Текст книги "Лина Костенко"
Автор книги: Олег Кудрин
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Олег Кудрин
Лина Костенко
© О. В. Кудрин, 2020
© Издательство «Фолио», марка серии, 2009
Ржищев – наш Макондо-на-Днепре
Родилась Лина Костенко в маленьком городке Ржищеве, южнее Киева, на правом берегу Днепра. И одного только ее случайного замечания, мол, город детства похож на Макондо из маркесовских «Ста лет одиночества», достаточно для томов исследований. Макондо – вымышленный город, никогда не существовавший. Но лишь до тех пор, пока не был описан колумбийским гением. А после этого – он часть реальности, одна из моделей мира, в которой, так или иначе, отражаются исторические события, судьбы, люди, архетипы. В подтверждение своей мысли о сходстве Ржищева и Макондо Лина Костенко говорит именно о таких, архетипических, людях и образах: загадочная красавица, описанная в ее стихотворении как «ота сама Ївга»; усадьба неких Главацких, где ночью нечистая сила бросалась с печи поленьями; баба Марьюшка, по непроверенным данным ведьма, за которой ходил черный мистический кот; мертвая гадюка, вроде как найденная у алтаря заброшенной церкви.
Литературоведы когда-то назвали такую прозу «магическим реализмом». Но если оторвать это словосочетание от накопившегося за ним смысла и примерить к поэзии самой Костенко, то увидим, как точно оно ее характеризуют. Всё реально и нереально, магически подсвечено каким-то высшим смыслом, отчего кажется более правдивым и точным, чем сама реальность…
Ржищев – вообще хорошее место для рождения одного из украинских нациетворителей. Сколько в нем всего уместилось, на маленьком пространстве городка с населением до 10 тысяч. Здесь – поразительная глубина, не только днепровская, но историческая. Поселения неолита. Трипольская культура. На таком фоне Иван-город, упоминавшийся в летописи 1151 года, кажется юным (хоть и осталась от него одна только Иван-гора). А дальше – разрушение Батыевой ордой, восстановление и вхождение в состав Великого княжества Литовского, Речи Посполитой. Магдебургское право, полученное от короля. И войны, восстания – от Хмельниччины до Колиивщины. Но закончилось всё лишь вхождением в состав другой империи – Российской.
А в лесу за Ржищевом был древний мужской Спасо-Преображенский монастырь, до 1794 года – греко-католический. В 1852 году его реформировали и сделали женским. Говорят, монашенкой там была сестра русского писателя Николая Лескова. Иногда он приезжал к ней в гости и ехал дальше, вниз по Днепру, на могилу Шевченко.
Сколько надежд нес вольный 1917 год. Но Украинская держава не смогла консолидироваться. Вторжение Красной Армии, навязанная война, поражение УНР. И как следствие, страшнейшее горе – Голодомор. Ржищевский район, существовавший тогда, был одним из самых пострадавших на Киевщине. А потом – вновь большая война. С огромными жертвами, особенно страшными оттого, что потерь не считали и о том, как их уменьшить, не думали. Ужасный «Киевский котел» в 1941-м. А в 1943-м – жертвенный «Букринский плацдарм» (от названия села Букрин, в 20 километрах ниже по Днепру). Потом, уже во времена «Миру – мира!», затопление окрестных черноземов и церквей Каневским водохранилищем в 1974–1976 годах…
Маленький городок, каких тысячи, но язык не повернется сказать, что он – на обочине мировой истории.
Много есть версий происхождения имени Ржищева. От злакового «рожище»; от упоминаемого в летописи древнего «Вжище»; от польского «Rzesza» – толпа. Но самая любимая в народе версия – легендарная, выводящая Ржищев от слов «ржи ще», якобы сказанных казаком его коню. Существует несколько вариантов этой легенды. Лине запомнился самый драматичный из них.
После боя погибал от ран казак. Но лежал он в урвище под Иван-горой так, что не сразу найдешь. Ожидая помощи товарищей, просил своего коня: «Ржи ще, коню, ржи ще!», чтобы побратимы знали, где искать. Но, видать, все погибли, и не пришла к нему помощь. «Так или не так, а для меня с детства тот конь ржет. И казак умирает под Иван-горой. И некому его китайкой укрыть»[1]1
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 127.
[Закрыть]. Каков накал – как в античном мифе, трагедии, опере! Нечто подобное характерно и для стихов Костенко, посвященных старшим родственникам, родоводу. Там трагедии, может, и поменьше, но возвышенность изложения – примерно та же. Разве что смягчаемая самоиронией, мягким украинским юмором.
К примеру, «Люблю легенди нашої родини». Это рассказ о том, как украинские женщины, обидевшись, умеют на какое-то время замолчать столь весомо и сильно, что вся семья быстро понимает, как была неправа и просто умоляет прервать молчание. (А в ваших семьях такое бывало, бывает?) С первых строк читатель захлестнут эпическим задором, достойным «Энеиды»:
(По-тюркски «хуррем» – «веселая», прозвище Роксоланы при дворе Сулеймана Пышного. – Прим. авт.).
Разворачиваясь во времени и строках, семейная размолвка семьи Костенко обретает черты всемирной дисгармонии, вселенского разлада:
Но когда уж читатель начинает всерьез волноваться – лихом бы не закончилось – Лина легко и изящно выходит на мирный финал, сдобренный, к тому же, появлением припасов и, видимо, скорым ужином.
«Веселий привид прабаби» тоже несколько обманчив по названию, но уже с обратным знаком. При таком заголовке ждешь продолжения темы «веселі, як Хуррем». Но нет, тут все иначе: с первых строк – извинения, что не найти теперь могилу прабабушки, поскольку в холодные военные зимы люди порубали кресты на дрова. Потом мы узнаем, что прабабушке – 110 лет. (Стало быть, общения с ней в днепровском Макондо было на десять лет больше, чем у Маркеса – одиночества). В сорока строках (поэтические сороковины?) поэт излагает жизнь прабабушки и ее мужа, прадеда. Факты эти сами по себе интересны (она – из благородных, он – мужик, укравший невесту, да за это отданный в николаевскую солдатчину). Но всё это для поэта лишь повод поговорить о другом – о зрении, и не обычном – душевном: «Коли Ви навіть осліпли, то Ви не те щоб осліпли, / а так, – Ви просто не бачили деяких прикрих речей». И в финале – поразительные строки:
Але Ви таки вставали, хоч як було через силу,
сідали косу чесати, немов ішли до вінця.
Кивали пальцем онуці і тихо її просили:
– Подивися на мене у дзеркало. Цей гребінь мені до лиця?[5]5
Костенко Ліна. Веселий привид прабаби. URL: https://www.rulit.me/books/lina-kostenko-poeziya-read-410864-14.html
[Закрыть]
Не на лицо должна посмотреть правнучка, а в зеркало, будто глазами самой прародительницы, душевным ее взглядом 110-летнего возраста. (И это ведь – метафора всего труда поэта, писателя, поводыря – то смотреть чужими глазами, то другим открывать глаза на то, что сами они увидеть не могут. Внутренний взгляд и одновременно – отзеркаливание.)
Другая важнейшая «легенда нашої родини» – «Храми» о деде Михаиле. Основы его бессребренического существования, планка его требовательности, обращенной на себя, поднята до библейской – без преувеличения – высоты: «Він був святий. Він жив непогрішимо. / І не за гроші будував свій храм»:
Мій дід Михайло був храмостроїтель.
Возводив храми себто цілий вік.
Він був чернець, з дияволом воїтель,
печерник, боговгодний чоловік.
Він був самітник. Дуже був суворий.
Між Богом – чортом душу не двоїв.
І досі поминають у соборах:
храмостроїтель Михаїл[6]6
Костенко Ліна. Неповторність: Вірші, поеми. К.: Молодь, 1980. С. 177.
[Закрыть].
Очень показательно вот это «душу не двоїв». Сразу же вспоминается Грыць из «Маруси Чурай», раздвоенная душа которого – одна из основных характеристик:
Грицько ж, він міряв не тією міркою.
В житті шукав дорогу не пряму.
Він народився під такою зіркою,
що щось в душі двоїлося йому.
Від того кидавсь берега до того.
Любив достаток і любив пісні.
Це як, скажімо, вірувати в бога
і продавати душу сатані[7]7
Костенко Ліна. Маруся Чурай: Іст. роман у віршах. К.: Радянський письменник, 1979. С. 22.
[Закрыть].
Так, «от противного», двумя зеркальными оппозициями «песнопевица Маруся – сребролюбец Грыць», «сребролюбец Грыць – храмостроитель дед Михаил», Чурай оказывается почти что родственницей Костенок, по крайней мере – по духу.
Нравственный камертон Михаила (не архангела, но деда) и внутренний взгляд прабабушки (вспомним, что в заголовке – «привид прабаби», то есть намек на метафизику) – важнейшая часть наследства, оставленного внучке пращурами.
До шести лет Лина росла в основном в Ржищеве: «Мать проживала в Киеве, времена были тяжелые, естественно, что она поехала рожать к своей матери. Потом родители меня забрали, но времена наступили еще более тяжелые, и я снова оказалась у бабушки. И вот это уже была сказка»[8]8
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124.
[Закрыть].
Но прежде чем перейти к сказке, посмотрим на поэтические воспоминания Костенко о том, когда и как она почувствовали свое «Я» и мир, его окружающий:
Стоїть у ружах золота колиска.
Блакитні вії хата підніма.
Світ незбагненний здалеку і зблизька.
Початок є. А слова ще нема.
Ще дивен дим, і хата ще казкова,
і ще ніяк нічого ще не звуть.
І хмари, не прив’язані до слова,
от просто так – пливуть собі й пливуть.
Ще кожен пальчик сам собі Бетховен.
Ще все на світі гарне і моє.
І світить сонце оком загадковим.
Ще слів нема. Поезія вже є[9]9
Костенко Ліна. Триста поезій. К.: А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, 2012. С. 293.
[Закрыть].
(И снова – как созвучны эти строки словам, вложенным в уста Маруси Чурай: «Душа летить в дитинство як у вирій, бо їй на світі тепло тільки там». Наверно, еще и потому этот роман в стихах стоит особняком в творчестве Костенко: уж очень много в нем личного, не то что даже прочувствованного, а глубинно содержащегося в личности автора.)
Обратите также внимание – «хата ще казкова». Но с другой стороны – и уже сказочная. Потому что сказка – это надолго, по крайней мере – на ближайшие годы, что в детстве кажется бесконечностью. И вот уж детский мир Лины по-настоящему, осознанно сказочный:
У запічку гномик плямкає.
Цвіркунчик завів руладу.
Тихенько цокнула клямка —
бабуся іде із саду.
Глуха сінешна акустика.
За лиштву чіпляються айстри.
Бабуся скидала хустку
І ставала біла, як айсберг.
А я, діждавшися мужньо,
Не зводжу з неї очей.
А хатка, як біла мушля,
На самому дні ночей.
Жаринка в печі зачаєна,
Сніпка перевесло туге…
Таке все тоді звичайне,
Таке все тепер дороге![10]10
Костенко Ліна. Неповторність: Вірші, поеми. К.: Молодь, 1980. С. 113.
[Закрыть]
Обратим внимание, эта бабушка, по сравнению с «веселым привидением прабабы», молодая и сильная – в саду работает. Но все равно – седая, как айсберг.
Продолжим, однако, сказочную тему, в которую втекает вечная река («речка детства»), вплетается маленький-большой сад («сады свободы»): «И вот это уже была сказка. И та “хатка, як біла мушля, на самому дні ночей”, и “гарбуз, що ходив по городу і питався свого роду”… Наводнения тоже были, но это уже и садов цветущие наводнения. У бабушки был сад, небольшой, но для меня, маленькой, он был очень велик. Путешествия в сад – целое приключение. Это была отдельная загадочная страна. Одна яблоня называлась “заячьи мордочки”, другая – “антоновка”, третья “ранет-шатане” или просто “щетина”. Заячьи мордочки выглядывали из листьев, надували щеки, я боялась надкусить яблочко: еще запищит! Соседский сад был еще больше, такой старый, что днем смеркалось. Детям не разрешалось туда ходить, там был колодец, где “йшла киця по водицю, та й упала у криницю”. Мы, ясное дело, пробирались, заглядывали через колодязный сруб, хотели спасти кыцю. Все жило, шелестело, шуршало, тёхкало. Ежи ходили в дикой моркови. Аист, который принес меня, стоял высоко на одной ноге. Я умела имитировать его голос. Он отвечал <…> Моя свобода была – те сады. И речка моего детства – Днепр»[11]11
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124–125.
[Закрыть].
Когда детство вышло за пределы коляски, Лина оказалась девочкой пытливой, заводной, непоседливой. И непослушной – она все время старалась убежать. За это бабушка прозвала ее «шура-бура». (Это, наверное, та самая «шура-бура», которая «комарика з дуба здула» в шутливой народной песне. Впрочем, это выражение в Украине и вполне самоценное – от соседей, тюркского şurada-burada, что означает в зависимости от контекста «там и сям», «туда-сюда».)
Один из таких побегов особо запомнился: «Однажды я прорвалась на улицу, годков мне было неполных пять. Взрослые за мной, но чем больше меня догоняют, тем дальше я бегу. Они просят остановиться, а я – изо всех сил. Выскочили ошалевшие кузины и тоже за мной. Кричат, зовут, а я уже к берегу подбегаю. Если б они остановились, может, и я остановилась. Но они в ужасе, что ребенок утонет, подходят ближе, протягивают руки, а я отступаю в Днепр. И когда вода доходит мне до шеи, я кричу: “Дайте мне свободу хоть здесь!”»[12]12
Там же.
[Закрыть]
Днепр – как укрытие, как прибежище свободы. «Речка моего детства – Днепр». Великая река Украины, делящая ее надвое. И эти же две половины объединяющая. В воспоминаниях Лины у Днепра – особая роль. Вот зримо-яркая, многоцветная зарисовка: маленькая – три годка – девочка на берегу великой реки, днем и вечером:
Дніпро, старенький дебаркадер, левино-жовті береги
Лежать, на кігті похиливши, зелену гриву шелюги.
В пісок причалює пирога.
Хтось варить юшку, дим і дим.
Суха, порепана дорога повзе, як спраглий крокодил.
В Дніпрі купається Купава.
Мені ще рочків, може, три.
А я чекаю пароплава із-за трипільської гори.
Моє нечуване терпіння іще ніхто не переміг,
бо за терпінням є Трипілля,
а за Черніговом – Черніг.
Черніг страшний, він дуже чорний.
Як звечоріє на Дніпрі,
Черніг сідає в чорний човен і ставить чорні ятері.
І ті корчі, і те коріння, розмите повінню з весни,
і золотаве звечоріння в зелених кучерях сосни.
І ті роки, що так промчали, і пароплав той, і гора…
Це вже невидимі причали в глибокій пам’яті Дніпра[13]13
Костенко Ліна. Сад нетанучих скульптур: Вірші, поема-балада, драматичні поеми. К.: Радянський письменник, 1987. С. 24.
[Закрыть].
«Акварели детства» называется стих. Однако пейзаж здесь не просто по-детски ярок, но и философски по-взрослому глубок. Поток детских воспоминаний неотделим от «глубокой памяти Днепра», неторопливого его течения.
Три кузины, Фрейд и д’Аннунцио
А вот Лине – пять лет. И она уже не просто шура-бура, но шура-бура, умеющая читать!
Девочка читает Альфреда Брема. Что именно – не уточнено, но почти наверняка это «Жизнь животных». Зная об этом, уже и на предыдущий стихотворный фрагмент смотрим иначе. Так вот откуда там и лев, и крокодил! Да не случайным словом – а развернутым образом: «повзе, як спраглий крокодил», «левино-жовті береги / Лежать, на кігті похиливши, зелену гриву шелюги».
Брем расширяет ее взгляд, ее горизонт, небокрай, делая его бескрайним. При этом сказка как бы совмещается со строгим знанием (пусть и поданным в научно-популярном виде). И вот уж камни на притоке Днепра, Легличе, текущем сквозь Ржищев, – не просто камни, а стадо тропических зверей, живущее в ладу с украинскими волами и лелеками. (Вот только коршуна убитого жалко.)
Чомусь пам’ятаю, що річка звалася Леглич.
Було в ній каміння – як сто бегемотячих спин.
А той цибатий, на клуні, звався лелечич.
А те запахуще – любидра, канупер і кмин.
Чомусь пам’ятаю – вночі ревли бегемоти.
Виходили з річки і дуже чомусь ревли.
І падали груші, і звались вони бергамоти.
Воли ремигали, і звались вони – воли.
Чомусь бегемоти випивали річку щоліта,
І пирхали важко рудими ніздрями злив.
Чомусь пам’ятаю, як плив між камінням шуліка,
Убитий шуліка чомусь між камінням плив…[15]15
Костенко Ліна. Триста поезій. К.: А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, 2012. С. 216.
[Закрыть]
Впрочем, старожилы Ржищева рассказывают, что в этом стихотворении дело не только в Бреме и детской фантазии. Баньку на берегу Леглича поставили у порожистого места – там течение обтесало камни до гладкой округлости, так что все, а не только Лина, называли это место «бегемотиками». Правда, в стихах они вырастают до бегемотов и оживают: ревут по ночам да выпивают речку летом. Что Лина Костенко помнит имя речки – не странно. Хата, в которой она жила, стояла как раз на берегу Леглича. (К слову, Ржищев по форме похож на кривовато выписанную букву «Т»: он вытянут вдоль рек – Днепра и впадающего в него Леглича.)
Однажды Лина, сама маленькая еще девочка, не умеющая плавать, стала спасительницей. Тонул, как потом оказалось, соседской мальчик Виталик, меньше ее по годам. Но Лина обо всем этом не знала, когда услышала крик почтальона, шедшего мимо: «Спасайте ребенка!» Не разуваясь, скатилась по склону, в сорняках и колючках, и шлёпнулась в воду. Вспомнила (или вычитала?), что тонущих надо хватать за волосы. А он-то стриженый! «Черноволосая головка то появится над водой, то снова тонет. А в этом месте глубоко, нет дна под ногами. Сама не знаю как, но как-то выбросилась с ним на берег. Что-то слышала об искусственном дыхании – жму на грудь, а у него изо рта – вода фонтанчиком. Так я схватила его и потащила к взрослым»[16]16
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 129.
[Закрыть]. Дотащила. Время было к осени – прохладно, вечерело рано. В двух дворах, спасительницы и спасенного, развели костры, детей укрыли одеялами. А раз уж костер, угли, то и испекли что-то, и уже передают один другому печеную кукурузу и картошку.
…Но не только Брема читала юная Лина. У нее была «богатейшая детская библиотека» – вся, как она говорит, тогдашняя детская лектура. Печаль, однако, в том, что однажды библиотеку, подвешенную в сарае в корзинке, съела коза. Лишь одну книгу она отказалась потреблять – некрасовского «Деда Мазая». Любопытно, что прочтя ее, девочка поняла почти всё – кроме каких-то «дупелей», которых стрелял Мазай уже во второй строчке мини-поэмы. Что интересно, три кузины этого слова тоже не знали, хотя, как отдельно замечает Костенко, были начитанными и эрудированными.
«Три кузины», двоюродные мамины сестры, вообще занимают большое место в ее воспоминаниях. В Ржищеве Лина была и под их, а не только бабушкиной опекой. Три сестры очень любили цветы, выращивали их в саду, отчего описание-представление также становится похожим на сказочное.
Немов чарівні декорації —
жасмин, троянди і бузок.
Кузини мамині, три ґрації,
як три принцеси із казок.
Які ж були вони вродливі,
три Лади-Либеді тоді!
І трішки-трішки вередливі,
і дуже-дуже молоді.
До них у гості ми приходили,
вони жили через город.
О тихий сад мойого подиву,
де сливи звалися ренклод![17]17
Костенко Ліна. Триста поезій. К.: А-БА-БА-ГА-ЛА-МА-ГА, 2012. С. 92.
[Закрыть]
По словам Костенко, красота «трех принцесс» была очень разной: «Одна эпическая красавица, тяжеловатая и волоокая, за некоторую манерность ее у нас называли “Пуркуа”. Вторая – веселая, живая, остроумная, работала на телефонной станции. Третья – классический тип Золушки, тиха и незаметна, красавица, если присмотришься»[18]18
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124.
[Закрыть].
Была, правда, и четвертая сестра, Сусанна. О ней Лина Васильевна вспоминала реже и отдельно от «трех кузин», во-первых, потому что жила она в Киеве и приезжала в Ржищев только летом, во-вторых, потому что погибла в войну. Но в детстве эта кузина тоже производила огромное впечатление на девочку – ведь Сусанна была художником! Она ставила в саду мольберт и писала акварели – сирень, розы: «Выходила утром в тумане – вся в сиреневом среди сирени. Я залегала в траве и ждала, когда она появится. Это называлось – увидеть тетку в тумане. У меня сохранилась одна ее акварель»[19]19
Там же.
[Закрыть].
Забегая вперед. В шесть лет Лина с бабушкой переедет жить к маме с папой в Киев. Но летом, на каникулы, она часто будет наезжать в Ржищев. И вот пока мама болтала о чем-то с сестрой, девятилетняя Лина брала с шестка у печи и читала совсем уж взрослые книги: «Из того всего я мало что тогда понимала, разве что крайне удивилась, почему д’Аннунцио нравились женщины с низким лбом. А у Фрейда никак не могла понять, что такое “тотем” и “табу”»[20]20
Там же.
[Закрыть].
Остановимся и задумаемся. Нас вдохновлял факт, что пятилетняя девочка читает Брема. А как вам то, что в девять ребенок читает Фрейда и д’Аннунцио?! Пусть даже, что естественно, мало чего осознавая в прочитанном. Но что-то, самое простое, все же понимая. А если и не понимая, то все равно – усваивая, «записывая» в сознании, «на подкорке». Важно уяснить, что это не казус, не курьез, а очень важный факт в понимании условий становления личности Костенко.
По приведенному воспоминанию даже можно восстановить, какие книги «подчитывала» девочка за кузинами. Что касается Зигмунда Фрейда, это «Тотем и табу»[21]21
Фрейд Зигмунд. Тотем и табу: Психология первобытной культуры и религии. Пер. с нем. М. В. Вульфа. М. – Пг.: ГИЗ, 1923.
[Закрыть] (первое издание на немецком – в 1913 году). В этой работе мыслитель-психолог развивает свою теорию происхождения религии и морали. И уж если Лина говорит, что никак не могла понять, что такое «тотем» и «табу», то значит, ЧТО-ТО она все же поняла. Попробуем предположить, что могло привлечь внимание ребенка в этой книге. Вероятнее всего – ее последняя треть, где много говорится о детской психологии, о наблюдении ребенка за домашними животными: лошадьми, собаками, кошками, а также – обитателями курятника (курица, петух, цыпленок). Там у Фрейда, кстати, мелькают и такие родные слова – «три кузины». Несомненно, что какой-то след в памяти такое чтение все же оставляло – понимание того, насколько сложен и интересен окружающий мир. Мир, в котором даже за такими обыденными кыцями и цыплятами кроются какие-то не вполне еще понятные глубины.
Вполне идентифицируемо и читаемое школьницей Линой произведение Габриеле д’Аннунцио. Это роман «Наслаждение» (1889). Девочка удивлялась, что автор с восторгом описывает «женщину с низким лбом». Вот эти строки в романе д’Аннунцио: «Воистину, она была еще более соблазнительна, чем тогда. Некая пластическая тайна ее красоты стала еще темнее и увлекательнее. Ее голова с низким лбом, прямым носом, дугообразными бровями, отличалась таким чистым, таким строгим, таким классическим очерком»[22]22
Д’Аннунцио Габриеле. Наслаждение. Пер. с итал. Е. Р. Под ред. Ю. Балтрушайтиса, 1908. URL: http://az.lib.ru/d/d_annuncio_g/text_0040.shtml
[Закрыть]. Она – это Елена, не просто возлюбленная главного героя романа, эстета графа Андреа Сперелли, но женщина, восславляемая и почитаемая им.
В пересказе это выглядит чем-то сродни копеечному, базарному чтиву (в таком духе, кстати, была дореволюционная экранизация «Сладострастие», сделанная Петром Чардыниным в 1915 году). Но тут-то речь идет о литературе совсем другого сорта! «Наслаждение», первый же роман д’Аннунцио, написанный им в 25-летнем возрасте, стал ключевым текстом итальянских декадентов, эстетическим манифестом декадентства. Конечно, девятилетняя девочка не могла по-настоящему понять и оценить декадентский роман д’Аннунцио. Но, с другой стороны, так же несомненно, что опорные смыслы этой книги у нее в душе остались – почтение к женщине, культ красоты, восхищение вечным Римом (который кстати, будет играть такую большую роль в жизни ее дочки и внучки).
Откуда же взялись такие книги у тетушек? «Возможно из старых, недоуничтоженных советской властью библиотек»[23]23
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 125.
[Закрыть], – предполагает Костенко. Но как бы то ни было, нам стоит отдельно осознать, осмыслить сам факт наличия такой библиотеки в доме, где воспитывалась Лина; сам круг ее общения – три тетушки, читающие такие книги; всю ее в широком смысле семью, в которой не боялись хранить такие книги. И все это – не будем забывать! – в середине страшных для Украины 30-х годов. Для советской власти того времени Фрейд и д’Аннунцио – крайне сомнительные авторы.
Для начала отметим, что родители Зигмунда Фрейда имели прямое отношение к Украине. Семья его отца до переезда в Вену жила в Галичине, мать родилась в Бродах, выросла – в Одессе (в том же «Тотеме и табу» в качестве примера достаточно врачебных случаев из Одессы). Советская власть поначалу позитивно относилась к теориям Фрейда, видя в них материалистическое объяснение поведения человека. Фрейдизм пытались скрестить с марксизмом. В стране открывались соответствующие научные подразделения (Психоаналитическое общество при Наркомпросе, Психоаналитический университет). Но после широкой дискуссии в середине 20-х годов теории Фрейда были объявлены идеалистическими, несовместимыми с марксизмом, а психоанализ – разгромлен.
В чем-то похожей была судьба и наследия д’Аннунцио. Прежде всего, стоит отметить, что к его творчеству с большим интересом относилась Леся Украинка. Она еще в 1899 году подготовила для заседания Киевского литературно-артистического общества глубокий доклад «Два направления в новейшей итальянской литературе (Ада Негри и д’Аннунцио)». В следующем году статьи Украинки, сделанные на основе этого доклада, вышли сразу в нескольких журналах. По сути, у истоков «д’аннунцимании», нахлынувшей на Российскую империю, и продолжавшейся до начала 1920-х годов, стояла именно Леся Украинка. (И уже после нее волна эта захватила российских поэтов – Брюсова, Блока, Цветаеву.) Показательно, что когда Лев Троцкий в том же 1900 году по горячим следам разоблачал скверную сущность итальянца (статья «Кое-что о философии “сверхчеловека”»), он ссылался именно на материал и переводы Леси Украинки.
Отношение к д’Аннунцио при советской власти было неоднозначным. К примеру, чуткий Маяковский еще в 1919 году раскусил его и заклеймил, написав в «Советской азбуке»: «Фазан красив. Ума ни унции. / Фиуме спьяну взял д’Аннунцио» (Республика Фиуме – сепаратистское образование, существовавшее несколько месяцев в городе Риеке, д’Аннунцио был его диктатором). Но с другой стороны, в первой половине 1920-х д’Аннунцио еще воспринимался многими как военный герой, бунтарь, и даже, в общем-то, революционер. Лишь где-то с 1925 года в СССР окончательно разобрались, что это не та революция, не «красная», а «черная». После чего поэт-писатель и недолгий диктатор был надолго заклеймен как чернорубашечник, фашист. И почти забыт – вплоть до начала 1990-х.
Два только имени, Фрейд и д’Аннунцио, но насколько же они углубляют понимание того, в каких условиях росла и развилась Лина Костенко. 1930-е годы. Советская власть все жестче брала под контроль писательство и книгоиздание. После создания в 1934 году Союза писателей СССР контроль этот стал абсолютным. А маленькая Лина, меж тем, росла в несколько другом мире посреди другой литературы. В семье украинских интеллигентов, чье становление происходило на волне «украинского возрождения», украинизации 1920-х годов. Это люди в рыночные нэповские годы покупавшие и сохранявшие не простенький масслит, каких-нибудь «Месс Мэнд» и «Остров Эрендорф», а литературу высшего образца – как художественную, так и, говоря сегодняшним языком, non-fiction. Люди, не боящиеся держать и читать такую литературу в годы все более страшных репрессий. Вплоть до 1939 года!
…Но вернемся к маленькой Лине, ее «чарівним декораціям» – принцессиным цветам и сказочным садам. Тетушкин сад, по ее словам, «был самым таинственным»: «Там были облака сирени и невероятные розы. Самая младшая из принцесс… любила розы, выписывала новые сорта, а может и сама давала им имена – “Мона Лиза”, “Царица Тамара”, “Анна Каренина”. Даже варенье варили из роз»[24]24
Дзюба Іван, Костенко Ліна, Пахльовська Оксана. «Гармонія крізь тугу дисонансів…». К.: Либідь, 2016. С. 124.
[Закрыть]. Не правда ли, после этого понятней становится буйство цветов (не только «кольорів», а и «квітів») в ее поэзии. Розы, сирень, астры – несть числа им, сквозь всю поэзию.
Но не будем забывать и про бабушкин сад. Более прагматичный, поскольку в нем больше фруктов. Вишни, яблоки, груши, разных сортов, в разную пору – цветения, созревания, опадания листьев. Ими тоже наполнена поэзия Костенко. («Стояла груша, зеленів лісочок. / Стояло небо, дивне і сумне. / У груші був тоненький голосочок, / Вона в дитинство кликала мене»[25]25
Костенко Ліна. Сад нетанучих скульптур: Вірші, поема-балада, драматичні поеми. К.: Радянський Письменник, 1987. С. 23.
[Закрыть].)
Но при этом в разговоре с дочерью Костенко уточняла, что цветочный «Бузиновий цар» из стихотворения, давшего имя всему детскому сборнику 1987 года, жил все же не в тетушкином, а именно в бабушкином саду – в самых густых зарослях, куда ей запрещали ходить. Но она ходила и видела – по настоящему видела! – его светящие из пахучей сирени глаза:
У садочку-зеленочку
Ходить вишня у вiночку.
Хтось ïй грає на дуду,
Подивлюся я пiду.
Баба каже: – Не ходи!
Темнi поночi сади.
Там, де вiтер шарудить,
Бузиновий цар сидить.
Брови в нього волохатi,
Сивi косми пелехатi.
Очi рiзнi, брови грiзнi,
Кiгтi в нього як залiзнi,
Руки в нього хапуни —
Так i схопить з бузини!
Я кажу ïй: – Бабо, нi!
Очi в нього не страшнi.
На пеньочку, як на тронi,
Вiн сидить собi в коронi.
Грає в дудку-джоломiю,
Я заграв би, та не вмiю.
А навколо ходять в танцi
Квiти – всi його пiдданцi.
Є оркестри духовi,
Равлик-павлик у травi.
Є у нього для настрашки
Славне воïнство – мурашки.
Три царiвни бузиновi
Мають кожна по обновi.
Невсипущi павуки
Тчуть серпанки i шовки.
На царевiй опанчi
Зорi свiтяться вночi.
Вiн сидить у бузинi,
Усмiхається менi![26]26
Костенко Ліна. Бузиновий цар. URL: https://www.ukrlib.com.ua/books/printit.php?tid=5639
[Закрыть]
Комментируя другие свои строки: «А в сні далекому, туманному, не похиляючи траву – / Дюймовочка в листочку капустяному, – / я у життя із вічності пливу», поэтесса объясняла, что магия этого ощущения – единства ребенка, новой души, появившейся на свет, со всем миром природы – особенно остро проявляется, если «ребенок вырастает там, где все растет, цветет, где все циклично меняется». (И дальше в своем диалоге мать и дочь, Костенко и Пахлевская, подметили, как из «надднепрянских садов» Лины вырастают философские сады Лины Васильевны. Греческий сад как место Аристотелевых диалогов, барочные итальянские сады и французские сады Ле Нотра из «Снігу у Флоренції», сборник «Сад нетанучих скульптур» (1987), в конце концов – вавилонские «сады Семирамиды» из «Записок самашедшего».)
Закольцовывая тему «магического реализма». Ржищев стал для Костенко ассоциироваться с Макондо, в первую очередь, благодаря бабушке, умевшей изящно овеществить сказку, сделав ее частью жизни. «Йшла Киця по водицю» да провалившаяся в колодец в соседском саду; «ходив Гарбуз по [бабушкиному] городу»; «Коза-дереза», поедающая, как оказалось, не только кленовые листочки, но и книжные; «Брехунчик», живущий, как объяснила бабушка, на затылке, и начинающий шевелиться, когда девочка говорит неправду, – для внучки Лины это все были реальные существа, а не отвлеченные образы. Поэтичная магия жизни.
Но были в украинском Макондо и свои страхи, ужасы, неведомые колумбийцам. 1933–1934 год, Голодомор. В Ржищеве было полегче – это все же не село, а городок, какие-то предприятия – значит больше шансов выжить. Но дальше – на дорогах к Киеву – лежали и умирали от голода люди, украинские крестьяне. Лина Костенко воспроизвела эту картину, описанную ее матерью, в «Марусе Чурай»: «Лежать під лісом люди на траві, / на грудях склавши руки воскові, / лицем до неба, тьмою оповитого, / напівукриті хто сачком, хто свитою, – / чи вже умерли, чи іще живі?»[27]27
Костенко Ліна. Маруся Чурай: Іст. роман у віршах. К.: Радянський письменник, 1979. С. 136.
[Закрыть]
