Текст книги "Ночной патруль"
Автор книги: Олег Блоцкий
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Блоцкий Олег Михайлович
Ночной патруль
Олег Блоцкий
Ночной патруль
Лейтенант только-только пришел в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был "дембелем" и считал последние предотъездные дни, старательно вымарывая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения и "обуревший" дембель не только не пятился назад, но еще больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почесывая голую грудь.
Короче говоря, нашла коса на камень, и лейтенант не сдержался.
Он выбросил правую руку вперед, метя солдату в подбородок. Дембель оказался на удивление проворным – постарался увернуться, дернулся, но неудачно. Железный кулак, скользнув по лицу, пришелся как раз на кадык.
Дембеля бросило на взводного. Тот сделал шаг в сторону, и солдат рухнул на пол, захрипев и покрываясь потом. Кровь брызнула из носа и ушей. На раскрытых губах распустилась причудливым цветком розовая пена.
Облепившие место стычки солдаты, минуту назад радостно перемигивавшиеся и строившие рожи, теперь топтались в нерешительности и вопросительно таращили глаза на командира.
– Плащ-палатку, – скомандовал лейтенант, склоняясь к неподвижному телу.
На брезент уложили полумертвого дембеля и бегом потащили в санчасть.
Начальник штаба полка разъяренно мерил шагами кабинет и орал так, что тряслись стаканы на тарелочке возле графина.
– Ты убить его мог, идиот! Ладно, вправили ему горло! А если перелом? Сил много? В горы корректировщиком ходи!
– Да я...
– Молчать! – рубанул кулаком по столу подполковник.
Стаканы разом подскочили и покатились по полированной поверхности. Комбат – начальник лейтенанта – подлетел к столу, поймал стаканы, вернул их на место и замер рядом с лейтенантом, белым, как потолок в операционной, где достаточно долго оживляли дембеля.
Начштаба вновь заметался по кабинету. Казалось, он набирает начальную скорость, чтобы, разогнавшись, головой выбить кондиционер и умчаться в голубое поднебесье.
– Нет, я так больше не могу! Одних ублюдков из Союза присылают! В первом бате Храпов едва должность принял, как на чарс его потянуло. Нет, чтобы дураку у такого же бестолкового офицера наркоту попросить, так он солдату приказ отдает. Приказываю, мол, достать. Тот и достал – в особом отделе. Стукачом боец оказался – в школу КГБ поступать хочет. Плюсы себе набирает – стучит на офицеров, скотина. А Узгенов? Под обстрел раза два попал на заставе, понял, чем это пахнет, и ногу себе прострелил. Под дурака решил закосить – мол, осколком мины ранило. Теперь этот мордоворот своих подчиненных гробит. Что, сильный? – теснил лейтенанта в угол подполковник с искаженным лицом. – Сильный, да? Говори! Не молчи, Сигов!
Лейтенант опустил глаза и сделал едва заметный шажок назад.
– Никак нет, – промямлил он, не решаясь смотреть в глаза подполковнику.
– Никак нет! – взвился начштаба. – А почему? Как? Сколько раз предупреждал: не умеете бить морды слонам – не беритесь. А если взялся, делай так, чтоб никто не видел, не знал. Этот же у всего полка на глазах! Ну ничего, – затряс желтым от никотина пальцем начштаба, – ты мне ответишь за это, паскуда! Партбилет на стол положишь, и из Афгана мы тебя вышибем, как этих дурачков – Храпова с Узгеновым. В Союзе будешь служить, а может, прямиком в народное хозяйство.
Лейтенант побледнел.
– Това... Товарищ подполковник! Я прошу, очень прошу, – забормотал Сигов, – ...умоляю вас – не надо в Союз!
– Что? Позора боишься? – вытянул губы трубочкой начштаба.
– Не надо, товарищ подполковник. На самую опасную заставу переведите, в самые тяжелые колонны посылайте, но в Союз не надо. Стыдно в Союз, товарищ подполковник! – голос лейтенанта дрожал.
– А солдата по харе бить не стыдно? – взвизгнул начштаба.
Ругань и зубовный скрежет вновь обрушились на лейтенанта. Подполковник орал, широко раскрыв рот, и фанерные стены комнаты вибрировали. Начштаба бегал вокруг стола, и тот покачивался, припадая то на одну, то на другую сторону. Подполковник приближался к Сигову, подносил сжатый кулак и тыкал им в лицо лейтенанту.
Сигов стоял, как изваяние, ни разу не шелохнулся, только часто хлопая глазами. Решил, наверное, перенести все, только бы остаться в Афгане.
Когда начштаба, задыхаясь, стал чертить круги возле офицеров с меньшей скоростью, за дело принялся опытный, тертый капитан Горбунов. Его внезапно одолел кашель, и он поднес руку ко рту.
Подполковник, громко дыша, схватил графин и стал хлебать воду прямо из горлышка.
– Гхе, гхе, гхе, – вновь зашелся в кашле Горбунов.
Запрокинувший голову подполковник скосил глаза. Комбат перехватил взгляд и тут же неторопливо начал.
Слова его покатились медленно, спокойно, размеренно и даже чуточку скорбно.
– Товарищ подполковник, Сигов, безусловно, идиот. Он запятнал честь батареи, всего полка, и прощения ему нет. Но, если разобраться, то Маркова убить мало. Отпетый негодяй, слово даю.
Начштаба грохнул графин на стол и обреченно махнул рукой.
– И ты туда – покрывать своего. Хороша компания, нечего сказать.
– Никак нет, – возразил Горбунов. – Вы Маркова не знаете. Он у молодых деньги забирал. Сигов увидел, вмешался. Так этот подлец и бровью не повел. Деньги не отдал и еще куражиться начал: "Вы кто такой? Я в Афгане два года, а вы три недели", – повторил капитан и продолжил, как бы размышляя сам с собой. – За такие слова, по моему мнению, убивать надо. Что будет, если каждый бойчишка начнет считать свои заслуги? Да было бы что считать!? Паршивец в каких-то задрипанных колоннах побывал, на несколько операций сходил и мнит себя героем. Конечно, если бы там я оказался или кто-нибудь другой из офицеров батареи, подобных разговоров не было. А Сигов что? Опыта маловато. Вот и решил Марков над ним поиздеваться, при всех, замечу. Как после этого взводному работать? Подонок на дембель уйдет, а другие-то останутся. И что, тоже будут боевые считать?
Подполковник вонзил взгляд в лейтенанта.
– Так и было?
Сигов вытянулся, кивнув.
Начштаба дергал себя за ухо. Горбунов продолжал обволакивать его спокойной, вкрадчивой речью.
– Не сдержался взводный. Так за это мы его накажем. Обязательно. Что так получилось – с кровью – это не по злобе. Сигов сам по себе парень хороший. Работает, как вол. Вышлем в Союз – кто придет? Сами знаете, сейчас там все волынят. Выдернуть кого-то – мертвое дело. Все тут же оказываются многодетными, больными, хромыми или такими покалеченными, что их в гроб пора паковать. А Сигов парень здоровый, – начштаба и капитан почти одновременно рассмеялись, – холостой. По дому не тоскует, голову всякой дурью не забивает – день-деньской, как белка в колесе, во все вникнуть пытается. Может, дадите ему испытательный срок, товарищ подполковник? Посмотрим. Если что не так – вышвырнем и дело с концом.
Начштаба осклабился, обнажая передние потемневшие от постоянного курения зубы.
– Баюн ты, Горбунов. Без мыла в задницу влезешь. Почему в замполиты не пошел?
– Потому, что совесть до конца не потерял, – откровенно признался комбат.
Подполковник, как и любой офицер, вкалывающий от раннего подъема и до глубокой ночи, не любил политработников. Он громко загоготал, откинувшись на спинку стула.
Отсмеявшись, начштаба закурил и задумался.
Сигов и Горбунов настороженно молчали. Лейтенант чувствовал, как холод обручем стягивает низ живота.
Наконец, начштаба шевельнулся, завозил пальцем по бумагам, лежащим на столе. Палец уперся в какую-то строку. Подполковник медленно поднял голову. Взгляд напряженный и решительный. Глаза холодные.
Сигов вытянулся по стойке смирно.
– Вот что, Горбунов, – начштаба точно гвозди вколачивал в толстенную доску, – у Сигова есть шанс. Один. Послезавтра ночной патруль. Пусть заступит. Пусть службу понесет. Может, что-нибудь и выйдет.
– Так точно, товарищ подполковник, – вспыхнул Сигов, – выйдет, не сомневайтесь!
Но, напоровшись на колючие, ледяные глаза подполковника, лейтенант замолчал.
Начштаба, усмирив взглядом Сигова, продолжил так, будто того и вовсе нет в кабинете.
– Смотри, Горбунов, это его последний шанс. Патруль должен быть патрулем, а не мули-вули. Понял?
– Так точно.
Напускное равнодушие и скрытое лукавство комбата моментально испарились. Официально-серьезный капитан кивнул.
– Идите.
Офицеры отдали честь, повернулись, как положено, через левое плечо и вышли из кабинета.
На ступеньках штаба, вытягивая трясущимися пальцами сигарету из пачки, протянутой капитаном, заглянул ему в лицо счастливый Сигов.
– Комбат, не бойтесь, не подведу! Начштаба будет доволен!
Горбунов посмотрел на счастливое, дурашливое лицо лейтенанта и грустно улыбнулся.
– Колюха, Колюха! Не говори "хоп" раньше времени. В модуле обо всем потолкуем.
В небольшой комнатушке комбата густо-сине от дыма. Кондиционер, захлебываясь, чихал и булькал, но не успевал даже разогнать по углам плавающие клубы дыма.
На кровати под цветными фотографиями семьи лежал Горбунов. В ногах у него примостился старшина батареи – юркий, как сперматозоид (определение капитана), азербайджанец Тофик Юнусов. У изголовья на табурете – Сигов или, как теперь его называл комбат, – "Смерть дембелям".
– Значит, Тоф, не судьба тебе попасть в патруль, – закончил рассказ о передрягах в штабе капитан.
Юнусов понимающе взглянул на Сигова.
– Ясна, командир. Нада так нада. Хотел себе магнитофон купить – потом сделаю. Умирай, но товарища спасай, – засмеялся Юнусов.
Капитан перехватил затравленный, почти бессмысленный взгляд Сигова и вздохнул:
– Человек ты здесь новый, Коля. Еще, считай, ничего не видел. Со временем все узнаешь. Давай лучше, как любит наш замполит говорить, ближе к телу. – Горбунов перевернулся на бок, оперся на руку головой. – На ночь по Кабулу от частей выставляются патрули. Не везде, конечно, а в определенных местах: возле госпиталей советских, около посольства, вокруг аэродрома и на крупных перекрестках в центре города. Вечером они заступают, а утром сменяются. Ночь для волка – особая пора. – Горбунов хмыкнул и схватился за подбородок. – В это время он и кормится. Мы тоже. Ночной патруль опасная вещь, но денежная. За ночь тысяч двадцать-сорок сделать можешь. Цифра эта тебе ничего не говорит, в местных деньгах ты еще не разобрался. Так вот, если твою зарплату за месяц взять и перевести в афошки, то получится... капитан запнулся, подсчитывая. Юнусов немедленно подсказал:
– Шесть с половиной, командир.
– Видишь, за ночь в среднем четыре получки сделаешь. Если повезет, расклад хороший будет, – капитан, как всякий уважающий себя офицер, играл в преферанс, – а то и больше. Способы разные. Примитивные, безусловно, однако надежные, не раз проверенные. Можешь бурбухайку тормознуть, можешь дуканчик распотрошить – это дело вкуса и возможностей. Подробности тебе Тоф объяснит.
Прапорщик ободряюще похлопал тонкой ладонью Сигова по плечу:
– Конэчна, объясню. Кое-что знаем, кое-что умеем.
Все это время лейтенант ошалело моргал и пытался понять – разыгрывают его или нет.
– Только не надо делать большие глаза, Сигов, – прибавил Горбунов, внимательно наблюдавший за лейтенантом. – Это единственный шанс. Другого нет и не будет. Думаешь, зря он тебя в ночной патруль посылает? Просто так? Да у него такса – десять тысяч. Заступаешь в патруль и шныряешь по городу. А потом отдаешь десятку. Все остальное, разумеется, твое. Надеюсь, понимаешь, что отстегнуть сейчас ты должен будешь все. Хорошо одно – начштаба мужик конкретный. Он в долгу не останется. Не получится – вылетишь в Союз. И там об тебя каждая сволочь ноги будет вытирать, – на полном серьезе пообещал комбат и перевернулся на живот, зашарив рукой под кроватью.
Нашел и протянул Сигову банку пива.
– Пей. Отойди немного. Тебе сегодня досталось.
Сигов неумело потянул за колечко. Пена брызнула и уселась на рукав. Горбунов с Юнусовым переглянулись и беззлобно рассмеялись.
– Ничэго, научится, – сказал Тофик, – я тоже раньше пива в банках не видел. В патруль будет ходить, в колоннах – ящиками-мащиками пить будет.
Сигов сделал несколько вялых глотков и безвольно опустил плечи.
– Не нравится? – удивился комбат. – Это с непривычки. Пройдет.
– Нравится.
– А что не пьешь?
Сигов загнанно посмотрел на капитана.
– Начальник штаба такой принципиальный. Как ему деньги отдавать? Он же меня за это под трибунал сразу!
Комбат глянул на вспотевшего Сигова и махнул рукой.
– Опять двадцать пять. Я ему про Фому, а он мне – про Ерему. Тоф, хоть ты объясни!
– Э-э-э! – сдавленно, с хрипом вскрикнул азербайджанец. Лейтенант вздрогнул, испуганно посмотрел на Тофика. – Что объяснить? Что сказать? Начштаба все деньги носят. Он тоже дэмбэл, как Марков, – скоро замена. Пайса-майса начштаба во как нада, – прапорщик вонзил острый небрежно выбритый подбородок в потолок и провел напряженным ребром ладони по горлу. Принесешь ему – все будет. Не принесешь – ничего не будет. Тоф месяц назад командировка ездил – старый дедушка умер. Никто не отпускал. Не прямо родственник.
– Не прямой, – поправил комбат, изучая лучистые трещины, паутинками разбежавшиеся по потолку.
– Да, я и гаварю – не прямо. Так что? Принес Тоф начштаба двадцать тысяч и поэхал Саюз командировка. А ты гаварышь дэнги он нэ берет. Берет. Все берут! – озлился на Сигова Юнусов.
– Хватит, Тоф, не добивай парня. Расслабься, – почти приказал комбат и засвистал какую-то простенькую, но популярную мелодию.
Сигов попытался вспомнить ее, но так и не смог этого сделать.
Юнусов принялся молча вылавливать сигарету из полупустой командирской пачки.
От подобной правды Сигова мутило. Он согнулся, опустил голову на грудь и грел ладонями пустую, теплую жестянку. От бессчетного количества выкуренных сигарет голова трещала, дым выдавливал глаза из глазниц, и мысли были рваные, беспорядочные.
Все молчали. В окне по-прежнему мелко трясся кондиционер. Было слышно, как за дверью, в коридоре, топали солдаты, спеша к умывальникам.
– Пойми, – бесстрастно сказал Горбунов, все так же глядя вверх, – никто тебя никуда не заставит идти. Тоф пойдет – он давно просится, да очередь не подходила. Но поверь: не будет денег – вылетишь в Союз беспартийным и опозоренным. Задушат они тебя. С ответом не тороплю. Подумай, а к вечеру скажи. Не бойся – трусом тебя никто считать не будет. Решать – твое право.
– А что решать? – спросил Сигов.
По его горлу, изнутри, словно протянули рашпиль, и он закашлялся, задыхаясь, хватаясь за воротник куртки.
Тофик принялся колотить лейтенанта по спине.
– Что решать, – выдавил наконец Сигов, поворачивая покрасневшее лицо к комбату, – тут нечего решать. Пойду я.
– Подумай.
– Пойду! – банка треснула, сминаясь.
– Ай, маладэц, – обрадовался Юнусов. – Главное – нэ бойсь! Всэ кагда-та что-та начинают.
Горбунов сел.
– В таком случае запомни – осечки быть не должно. Поймают наши – будешь сидеть в тюрьме.
– Э-э-э! Кто поймаэт, камандир? Такие же. Будут приставать – падэлись. Не жадничай! – посоветовал Тофик Сигову.
– Впрочем, я не слышал, чтобы кто-то из патрулей залетел на таком деле. Тоф тебя проинструктирует, и людей тебе дадим надежных, молчаливых.
Горбунов потянулся. Кости весело хрустнули.
– Ладно, Коля, отдыхай. Не бери в голову – все обойдется. Вижу, устал. Подкосила тебя правда-матка. Иди спать – легче станет, да и перед патрулем отдохнуть надо.
Сигов кивнул головой, почему-то пожал руки Юнусову и Горбунову, а затем вышел.
И забываясь в мягком отупляющем сне, проваливаясь в ватное забытье, шептал сам себе молодой лейтенант: "Я должен быть сильным, как комбат. Я должен им доказать..."
И заснул, стиснув зло зубы.
Колонна из Газней рвалась к Кабулу.
На покатой горе без единого деревца, врывшись в сухую землю, в серых неказистых четырехугольных домишках, закутавшись в маскировочные сети, стояла шестая застава десантуры. Она прикрывала дорогу, по которой стремительно неслись машины.
Часовым на заставе они казались маленькими жучками. Темно-зеленые насекомые изо всех сил мчались вперед, да так скоро, что не было видно колотящих по земле ножек.
"Уралы", "КамАЗы", "Газы", раздробленные бэтээрами и бээмпэ, напрягая все свои силы, стремились пройти кишлак Мухаммеддарра, а попросту Мухамедку, оторваться от нее, хищно присосавшуюся к дороге.
Распущенные, хлопающие на ветру, выгоревшие, белые брезентовые тенты; черные, тонкие жала пулеметов, воткнутые в густую зелень справа.
В одном из "КамАЗов" старшим машины – прапорщик Бочков.
Еще задолго до Мухамедки поднял он боковое стекло с перекинутым через него толстенным бронежилетом и передернул затвор автомата. Поставил предохранитель на автоматический огонь и орал, как оглашенный.
– Быстрее, Семен! Жми, жми, бача! Давай! Ходу!
Глаза у Бочкова лихорадочно блестели, лицо перекосилось от страха.
Голый до пояса водитель разгонял машину на четвертой скорости, давил ногой в тапочке на педаль газа. Стрелка, дрожа, перепрыгнула цифру 120. Семенов закусил нижнюю губу, вцепился глазами в дорогу.
Вдоль нее – сгоревшие, искореженные остовы грузовиков; перевернутые или, точно присевшие на колени, с оторванными напрочь колесами, закопченные бронетранспортеры без пулеметов.
Рядом с асфальтом, исполосованным следами огня, белыми кристалликами соли – мелкое битое стекло и россыпи тусклых гильз.
Солдату вдруг подумалось, что выполз из зарослей огромный дракон, дохнул огненным смерчем на машины и застыли они, обезображенные, прерывая свой бег. А черные, обугленные полосы на самой дороге – следы шершавого языка дракона смерти, что живет в Мухамедке.
Если кошмар при виде разбитой колонны вселял в солдат некий абстрактный ужас, то прапорщик попросту дрожал от реального страха, стискивая потными пальцами теплый металл автомата.
Неделю назад он встретился с этим драконом и видел его смертельный оскал.
Горели и взрывались машины. Люди выпрыгивали, выползали из них, скатывались на обочину.
Пули свистели, визжали, скрежетали и роями носились над дорогой. Раскаленные осы рвали на части все, что попадалось им на пути. Впивались в броню, злобно отскакивали и вновь кидались в атаку. Насмерть укусить не получалось, и тогда на помощь осам из густых придорожных зарослей торопились маленькие смерчи – гранатометные выстрелы.
Пламя, копоть, гарь...
Мат, стоны, ярость...
Бочков, распластавшись на земле за колесами "Урала", под его днищем, безостановочно садил из автомата в ощерившуюся зеленую чащобу. Автомат дрожал. Ствол постепенно становился синевато-сизым.
В ушах давило, в голове звенело, а Бочков что-то бессвязно выкрикивал, стрелял и снова кричал, бросая молящие взгляды направо. Там отчаянные парни на боевой машине пехоты, вроде бы и не замечая огненно-свинцовых волн, которые часто и упруго накатывались на них, пытались столкнуть с дороги пылающие машины и освободить путь застрявшей в ловушке колонне.
Деревья и заросли кустарников – логово дракона – становились реже. Наконец они окончательно исчезли. Справа пошла безжизненная мертвая равнина с редкими опухолями холмов.
Бочков захохотал, дернул предохранитель вверх и опустил стекло. Густые теплые потоки воздуха загуляли по кабине.
Прапорщик высунул потное блестящее лицо в окно и три раза сплюнул. Слюны не хватило – горло пересохло, и Бочков закашлялся. Потом откинулся на дерматиновое сиденье, достал сигареты и долго взахлеб радостно матерился. Кровавого цвета пачка "Примы" дрожала в его руке.
– Что, Семен, скоро водовку будем пить и женщин гладить?
Прапорщик прикурил сразу две сигареты, одну воткнул в зубы водителю.
– Что молчишь?
– Не пью, поэтому и молчу.
Бочков даже взвизгнул.
– Знаю, где вы бражку гоните. Ничего, как созреет – так и конфискую. Но ты не расстроишься? Ведь не пьешь, да? – съехидничал Бочков и затараторил: А я вот – выпью. После такой, братан, дороги очень даже полезно. В прошлый раз страху здесь натерпелся! Как начали долбить душары, так думал – все, не вылезем. Точно ужака под колесами ползал. Сейчас на машины смотрел вспоминал, а сердце в самой глотке колотилось. Веришь, нет?
Семенов мотнул стриженой головой. Сам он в той колонне не был, но видел вернувшихся ребят и слышал их сбивчивые рассказы. Ходка, в самом деле, была страшная: семеро убитых и пятнадцать раненых.
– Теперь, Семен, к инфекции. Там наше место, – обмякал все больше прапорщик. – Отменная стоянка! Забор, а за ним в модулях сто баб – бесхозные и на любой вкус. Ой, есть там у меня одна. – Бочков сладко зачмокал губами. – Королева красоты.
Солдат с сомнением взглянул на маленького, круглого Бочкова. Прапорщик этого не заметил.
– В прошлый раз, когда уезжал, так расстроилась, так расстроилась. Места себе не находила! Чуть не плакала. Ничего – сейчас она будет рыдать от восторга.
Бочков залихватски подмигнул водителю и мечтательно замолчал. Выражение лица становилось сладостным.
Колонна остановилась на пустыре слева от инфекционного госпиталя. Еще не успели опасть на землю клубы поднятой колесами пыли, как к машинам со всех сторон кинулись афганцы. Здесь, впрочем, как и на другой стоянке Теплом Стане, они имели свой интерес.
По ценам гораздо ниже, чем на кабульских базарах, где можно было достать абсолютно все, торговцы скупали в приходящих советских колоннах ходовой и дефицитный товар: теплое нательное белье, матрасы, кровати, запчасти для машин, ящики говяжьей тушенки, топливо, муку, сгущенку, радиостанции, сахар, мешки риса, бушлаты и оружие, если находились смельчаки, которые отваживались его именно здесь продавать. Затем с большой выгодой афганцы все это перепродавали.
К Бочкову подскочил невысокий черноволосый парень в широченных штанах и длинной, как платье, рубахе. Он схватил прапорщика за руку и радостно затряс.
– Здравствуй, командор! Что привез? Товар есть? Давай! Беру!
– Э, Толик, – попытался вырвать руку из немытой ладони Бочков, – завтра приходи. Некогда сейчас – к ханум иду. Понял, да?
– Другому товар отдаешь? – испугался афганец и не только не выпустил руки прапорщика, а еще сильнее сжал ее.
– Да нет. Тебе отдам. Как всегда. Товар есть – два кондиционера, один тент камазовский, три палатки. Все новое – муха не сидела.
– Давай! Давай! Сейчас беру! – торопил афганец.
– Ну ты и бестолковый, – разозлился Бочков и высвободил наконец руку, завтра приходи. С деньгами.
– Не обманешь, командор?
Бочков достал чеки из кармана и помахал ими.
– К ханум тороплюсь. Водка нужна. Понял?
Услышав о водке, парень тут же поверил прапорщику и потянулся к деньгам.
– Сколько?
– Две большие.
Афганец мгновенно исчез, растворяясь среди машин и снующих вокруг солдат. Появился он так же внезапно, достав из-за пазухи бутылки.
– Только мне, командор, товар отдашь, – крикнул он напоследок, устремляясь в глубь колонны.
Бочков стал готовиться к походу в гости. Он достал из пакета новую, аккуратно сложенную форму и прямо у машины, демонстрируя синие солдатские трусы, переоделся.
Затем в ход пошли гуталин, щетка и бархотка. Прапорщик долго пыхтел, возился и громко чертыхался. Через некоторое время туфли сияли.
Бочков сгонял водителя за теплой водой и принялся тщательно скрести щеки и подбородок безопасной бритвой. Все из того же волшебного пакета он извлек белое вафельное полотенце: в середине оказался одеколон. Прапорщик закрыл глаза и принялся колотить по щекам ладонью, щедро поливая ее остропахнущей жидкостью.
Семенов сидел возле машины, курил и зачарованно водил глазами за суетящимся Бочковым.
Наконец прапорщик вскочил на подножку машины и заглянул в зеркало. Потом осторожно ступил на землю, чтобы не запылить туфли, и одарил солдата улыбкой: "Главное, Семен, в нашем деле – обхождение. Запомни, бача, женщины от этого теряют сознание и сразу падают на кровать. Особенно здесь. Любят они культуру".
"Культуру, – ехидно подумал водитель, ухмыляясь. – Деньги они любят поэтому и валятся, как подкошенные".
По рассказам более опытных ребят знал Семенов цены на многих госпитальных телок, которых они между собой называли – "чекистками".
Реденькие бровки Бочкова стянулись к переносице.
– Нечего лыбиться! Уйду – чтобы порядок был. Машину подгонишь к злобинской, состыкуешь задницами впритирку и всю ночь – сторожить. Пропадет что-нибудь – значит ты, собака, продал. Голову оторву! За оружием смотри. Если что – убью!
Перед лицом солдата заплясал кулак, резко отдававший одеколоном.
Водитель поскучнел – Бочков был скор на расправу и имел тяжелую руку.
А к прапорщику после такого дружеского совета вернулось отличное настроение. Губы растянулись в улыбке, и он похлопал Семенова по острому, худому плечу.
– Служи, сынок, как дед служил, а дед на службу хрен ложил. Жди утром.
Бочков схватил крепкий полиэтиленовый пакет, где кроме водки лежал какой-то аккуратненький сверточек, перевязанный чуть ли не алой кокетливой ленточкой, и рысью заспешил в "инфекционку".
Появился прапорщик значительно раньше названного срока. Еще во всю гремели магнитофоны в госпитале, где гуляла добрая половина колонны. Видимо, не у одного Бочкова была там своя "королева красоты".
Прапорщик шел, спотыкаясь, не разбирая дороги, и злобно ругался.
С трудом он заполз в кабину. Семенов включил свет и обомлел. Лицо Бочкова – сплошь свежайшие ссадины и царапины. Из толстенной вывороченной губы сочилась кровь. Куртка в нескольких местах разорвана. Спереди – темные крупные пятна, спина в пыли и грязи. Судя по всему, кто-то очень долго валтузил прапорщика и катал его по земле. Причем ногами.
– Твою мать, твою мать, – упрямо произносил Бочков, то и дело поднося разбитые руки к лицу. – Твою мать, обезьяна джелалабадская.
Семенов схватил котелок и вывалился из кабины.
– Твою мать в три погибели, шлюха подзаборная, – как заведенный, продолжал заклинать Бочков.
Возле него озабоченно суетился водитель. Опускал кусочек марли в теплую воду. Потом, закусив губу, осторожненько, слегка прикасаясь, водил им по лицу и рукам Бочкова, стирая засохшую корочку.
Пьяный прапорщик, как малое дитя, послушно поворачивался в руках Семенова и все твердил.
– Мать твою так, блядь кабульская.
Наконец солдат закончил. Оторвал кусочек марли побольше, окунул в котелок и протянул прапорщику.
– К губе приложите. Поможет.
– Сигарету и выключи свет, – простонал Бочков.
Мир раздвинулся и замелькал разноцветными всполохами на аэродроме, переливаясь бесчисленными огоньками далекого города.
В кабине, искрясь, рдели красные точечки. Они то исчезали, то появлялись вновь.
– Козлы! Гады полосатые! – вспыхнул Бочков.
– Кто?
Прапорщика прорвало, и он закричал, давясь словами.
– Десантура – козлы! Змеи полосатые, которые за аэродромом стоят. У-у-у, гады! Сижу, значит, выпиваю культурненько, а тут они вдвоем вваливаются. Я им и говорю:
– Давайте, мужики, завтра увидимся. Вы, наверное, адресом ошиблись.
А шлюха как заверещит:
– Не уходите! Оставайтесь! Это он адресом ошибся!
– Это я ошибся!? – заревел Бочков и грохнул кулаком по панели. – Ох, хотел я этой стерве в морду съездить, да бугаи навалились. Здоровые сволочи! – прапорщик надолго замолчал, а потом начал бессвязно бормотать: но... короче... обман... получился... здесь.
Бочков затих, уронил голову на грудь и шумно задышал, постепенно выравнивая дыхание.
По кабине густо плыл запах перегара. Семенов морщился и хватал воздух ртом.
Музыка за забором, сложенным из бетонных плит, стихала. На аэродроме гудели, взлетая и заходя на посадку, самолеты, нервно мигая красно-желтыми фонарями.
От "инфекции" к уснувшим машинам торопливо скользнуло несколько теней. Солдаты спешили обратно.
Бочков сопел, шлепал губами, постанывал и беспокойно ворочался на сиденье.
Подбородок у Семенова пополз вниз. Солдат начал засыпать, когда прапорщик охнул, распрямился и вцепился ему в руку.
– Семен, ты?
– Я!
– Заводи!!!
– ???
– Заводи! На Теплый Стан рванем. Давай! Живет там одна безотказная – в любое время дня и ночи.
– Товарищ пра...
Бочков разжал пальцы и снизу-вверх двинул рукой. Клацнули зубы, голова солдата откинулась назад.
– Быстрее, – зверел прапорщик, – не то я...
Машина тронулась.
– Фары будешь включать, когда скажу. За водкой еще заедем, – словно в лихорадке трясся Бочков и жадно тянул воду из фляги.
Глубокой ночью патрульный бэтээр снялся с поста и пошел к Теплому Стану. Опытный водитель фар не включал. С двух сторон наползали на дорогу квадраты глиняных дувалов. Кое-где лениво побрехивали бездомные собаки.
С гор, окружающих Кабул, трассеры вычерчивали разноцветные пунктиры. Стрельбы слышно не было. Казалось, что светлячки перелетают со склона на склон, останавливаясь на время, чтобы передохнуть.
Сигов сидел наверху и зябко поводил плечами. Холодало. Рядовой Рамишвили, который был рядом, участливо прошептал:
– Сейчас. Место тихое. Дукан далеко от домов.
Бронетранспортер свернул налево. Механик-водитель сбросил газ, и машина беззвучно покатилась по асфальту.
Бэтээр впритирку остановился возле длинного металлического контейнера. В таких по железным дорогам в трюмах судов перевозят грузы. Смекалистые афганцы приспособили их под магазинчики.
Солдаты схватили плащ-палатку, мягко сползли на землю и завозились возле замка. Дверь приоткрылась.
Сигов сидел на холодной броне. Затылок сдавило. Курить хотелось до умопомрачения. Лейтенант, пересиливая себя, спрыгнул на землю и заглянул в контейнер. Вспыхивал тоненький вороватый лучик. Солдаты накидывались на пестрые целлофановые пакеты, которые стопками высились на стеллажах, и швыряли их на брезент.
– Скоро?
– Есть товар! Есть! – радостно ответил Рамишвили.
Сигов насторожился – где-то вдалеке зашумел мотор. Сердце начало цепляться за ребра. Лейтенант вскарабкался на бронетранспортер и сунул голову в люк.
– Бойко, послушай! Кажется, едет кто-то.
Солдат вынырнул из машины, наставил ухо.
– Точно. В нашу сторону.
Механик-водитель тонко и длинно свистнул. Из контейнера выглянул Рамишвили.
– Шухер! Едет кто-то. Сматываемся! – выпалил Бойко, юркнул вниз и стал запускать двигатели.
Солдаты выскочили из дукана, выволокли тюк и начали втягивать его на машину.
Сигов сжимал и разжимал пальцы. Машина шла в их направлении.
– Сейчас налево, – приказал Бочков. – Фары вруби, дубина. Через пятьсот метров справа – дувал. Там Ахметка живет. Бухала у него – море!
Голубоватые конусы выжрали тьму перед машиной. В них – продолговатая темно-красная коробка контейнера, а рядом – бронетранспортер. Номер закрыт ящиками. Но рядышком – не спрятанная эмблемка, парашютик с самолетиками. Человек в бушлате напряженно смотрит в их сторону, козырьком держа ладонь над глазами.
– Десантура! – завизжал Бочков, схватил автомат, сбросил предохранитель и высунул ствол в окно. – Гони, Семен, гони! Обороты! Ща я этим козлам покажу, чтобы помнили долго, суки полосатые!