Текст книги "Стрекозел"
Автор книги: Олег Блоцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Блоцкий Олег Михайлович
Стрекозел
Олег Блоцкий
Стрекозел
I. СТАРИКИ
Они вышли из щелистого, узкого проулка и в нерешительности остановились, внимательно присматриваясь к дувалу, за стенами которого укрылся взвод Стрекозова.
– Бабаи, товарищ лейтенант, бабаи! – крикнул конопатый Абрамцев со стены и пальцем затыкал в сторону кишлака.
Взвод зашевелился. Кое-где звякнуло оружие. Легкая зыбь всколыхнула солдат, сидящих группками на пересохшей земле.
– Сколько? – спросил высокий крепкий лейтенант с биноклем на груди, упруго поднимаясь на ноги.
– Двое, без оружия. Стоят как памятники, в нашу сторону зырят. Идти боятся.
– Муха! – махнул взводный заместителю. – Пусть войдут.
Тонкий юркий Мухамадиев мягко, по-кошачьи, скользнул к массивным грубым дверям, вмурованным в стену, и потянул на себя крупное железное кольцо. Черная кудлатая голова (сержант готовился к дембелю, а поэтому отращивал волосы) исчезла в проеме. Таджик отрывисто и даже, казалось, просяще крикнул что-то афганцам.
Старики появились во внутреннем дворике прямоугольной формы, который спасало от зноя невысокое ветвистое дерево с широкими сочными листьями. Дверь за афганцами тут же захлопнулась. Они вздрогнули и оглянулись. Мухамадиев что-то ободряюще сказал, слегка улыбнулся, но при этом быстро и ловко провел руками по их просторным одеждам.
– Пустые, – сказал он и отошел в сторону.
Солдаты, из тех, кто сейчас не охранял взвод, все ближе подтягивались к афганцам, заходя за их спины. Полукольцо все туже охватывало стариков. Пауза становилась томительной, грозной. Афганцы растерянно осматривались по сторонам и покорно глядели на командира.
– Все по местам, – приказал Стрекозов и запрокинул голову. – Эй, наверху, усилить наблюдение! Нечего сюда пялиться.
Солдаты, лежащие на стенах, мгновенно исчезли. Лейтенант движением руки пригласил стариков и сержанта к плащ-палатке, расстеленной на земле.
Разговор завязывался постепенно, как вода в котелке, нехотя закипающая на медленном огне.
Стрекозов спрашивал, Мухамадиев переводил, старики бормотали односложно и монотонно.
В кишлаке никого нет. Все спрятались – убежали в горы. Еще ночью. Люди знали, что на рассвете здесь будут шурави. Каравана тоже нет. Он за перевалом. Сегодня и завтра он здесь не пройдет. Но как только шурави уйдут, люди вернутся в кишлак, а караван двинется дальше.
– Эти почему не ушли? Шпионят? – Стрекозов испытующе и недоверчиво оглядывал гостей.
А те, ни на секунду не сводя с взводного темных потухших глаз, которые казались пустыми провалами под белыми кустистыми бровями, достали какие-то небольшие книжечки и все пытались сунуть их в руки Стрекозову.
– Они старые. Но главное – их сыновья служат в армии у Кармаля. Офицеры, как и вы.
Уловив знакомое слово "Кармаль", старики закачали чалмами, прикасаясь тонкими жилистыми пальцами к маскхалату Стрекозова.
– Сахи аст, сахи. Баче э ма дар урду э Афганистон хидмат миконад.
– Что они долдонят?
– Клянутся, что сыновья в правительственной армии, "зеленые".
– А кишлак духовский?
– Духовский, – согласился Муха и моментально продолжил, предугадывая очередной вполне справедливый вопрос взводного, – но это ничего не значит. Стариков никто не трогает. Вот если бы их дети сюда пришли, тогда точно застрелили бы или кожу с живых содрали. А отец при чем? Он не виноват, что сын офицер. Вот и живут спокойно. Никто их не обижает.
– Везде так? – не поверил Стрекозов.
– Да, – уверенно сказал Мухамадиев и закусил припухшую, в трещинах нижнюю губу.
Чувствовалось, что он полностью доверяет старикам и сейчас целиком на их стороне.
– В каждом кишлаке люди такие есть. Если все ушли, кроме некоторых, значит, их родственники в армии, ХАДе или Царандое. Поэтому они и не боятся нас, не прячутся. Помните, две недели назад мы на войну в Рабат ходили? Перед ним кишлачок был? Помните старого афганца – бобо, возле дувала с кувшином молока? Подходи, пей.
– Помню.
Старик в грязной чалме с коричневым лицом, изъеденным морщинами, сидел, подвернув под себя ноги, у самого входа в кишлак. Перед афганцем на небольшом выцветшем и застиранном куске ткани лежали две лепешки, рядом высился широкогорлый кувшин, возле него огромная, как таз, голубоватая пиала.
Боевые машины пехоты одна за другой скрывались в теснинах вымершего кишлака. Жирные желтые клубы пыли дымились и расползались мелкой взвесью, висели над землей, напоминая покачивающуюся непроницаемую ткань. А старик все так же был недвижим. Его порошило пылью, и людям, сидевшим на раскаленной броне, казалось, что он мертв.
– А если разведчики?
Стрекозов склонил голову набок, искоса покалывая темно-зелеными глазами пришельцев. Ладонью взъерошил коротенький упругий ежик на голове и задумался.
Лейтенант, выкованный на примерах бескомпромиссной, незатухающей классовой борьбы, никак не мог сейчас взять в толк, отчего эти старики до сих пор живы. Ему было совершенно непонятно, как могут спокойно ходить по деревне люди, дети которых, в сущности, выступают против остальных односельчан. В этой их спокойной жизни видел взводный главный подвох для себя и своих подчиненных. Если бы высохшие, с шершавыми лицами старики сказали Стрекозову, что их бьют и преследуют, что их дома сожгли, им нечего есть, он, может, и поверил бы. А так?
Нет, было во всем этом что-то противоестественное, настораживающее и отпугивающее.
Сержант, правая рука Стрекозова, прекрасно понял сомнения, которые сейчас назойливо грызут командира.
Мухамадиев сузил чернющие глаза, щелкнул языком в знак упрямого несогласия с мыслями лейтенанта и покачал головой.
– Это не разведка. Обыкновенные люди. Думают, мы поверим, поэтому и пришли. У них наверняка фотографии сыновей есть, – предположил сержант и, не дожидаясь ответа командира, что-то сказал собеседникам.
Старики развернули тоненькие книжечки. Там, среди прочих бумажек, в самом деле оказались фотографии.
Стрекозов держал в руках два небольших жестких кусочка картона. На них – черноусые, черноглазые, чернобровые, черноволосые мужчины в военной форме с гордо поднятыми головами.
Фото были небольшими, на документы. Но даже в этих неполных изображениях ощущались сила и уверенность в себе.
Старики, непрестанно переводя глаза с фотографий на Стрекозова, заговорили, перебивая друг друга.
Таджик качал головой, цокал языком и всплескивал руками.
– Это вот – капитан, – упирал он палец в одну из фотографий. – Служит в Кандагаре. Командир роты. Недавно ранили. В ногу. Домой не приезжал нельзя. Весь отпуск у родных в Кабуле был. Отец ездил к нему. Один раз.
Старик, нос которого походил на сморщенный вялый огурец, уловив слова "Кандагар" и "Кабул", радостно вспыхнул, морщинки заходили, наползая одна на другую, вздохнул глубоко и собрался вновь длинно говорить, но Мухамадиев остановил его движением руки и взглянул на соседа. Тот, перебирая оранжевые четки и неспешно пропуская крупные зерна меж узловатыми натруженными пальцами, поглядывал на фотографию, точно желал лишний раз убедиться, что мужчина с крупными звездами на плечах – его сын, безостановочно и вроде бы совершенно равнодушно бормотал под нос, словно молитву творил.
– Сын в Кабуле служит. Командир батальона. В Советском Союзе учился. Сейчас в спецбригаде. Тоже давно дома не был. Что делать – война, – развел руками и тяжело вздохнул, подобно старику, Мухамадиев.
Наступила пауза. Афганцы достали кругленькие металлические коробочки, раскрыли и протянули Стрекозову. Лейтенант отрицательно покачал головой. Когда насвай поплыл в его сторону, Мухамадиев, покосившись на взводного, положил правую руку на сердце и тоже отказался. Старики бросили по щепотки зеленого порошка в рот, задвигали впалыми щеками, укладывая набухшую массу под язык.
– Сейчас на чай приглашать начнут, – предположил сержант.
И угадал. Старики наперегонки закудахтали, посасывая вязкую терпкую жижицу.
– Чое нон бухури?! Чое нон бухури?!
Стрекозов и сам понял, что это означает. Однако не удержался, ухмыльнулся и хлопнул сержанта по спине.
– Все ты, Муха, знаешь!
– А как же? – расцвел таджик и задвигал плечами, разминая затекшую спину. – Что здесь, что дома – одинаково. Законы есть законы.
От прежней настороженности и холодного выжидания оставалась жалкая тающая льдинка, которая вот-вот должна была исчезнуть вовсе.
– Чайку бы хорошо, – мечтательно протянул пулеметчик Клеткин, крепкий, ширококостный детина, который таскал во взводе пулемет.
– И пожрать не мешало! – поддержал закадычного дружка маленький Гена Сироткин по кличке "Метр с каской".
– Было бы неплохо.
– Пора точить!
– В самый раз.
– Точно. Похавать – это четко.
Заволновались хором солдаты. Несмотря на приказание взводного, они потихоньку стянулись к лейтенанту, прислушиваясь к беседе. Любопытство брало верх над осторожностью и опасением быть наказанными.
– Чего тебе жрать, Сироткин? – удивился Стрекозов. – Мечешь за десятерых, а такой же шкет. Только продукты зря переводишь.
– У меня все в ум идет, – глубокомысленно заметил Гена.
– Ну, если в ум, тогда другое дело, – согласился взводный.
– Который между ног, – добавил Клеткин.
Засмеялись, и громче всех – Сироткин.
– Товарищ лейтенант! – со стены свесился Абрамцев. Каска наползла ему на глаза, и он мотал головой, как лошадь в жаркий день, отгоняющая настырных мух. – Стреляют! В демеевском кишлаке бой!
В небольшом, тесном дворике разом наступила тишина.
Стало слышно, как где-то далеко частят автоматные очереди и, словно новогодние хлопушки, разрываются гранаты.
Стрекозов бросился к радиостанции.
– Все нормально. Нет. Помощи не надо. Сиди на месте. Приказываю, сквозь треск отрезал Демеев. – Надо будет – дам сигнал. Конец связи! капитан резко прервал разговор.
Недоумевающий Стрекозов стоял на стене дувала и старался в бинокль рассмотреть соседний кишлак. Тягучая, как вязкий кисель, густая зелень, кажущаяся в этот час расплавленной, и серые стены скрывали происходящее. Но окончательно заглушить звук не могли. Сухо трещали автоматные выстрелы, взрывались гранаты, и вдобавок ко всему из груди кишлака поползли черные прерывистые ленты дыма. Лазоревый небосвод заволакивала нахальная копоть.
Возле Стрекозова стояли солдаты, прикладывая козырьками ладони ко лбам, и быстро перебрасывались короткими фразами, стараясь угадать, что же происходит у Демеева.
Взводный спустился вниз. Старики переминались с ноги на ногу, словно земля жгла их босые ступни, и, не оставляя сержанта в покое ни на секунду, что-то лопотали, вздымая руки кверху. Наверное, призывали в свидетели самого Аллаха.
– Нет там никого. Никто нападать не будет. Не знают, почему стрельба, талдычил одно и то же Мухамадиев, непрестанно прикусывая зубами нижнюю губу.
В демеевском кишлаке что-то с силой рвануло. Солдаты наверху, забывшие об опасности, подались вперед. Стрекозов, выматерившись, взлетел на стену, расталкивая подчиненных.
Над кронами деревьев заплясали блеклые, едва угадываемые лепестки пламени, которые, казалось, надували огромный черный пузырь.
– Локтионов! – заорал Стрекозов.
Но догадливый радист уже сам выходил на Демеева.
– Зубец, Зубец! Я Откос! Как слышишь, прием?! Не отвечают, товарищ лейтенант! Молчат! Зубец! Зубец! Я Откос!
Стрекозов скатился вниз, скользнул ненавидящим взглядом. Старики съежились, пытаясь укрыться за сержантом, и виновато опустили головы.
– Нет никого? Мирные жители?! В горы ушли? У-у-у, суки!
– Они правду говорят, – запротестовал Мухамадиев.
– Иди ты! – двинулся на него Стрекозов, но остановился и завыл, вздирая подбородок.
– Стано-о-овись!
В считанные секунды солдаты, похватав все свое снаряжение, сгрудились возле командира.
– Проверить оружие и амуницию!
Через мгновение:
– Автоматы?!
– Есть! – проревел взвод, ударяя руками по оружию.
– Магазины?!
– Есть!
– Эр-дэ?
– Есть!
– За мной бегом марш! Дистанция три метра! Построение колонны прежнее!
И Стрекозов, упрямо пригнув голову, рванулся вперед, так и не взглянув на притихших понурых стариков.
2.СТРЕКОЗОВ
Еще совсем недавно зеленым лейтенантом, летом, когда все соединение, включая и приблудных дворняг – Духа с Басмачом, искало спасения от зноя под кондиционерами в модулях или тени палаток, Стрекозов, заложив руки за спину, хрипло ревел на неширокой площадке земли, заменяющей в бригаде плац: "Раз-раз! Раз-два-три! Левой! Левой!" А взвод гремел тяжелыми, кажущимися с непривычки пудовыми сапогами, проклиная сумасшедшего лейтенанта, немыслимую жару и едкую пыль, походившую на сухой цемент, плотным серым полотнищем застилавшим все вокруг.
В то время жизнь в бригаде делилась на две половины – "война" и сплошная "расслабуха" после. А все, начиная с солдат и заканчивая комбригом, напоминали веселую вольницу анархистов, щеголявшую в трофейных американских или западногерманских куртках, китайских зеленых кепках с необъятными козырьками, в крепких, со множеством карманов, штанах, а нередко и джинсах. Поэтому поведение Стрекозова, напялившего на свой взвод хабэ, которое долго без дела прело на складе, было более чем смешным и вызывающим.
Лейтенанта откровенно считали ненормальным, законченным продуктом типичного армейско-училищного идиотизма с его непременными номерами военных билетов, выведенными хлоркой на внутренней стороне формы, яркими бляхами и настолько начищенными яловыми сапогами, что с первого взгляда они казались хромовыми.
Взводные – лейтенанты, отдыхающие после предыдущей четырехлетней училищной дуристики, открыто смеялись над Стрекозовым. Кто-то из них и дал ему нынешнюю кличку – Стрекозел.
Подчиненным Стрекозла уже давно было не до смеха, и они попытались устроить командиру "темную", накинув вечером в одной из палаток на его голову одеяло. Но не тут-то было. Моментально выяснилось, что отличная спортивная фигура Стрекозова не следствие упражнений с гантельками перед зеркалом, а результат многолетних занятий боксом. Взводный расшвырял "мстителей" в стороны, как щенят, и очень долго не выпускал их из палатки, смещая челюсти и проверяя на прочность ребра и грудные клетки.
Против первобытной физической силы особенно не попрешь, и солдаты забились в норы – зализывать раны и решать, что все-таки делать с чрезвычайно ретивым на службе и очень агрессивным в быту лейтенантом. Вывод был прост, а по тем временам и нравам, какие царили в бригаде, – очень даже приемлемым.
В один из вечеров, когда толпа, как обычно, собралась за палатками покурить "дури", потащиться и поболтать о своих насущных солдатских делах, было подробно оговорено, как на ближайших боевых лейтеху "замочить", а выражаясь человеческим, нормальным языком, – застрелить.
Но боевые, которые были для Стрекозова первыми, а по тайному согласию и желанию всего взвода должны были оказаться и последними, внесли серьезные изменения в такой незамысловатый план мести.
Тогда не только взводу, но и всей роте пришлось несладко. Полдня провалялась она под палящим солнцем на земле, похожей на панцирь старой черепахи, среди валунов, стараясь хоть как-то спрятаться за ними от прицельного огня духов, затащивших подразделение в хитроумную ловушку. И даже у самых-самых, кто давно точил зуб на лейтенанта, было только одно желание – как можно глубже вдавиться в сухую, раскаленную землю, спрятаться, утопить себя в ней, лишь бы остаться в живых.
Ротный, потерявший всякое управление подразделениями и власть над людьми, лишь матерился и сорвал голос, вызывая по радиостанции помощь. Но духи отсекли батальон, и перекрестный огонь ДШК вколотил его в землю где-то у входа в ущелье.
А рота, разрезанная, разбитая на части свинцовыми очередями, медленно сходила с ума: громко стонали раненые, живые старались забиться хоть под малейший камешек, палили из автоматов куда ни попадя и молили Господа, черта, сатану, Аллаха и Бог знает кого еще только об одном: если и придет смерть, то пусть она будет моментальной, быстрой, безболезненной. Чтобы сразу отдать концы, свернуть ласты, сыграть в ящик, загнуться, а не мучиться с пулей в хребте, извиваясь, как ящерица, потерявшая хвост, от боли, истекая кровью и царапая ногтями гранитную землю.
И кто знает, чем могло все это закончиться, если бы не Стрекозов. Он собрал гранаты у очумевших солдат, которые открытыми ртами жадно хватали воздух, а пот грязными ручьями лил по щекам, метнулся в сторону рыжих скал, бесстрастных свидетелей и прямых виновников медленной гибели роты.
Через некоторое время наверху, в гранитных изломах, ухнули разрывы гранат, затем навалилась тишина, которая тут же разлетелась на тысячи осколков от злых, бесконечно долгих очередей автомата Стрекозова.
Эта атака подхлестнула оставшихся в живых, и те ринулись вперед, карабкаясь наверх, стараясь побыстрее выскочить из смертоносной зоны огня и дотянуться до духовских огневых точек. Только в этом было спасение роты. И самый последний трус понимал: единственный шанс выжить – это пойти в атаку.
Через несколько дней, когда рота начала постепенно приходить в себя от долгих кошмарных минут, нанизанных на грохот автоматных очередей и смерть товарищей, а вертушки с цинковыми гробами и сопровождающими их до военкоматов офицерами и прапорщиками взмывали вверх и уходили на Кабул, Стрекозов выстроил взвод на линейке перед выбеленными солнцем палатками.
К этому моменту у солдат произошла некая переоценка личных качеств командира, и смотрели они на него без прежней злобы. Смелость везде в цене. В Афгане – тем более. Особенно когда ты благодаря чьей-то храбрости не лежишь горизонтально в вертолете с биркой на ноге, а твердо стоишь пусть на чужой, но все-таки земле.
Стрекозов долго молчал, смотрел на молодые, почти детские безусые лица, а затем сказал, как отрезал:
– То, что мы семерых потеряли, – это наша вина, и в первую очередь моя. Конечно, на войне все может быть, от смерти никто не застрахован. Но погибаете вы по дурости и неумению. Ни черта вы не можете и не знаете. Настоящий солдат не тот, кто погибает, а тот, кто убивает первым. Много ума не надо, чтобы испортить себе дубленку. Гораздо труднее продырявить ее другому. Вот этому и будем учиться. Для того чтобы матери ваши не носили черных платков, а девчонки не спали с другими парнями. Предупреждаю сразу будет очень тяжело. Кто не желает учиться, тот пусть подыхает. Но в другой роте. Кто не желает? Выйти из строя!
Взвод не шелохнулся, и уже на следующий день началась самая настоящая боевая подготовка.
3. БЕГ
– Только успеть! Успеть! Успеть! – повторял беспрестанно Стрекозов, и шаг его непроизвольно становился длиннее.
Взводный размашисто бежал, и горькие мысли царапали мозг. "Эх, Демеев, Демеев! Понадеялся на себя! Решил сам караван взять. Орден хотел в одиночку заработать? Так есть он у тебя! И медаль. Дурак ты! Зачем? Кому это надо? Что сейчас там происходит? Что?"
Взвод бежал по пересохшему зигзагообразному руслу. Небольшие, обкатанные и вылизанные добела водой за множество лет камни казались теперь огромными валунами.
Стрекозов то и дело оборачивался. Он видел солдат с искаженными лицами и коротко, на выдохе, выкрикивал: "Быстрее! Шире шаг!" Голос его походил на остервенелый лай охотничьего пса, загнавшего добычу на дерево.
Взвод старался не выпустить из виду командира, но безнадежно. Солдаты спотыкались, падали на землю, ударяясь о камни, вскакивали и, отхаркиваясь серой слизью, устремлялись вперед.
Хрипящая, сопящая, жадно всасывающая липкий горячий воздух человеческая цепочка все больше растягивалась, грозя разомкнуться окончательно.
Лица были багровыми, оружие гремело, кроссовки срывались с блестящих острых акульих зубов, которыми во множестве ощерилось русло.
Гонка продолжалась, и никто не мог сказать, сколько продлится этот сумасшедший бег.
Солдаты переставляли ноги уже полубессознательно. Машинально перескакивая с камня на камень и удерживая из последних сил оружие, которое выбивало на теле синяки размером с кулак, они кляли себя последними словами и давали зарок бросить курить, как только вернутся в бригаду.
– Выдержать темп! Выдержать! – тосковал Стрекозов, выхватывая глазами не спрессованную, напружиненную людскую цепочку, а малочисленные группки, расстояние между которыми увеличивалась прямо на глазах.
Лейтенант видел, что Локтионов, который должен был идти сразу за ним, далеко позади и черный штырь антенны все сильнее раскачивается, клонясь к земле.
– Вперед, вперед, вперед! Муха! Вперед! – кричал Стрекозов, с усилием замедляя бег и подталкивая пробегающих солдат в спины.
Протопал согбенный Клеткин, забросивший пулемет на плечи, как коромысло. Вслед за Иваном семенил Гена Сироткин, у которого автомат висел поперек груди. Сироткин кинул на него обессиленно руки. Из распахнутого Гениного рта слюна летела фонтаном.
Присвистывая, словно губами ухватил детскую пищалку, проскочил мимо лейтенант Абрамцев с лицом полыхающим и бордовым, как обложка комсомольского билета. Казалось, если рухнет солдат в сухую, полегшую от солнца траву, то вспыхнет она от его жара мгновенно.
Семижильный и неутомимый Мухамадиев, стерегущий колонну сзади, вырвался из ее нутра и приблизился к Стрекозову.
– Веди, Муха! – приказал тот и бросился к Локтионову.
Побелевший радист, бессмысленно уставившись в одну точку выпученными глазами, брел вперед, раскачиваясь, как полоумный.
Взводный подлетел к Локтионову и стал срывать рацию с его плеч.
– Не на...до, – едва зашелестел солдат. – Не на... до, тов ... лей... дой... ду... – голос его захлебывался, прерываясь, и, казалось, выбивался из живота.
Локтионов цеплялся за брезентовые ремни и старался не выпустить рацию из своих рук.
– К такой ... матери, – с силой дернул на себя металлический ящик Стрекозов.
Радист, потеряв равновесие, упал, а лейтенант, не оглядываясь, побежал вперед.
"Локтя заменить придется – выдыхается", – подумал взводный, нимало не заботясь о том, что после такой перестановки дружки могут просто-напросто "зачмонить" солдата, превратив в батальонного изгоя.
Стрекозов на секунду обрывал шаг возле каждого бегущего и уже не приказывал, а умолял: "Давай, давай! Очень прошу!"
Мокрые, словно были они под дождем, дошедшие до последней степени напряжения всех своих сил, побледневшие, с заострившимися чертами лица солдаты не в состоянии были даже повернуть голову в сторону лейтенанта. Они только скашивали глаза, и судорога схватывала лица все сильнее.
Стрекозов настиг Мухамадиева. Тот настойчиво тянул за собой взвод, как магнит, выхватывающий гвоздики из-под дивана.
– Что, Муха?
– Нет стрельбы! Нет!
Стрекозов прислушался: позвякивало оружие, тяжелые, клокочущие вдохи и выдохи, катящиеся камни. Сухого механического треска не было.
У взводного дернулась щека.
Мухамадиев бежал рядом со Стрекозовым, стараясь заглянуть ему в глаза.
– Нет там духов. Не может быть. Кишлак маленький. Банда маленькая. Кишлак в долине. Вокруг поля. Им подойти нельзя. Не будут они нападать! Не будут. Их мало. Нас много!
– Заткнись, Муха! Замкни колонну!
– Э, командир. Демеева не знаете. Не воевали с ним, – выдохнул напоследок таджик, отставая от взводного.
"Знаю, морда черная, хороший парень Сашка Демеев. А духов этих, стариков, кончить надо было. Жаль, не успели. Я понимаю – они нас отвлекали, пока роту расстреливали", – злая мысль плясала в голове Стрекозова.
Взвод одолел русло и побежал по огромному маковому полю, дорожкой разрывая его на две неравные части. Тяжелый запах растений сбивал дыхание. Казалось, что это и не поле вовсе, а гигантский котел, где настаивается мутное сатанинское зелье. Лепестки цветов стаями пестрых беспокойных бабочек разлетались в стороны. Толстые стебли опутывали ноги, валили ниц.
Прямо перед взводом, километрах в трех, у края поля серо-зеленым наростом прилепился кишлак. В полуденном мареве грозно перекатывались яростно дрожащие стены дувалов. Яркая зелень казалась влитой в небо, которое то и дело подергивал черный занавес дыма, текущий из недр кишлака.
– Взво-о-од! К бою!
Стрекозов перешел на шаг и поднял руку. Гигантский веер раскидывался за его спиной. Солдаты разбегались в две стороны. Веер не выдержал напряжения и лопнул. В итоге образовалась прямая линия.
– Ложись!
Ровная цепь вмиг словно провалилась сквозь землю. Только покачивающиеся цветы обозначали места, где спрятались солдаты.
Стрекозов лежал на сломанных, жестких стеблях, и сердце его билось так, что, казалось, разорвет сейчас грудь и вонзится в землю.
В кишлаке стояла мертвая, погребальная тишина. Взводному было слышно, как рядом громко дышат, откашливаясь и сопя, солдаты.
"Не успели! Где стрельба? Разве так быстро можно уничтожить роту? Голова Стрекозова раскалывалась от недосыпания, бега, жары и противоречивых догадок. – Что произошло? Опоздали? Почему в нас никто не стреляет? Подпускают ближе? Черт, где же Демеев?"
Мысли путались, порождали сумятицу и неразбериху.
Стрекозов включил рацию. Демеев по-прежнему молчал.
Кранты, решил взводный.
Стало нестерпимо жаль капитана, так опрометчиво вступившего в бой с душманами.
Стрекозов не был близко знаком с ротным. Но, наблюдая со стороны, разговаривая иногда с командиром соседней роты, убеждался, что Демеев простой и открытый парень. Правда, отчаянный до бесшабашности, лез всегда в самое пекло, что его и сгубило, думал Стрекозов.
И желание отомстить за Сашку, разнести этот кишлачок по кирпичику, перебить всех духов, засевших в нем, душило Стрекозова и настойчиво гнало вперед. Впрочем, пути назад в любом случае не было. Стрекозов не сомневался, что взвод, располагавшийся меж двух непокоренных кишлачков, рано или поздно будет искрошен до кровавых ошметков затаившимися духами. Так лучше идти на врага, ошеломить и смять его, уставшего от столкновения с ротой, постараться спасти ребят, которые, может, еще не все перебиты.
– Кто справа? – спросил взводный, не отрываясь от земли.
– Я, Локоть, – отозвался радист.
– Локтионов, справа?
– Клетка!
– Клеткин, справа?
– Сирота!
"Сироткин? Я тебе покажу справа, – механически отметил Стрекозов, влево обязан бежать, а не к другану пристраиваться".
Цветы закачались. Стебли раздвинулись в стороны. Показался Мухамадиев. На лице – частые жемчужинки пота.
Лейтенант развернул карту и всмотрелся в черный безобидный квадратик населенного пункта.
Сержант был прав. Стрекозову почему-то стало от этого очень неприятно. Кишлак лежал, доверчиво распахнутый во все стороны, как единственная горошинка на ладони.
Мухамадиев ловко и быстро, извиваясь, как змейка меж камней, скользнул на левый фланг, передавая по дороге приказание Стрекозова. На правый приказ ушел по цепочке.
– Взво-о-од, короткими перебежками! Вперед! Марш! – скомандовал Стрекозов, слегка приподнимаясь на руках.
И глядя, как выскочили с обоих флангов, точно выброшенные катапультой, два солдата и помчались зигзагами вперед, поймал себя Стрекозов на ласкающей самолюбие мысли: "Все-таки подготовка чувствуется. Это факт!"
4. БОЕВАЯ ПОДГОТОВКА
Учение оказалось тяжелым до изнеможения, до белых разводов под мышками и на спине после каждого дня занятий на полигоне, до стертых и разбитых в кровь ног, до крупных мозолей, которые лопались, как перезревшие, набухшие почки, и из них вытекала бесцветная жидкость.
Несмотря на то что все солдаты прошли учебные части, где их несколько месяцев готовили специально для Афганистана, а лишь затем посылали туда, Стрекозов видел, как слабы и беспомощны его подчиненные даже в самых простых вещах, а ведь именно они частенько спасают в бою от смерти, которая не так уж слепа, а выбирает самых незащищенных, неумелых и нерасторопных.
Большая часть взвода не умела окапываться и вообще не знала, что это такое; она не имела никакого представления о том, как правильно передвигаться по полю боя. И что совсем поразило Стрекозова: добрая половина взвода – новобранцы – вообще не умела стрелять. Командир недоумевал, как же так, людей отправляют воевать, а они не знают, что такое автомат и как с ним обращаться.
Только потом, во время перекуров на полигоне, солдаты, перестав сторониться лейтенанта, начали рассказывать Стрекозову, как на самом деле проходила их подготовка в учебках: никаких полевых занятий; вооружение почти не изучали; стреляли всего один раз, да и то наделили каждого тремя патронами. Но и это можно считать везением, потому что были и те, кто вообще ни разу не держал автомат в руках, исключая присягу, разумеется.
Узнав об этом, Стрекозов ничего не сказал. Он только сжал кулаки так, что побелели костяшки пальцев. Подготовка пошла с утроенной силой.
Стрекозов без устали гонял солдат по учебному полю, которое примыкало к горам, где на вершинах укрепились заставы, оберегающие бригаду.
Лейтенант учил правильно ходить в колонне, быстро рассыпаться в длинную грозную цепь, наступать перекатами и, дорожа каждой вмятиной на шершавой земной шкуре, использовать ее как укрытие.
Солдаты стреляли до глухоты каждый день. Патронов было немерено.
Стрекозов изменял цели, давал новые ориентиры и старался, чтобы его подчиненные могли перебрасывать огонь с одной точки на другую быстро и метко.
– Граната – вещь важная, – наставлял взводный. – Надо уметь ее бросать как можно дальше и точнее.
И солдаты бросали. Сначала камни, затем болванки без запала, ну а потом и гранаты.
Потом пришло время ножа. Лейтенант показывал, как его держать, рассказывал, как надо точно и быстро убивать, нанося удары под лопатку, в печень, сердце или перерезать горло от уха до уха.
– Жрать тоже надо уметь, – без устали повторял Стрекозов, – а пить тем более.
Он запретил солдатам есть соленые консервированные сыр и тушенку, приходящие в сухих пайках. На боевых выходах сухари вымачивались в воде, и лишь потом эта кашица поедалась.
– Сухарь язык раздирает и глотку рвет. Три дня посидите на них – потом вообще ничего жрать не сможете. А воду пить – только утром. Днем хоть подыхайте, но за фляги не хватайтесь. Зря все это. Хлестать будете без остановки, а толку – никакого.
Занятия приносили свои плоды. Очень скоро все солдаты одинаково умело обращались с гранатами, пулеметом, агээсом, не говоря уже об автоматах.
Были и рукопашные схватки. "В печень, в печень руби! – кричал Стрекозов, юлой вращаясь среди сцепившихся солдат. – Да нет так! А теперь по почкам! По кости бей. Он согнется, а ты ему правой снизу. Блокируйся, Сироткин. Пусть в плечо бьет. Туда не страшно. Так, а теперь уплывай вправо. Хорошо. И в почку ему крюка! Отлично! Молодцы, толк будет!"
Толк и в самом деле был. Когда тщедушный и застенчивый Абрамцев вырубил своего постоянного обидчика из соседнего взвода Алиева, все в столовой обалдели. Алиевские земляки, рыча, бросились к Абраму, но путь им преградили Муха с Клеткиным.
