Текст книги "Нукер Тамерлана"

Автор книги: Олег Кулаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Дмитрий невольно улыбнулся. Тоже мне, янки при дворе короля Артура… А если серьезно? Что ему тут делать, в совершенно чужом мире? “Странно, – вдруг подумал он, – такое ощущение, что вся моя жизнь, с самого рождения, была просто подготовкой к этому моменту. К провалу в прошлое. Абсурд, но ничего другого просто не лезет в голову”.

Глава четвертая. РЕШЕНИЕ

Я – человек, добившийся всего, чего хотел. В этом, наверное, в первую очередь помогла озлобленность на мир, принявший меня так негостеприимно: мать, которой я никогда не видел, оставила меня в роддоме.

Я – детдомовский мальчишка: без отца, без матери, без ласки и любви. Сколько я себя помню, меня окружали такие же обездоленные изгои без причины. И воспитатели, выполнявшие рутинную работу. Возможно, когда они ее выбирали, юношеский идеализм и сострадание были им не чужды. Но время уходит, а с ним уходит и юношеский пыл. Может, и существуют те, кто умудряется сохранить в себе человечность до самой смерти. Может быть… Но на мою долю их не досталось. Имя и фамилию мне дали в роддоме, а отчество пришлось выбирать самому.

Спустя годы я начал подумывать, что, может быть, не так уж прав в оценках собственного детства и людей, которые меня окружали. Дети должны быть жизнерадостными, а я таким не был: осознал в четыре года, что я брошенный матерью ребенок, и стал таким, каков есть до сей поры – “вещью в себе”. Я был трудным ребенком – вряд ли кто-нибудь из воспитателей мог похвастать, что он нашел ко мне подход. И настоящих друзей в детдоме у меня не было. Возможно, я просто одиночка по характеру; или – был взрослее сверстников, чьи игры и разговоры меня никогда не интересовали…

Я достаточно рано понял, что если не подавлю в себе злости, то кончу плохо. Поэтому моя “трудность” ограничивалась педагогическими проблемами: замкнутость, отчуждение от сверстников. Все душеспасительные и воспитательные беседы со мной заканчивались одним: я смотрел на воспитателя, который в очередной раз пробовал раскусить крепкий орешек, читая в моем спокойном взгляде: “Ну и зачем вы мне говорите всю эту ерунду?” Но учился я неплохо, любил читать, и в конце концов меня оставили в покое, потому что были и другие, куда более “трудные”.

Достаточно рано я обнаружил, что судьба благодарна, если на ней не висят бесполезным грузом, а пришпоривают, задавая нужное направление. И, надо сказать, боков ее я не жалел. Не знаю уж, кого за это благодарить, – планиду или безвестных родителей, – но кое-что, кроме потрясающе белесой внешности, я получил прямо от рождения.

Я очень силен физически. Почти неправдоподобно. Не знаю даже, с кем сравнивать… С Ильей Муромцем – вроде бы чересчур (хотя называли меня и так). С Иваном Поддубным? Я читал, что он мог рвать цепи. Не пробовал, но вот разорвать надвое или скатать в трубочку пятирублевую монету – это без особой натуги.

Однажды я чуть не убил человека. Другие детдомовцы достаточно рано сообразили, что лучше всего меня не трогать. А вот наш запойный физрук, который пришел на место прежнего добродушного старика, ушедшего на пенсию… Представления не имею, как он умудрялся удерживаться на должности преподавателя физкультуры. Вероятно, другой кандидатуры не нашлось. Он считал, что для такого отребья и бестолочи, как мы, нет лучше воспитательного средства, чем хорошая оплеуха. Бывший боксер в среднем весе, он хорошо умел их давать. Однажды тихий задохлик по имени Леша лег после такой оплеухи в нокаут. И я не выдержал. Физрук – даже не хочу вспоминать его имени – ударил и меня. Только мне его удар был не столь чувствителен. Сначала я хотел ответить кулаком, но в последний момент передумал, схватил его за ворот и мотню, поднял над головой и бросил на пол спортзала.

От колонии для несовершеннолетних меня спасла завуч Елизавета Васильевна – предпенсионного возраста тетка с замашками “товарища старшины” из анекдотов. Я очень любил читать, а она вела литературу. До этого случая я даже не подозревал, что был, оказывается, ее любимцем. Мне кажется, что никакие свидетельства одноклассников не спасли бы меня от незаслуженной отсидки. Но, может, я ошибаюсь: трудно ведь поверить, что четырнадцатилетний подросток взял да и грохнул об пол, как мешок с тряпьем, взрослого мужчину. Правда, в четырнадцать мой рост уже перевалил за метр восемьдесят.

В больнице физрук лежал долго, а по возвращении с работы вылетел незамедлительно. Я стал живой легендой местного значения. Самые лютые недруги стали вдруг лучшими друзьями. Но история эта послужила уроком: я осознал, что могу убить человека, просто ударив.

После восьмого класса я поступил в радиотехникум, а по окончании меня сразу же забрали в армию. Я знал, что мне светят десант или флот: росту во мне уже было метр девяносто восемь. И не ошибся – стал морпехом.

Обычно десантники окружены неким романтическим ореолом – бой-парни, которым море по колено. Мол, десантник в одиночку способен такого наворотить… Я бы так не сказал. Солдат срочной службы, даже если он десантник – обычное пушечное мясо. Разве что подготовлен чуть лучше пехотинца. А уж мягкотелому обывателю, который делит время между работой, телевизором и сном, десантник-срочник действительно не по зубам. Настоящая же крутость – она начинается позже, когда наука квалифицированно убивать становится образом жизни.

На втором году службы мне стали закидывать удочки: как, мол, насчет того, чтобы остаться на сверхсрочную? Я их понимал: сирота, без роду без племени – в самый раз для государственного самурая. И рация на спине меня к земле не клонит даже после марш-броска. На армейских харчах рост дошел до двух метров десяти сантиметров, а вес – до ста тридцати килограммов. Единственной потерей за всю службу был выбитый в драке с “дедами” зуб.

“Нет, – ответил я. – Не хочу”.

Потому что хотел после армии закончить институт.

Демобилизовавшись, я вернулся в Питер, хотя меня там никто не ждал. И поступил в Политех. И встретил двух человек, которые сделали для меня больше, чем силы природы, принудившие родиться. Одним из них был Велимир.

Велимир Михайлович Салтыков – так его звали полностью. Гроссмейстер. Наречен в честь поэта Велимира Хлебникова. Человек, которого я могу называть своим другом. Странной для постороннего взгляда казалась, наверное, наша дружба: он был на пятьдесят пять лет старше, но я никогда не ощущал этой разницы в возрасте.

Начало было случайным, но затем мы еженедельно встречались целых семь лет. Это, впрочем, было несложно, мы ведь жили на одной площадке. Я обитал в однокомнатной квартире под номером тридцать шесть, а он – в однокомнатной тридцать седьмой, которую, как впоследствии выяснилось, завещал мне. После похорон меня известил об этом его друг-юрист, такой же старик, которому он передал все бумаги. Друзей у Велимира было много, и в день кремации – он распорядился кремировать тело и развеять прах над Невой – собралось столько народу, что в зале прощания яблоку негде было упасть. А вот родственников у него не осталось: его родные и родные его покойной жены погибли в блокадном Питере, а единственный сын разбился в семидесятых – он был летчиком-испытателем.

Я же на момент знакомства был двадцатилетним студентом-первокурсником. Меня пытались засунуть в общежитие, но я ведь был питерский сирота-детдомовец и потому мне удалось, собрав кучу бумажек и дойдя до Смольного, выжать из городской администрации однокомнатную квартиру в Купчине. И там же устроился дворником – папы-мамы нет, деньгами снабжать некому, а на одну стипендию не протянешь. Это уже потом стал халтурить по специальности.

Я наслаждался тем, что наконец один. Купил подержанную стиральную машину и кучу поваренных книг, сам стирал и готовил. И балдел от процесса. И строил себя – таким, каким хотел видеть.

С Велимиром сталкивался часто, но все общение до определенного момента – “здрасьте – до свидания”. Старичок был мне симпатичен. Знал от бабушек во дворе, что он одинок, но – без подробностей. А в один прекрасный апрельский вечер застал этого одинокого и безобидного старика в не очень хорошем обществе: два охломона лет пятнадцати, акселераты хреновы, изрыгая перегар, что паровоз дым, собирались устроить старику razdryzg. Ну прямо “Заводной апельсин” Берджеса – я как раз на днях его прочел, купив на лотке. У Велимира и парочка книг при себе была, держал под мышкой. Поймали они его прямо перед подъездом дома, а меня судьба принесла в самый что ни на есть нужный момент – эти ублюдки только собирались начать старика потрошить. Мое появление из подъезда – пошел в гастроном за кефиром – прошло мимо их пьяного сознания, а зря. Я не стал зачитывать им права, а просто взял обоих за шкирятники и с треском соударил лбами, после чего закинул в подбалконные кустики – в аккурат туда, где два тополя из одного корня росли развилочкой. Сползли они у меня каждый по своему дереву и затихли – хорошие такие оба, мирные: лежат и не двигаются. И даже не матерятся.

– Вы их не убили? – озабоченно поинтересовался Велимир.

– Нет, – говорю. – Я осторожно.

– Вы уверены?

– Пойду вызову “скорую”, – сказал я, намереваясь вернуться. – На всякий случай.

– Погодите, – остановил он меня. – Вам лучше не появляться на виду. Я сам вызову.

В этот момент подонки начали проявлять первые признаки жизни: сучить ручками-ножками и пытаться принять вертикальное положение.

– Сейчас оклемаются, – сказал я и предложил: – Пойдемте отсюда. Пусть считают, что их постигла кара небесная. Может, условный рефлекс выработается.

Мы вместе поднялись на третий этаж. И вдруг он сказал:

– Не зайдете ли ко мне выпить чаю или кофе, Илья Муромец? Не хочется оставаться неблагодарным.

Так и началась дружба. А первое, что я увидел среди спартанской обстановки его квартиры (книжные полки до потолка да узкая деревянная кровать у стены), – стоящий на почетном месте шахматный столик. Фигуры были из камня, ручной работы. Поначалу я подумал, что он просто страстный любитель шахмат.

“Разум не имеет возраста и к двенадцати годам уже формируется полностью, – как-то сказал он. – Давай перейдем на ты”.

Кому-то он мог показаться странным – веселый и бодрый старик, не обращавший внимания на возраст и сохранявший ясность мысли. “Впадать в маразм или нет – выбор делает человек. И, возможно, уже при рождении”, – тоже его слова.

Во время нашего первого совместного чаепития с сушками он предложил партию в шахматы. Я отказался, сославшись на неумение.

– А есть желание научиться?

– Не поздно ли?

– Если вы собираетесь в будущем отобрать шахматную корону у Каспарова, то поздновато. Но если…

– Вечер у меня свободный. Почему бы и не попробовать? – согласился я. Старик мне и раньше нравился, а всех планов у меня было – сходить за кефиром и завалиться в постель с книгой. И то и другое могло подождать.

Я и не подозревал, какую западню он мне приготовил, а потому с легкой душой сделал роковой шаг. И попался – он действительно научил меня играть.

Встречи наши стали регулярными: я появлялся по вечерам два-три раза в неделю: он меня не просто учил, а тренировал по какой-то собственной методике с полного нуля. Я-то ведь в шахматах был дуб дубом, а он словно стружку с болванки снимал. Я только года через три сообразил, что он, собственно, со мной сотворил, и мне стала смешна моя же первоначальная тупость.

– Ты доволен результатами своего эксперимента? – напрямую спросил я как-то.

– Я – да, а ты?

– Интересно, какой у меня уровень игры? – Мне действительно было интересно, потому что шахматами я занимался исключительно с Велимиром, ни с кем больше не играл и в шахматный клуб не бегал.

– Уже довольно серьезный, – сказал он, подумав. – А годика через три будет совсем серьезный, и будешь ты уже не просто человек, а игрок в бисер. Правда, хочу тебя огорчить: на шахматную корону тебе рассчитывать по-прежнему не стоит. Знаешь ли, во времена Моцарта было много композиторов, которые писали очень даже неплохую музыку, но Моцарт – они есть Моцарт. Это относится и ко мне, между прочим.

– Но ты же гроссмейстер?

– Гроссмейстер, – он усмехнулся. – Ты тоже можешь стать гроссмейстером в перспективе. Гроссмейстер – всего лишь сильный игрок с богатым опытом и багажом теории. Одни начинают раньше, другие позже. Ты думаешь, их мало, гроссмейстеров. Пруд пруди. – Он взял с полки тоненъкую брошюрку и кинул мне на колени. – Вот посмотри. Девяностый год, когда мы с тобой впервые занялись игрой. Полный список тех, кто получил звание международного гроссмейстера. Пятьсот с лишним человек.

Я раскрыл брошюрку – ротапринтное издание, выпущенное мизерным тиражом. Фамилия, имя, отчество, год рождения…

– Может, мне начать играть на соревнованиях? Получить разряд и все такое…

– Может быть, – задумчиво сказал он.

– Но ты не советуешь?

– Твоя спортивная карьера, вообще-то, не входила в мои планы.

– Ну и слава Богу. В мои – тем более.

– Ты удивительный человек, – сказал Велимир и добавил без иронии: – В двадцать три года быть столь трезвомыслящим аутсайдером… Ты есть rаrа bestia[12]12
  Rara bestia (лат.) – редкий зверь.


[Закрыть].

– Я от рождения аутсайдер. Даже отчество пришлось самому выбирать. Многие ли могут этим похвастать?

Больше мы к этой теме не возвращались. Карьера шахматиста меня и вправду не привлекала – для этого надо иметь хоть толику честолюбия и спортивного азарта, а для меня шахматы были замкнутым мирком, где я отдыхал и расслаблялся. За год до смерти Велимира я впервые одержал над ним победу. Помню чувство растерянности, которое охватило меня, а старик лучился довольством. “Ну-с, прими мои поздравления, – сказал он. – Я же говорил тебе – три года”.

Для старика на восьмом десятке Велимир болел удивительно мало. И умер легко, во сне.

Я уже два года как стал счастливым обладателем диплома инженера-радиотехника, а попутно освоил и компьютер: железо, софт, даже заморачивался с программированием. В тот момент фирма, в которой я работал, благополучно лопнула, и я оказался временно не у дел. Я решил с утра заглянуть к Велимиру на чай, тем более что так или иначе собирался забежать к нему, заменить конфликтующее железо на компьютере. На восьмидесятилетие я сделал старику такой подарок – зарплата и халтуры позволяли: собрал навороченный “пентюх” с модемом и, договорившись со знакомыми ребятами из компании-провайдера, устроил Велимиру халявный выход в сеть. Я позвонил, но никто не открыл. Ключ от его квартиры у меня был уже давно: он сам отдал мне дубликат, чтобы я мог без помех пользоваться его библиотекой. Я вошел в квартиру и нашел его. Был уже десятый час утра, а он всегда поднимался в шесть. Я увидел его неподвижно лежащим на кровати с безмятежно спокойным лицом и сразу понял, что Велимира больше нет.

Вторым был Игорь Столовенков. Мастер исторического фехтования и философ по призванию – гремучая смесь. Познакомились мы благодаря Велимиру: Игорь тоже был их тех, кого когда-то пестовал гроссмейстер Салтыков.

Как-то, примерно через месяц после разговора о моей шахматной карьере, у Велимира оказался гость – плотный крепыш, ростом под метр девяносто, с прозрачными серыми глазами на полнощеком лице. На вид ему было тридцать с небольшим. Они пили чай с вареньем и печеньем “Мария” и, судя по всему, болтали о каких-то пустяках. Увидев, что хозяин не один, я извинился и вознамерился было ретироваться, но старик не отпустил. Мне показалось, что гость вскоре должен откланяться, и тогда мы с Велимиром приступим к очередному уроку. Я ошибался.

Велимир налил мне чаю. Игорь спокойно и открыто рассматривал меня. Вдруг он засунул пальцы в нагрудный карман серой рубашки-сафари и вытащил что-то.

– Дима, – сказал он. – Окажите мне любезность…

Я увидел, что он протягивает медную монету – пятак старого образца. Я укоризненно взглянул на Велимира, но тот не смутился, и в его ответном взгляде я прочел: “Сделай то, о чем тебя просят”.

Получив назад две половинки монеты, Игорь положил их на ладонь и принялся задумчиво рассматривать.

– Хорошо… – наконец произнес он и улыбнулся. – Я оставлю их себе как сувенир.

Я понял, что это не конец, а лишь начало разговора, и ломал голову, куда на этот раз меня потянут. Велимир поглядывал добродушно, словно читал по лицу все мои сомнения.

– Зря я сомневался, – сказал Игорь, подливая себе чаю.

– Сомневался бы, так не пришел, – весело парировал Велимир. – Даже из уважения к моим сединам.

– Вы, как всегда, правы, мастер, – с улыбкой согласился Игорь.

– А можно узнать, что все это значит? – поинтересовался я.

Ответил мне Игорь:

– Это значит, Дима, что вы талантливы. И ваш основной талант в этом, – он похлопал себя по нагрудному карману.

– И что же дальше?

– Велимир, характеристика, которую ты дал ему, верна на все сто процентов, – сказал Игорь.

– Чту завет Козьмы Пруткова: “Зри в корень!”

– А дальше следует, что талант необходимо развивать и реализовывать, – ответил мне Игорь.

– Это каким же образом? Стать олимпийским чемпионом по борьбе? В цирк идти? “Русский богатырь и пара сотен гирь”? Публичным гладиаторским мордобоем заняться? Меня подобные перспективы как-то не прельщают, хотя предложения и были. Многие почему-то считают, что раз бывший морпех, то уже жить не может без того, чтобы кому-нибудь шею не свернуть. А с моими статями…

– Велимир рассказывал, – спокойно прервал Игорь.

– Значит, вы пришли с другим предложением?

– Я пришел на смотрины. Они состоялись. И теперь у меня действительно есть предложение.

– Какое же?

– Вы слыхали, Дима, такой термин – самореализация?

– Приходилось. Реализация заложенного в человеке есть его основная цель существования. Правда, те, кто машет этим лозунгом, сами частенько не вызывают доверия. Особенно в смысле психического здоровья.

– Ещё и начитан, – Игорь покосился на Велимира. – Времени зря не теряет.

– Редкий зверь… – откликнулся тот. Этот Игорь, кем бы он ни был, чем-то мне импонировал. Какой-то спокойной серьезностью.

– Так что же вы предлагаете? – снова спросил я. – Сознаюсь, вы меня несколько запутали, потому что я не знаю, кто вы.

– Специалист по историческому фехтованию: мечи, шпаги, сабли, копья, топоры и так далее. И предложение простое: не желаете ли вы, Дима, вместе со мной заняться этим делом?

– А зачем?

– Затем, что вы талантливы, а талант нуждается в реализации. Нельзя зарывать его. Помните притчу? Ваш талант, правда, имеет несколько атавистический характер. Лет пятьсот назад он был бы уместнее. Однако же – вот он.

– Драться на мечах и копьях? Но зачем? Я понимаю: есть люди со своеобразным бзиком – мнят себя рыцарями, кольчуги клепают, затем едут в леса и дубасят друг друга на лоне природы до потери пульса. Вы не из этих случайно?

– Нет, не из этих, – возразил он. – Вот слежу я за вами и вижу: движения экономны и расчетливы, несмотря на массивность тела. Это тоже признак таланта: вы не расхлябаны, а скупы и грациозны в движениях, как крупный хищник.

– Спасибо, конечно, на добром слове, но… – я покачал головой.

– А зачем вам шахматы? – быстро спросил он. – Вы же не собираетесь становиться гроссмейстером?

– Шахматы – это потрясающе. Меня не интересуют лавры и почести, которые гипотетически можно снискать, меня интересует сама игра. Все равно, какого уровня я достигну, – важен сам процесс.

– Игра с собственным телом – тоже потрясающая. Вот мы вместе наконец и создали точную формулировку моего предложения. Велимир предложил вам изощрить свой мозг, я же предлагаю изощрить тело. И совсем не обязательно делать это своей профессией.

– Однако… – протянул я. – Вы всех так уговариваете?

– А вы как думаете?

– Но почему именно я?

– Потому что, – ответил он, – недавно погиб мой ученик. К несчастью, он совмещал занятия у меня с работой каскадера. Смерть глупая и нелепая, что обидно вдвойне. А я потерял воспитанника. Лучшего. Вы мне подходите. Чем дольше мы беседуем, тем больше я убеждаюсь, что это так.

– Осталось дождаться моего согласия, – буркнул я.

– Последнее слово за вами, – согласился Игорь. – Но не торопитесь. Окажите мне еще одну любезность… Послезавтра у вас вечер свободен? Часов с шести?

– Да.

– Вот возьмите… – Игорь вытащил из кармана блокнот и черкнул адрес. – Я буду ждать.

Игорь попрощался и ушел. Я налил себе остывшего чаю и спросил:

– Зачем, Велимир?

Он усмехнулся и потер подбородок.

– Зачем? Тебе никто не говорил, что ты уникум?

– Ты всю дорогу твердишь.

– Твержу, – покладисто согласился он. – И вижу возмущение, которое появляется в твоих зеленых глазах. Но ты действительно уникум, причем обладаешь еще одним талантом – ты просто живешь. Ты – двухметровая белая глыба бытия, бесстрастно взирающая на мир. Не сходишь ли на кухню чайник вскипятить?

– Сей момент!

– А ведь он тебя заинтересовал, – сказал Велимир, когда я вернулся.

– Да. Цельный человек. Мне такие нравятся.

– Уверен, что тебе понравится и остальное. А на твой вопрос мне ответить трудно. Считай это интуитивным озарением. Когда я узнал от Игоря о несчастном случае на съемках, то сразу подумал о тебе. Ты понимаешь, в каком качестве… Учти, я впервые занимаюсь, так сказать, сводничеством. Не моя это сфера – поставлять будущих гладиаторов. А тут я усматриваю перст судьбы: нужное время, нужное место, нужные люди. Вот так, если мое путаное объяснение удовлетворит тебя.

– Я быв мистики пошел, пусть меня научат, – ехидно заметил я.

Велимир похлопал веками и захохотал. На том наш разговор и закончился.

В назначенное время я явился по оставленному Игорем адресу. Пришел, правда, исключительно из вежливости. Игорь ожидал в пустом спортивном зале. Я вошел и поздоровался – голос гулким эхом взлетел к потолку.

– Идите в раздевалку и переоденьтесь, – сказал он, словно мы уже договорились обо всем.

– Извините, но у меня нет с собой формы.

– Тогда просто разуйтесь.

Пожав плечами, я снял кроссовки и носки. Дощатый пол приятно холодил ступни.

– А почему так пусто? – поинтересовался я. Он улыбнулся:

– Ну, во-первых, вы законченный индивидуалист…

Я усмехнулся.

– А во-вторых, у меня мало учеников… Вернее, совсем нет. Я, конечно, веду занятия, но этого мало, чтобы считаться моим учеником.

Игорь наклонился, дотянувшись до пола, а когда распрямился, в руках его оказались две широкие кривые сабли.

Это было очень красиво – то, что он делал. Я затаил дыхание, поглощенный мерцанием металла и стремительностью движений. Он все убыстрял темп, пока лезвия вращающихся сабель не превратились в отливающие металлом сплошные круги. Вспарываемый лезвиями воздух гудел, как потревоженный шмель. Остановился Игорь так же внезапно, как начал.

– Что скажете?

– Танец. Красивый и смертоносный.

– Моей дочери десять лет, а сыну семь, – улыбнулся он, – и оба станут блестящими фехтовальщиками. Но мне нужен еще ученик-мужчина. Взрослый, но не старше двадцати пяти. И лучше, если до этого с фехтованием вообще, не сталкивался. Разные стили, разная хватка – не надо переучиваться. Но дело даже не в этом. Познакомив с вами, Велимир сделал мне неожиданный и потрясающий подарок. Мои дети станут чемпионами: они фехтуют с четырех лет; но вы, Дима, будете мастером из мастеров. Поверьте, я знаю, о чем говорю. И хотя есть люди, которые годами берут у меня уроки, приобретая и умение, и опыт, а вы никогда не держали в руке ни меча, ни сабли, ни шпаги, вы быстро опередите их. Потому что ваш талант, Дима, – совершеннейший атавизм. И дело не в физической силе. Родись вы лет пятьсот назад, о вас бы складывали легенды еще при жизни. Честное слово, мне бы не хотелось упустить такой шанс.

Я молчал, не зная, что сказать. Потом спросил:

– Игорь, вы серьезно?

– Мне сорок пять, Дима. И фехтованием я занимаюсь с десяти: сначала спортивным – рапира, эспадрон; затем историческим. Я его фанатик. Фанатик искусства, ненужного современному миру. А это уже не просто опыт: тут задействована интуиция. И она редко меня подводит. Вы для меня – как для старого учителя музыки ученик с абсолютным слухом, абсолютной музыкальной памятью и склонностью к композиции. У вас Божий дар, Дима.

Я опустился на пол и сел, скрестив ноги.

– Пусть так. Но, знаете, я, пожалуй, не готов к такому повороту событий.

Он усмехнулся.

– Теперь вы уйдете, подумаете, а потом вдруг решите – а почему бы не попробовать?

– А если нет?

– Нет так нет, – Игорь пожал плечами. – А если да, то зачем тянуть? Давайте попробуем сейчас – сразу все и решим.

– Что ж… Давайте. Я ничего не теряю.

– Начнем, – сказал он.

Мы начали. И продолжали восемь лет. Игорь действительно был фанатиком. В фехтовании сосредоточился смысл его жизни. Сабли, мечи, копья, ятаганы, шпаги и рапиры. Для Игоря фехтование являлось искусством, потерявшим свое основное предназначение – нести смерть, а потому ставшим в ряд с музыкой и балетом. Он был и исполнителем, и балетмейстером своих головокружительных номеров с отточенной сталью в руках.

Не знаю, был ли он прав, говоря, что я стану великим мастером клинка, но заразить своей страстъю Игорь меня сумел. Однажды мы провели в зале восемь часов подряд, проверяя, против какого вооружения может выстоять испанский набор: шпага и кинжал. Вооружение идальго досталось мне, а Игорь постоянно менял оружие. Мы перепробовали все – от египетского ятагана до двуручного меча. Но двуручный меч оказался для шпаги слишком крепок. Она сломалась.

* * *

Топот множества ног заставил Дмитрия обернуться: отряд из пяти солдат с горящими факелами проходил по аллее. Увидев его, воины стали переговариваться, а потом громко захохотали. Он провожал караул взглядом, пока отсветы пламени факелов не растаяли во тьме. На какие-то минуты Дмитрий отключился от собственных мыслей, а потом вдруг понял, что решение уже принял. Безумное, но единственно правильное.

Уйти некуда. Теперь понятно, почему люди здесь столь низкорослы – средневековье. Они все были тогда метр с кепкой: достаточно разок полюбоваться доспехами в Рыцарском зале Эрмитажа, чтобы получить представление, какого росточка были славные герои турниров. А это еще и Средняя Азия, население которой и в будущем-то не баскетбольных стандартов. Так что затеряться среди малорослого средневекового люда при всем желании не удастся. К тому же он почти альбинос – красных глаз только и не хватает. Вот это как раз к лучшему – будь у него красные радужки полного альбиноса, черт его знает, что бы пришло в голову здешнему народцу: могли и за сказочное чудовище счесть. Это во-первых.

Во-вторых. Куда идти? На Русь? Хрен редьки не слаще: тут Тамерлан, там князья друг дружку за бороды дерут. Патриотизм тут неуместен. И куда бы он ни пошел – везде будет большой белой вороной. Так что спокойная жизнь кончилась раз и навсегда.

Значит, остается адаптироваться здесь. Но как? Обучиться какому-нибудь ремеслу? Теоретически возможно. Но это же средневековье: сплошные войны, феодалы и чернь, дани и поборы. Словом, веселая жизнь.

Дмитрий всегда хотел одного – ни от кого не зависеть, и на исходе двадцатого столетия это стало возможным даже в его патологически тоталитарной стране. В меру, конечно: имей хорошо оплачиваемую профессию, собственный угол, личный транспорт, не лезь в игры, которые отдают сомнительным душком, – и будешь счастлив. А здесь кто-нибудь да обязательно сядет на шею и свесит ноги. Либо ты сидишь на ком-то, либо некто на тебе – третьего не дано.

“Родиться бы тебе лет пятьсот назад…” Дмитрий усмехнулся. Вот я и родился, Игорь. Надеюсь, ты не обманывался, возлагая на меня такие надежды…

Две вещи по-настоящему волновали Дмитрия: вмешательство в прошлое и неминуемая необходимость убивать. Он еще никого не убивал. Не довелось. А уж мечом или шпагой – тем более.

Правда, поединки “на поражение” они с Игорем проводили регулярно. Но там все заканчивалось обозначением “смертельного” удара. В основном же Игорь муштровал Дмитрия бесчисленными упражнениями. Бой с тенью. Или со многими тенями. Игорь утверждал, что китайцы совершенно правы: для овладения мастерством в искусстве поединка – будь то рукопашный бой или с применением подручных средств – вовсе не обязательно иметь реального противника; главное, чтобы тело знало, что делать. Движения ложатся в определенную схему, одинаковую и для китайца, и для индейца Огненной Земли.

Здесь же одним обозначением последнего удара бой не ограничится. Правила игры придется принять полностью, и значит, придется убивать, чтобы выжить. Главное, чтобы вышло в первый раз: необходимо снять рефлекс, заставляющий руку прервать движение клинка.

О том, что могут убить его, Дмитрий даже не думал: он и так, можно сказать, умер – для своего времени. Он лишь вспомнил недавний сон, в котором ему явился Велимир, и подумал, что глубины подсознания что-нибудь да подскажут человеку, если тот не в состоянии решить жизненно важных вопросов не сознательно. А уж какой облик примет интуиция – умершего ли друга, Божьей Матери или белого медведя – не суть важно.

Что же до вмешательства в прошлое… Тут уж одно из двух: либо надо плюнуть и не ломать головы над ненужными проблемами, либо отыскать веревку покрепче и повеситься на ближайшем суку, дабы ненароком не исказить будущего. Был, правда, еще третий вариант: забиться в совершеннейшую глухомань и отшельничать, ни во что не вмешиваясь. Питаться акридами и медом. Чушь! Рано или поздно все равно достанут. Это в лучшем случае, в худшем – он попросту рехнется от одиночества и мыслей о невозможности возвращения. А чего тогда, спрашивается, тянуть?

Дмитрий рассмеялся.

– Ну вот, Игорь, – проговорил он. – Теперь у меня самореализация пойдет полным ходом. И обо мне будут складывать легенды…

Он поднял глаза к ночному небу. Оно заметно посветлело – близился рассвет. У него оставалось еще немного времени, чтобы покопаться в памяти и кое-что вспомнить. Такая малость, а сколько от нее зависит…

* * *

С десяток воинов спали на траве вокруг тлеющего костра, разведенного прямо на зеленом газоне. Бодрствовал только один, он сидел и смотрел на низкие языки бледного пламени, облизывающего головни. Когда Дмитрий привидением вынырнул из утренних сумерек, воин настороженно вскинулся, но при виде юродивого отвернулся. Что и требовалось. Пирамида из составленных копий стояла чуть поодаль. Дмитрий быстро прошел туда, схватил одно и скрылся в кустах. Вслед раздался удивленный вскрик воина.

Он торопился к бассейну: там имелась лужайка, очень удобная для исполнения задуманного. Слыша позади топот бегущих ног, он улыбался: все как надо. Выбежав на середину лужайки, Дмитрий на мгновение остановился, перевел дух. И начал. Он наносил удары и отражал атаку воображаемого противника. Копье с шелестом рассекало воздух.

Потревоженные солдаты уже прибежали на лужайку и столпились на краю, но отобрать оружие никто не пытался.