Текст книги "Человек дейтерия"

Автор книги: Олег Раин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

– Размажу… – губами протянул Леший и стал потихоньку выпрямляться. Точно Терминатор после выстрелов из помповика. – Гимадрилыч долбанный… Закопаю…

– Леший ща Крупу убьет! – пискнула Танюха.

– Ага, насмерть… – всклокоченный и страшный, Леший шагнул вперед, но перед ним выскочила Катя.

– Мальчики, не здесь!

– А где, в натуре? – изумился Костяй. – В туалет им, что ли, идти?

– Почему в туалет? Хотите выяснять отношения, пожалуйста, на улицу.

Катька явно метила в начальницы. И голос хорошо поставлен, и фразочки выверенные, отточенные. Даже в грохоте музыки ее отлично поняли. Криво ухмыльнувшись, Леший кивнул Гришане. На выход, мол, сява…

Одеваться не стали. Конечно, зима, но ведь не сорок градусов. Для короткой дуэли – в самый раз, а в том, что дуэль не затянется, никто не сомневался. Да и не дуэль это – расправа скорее. Наказание кокоса, свалившегося на голову бабуину…

Секундантами во двор выкатилось с полдюжины парней. Хотя этим, скорее всего, хотелось просто курнуть. Мать Алки курить в комнатах не разрешала, вот и пользовались моментом. Ну а чем закончится то, что и дракой именовать было сложно, знали все наперед.

– Не кексуй, Крупа. Реанимация круглосуточно работает! – хохотнул кто-то из секундантов. – Ребцы, у кого зажигалка?

– Трением давай, неандертал.

– Я тебя самого ща потру…

– Ну? И что с ним делать? – Леший оглядел присутствующих, легким джебом мазнул Гришаню в челюсть. Зубы парнишки отчетливо клацнули. – Его же бить скучно.

– Пусть просит извинения, – хмыкнул Москит. – Кстати, чё он сделал-то? Я даже не видел.

– Он знает, что сделал. – Леший со скукой пнул противника в живот, и Гриша шмякнулся в снег.

– Извини, – просипел он. – Я же не знал.

– Видишь, говорит, что не знает! – заржал Москит.

– Да холодно, блин. Давайте быстрее! – заторопили ребята. Они уже вовсю дымили сигаретками, притаптывали и подпрыгивали на снегу.

– Пачкаться неохота, – Леший сунул руки в карманы. – Костяй, ты говорил фофаны умеешь ставить.

– Ага, круче крученого.

– Вот и работай. У нас сегодня что?

– Что? – ребятишки озадаченно уставились на Лешего.

– Именины у Алки. Сколько ей брякнуло?

– Четырнадцать?

– Это тебе, фуфломет, давно четырнадцать, а ей тринадцать. Вот и выдай ему тринадцать фуфырей. А мы поглядим.

– Несчастливое число! – хохотнул Димон. – У него голова лопнет.

– Голова не арбуз, не лопнет.

Костяй, разминая пальцы, шагнул к Грише.

– Встань, блин. Неудобно…

Гриша послушно поднялся, склонил голову.

Ставить фофаны Костяй, в самом деле, умел. В детском лагере научили. Там по его рассказам объявился мастер, с одного удара мог вырубить. Обычным взятым на оттяг пальцем! И их, добросовестных учеников, этот красавец целую смену учил. Почти месяц ходили за ним, как обкуренные, в синяках да шишках, с туманом перед глазами. А главное, у другого пальцы давно бы онемели, а этому ничего. Потому что Мастер… Сэнсей, блин…

Голова у Гриши загудела после второго щелчка. А после четвертого или пятого пацаны взяли его под локти, чтоб не упал. И держали до самого конца. Гришке ничего не оставалось, кроме как стискивать зубы. Казалось, в голову методично и неспешно вколачивают гвозди. Бэмс, бэмс! – и по самую шляпку.

– Больно на морозе! – Костяй подул на палец. – Фаланга будет болеть.

– Молоток! – похвалил Леший. – Только ошибся на раз.

– Да не-е, вроде тринадцать.

– Кто-нибудь считал?

– Да кому охота…

– Опана! Паца, у него кровь пошла!

– Ты чё, где? Изо лба, что ли?

– Из носа.

– Во, дает! Лупят в лобешник, а кровь из носа…

Хрупая снегом, Леший шагнул ближе, прищурил серые глазенки.

– Точно, капает… – сплюнув под ноги, он достал из кармана платок, сунул Грише. – На, утри сопли.

Гриша взял платок, онемевшими пальцами прижал к носу.

И тут же Дон, не выдержав, сгреб Москита поперек туловища, подняв, побежал к подъезду.

– Хорэ болтать, замерзнем!

– И девки шампанское без нас вылакают…

Пацаны побежали следом, оставив Гришку неустойчивым столбиком посреди двора. Голову у него кружило, из глаз катились запоздалые слезы. Почему-то подумалось странное: если он здесь, на улице, то почему по-прежнему слышна музыка?

Девятый этаж, окна, да еще расстояние до подъезда… Как там вычисляется гипотенуза у треугольника? Короче, все равно не близко. Да и не в дистанции тут дело, а в могучих Костиковых фофанах…

Гриша осторожно поднял руку, провел по горящему лбу.

– Больно?

Отдернув ладонь, он сморгнул. Перед ним стояла Ульяна. В меховой, наброшенной поверх платья кофточке, с охапкой одежды в руках.

– Да нет, нормально…

– Я вот вынесла тебе. Эти балбесы ни за что не догадаются.

– Да мне не холодно… – он сипло прокашлялся.

– Ага, пятнадцать градусов – как же, не холодно. Схватишь менингит. – Она чуть нахмурилась, всматриваясь в него, как врач. – К носу снег приложи…

– Ага.

– И закутайся.

Гриша послушно сгреб протянутую куртку.

– Дойдешь домой-то?

– Конечно, какие проблемы. Я и так давно собирался.

Ульяна неловко улыбнулась.

– Я поскакала, ага? А то прямо в туфлях выскочила…

– Ага, – он тупо кивнул.

– Тогда давай! И не мерзни. Сейчас пойду, Леху отругаю.

– Да не он это, само потекло.

– Все равно… – не зная, что сказать, она махнула рукой и, высоко вскидывая ноги, побежала по снегу к подъезду. Обратно. На праздник к Алке. Гриша на секунду зажмурился. А чего он ждал? То есть, могла вообще не выбежать, а она выбежала. Специально к нему. Одежду вынесла. Спрашивается зачем?

Он посмотрел на платок в руке, хотел было бросить в снег, но передумал. Кровь продолжала капать, а своего платка не было. В правом кармане только солдатик оловянный и лежал – тот самый часовой из повседневных игр. Только вот не мог металлический боец защитить его от реалий. И кулаки у него не разжимались, и автоматик крохотный не стрелял…

Гриша глубоко вздохнул – так глубоко, что мороз прошелся по всем закоулкам его пылающей головы, и сразу стало легче. Он огляделся. Может, и хорошо, что все так вышло? И именины, и Леший с Костяем? Башка, конечно, трещала и гудела, но не случись этого, не было бы и Ульяны.

С осторожностью нахлобучив на пылающую голову шапку, Гриша побрел со двора. В правой руке – куртка с шарфом, в левой – платок. День давно умер, город жил вечером. Электрические сумерки – так это назвал бы Гришка. Время самообмана, когда не знаешь, что делать. И жить не хочется, и спать не тянет. Впрочем, сейчас он об этом не думал. Потому что держал в руке чужой платок. Потому что, побитый и выгнанный, чувствовал себя почти счастливым.

В родном подъезде пропустил мимо себя Кирилла – салажонка-соседа, живущего этажом ниже. И впервые подумал, что уступает дорогу всем без исключения. Даже кошкам с собаками. Просто раньше этого как-то не замечал, а сегодня заметил. И запоздало удивился, что отступает в сторону перед маленьким Кирюшкой. А тот, испуганно поджавшись, торопливо проскочил мимо. Наверное, в свои семь лет такое поведение старшеклассника он принимал за издевательство. А может, за страшной силы провокацию.

* * *

Быть, как все, надежно, но скучно. Взрослым, к примеру, это нравится. У них через слово рождаются поговорки и прибаутки: «у тебя все, не как у людей», «не высовывайся», «а что вокруг скажут?» и так далее. Только ведь в этом и фишка! Пусть говорят! Что угодно и в каком угодно желто-фиолетовом эфире – лишь бы внимание обращали! Даже передачка такая есть, куда лохи со своими историями в очередь выстраиваются. И чихать, что потом полстраны им кости перемывает, – главное, засветились. Потому что во сто крат хуже быть, как в революционной песне, никем и ничем. По этой самой причине школяры и скрипели мозгами, выдумывали чушь пооригинальнее, а глупости поострее. Одни лепили на тело тату, другие щеки прокалывали, третьи волосы красили, а если не красили, так обривались наголо. Это называлось – не выделываться, а выделяться. То есть так им всем казалось, а на деле – как раз и становились такими как все – с одинаковыми стрижками, с одинаковым прикидом, с одинаковыми играми на винте. И кто без пи-эс-пи, тот фуфел гороховый, а кто плеера с сотиком не завел, тот вообще житель не земной. Типа, нежить и зомби. Полный, короче, Аватар. И ни о каком респекте, в таком случае, не мечтай.

А Гришка мечтал. Может, не очень сильно, но все-таки накатывало порой. И роились в голове несуразности, появлялись желания, о которых раньше даже думать пугался. Взять и выкинуть что-нибудь эдакое! Чтобы удивить и заметили, наконец. Дескать, елы-палы, да это же вон кто! Гриня наш изладил!.. Какой Гриня? Тот, что за третьей партой?.. Ага, ушастый такой, с носом конопатым. Реальный, оказывается, пацан…

Вот только нового и интересного у Гриши Крупицына отчего-то не выдумывалось. Не приходило в голову – и все тут. А повторять чужое было как-то в лом. Да и опасно. Вон, Макарыч пиротехнику однажды приволок. Сначала спалили за гаражами какую-то брызжущую искрами пирамидку, а после стреляли в кирпичную стену из настоящего обреза. То есть не настоящего, конечно, – самодельного, но с самыми настоящими патронами. Что-то там Макарыч выпилил из металла, что-то из дерева, а патроны принес от мелкашки. Такое не могли не заметить. На испытания сбежался чуть ли не весь класс. Даже девчонки – и те припёхали. На гаражи какая-то малышня влезла. Еще бы – Макарыч обрез принес! Офигенный!..

Сначала испытывали, попрятавшись кто где. Все-таки самодельщина, мало ли что. Макарыч и сам предупредил, чтобы не высовывались. Но боек щелкал раз за разом, а выстрела никак не получалось, Макарыч чертыхался, взводил курок и снова спускал. Хихикая, народ выбрался из укрытий, обступил испытателя.

– Знатная трещотка!

– Не трещотка, а ковырялка. Для носа и еще одного места.

– Сам ты это место! Этой штукой на тараканов охотятся. Сначала, значит, таракана ловишь, потом заряжаешь вместо патрона…

– Вместо?

– В тесто! Ушами слушай. Потом взводишь затвор, и бойком его – хлобысть! Летит, как пуля.

– А мухами? Мухами можно?

– Мухами – хуже. Их ловить труднее. Ха-ха!..

– Але, Макар, подаришь чертежик? Я тоже такую мухобойку хочу сбацать…

Потешаться начали даже малолетние шпингалеты на гаражах, а Макарыч, красный и злой, все щелкал и щелкал бойком. Он уже и руку с обрезом не вытягивал, и в стену не целился. Поэтому, когда жахнуло выстрелом, никто даже присесть не успел. Конструкция Макарыча треснула, хотя в щепки не разлетелась. А вот пуля вдарила по стене ближайшего гаража и, срикошетив, мазнула одного из весельчаков по предплечью.

– Амбец! – тихо сказал кто-то, и все ошарашено поглядели на кровь, вытекающую из руки подранка.

Хорошо, пуля только вскользь задела. Крепкая, но царапина. Там же, за гаражами замотали рану носовыми платками. Макарыч сам и бинтовал. Боялся, чудила! И, между прочим, не зря. Уже через день кто-то стрелка застучал, и завуч с директором пару недель крутили следствие, пытаясь выяснить, что же все-таки произошло. Но обрез Макарыч успел скинуть, царапина у «раненого» тоже затянулась, и следствие завершилось ничем. То есть ничем для администрации, а вот за Макарыча теперь можно было не переживать. Вошел в школьные скрижали и анналы. Считай, на каждом городском салюте теперь поминали его лихой обрез.

О скрижалях Гриша, конечно, не мечтал, но попытку выделиться однажды тоже предпринял. Набрал как-то глины на стройке и решил слепить бюст какого-нибудь античного героя. Чтобы в шлеме, с греческим профилем и прочие дела. Это он передачу посмотрел. Про древних скульпторов. Вот и загорелся. Больно уж все там сияло и поражало гармонией форм. Только в реалиях лепка оказалась процессом куда более сложным. Героический профиль из глины никак не лепился, да и шлем не получался. То, что вышло в итоге, напоминало страхолюдного истукана. Гриша хотел даже выкинуть поделку, но вдруг вспомнил о знаменитых идолах с острова Пасхи. Вот на этих самых идолов его творение и впрямь чуток смахивало. Воодушевившись, Гриша обжег статуэтку на газовой плите, потом зачистил наждачной шкуркой и покрасил бронзовой краской. Получилось вполне стильно. И неудивительно, что в классе на статуэтку обратили внимание. Сначала ахали-охали, потом стали поглаживать и пробовать на прочность.

– Из камня, что ли?

– Ага. Крупа говорит, с острова. Этого… Пасхи.

– Пасха – праздник, мудрила!

– Остров тоже такой есть.

– Значит, праздник в честь острова? Да ты гонишь!

– Откуда я знаю…

– Крепкая, зараза!

– Дай, я попробую…

Пыхтя и напрягаясь, парнишки по очереди стали гнуть статуэтку. Гриша с застывшей улыбкой тискал в кармане своего оловянного солдатика и следил за потугами одноклассников.

– Фиг, сломаешь! Камень же…

– А если Дону дать? Але, Дон, сумеешь?

Дон, первый чемпион класса по подтягиванию и отжиманию, ухватисто взял статуэтку. Оглядев со всех сторон, хитровато подмигнул. Согнувшись, точно хоккеист перед взбросом шайбы, по-особому приладил статуэтку на колене, коротко выдохнул и с рычанием навалился. Раздался треск, статуэтка, лопнув, разломилась пополам.

– Круто!

– О-о! Каменюгу сломал!

– Дон, я тебе завтра подкову принесу…

Гришане бросили два увесистых обломка.

– Держи свою «Пасху»…

И разом забыли. То есть о Доне продолжали еще гудеть, статуэтку тоже поминали, а вот о том, кто ее принес – ни звуком, ни словом. Он тогда, конечно, улыбался и Доном восхищался, как все прочие, но прокол свой запомнил. И сглатывал его еще долго – колючими, похожими на семена чертополоха кусочками.

* * *

В общем, жизнь получалась гнилой и скучной. Серой, как слежавшаяся пыль, и такой же чахоточной. Чем больше кашляешь, тем больше першит. И все равно что-то нужно было предпринимать. Чтобы заметили и наконец-то оценили. Не за ум, так за ловкость, а не за ловкость, так за силу. Как того же Дона или Костяя, не говоря уже о Лешем или жутковатом Саймоне. Это ведь другим не хватает экстрима, – тем, кто «Крик» глядит или «Бензопилу» с «Бушменом». В Гришкиной жизни подобных страшилок хватало с избытком. Невидимость не спасала – напротив, удваивала и утраивала количество несчастий. Та же Саймоновская кодла избила его однажды в восемь кулаков. Кто не пробовал такого счастья, о драках ничего не знает. И пусть лучше прибережет свое парево насчет гражданских прав и гуманизма. Гриша означенного блюда отведал. Кстати, с того самого дня и узнал, что на вкус кровь очень напоминает пересоленный борщ. Как понял и то, что анонимное избиение переносится куда легче, чем при свидетелях. Это ведь только герои твердят, что на миру смерть красна. Гришка был, наверное, антигероем. Когда его били при одноклассниках, плакать хотелось вдесятеро сильнее. Хоть и били только за то, что не оказалось при себе денег. Не дал ничего, значит, должен, а за должок получай наличными. И одноклассники, среди которых были и Дон с Москитом, и Леший с прихвостнями, продолжали стоять на отдалении и пялиться. Спасибо, на сотик никто избиения не заснял. А то растиражировали бы потом и смеялись год с лишним. Хотя тот же Саймон не позволил бы что-то заснять. Навтыкал бы по первое число, а сотик конфисковал в пользу «уличного пролетариата». Так он любил выражаться. Должно быть, услышал где-то и выучил. Хоть и был тупее тупого. Но ведь боялись его! До дрожи в коленях. И внимали каждому выплевываемому из прокуренных зубов слову.

Между прочим, Гришка всерьез подозревал, что в этом и кроется мулька всех тиранов. Гони любую пургу – хоть со сна, хоть с бодуна – все равно найдут потом в сказанном великий смысл и тройное дно. Потому что за каждым словом мускулы и бульканье оружейного масла. Да что там! – даже премию мира дают тем, кто сильнее! Боятся и видят то, чего нет. Так уж нелепо устроено у людей зрение, глаза, что ли, от страха круглеют, а может, наоборот, головы становятся квадратными…

В общем, неудивительно, что мысли Гришки текли в понятном направлении. А тут еще запала в голову передачка о носороге, в одночасье распугавшем львиный прайд. Вот бы кого заиметь в друзьях! Вывел во двор, спустил с поводка и фасанул на того же Саймона. А попадутся под копыта (или что там у носорога?) Леший с Доном, – и тем не мешало бы намять ребра. Только это ж сказка! Мечта из неосуществимых! И куда такого носорога спрячешь? Не в закуток же за шкафом. И на балкон такой жиромяс не поместится. Можно, конечно, питбулем ограничиться, но Гриша знал наперед, что сам будет бояться пса. А зачем жить с собакой, которую боишься? Ее ведь выгуливать надо, дрессировать, кормить. А если однажды не накормишь? Мяса там под рукой не найдется или денег для корма? Вот и сожрет с потрохами. Их же специально для этого выводили. Чтобы кидались и до смерти грызли. А хозяева там или нет, это четвероногим друзьям по барабану. Сколько вон случаев кругом – то хозяина закусают, то хозяйку. А еще хуже, когда детишкам достается. Их-то, спрашивается, за что?

Короче, вариант с собакой начисто отпадал, а значит… Значит, следовало становиться зубастым самому. Например, достать снадобье, которое превращает на часок-другой в оборотня. Выпил, спрятался в кабинке туалета и превратился тихонечко в монстра. Потом прыг в форточку и аллюром к своим недругам. Разобрался скоренько, полакал кровушку – и обратно, чтобы снова стать добрым пай-мальчиком…

Мечтая о таком, Гриша Крупицын зачарованно улыбался и начинал истово чесать подбородок. Учителей его улыбка выводила из себя, и домой он приходил с очередным двояком. За эти самые двояки отец и компа его лишил. Пришел как-то с родительского собрания и застал за игрой. Даже разбираться не стал – схватил системный блок и свистанул с балкона. Само собой, гикнулось все разом – и форумы с почтой, и игры… Больше всего жаль было, конечно, игр. В них Гришка убегал от жизни, в них какое-то время находил спасение. Играл все равно что в солдатиков.

– Игруны! – громыхал отец. – Наплодили вас – зомби доморощенных. Книг не читаете, в секции не ходите…

Секция!

Вот то слово, которое всплыло в Гришкиной голове и не утонуло подобно многим другим. Потому что смотрел недавно по телеку боксерский чемпионат. И был там один супер, что валил всех хоть правой, хоть левой. Еще и имечко прикольное – Рой. Очень даже уместное. Потому что на ринге красавчик работал, как злая пчела. Жалил, юлил и снова жалил. И не такой даже мускулистый, как Тайсон, но настолько резвый, что совладать с ним не могли даже супертяжи. Специально проводили бой – средневес против супертяжа, и славный парняга Рой снова выиграл. Измотал слоноподобного противника и уложил на пол. К слову сказать, и Димон из их класса занимался боксом. Ребята уж сколько раз бегали к нему на соревнования. Болели за своего. Один Димкин кубок Гриша тоже видел. Симпатичная такая посудина из желтого, надраенного до блеска металла. Димон говорил, что у него таких «вазочек» уже целая полка. Может, даже не врал.

Словом, с намерением записаться в секцию бокса Гриша и двинул сразу после уроков во дворец спорта. То есть двинуть-то двинул, но не добрел. Потому что еще издали углядел расположившуюся в скверике кодлу Саймона. Что-то они опять распивали, в картишки, само собой, перебрасывались. Пришлось обходить далеко стороной – настолько далеко, что в заводском квартале Гриша вконец заплутал.

Были у них в городе такие места – прямо заводские катакомбы. Справа и слева бетонные заборы с колючей проволокой, десятки и сотни табличек с названиями компаний, складских помещений, стройуправлений. Гришке все эти жутковатые СМО и СМУ, СТАЛЬПРОКАТЫ и СТРОЙВАГОНЫ ни о чем не говорили, и он покорно топал, понимая, что иного пути в этой огромной промзоне не существует. Не в лапы же к Саймону возвращаться! Зато острее мечталось, как однажды, научившись всем премудростям боксерского ремесла, он будет шагать из школы в компании одноклассников. Еще лучше, если тут же будут девчонки: те же Катюха с Алкой, Ульяна с Дашей, кто-нибудь еще из симпатичных. Как обычно, все будут двигаться согласно иерархической лесенке. То есть сначала расфуфыренные девчонки, потом Дон с Москитом, Леший, Костяй, Димон с Макарычем… И где-то позади всех сразу за Тихманом и Корычем уже он – Гришка. В скромном и одиноком арьергарде. На середине пути он еще и наклонится – будто бы шнурок завязать, а на деле – лишний раз убедиться, что отряд не заметил потери бойца. И они, конечно, не заметят – побредут себя дальше, только вот «яблочко-песню» допеть до конца не успеют. Потому что отморозку Саймону плевать, сколько людей. Он из прайда, значит, как бы царь и хан. Вот и вылезет поперек пути. Сам Гришка даже не разглядит, из-за чего там все начнется. Только услышит девчоночьи крики, а после увидит, как бежит с перекошенным лицом Москит. Этот уж точно – первым задаст стрекача. Орать-то он мастер, только когда рядом Дон. А если Дон на земле и на спине его топчется грузный Саймон, тогда все, только тикать и драпать. И верняк, кто-нибудь из шестерок Саймона ухватит красавицу Алку за косу, потащит к себе. Отважная Ульяна бросится на выручку, но получит грубый тычок. Или пинок… Нет, лучше просто тычок. И вот тут-то… Да-а… Гриша снова начинал блаженно улыбаться. Потому что, отбросив портфель, его геройская тень юрко выкатывалась вперед и точными ударами сбивала с ног приятелей Саймона. Одного, второго, третьего… Точь-в-точь как кегли. Сам вожак, спрыгнув с поверженного Дона, успевал сделать пару шагов, и тут начиналось возмездие. Ох, как же оно начиналось…

– Ты что? Тоже к нам?

Гриша оторопело сморгнул. Из туманных грез зарождавшейся славы выплыло лицо Ульяны. То есть оно было и там, в грезах, но когда все так круто смешивается воедино… Гриша даже головой покрутил, ожидая увидеть Саймона, но более никого на улице не было, а они с Ульяной стояли возле незнакомого подъезда. Мраморные ступени вели к массивной, украшенной бронзовыми виньетками двери, наверху красовалась незнакомая табличка.

– К вам, – брякнул Гриша, чтобы не выглядеть дураком.

– Вот уж не знала, что ты увлекаешься лепкой.

– А кто увлекается-то? – бормотнул он и по мимике Ульяны угадал, что сморозил глупость. Торопливо задрав голову, увидел, что на цветастой табличке красуются стилизованные буквы: «Домино». Все прочее Гриша проглотил махом и скоропехом, выхватив лишь главный смысл – что-то там про школу живописи и лепки. Но с лепкой у него и впрямь дружить не получалось – один идол с острова Пасхи чего стоил! А вот карандашами или кисточкой помахать – это как раз не пугало…

– Так я это… Рисовать, – поправился он. – В школе-то ерундовина, не рисование, а здесь, говорят, ничего.

Тут он был отчасти прав. То есть про клуб «Домино» Гриша слышал впервые, но в отношении школы опыт у него действительно был неудачный. Потому что рисовать Гриша любил, но в школе за эту самую любовь лишь терпел и страдал. Вера Мартовна, их новенькая учительница по изобразительному искусству (надо же так назвать обычное рисование!), требовала каких-то схем, специальных карандашей и строгого чередования цветов. Сначала, значит, скелет-схема человека или дерева, потом аккуратное раскрашивание. И непременно надо помнить о перспективе, угле освещения и всех положенных светотенях. Чтобы получалось ровно и правильно. И выходила какая-то сплошная геометрия – настолько правильная, что Грише хотелось смеяться. Но он не смеялся, потому что все кругом пыхтели и выводили. И он старался выводил, поскольку первая же попытка своевольства закончилась для него фарсом.

А рисовали в тот день елочку. Вернее – ветку от елочки. Таково было задание, и Гриша тут же пустил в ход карандаши – светло-коричневый и зеленый, пытаясь в ершистости игл поймать естественную колючесть ели. Он настолько увлекся, что прослушал объяснения Веры Мартовны. Его остановил окрик. Вздрогнув, Гриша поднял голову и разглядел нависшую над ним учительницу. Набросок Крупицына Вера Мартовна брезгливо взяла с парты, показав всему классу. Само собой, класс загоготал, и громче всех Москит, который рисовал, как курица лапой.

– Я сто раз объясняла, как рисуют деревья! – учительница строго блеснула очочками. – И вот сидит неслух, который слушает кого угодно, но только не своего учителя.

– А чё, Крупа – известный глухарик!

– У него, Вермартовна, бананы в ушах…

– Специально для Крупицына, – возвысила голос учительница, – повторяю еще раз: сначала выводится схема веточки. Схе-ма, все запомнили? Обычным карандашом 2М. Линейкой не пользуемся, но линии ведем ровные, без отклонений. Сначала веточки идут короткие, тонкие, потом длиннее и толще. Все делаем симметрично и ровно. А этот хаос, – она опустила листок на парту Гриши, – мне не нужен. Доставай новый лист и рисуй, как положено.

Гриша достал новый лист и даже попытался нарисовать то, что требовалось. Все-таки учительница закончила пединститут, она знала, что говорила. Но отчего-то пальцы не гнулись, карандаши не слушались, и рисовать по схемам никак не получалось. Ну не шло у него, и все тут! А потому, воспользовавшись тем, что Вера Мартовна отвлеклась, помогая «безрукому» Димону выводить симметричные палочки-веточки, Гриша украдкой достал прежний набросок и взялся завершить начатое. Коричневым веточку – слегка выгнутую, а после иголочки – вразброс и светло-зеленые. И если неровно рассыпать иглы, то даже естественнее получалось. И коричневое древко веточки у него тоже проглядывало сквозь зелень, совсем как в жизни. А симметрия… Про симметрию он, кажется, вовсе забыл.

Когда сдавали работы, Гриша хотел подсунуть свой листок незаметно, но не сумел. Вера Мартовна рисунок цапнула, точно кошка воробья, бдительно поднесла к самому лицу. Грише показалось, что даже очки у нее заблестели чуть ярче. Крупицыну захотелось испариться, стать действительно невидимым. Он и голову вжал в плечи, а руки спрятал за спину, но все равно исчезнуть полностью не сумел. Между тем, пожевав губами, Вера Мартовна нервно сунула рисунок в общую стопку. А замершему ученику ничего не сказала.

Через пару дней рисунки ребята получили обратно с отметками. В самом уголке у Гриши стояла крохотная, больше похожая на двойку пятерка, а рядом в скобочках странная приписка: «Больше так не делай!». Гришу эта надпись озадачила. То есть, если не делай, то зачем ставить «пять», а если все-таки пятерка, то почему просто не похвалить? Несколько вечеров Гриша ломал голову, пытаясь разгадать мудреный ребус, но так ничего и не понял. Однако инициативы на уроках рисования он больше не проявлял – чертил, посматривая на окружающих, копируя палочки-кружочки с положенными интервалами и светотенями…

– Заходи, что ли. – Ульяна легко взбежала по ступеням, первой зашла в клуб «Домино». Гриша, потоптавшись, прошлепал за ней следом. То, что Ульяна здоровски танцует, он уже знал, а вот про рисование слышал впервые. Сердце его застучало чаще, подбородок отчаянно зачесался, и все же новость про одноклассницу Гриша решил записать в разряд приятных.

* * *

Работали ребятишки в студии. Так почему-то именовали зал, в центре которого располагался постамент, окруженный стойками под мольберты. Рисовали кувшин. А точнее – амфору. И Гришке приходилось стоять вместе со всеми, поскольку привычных парт здесь не наблюдалось, и листы плотной бумаги на мольбертах тоже крепились чуть ли не вертикально. Кстати, появление Гриши Крупицына никого не удивило, хотя отсутствие кистей и красок руководителю студии – тонкокостному мужчине с изящной бородкой и шевелюрой до плеч – не слишком понравилось.

– Что ж, пока воспользуйтесь этим, а там посмотрим… – суховато пробормотал он.

Крупицыну выдали палитру с бэушными красками и слабенькую колонковую кисть. Гриша не думал возражать, хотя кисточки хватило всего на три-четыре энергичных мазка, после чего жестяной набалдашник попросту отвалился. Да так удачно отвалился, что закатился в щель между плинтусом и половицей. Можно было бы подцепить его острым концом угольника, но вставать на четвереньки Гриша постеснялся.

Чтобы не стоять истуканом, он принялся макать в краски древко кисточки, но быстро понял, что это тоже не выход. Между тем все вокруг работали, и даже лохматый руководитель студии, пристроившись в сторонке, тоже что-то такое чиркал карандашиком в блокноте. Студийцы рисовали кувшин, а он, похоже, рисовал их. Хотя что там было рисовать! Обычные школяры.

Гриша Крупицын присмотрелся к ребятам. На первый взгляд, они и впрямь казались обычными, – необычным было их увлечение. Ведь не мяч по двору гоняли, не в пи-эс-пи и не в карты играли – рисовали! По своей собственной воле. А заставь-ка рисовать Димона или того же Москита в свободное от уроков время, и скажут: «Что я, с дуба рухнул? Нашли крайнего!» А он вот, похоже, рухнул. Шагал себе в секцию бокса, а угодил сюда. Правда, рисовать Гриша тоже любил, но не кувшин же этот малевать, в самом деле! А даже если кувшин, то чем рисовать? В карманах ничего подходящего – старенький ластик, хлебные крошки да оловянный часовой, которого по старой привычке Гриша продолжал таскать с собой в школу. Разве что пальцем…

Он рассеянно обмакнул указательный палец в стаканчик с водой, повозил в краске – сначала в синей, потом в светло-голубой. Добавил желтого и получил зеленый. Эффект, который когда-то приводил его в счастливое изумление. Будучи совсем маленьким, Гриша и другие цвета пробовал смешивать, менял пропорции, добавлял воды, однако похожего чуда не получалось. Впрочем, когда акварель на мокрой бумаге расплывалась радужными и причудливыми пятнами, выходили не менее удивительные вещи. Пламенеющий закат солнца, к примеру, тяжелые бровастые тучи, почти марсианской красоты горы… Наверное, будь у него побольше красок и бумаги, а главное – места, где можно было бы безнаказанно пачкать, Гриша развернулся бы вовсю. Но подобные увлечения, как и игра в солдатики, родителями, увы, не приветствовались. Краски у него отбирали, выдачу бумаги строго дозировали.

Он украдкой взглянул на Ульяну. Одноклассница расположилась по ту сторону постамента, почти напротив Гриши. Высокая, даже чуть выше его ростом, она забавно морщила носик, то и дело отступала от мольберта, снова приближалась. Верно, старалась, чтобы получилось красиво. А на самом деле красивой становилась в такие минуты сама. Гриша залюбовался Ульяной. И подумал почему-то, что хорошо танцующие должны и рисовать хорошо. Потому что музыка – той же природы, что и живопись. Только проливается не нотами, а красками. Форма и цвет образуют мелодию, хотя не всякий способен ее услышать. Ульяна, должно быть, слышала. Потому и танцевала так круто. Вон как губы надула. А теперь еще и язык высунула. Художница!..

Гриша улыбнулся. Другие рядом с ней тоже выглядели презабавно: кто-то отчаянно морщил лоб, другие улыбались, шевелили бровями, а то и нервно облизывались. Репины-Шишкины, блин! Гоголи малолетние… Хотя нет, Гоголь вроде не рисовал, это Пушкин там что-то черкал на листках. И все равно поэты с художниками в представлении Гриши все как один были бледными и худыми – совсем даже не такими, как парнишка, что стоял справа от Ульяны. И не парнишка даже, а целая тумба. Плечи начинающего штангиста, шея, как у ротвейлера, и маленькая головенка. То есть голова как раз самая обычная, но на такой шее и на таких плечиках казалась миниатюрной. Но тоже ведь сюда приперся! Кисть в руках как щепочка, а туда же – пыхтит, бумагу марает.