Текст книги "Книга Арджуны"

Автор книги: Олег Серегин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 9 страниц)

– Ну кто еще так стреляет! – с глубоким уважением скажет сотский наутро, разглядывая сложенные рядком трупы. – Воистину, Шакра Стогневный ему батей приходится, Серебряному нашему. Гордитесь, бхутовы дети, какому тигру дала приют Упаплавья!

Всем мертвецам стрела придется точно в левый глаз.

Когда колесница Сурьи окрасилась алым, стремясь к западному окоему, утихли здравицы и гости, совершив вечернее омовение, расходились по отведенным покоям, Арджуну у самых дверей настигли с вестью – Черный Баламут, владыка ядавов, просит благородного родича почтить его дружеской беседой.

Серебряный кивнул.

Как ни странно, его не ждали. Или ждали, но особенным образом.

Из-за ковровых занавесей, загораживавших вход в купальню, доносились плеск воды и хрустальный женский смех.

Гость терпеливо дождался изгнания десятка очарованных девиц, в обществе которых флейтист совершал омовение, после чего Кришна вышел к нему навстречу совершенно обнаженный, по пути небрежно оборачивая бедра золотым шелком, и ласково, всепонимающе улыбнулся.

Слуга-евнух согнулся едва не вдвое, бочком выбрался из комнаты и затворил двери.

Наконец они остались наедине.

Полубог почти не изменился – такие, как он, начинали стареть, лишь разменяв столетие. Разве что морщинки у глаз лучника стали глубже, да юношеская гибкость отступила перед полуденной мощью.

Аватар не изменился ни в единой черте.

– Итак, – сказал Баламут, развалившись в кресле и заложив ногу на ногу, – что думает делать твой брат?

Он, прихватив с собой Раму-Здоровяка, ставшего за минувшие лета еще здоровее и добродушнее, явился на торжественный праздник, устроенный Виратой в честь неожиданного обретения столь знатных гостей – и родичей: царь матсьев отдавал свою дочь за сына Серебряного, Храбреца-Абхиманью.

Вирата чуть не рехнулся со страху, когда до него дошло, кого он привечал в своем доме. Незамысловатый как лом владыка в минуты раздражения, бывало, не считаясь с велениями Дхармы, и поколачивал смиренного брахмана Канку, который вдруг обернулся без пяти мухурт Махараджей. Хотя наибольший страх царю внушал, конечно, не Юдхиштхира. Волчебрюх таки не удержался и зашиб пару царедворцев, покусившихся на Черную Статуэтку, а с Серебряным вельможи матсьев вообще избегали встречаться глазами.

Близнецы этим очень потешались.

Дочь Вираты, тихая девушка, третий день рыдала в антахпуре – Храбрец, нескладный парень со злыми глазами, ничем не походил на прославленного отца. Вирата куда охотней выдал бы бедняжку за самого Арджуну, оно бы вышло надежней, но тот в ответ на это вполне разумное предложение процедил что-то из шастр и так сверкнул глазами, что царь мгновенно отступился.

– Он ничего не думает, – пренебрежительно сказал Серебряный, разглядывая инкрустацию на чаше, – он впал в тоску. Но я уже отправил послов от его имени.

Баламут, томно потянувшись, одарил его самой сладкой из своих улыбок.

– И почему ты не родился первым?

– Чтобы родиться в один год с тобой, Джанардана, – отшутился лучник, устроив допитую чашу на низком столике. – Иначе тебе пришлось бы почитать меня как старшего... разве хорошо?

Серебряный расположился на полу у ног аватара; его пальцы уже поймали лотосную стопу, отягощенную браслетом, и бережно разминали ее, приглашая возлюбленного довериться ласкам.

Кришна соскользнул с кресла и уселся к нему на колени – верхом, своеобразно решая вопрос о том, какое бедро мужчины Дхарма предназначает для братьев жены.

– Твой лук изрядно натянут, мой дорогой, – игриво прошелестел он, касаясь губами уха, – пусть стрела поразит цель...

...смуглое, лучезарно прекрасное тело на шелках белоснежных, как снега Гималаев...

...вот – уста его приоткрыты, темный румянец окрасил щеки, глаза мутны и безмысленны... Кожа Баламута обжигает губы: Арджуна целует пальцы его ног, похитившие совершенство лепестков лотоса, что за ухом у бога любви. Как холоден браслет на щиколотке, как трепетна плоть, созданная из чистой амриты... как упоительна его покорность... семя его – мед; и – “ты воистину Мадхава”, – выдыхает Серебряный, облизываясь...

Алый манящий рот улыбается – флейтист смотрит в лицо лучнику – кажется, любуясь тем, как замечательно смотрятся его ноги на серебряных плечах... кудри его, разметавшиеся по шелкам, – как синяя ночь, соски подобны драгоценным камням, лингам неописуемо великолепен...

Железные ладони ложатся ему на бедра, и Кришна закрывает глаза.

Боги с потолочных росписей смотрят на богов, мечущихся на ложе.

Здесь, в землях матсьев, жили еще песни древнее арийских столиц.

“Утренний гость несет сокровище. Я ловлю его, как птицу в силки, – его, приходящего с добром, благочестивого, дарящего, щедрого. У него прекрасные коровы, прекрасное золото, прекрасные кони. Для него чистые зори вдалеке ткут одежды из чудесных лучей. Любящий украшения, веселый, лучший из многих, – он сверкает как небо, улыбающееся сквозь тучи.

На меня нашло желание быка вздымающегося, сокрушило меня, как слон сокрушает лесные деревья. Призываю тебя, возница, на заре запрягающий песни, призываю для наслаждения. Не лиши меня видения солнца!”

Арджуна неспешно шел по террасе, полной лунного света. Умиротворенная Ратри перебирала колокольцы ночных птиц и струны шорохов; стлались под ноги увядшие букеты – серьги и ожерелья из цветов, живущие один вечер. Словно бы давным-давно выпавшие и высохшие капли вернулись в кувшин Калы-Времени: аромат волос и сонное дыхание у плеча...

– О ты, цветом подобный лепесткам кунда, молоку, серебру, луне и корням лотоса, – воркующе уронил Баламут, – мне нравится, когда ты носишь меня на руках.

– Согласно сутрам, – задумчиво сказал Серебряный, глядя вдаль, – еще я должен усадить тебя на колени и показать созвездие Семерых Риши.

– Я тебе покажу созвездие Семерых Риши! – засмеявшись, пригрозил аватар, – ты у меня пощады запросишь.

– Не сомневаюсь, о победитель врагов...

– Посмотри на меня, – велел Кришна.

На лице цвета лиловой ночи блеснули лунами по-детски чистые белки глаз.

– Я люблю тебя, – сказал Арджуна.

Баламут заглянул в глаза Серебряного, горящие чистотой расплавленного металла, и медленно взял его рот своим.

“Сила твоя лежит в очаровании, приемы твои отличаются мягкостью. Люди проницательные избирают такой способ действий”.

Так сказал Царь Справедливости, напутствуя посла. Послом к Кауравам вызвался ехать не кто иной, как легендарный, прославленный людьми и небожителями, обладающий многочисленными стадами и множеством последователей (что, собственно, то же самое), безупречный и непрестанно благословляемый Черный Баламут.

– Я желаю избежать столкновения, буде на то найдется хотя бы наималейшая возможность, – сказал Юдхиштхира.

Кришна улыбнулся, разглядывая свою флейту.

– Разумеется, мой многодостойный родич. Я приложу к тому все усилия и буду красноречив, как никогда. Ом мани...

Начальником охраны с ним отправился Критаварман, царь андхраков и бходжей, во всеуслышание объявив пред тем, как лестно для него послужить живому воплощению бога. Этот полный, безобидный с виду человек вызывал у Стойкого-в-Битве необъяснимую симпатию, что было весьма странно, ибо сам Чудо-Латник особой приязни к детям Панду не испытывал. Но в нем чувствовалась некая твердость, иная, чем твердость братьев Царя Справедливости, – пожалуй, прочность скорее... Именно ею безнадежно желал обладать Юдхиштхира; и особенно остро желал, когда сидел на троне – не царского удумбара, но тоже черного дерева, – перед почтительно стоящим Джанарданой.

“Я прошу не о многом, – Стойкий-в-Битве полагал, что говорит властно; в действительности голос его звучал лишь еще тише, чем обычно. – Только вернуть нам прежний дарованный удел. Если досточтимый Дед Кауравов сочтет это требование чрезмерным – проси от моего имени пять малых городов... пять деревень”.

Баламут кивал, но в его благостной улыбочке чудилась брезгливость – та, которая явственно отражалась на лице Серебряного. В конце концов, устав от молчаливой беседы великой четы прямо у него под носом, Юдхиштхира скомкал положенное обычаем благословение посла, почти непристойно поторопил с отъездом и перевел дух, только когда осела пыль, поднятая колесницей аватара.

Все время ожидания Стойкого-в-Битве мучили дурные предчувствия. Во сне теперь он видел себя самого – он взбирался на груду изрубленных до неузнаваемости трупов и жадно рвал их зубами, а лотосоокий бог смотрел на это и смеялся заливистым детским смехом.

Ответ, который привез аватар, оказался куда более жестоким, чем все, на что рассчитывал Юдхиштхира. Как будто старики-родичи в Хастинапуре обезумели, возжаждав крови и воя.

...трубят боевые слоны...

– А какой еще мог быть ответ, – удивился Дхриштадьюмна, – если не сегодня-завтра подойдут войска?

Они шли по недавно натоптанной тропе меж двумя рядами шатров: Панчалиец привез с собой несколько больше воинов, чем полагалось для сопровождения.

– Какие войска? – Юдхиштхира дико посмотрел на него. Потом вздрогнул, отвел взгляд и прошептал: – Арджуна...

– Войска союзных раджей, – терпеливо объяснил Сполох; к некоторым особенностям в поведении шурина он привык. – Семь акшаухини. С ядавами – восемь.

– У Деда – десять, – непонятно зачем сказал Стойкий-в-Битве.

Сполох повел плечом, отметая всякие сомнения.

– Случались победы и над вдвое превосходящим противником, – сказал он. – И это в открытом сражении! Ведь главное – дух. От падагоптров до махаратх никто и не мыслит о возможности поражения. Все радостны, а веселость, как говорит Дханур-Веда, есть качество армии победителей. “И полусотня отважных, – тех, кто действуют сообща, свободны от привязанностей и обладают твердостью воли, – способна обратить в бегство большое войско...”

Юдхиштхира слушал молча.

– Все приметы победоносного войска известны, – разорялся Дхриштадьюмна, – огонь при жертвоприношении склоняется вправо, птицы, ветры и облака благоприятны, видно множество радуг и воины не допускают уныния, что является несомненным свидетельством: боги и Дхарма – с нами.

– Дхарма?! – ошеломленно переспросил Царь Справедливости, остановившись.

– Все повторяют это, – с воодушевлением подтвердил Панчалиец-младший. – Отринь же наконец смирение, недостойное царя и кшатрия, мой изобильный подвигами шурин, и вспомни: ведь сам ты – сын Дхармы, и братья твои – дети богов, а неодолимый в битве Дхананджая, возлюбленный Вишну-Опекуном, живым побывал на небесах, изучив там науку Астро-Видьи... Кому под силу одолеть вас?

– Должно быть, мне пришло время удалиться от мира, – со странным выражением проговорил Стойкий-в-Битве. – Пусть царствует Арджуна. Я... мне больше пристала жизнь отшельника.

Сполох поначалу растерялся, но потом горячо воскликнул, сверкая глазами:

– Не ждал от тебя малодушия в час свершений!

– Малодушия... – безгневно повторил Юдхиштхира. – Увы, я был малодушен в дружеских беседах – с любимым братом-героем и мудрым советчиком-богом. И сейчас малодушен, потому что не осмелюсь отречься, не осмелюсь лишить войско своего штандарта, и с тем – тени Дхармы. Но никто не упрекнет меня в малодушии на поле битвы.

Он опустил голову.

– Наше войско одержит победу. Ом мани.

Сполох уже решил, что Царь Справедливости по обыкновению впал в тоску, но тот очнулся.

– Идем же, – проговорил он, – я предполагаю созвать военный совет и объявить имя главнокомандующего.

– Разве ты не станешь распоряжаться сам?

– Нет. – Сощурившись, старший Пандав посмотрел на солнце и едко заметил: – Тому, кого воздымают вроде знамени, повелевать несподручно.

Дхриштадьюмна собрался возразить, но онемел, услышав из уст Стойкого-в-Битве:

– Командующим будешь ты.

– Но почему не Ар...

– Не спорь, – быстро сказал Стойкий-в-Битве, и Сполох замолк, опасаясь возражением лишний раз ввергнуть его в тоску.

Где-то вдали, за серыми шатрами незнатных колесничих завели пьяную песню, и порыв ветра донес: “У Вишну четыре руки, и сзади его длинный змей...” Дхармараджа вздрогнул, но вздох спустя чуть усмехнулся, прикрыл глаза, задумавшись, и явно забыл о намерении куда-то идти.

Сполох тронул шурина за локоть. Тот послушно двинулся за ним – к златоверхому шатру, раскинутому возле огромного баньяна. Прозрачная колоннада воздушных корней, переплетенных с побегами лиан, дала кров стайке попугаев; верткие обезьяны дразнили ручных леопардов, дремавших в траве.

– Жена моей сестры... – начал Дхриштадьюмна, надеясь хотя бы пустым разговором вернуть свойственника на землю.

– Сестра жены? – рассеянно переспросил Юдхиштхира.

– Жена сестры, – подтвердил Сполох, – прислала в подарок лотосоподобной Черной Статуэтке девушек племени чола, искусных в пляске, – не пожелаешь ли развлечься представлением?

– Сейчас не время, – устало возразил Стойкий-в-Битве.

– С месяц назад Шикханди на лове живьем взяла тигра-альбиноса; вышло, что они водятся не только в землях дашарнов. Я думаю, это благое предзнаменование, поскольку подобные звери охраняют трон Города Слона... Я прав, о лучший из царей?

Повернув за угол, Юдхиштхира остановился как вкопанный и беззвучно шевельнул губами.

Сполох умолк, закатив глаза.

Стойкий-в-Битве неподвижно смотрел на четверку лунно-белых скакунов, огнеоких и ярых, рожденных в далекой Камбодже...

– Твой благородный брат прибыл, – на всякий случай пояснил Дхриштадьюмна, мысленно поминая неудобосказуемые части тела разных богов: состояние изобильного подвигами шурина день ото дня ухудшалось.

– За горло. Взять. И задушить, – едва слышно произнес Юдхиштхира, судорожно стиснув кулак.

Сполох изумленно воззрился на свойственника, вполне справедливо предположив, что его последних слов тот не слышал, подводя итог своим мыслям. Но с чего проснуться в этом тихом человеке столь кровавым желаниям?

Шурин смотрел на колесницу своего брата.

На пустующее место суты.

Стойкий-в-Битве теперь уже не боялся поражения.

Он боялся, что победит.

Тем же вечером в покои Арджуны влетел разгневанный Баламут. Он имел весьма неприятный разговор с Критаварманом, после чего со злости сочинил истекающую патокой и противную здравому разумению историю.

Следовало каким-то образом объяснить союзникам, почему столь преданный и благочестивый царь пренебрег божественной волей и увел своих воинов в стан Кауравов.

– Это бред, – сказал Арджуна, выслушав его. – Остальное бывало забавно, но сейчас не время для забав! Мадхава, оставь сочинение несуразиц, ими упивается чернь, но цари – они не поверят.

– Поверят! – прошипел Кришна, раздувая ноздри; в голосе его почудилась небывалая прежде дрожь. – Поверят и благословят! И преисполнятся... Арджуна, ты подтвердишь мои слова.

– Ты будешь рассказывать это от своего имени?!

Вызолоченные ногти аватара полоснули обивку сиденья; чинский шелк, на варварский манер шитый драконами, треснул.

– Да!

Серебряный замолчал. Он стоял вполоборота к родичу, у стены, покрытой многоцветной росписью, и внимательно изучал жизнеописание царя Бхагиратхи, сведшего некогда Гангу с небес на землю. Молчание длилось, пока выражение лица Кришны не стало жалобным; еще вздох, и с уст флейтиста сорвалась бы мольба.

– Повтори, – без выражения попросил лучник, по-прежнему глядя в сторону.

Баламут медленно вдохнул и выдохнул.

– Узнав, что Кришна вернулся в свою столицу, нечестивый и незоркий Дурьодхана, полагающий Джанардану своим другом, отправился в Двараку, рассчитывая на то, что воины племени ядавов присоединятся к нему.

– Он преуспел.

– Не перебивай. Серебряный и Боец прибыли в Двараку одновременно, и одновременно вошли во дворец, но время было неурочное и... Кришна еще не пробудился ото сна.

Арджуна молча кивнул.

– Дурьодхана вошел первым и, исполненный гордыни, сел возле изголовья, в то время как благочестивый и полный смирения сын Панду остановился в изножии кровати.

– И сколько жен было в той кровати? – сухо уточнил Арджуна.

– Ни одной! – рявкнул Кришна. – Затем, чтоб ты мог в нее залезть, когда Боец уедет!

– Нам обоим ты не хотел отказать в помощи, – четко продолжил Серебряный, – но, проснувшись, первым увидел меня, и потому предложил мне выбирать: акшаухини войска под началом Чудо-Латника, или себя.

– Свою помощь!

– Угу. Себя.

– Мне это не нравится!

– Мне тоже.

– Серебряный, – мягко спросил Баламут после долгого молчания, – будь это так, что бы ты выбрал?

– Я бы пристрелил Слепня, – Арджуна пожал плечами, так и не взглянув на собеседника. – По-братски. А теперь ты скажешь, что на самом деле произошло в Хастинапуре. Или мне расспрашивать слуг?

– Слуги не скажут тебе ничего иного. И никто не скажет. Кроме, возможно, – Баламут растянул губы в усмешке, – самого Дурьодханы. Или Духшасаны с Карной... Поинтересуешься при встрече?

– Я не колдун, чтобы расспрашивать мертвецов.

– Я так и думал... – аватар подмигнул бронзовой крысе, на которой восседал мудрый толстый Ганеша.

– Что стряслось с Чудо-Латником? – неприязненно поинтересовался Серебряный. – Он, помнится, слыл весьма преданным вишнуитом...

Аватар раздраженно отмахнулся; у него дрогнула верхняя губа, и на женственном лице странным показалось выражение зверя, готового обнажить клыки.

– Никаких Чудо-Латников, – сказал он, глядя в потолок. – Он умер и сожжен. Он никогда не рождался. Он увел войско, доставшееся Дурьодхане по выбору...

Арджуна закрыл глаза, на мгновение став похожим на Юдхиштхиру, и с силой провел ладонью по лицу.

– Хорошо, – сказал он, помедлив. – А если история дойдет до Бойца?

– Он, конечно, объявит ее ложью, – вздохнул Баламут. – Но, конечно, ему никто не поверит. Как всегда.

Серебряный обернулся. Подошел и сел напротив. Подался вперед, упершись локтями в колени.

– Но мне – ты – скажешь? – вкрадчиво предположил он.

– Нет, – спокойно ответил Кришна, лаская кончиками пальцев лады немой дудки. – Разве тебе недостаточно моих слов?

– Я поклянусь в их истинности любому и в любой час. Но я-то могу знать, что произошло?

– Я уже рассказал тебе.

– Мадхава...

– Ты подозреваешь меня во лжи? – вскинул бровь Баламут; резкий перелив оскорбленной флейты плеснул огнем в тенях покоя.

– Но ведь это меня ты выставляешь дураком.

– Дураком? – почти растерянно переспросил аватар, прежде чем разочарованно скривиться. – Нет, ты и вправду... скудоумный. Дураком я выставлю кого угодно, кроме тебя. Разве... Нет, ты не поймешь.

– Не пойму? – лучник встал и сощурился, глядя на него сверху вниз. – Я, скудоумный, умею сравнить одиннадцать акшаухини с семью!

– Ты никак испугался?

Из груди Серебряного вырвался рык.

Флейтист мелодично рассмеялся.

– Тебе смешно?

– Ты такой сердитый, – мурлыкнул Баламут. – Глаза сверкают, ноздри раздуваются, шерсть дыбом, о лучший из леопардов...

Арджуна помолчал. В глазах его гнев постепенно сменялся восхищением; эту метаморфозу аватар наблюдал уже много раз, и чарующая улыбка вновь родилась на устах Кришны.

– Я действительно клялся Дхритараштре не вступать в битву... – почти виновато проговорил он, взглядывая на Серебряного из-под ресниц. – Я буду твоим возницей.

– Воспоешь мои подвиги? – поднял бровь Арджуна.

– Уже.

– Слухи и слухи, – сказал лучник, глядя, как покачиваются серьги в ушах Баламута, – отовсюду слухи, один безумней другого, и чернь треплет наши имена...

– Чернь восторгается.

– Пусть так – но много ли достоинства в такой славе?!

– Где ложь, где истина? – тихая флейтовая трель. – Кто различит, если все сущее – только Майя?

Арджуна резко выдохнул, но промолчал.

– Даже мудрые заблуждаются, – пропел Кришна, сладко жмурясь. – Однако тот, кто действует без привязанности, никогда не пятнается грехом, подобно тому, как лист лотоса не смачивается водой...

– Ты забавляешься, – почти нежно сказал Серебряный.

– А чем мне еще заниматься? – спросил Баламут у светлоликого Чандры, нарисованного на потолке, закрыл глаза и весенней пантерой вытянулся поперек широкого сиденья; Арджуна невольно закусил губу. – Тебе... не надоело еще со мной разговаривать?

– Всего лишь одно, Мадхава. Скажи мне...

Кришна, чуть улыбаясь, открыл левый глаз.

– Я слышал не меньше трех историй про то, как я поспорил с кем-то на собственную жизнь и проиграл, избегнув встречи с Ямараджей исключительно твоей милостью...

– Ты собираешь сплетни? – перебив его, кисло поинтересовался флейтист.

– Собираю сплетни? – Арджуна почти залюбовался им. – Ты их распускаешь!

– Это ложь, – мгновенно отрекся Баламут.

– А история про то, как Бойца сотоварищи похитили гандхарвы? И нам – нам! – отчего-то взбрело в голову их вызволять?

– А разве это неправда? – невинно осведомился флейтист.

– Один достойный вельможа тот же вопрос задал старшенькому. Тот целый день молчал. И по сю пору киснет, как молоко у болтливой бабы...

Кришна снова уставился в потолок.

– Пусть... – лениво уронил он. – Его дело – сидеть на слоне и олицетворять моральный закон. И ему это отлично удается...

Арджуна усмехнулся.

– А если ему это однажды надоест?

Баламут покачал головой.

– Он слишком хорошо владеет своими чувствами, чтобы сорваться. Такой достойный человек. Даже неинтересно... А ты, вероятно, решил податься в аскеты, сын Притхи, и, готовясь противостоять чарам апсар и гандхарвов, упражняешься на мне.

– В аскеты я всегда успею. Возможно, это будет дельным решением: вместе с тапасом подвижники обретают мудрость, а она мне необходима. Ибо я, наконец, хочу понять, что ты делаешь и зачем!

Кришна встал.

Он был прекрасен, в один миг преобразившийся из томной любовницы в гневного бога; но и поднявшийся перед ним герой внушал ужас.

– Арджуна, ты великий воитель – воюй. Думать буду я.

– А я не люблю, когда подо мной думают! – в бешенстве рявкнул Сребрец. – Кто будет убивать после твоих раздумий? Пес ли я, чтобы бросаться на указанного?

– Чьих врагов ты будешь пронзать стрелами? Чужих?

– Твоей милостью перед нами лег путь к гибели!

– Разве доблестная смерть в бою – не лучшая из участей кшатрия?

– А если кшатрий желает победить и насладиться победой?

– Я обещаю вам победу, – протяжно выдохнул Кришна, откинув голову назад. – Я обещаю, что люди тысячелетиями будут рассказывать о вашей победе...

– Которой не было?! Ты... я так и вижу, как над нашими трупами ты сочиняешь нечто... несуразное, – последнее слово Арджуна выплюнул как гнилой кусок.

Баламут скривил губы.

– Что же вы думали раньше? – процедил он. – Я только указывал дорогу, шли вы по ней сами... Или ты не был счастлив следовать моим советам?

– Думали?.. раньше?.. – эхом повторил лучник, и в его глазах заплескался серебряный прилив.

Кришна, в панике хватаясь за флейту, отшатнулся от ярости, которую сам же вызвал.

Ярости оставался шаг до боевого безумия.

Давно прирученный, любящий, преданный, он в один вздох сбросил многолетнюю паутину, исчадье Молниедержца! ...нет, это лишь последний рывок тигра, угодившего в зыбун, мухи вблизи хозяина тенет...

И все же сейчас Арджуна поднимет на него руку.

Флейта.

Гаснет серебряное сияние.

Баламут отнял флейту от губ, кратко вздохнул и начал говорить – неторопливо, спокойно, едва заметно укорачивая одни слова и растягивая другие.

Стихотворный строй “гриштубх”, четверостишия с особым ритмом ударений внутри строки... ритмом.

Песня.

Нет.

Песнь.

Он не видел того, что грезилось Юдхиштхире, возлюбленный Господа, первый из бхактов, еще не видел. Крылья этой души не бабочке были под стать, более походя на орлиные, – но уверенные руки расправляли их, готовясь насадить улов на иглу...

Это – цельность. Освобождение. Мир.

Горький привкус истины, неземная весна, зыби Предвечного океана, отражающие рассвет... Огненный хмель сражений, мудрость, погруженная в созерцание, отвага и страсть, свет и тишина...

Вечность.

Арджуна опустился на колени. Гордец из гордецов, царевич и полубог, непобедимый воитель смотрел на флейтиста снизу вверх, с темным, отчаянным обожанием.

По-собачьи.

Через несколько месяцев на поле Куру колесница Арджуны выедет между строями готовых к бою войск. Аватар будет держать поводья.

Узрев в рядах противника своих родных, друзей и доброжелателей, Серебряный откажется сражаться. Тогда Черный Баламут споет ему Песнь Господа.

Но даже этого окажется недостаточно. Не находя сил принять слова бога на веру, Серебряный попросит его показать свой истинный образ.

И увидит.