он считался модным и продвинутым. Был авторитетом в своем кругу. Ему казалось, что все вращается вокруг него, что он – в центре всего. Но, черт возьми, в нем не было того крепкого мужского стержня, который был в этом проклятом наводчике, и это жестоко мучило его…
…Фотографировались здесь много и часто. Нравилось это солдатам. Вот и «щелкались» без конца.
«А почему – нет? – сержант оценивающе осматривал альбом, – Надо же запечатлеть на долгую память, как мужественно преодолевались тяготы и лишения воинской службы. Служили-то не где-нибудь, а в зоне контртеррористической операции».
Где-то там, сравнительно не так далеко от того места, где они сейчас стояли, такие же точно подразделения вели бои с бандформированиями, несли потери, кого-то отправляли домой «грузом-200», кого-то представляли к наградам.
Они слышали об этом от своих офицеров, от разведчиков, изредка навещавших их, от своих однополчан из других подразделений. Но никто из них в боевых действиях участия не принимал.
«Ну и что с того? Ведь были же рядом. А значит тоже участники, – размышлял сержант, командир отделения, – Может быть, перед демобилизацией даже нагрудные знаки дадут какие-нибудь. Хотелось бы, чтобы «За Верность Долгу». Красивый такой крест, эмалевый с мечами. Конечно, лучше бы – медаль, но медаль – не за что. В боях-то не участвовали, геройства никакого не проявили. Ну не сложилось, не посчастливилось проявить его. Да и ладно. Зато спокойно свой срок дослужили. Ну, почти дослужили. Осталось совсем немного».
