Текст книги "Если так рассуждать"

Автор книги: Олег Чарушников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Чарушников Олег
Если так рассуждать

Олег Игоревич Чарушников

Если так рассуждать...

– Наша измученная земля Заработала у вечности, Чтобы счастье отсчитывалось От бесконечности, А не от абсолютного нуля!

Вы слушали радиокомпозицию по стихам советских и зарубежных поэтов. Режиссер Александр Акуленко, звукооператор Инна Клепцова. – Вот как? – сказал Николай Федорович. – А что слышно насчет погоды? – В эфире передача "Взрослым о детях". Сегодня у нас в гостях... Николай Федорович выключил радио и стал собираться. "Туманные стихи, думал он, выходя из подъезда. – Абсолютный нуль, вечность какая-то... Писали бы о жизни. О производстве в конце концов. Нет, типичное не то!" Николай Федорович не так давно был переведен из заместителей в начальники цеха и теперь старался формулировать свои мысли четче, конкретнее, как бы подводя черту. "Нет ясно выраженной главной идеи. Плюс не злободневно". На этом он завершил свои рассуждения и впрыгнул в троллейбус. Усевшись на сиденье, Николай Федорович развернул газету и с удовольствием отметил про себя: "Народу немного, хорошо! Если штанги не соскочат, доберусь минут за тридцать..." Штанги не соскочили. Двери не заедало и не тормозили гаишники за проезд на красный свет. Поэтому на завод Николай Федорович прибыл с большим запасом. "В принципе, все логично, – думал он, входя в кабинет. – Мало народу можно спокойно сесть. Давки нет – водитель не нервничает, правил не нарушает – значит и гаишники не докапываются. В итоге: отлично доехали... Хотя нет, неправильно. По такой логике, – Николай Федорович усмехнулся, по такой логике для идеальной работы транспорта нужно что? Чтобы пассажиров было как можно меньше, так получается? А в идеале – чтобы вовсе не было?.. Ладно, хватит, занимаюсь делом!" В кабинете он пока ничего не менял. Все было, как при прежнем начальнике. Распорядок дня тоже. Первой пришла табельщица. – У Нечаевой бюллетень, – доложила она. – Миркин в военкомате. Остальное на местах. – Варыгин опоздал? – Варыгин опоздал, – с готовностью подтвердила табельщица. – Но... как пришпоренный бежал. Наши все смеялись. Подействовал, видать, ваш разговор, Николай Федорович! Табельщица по-свойски хихикнула. – Запах? – Не поняла, Николай Федорович? – Трезвый он, спрашиваю? – Николай Федорович почему-то избегал смотреть разбитной табельщице в глаза. И вообще он испытывал странное чувство неловкости, когда его называли по имени-отчеству. А табельщица, казалось ему, еще и специально нажимает на имя-отчество, будто полный титул произносит... – Запашок есть небольшой. Но вчерашний, слабенький совсем... Да чего там, Николай Федорович! Дела с дисциплиной лучше пошли, это вам любой скажет. Не то, что до вас было. Ух, бывало!.. – Все-таки вы неправильно рассуждаете, Симонова, – сказал Николай Федорович, и табельщица сразу независимо поджала губы. – Дела хороши... Опоздал Варыгин на пять минут – хорошо, что не на час. С запахом явился умница, что со вчерашним, а не свеженьким. А если он вовремя прийти вздумает, да еще как стеклышко? Премию ему тогда выписывать, что ли? За успехи в труде? Табельщица захлопнула папку. – Я вам обстановку доложила, а вы уж решайте, как и что. Мне можно идти, Николай Федорович? И не дожидаясь ответа, она исчезла, толкнув дверь папкой, причем из коридора довольно явственно донеслось: "Молодой еще..." Николай Федорович немножко поругал себя за то, что не умеет разговаривать с подчиненными, и нажал кнопку селектора: – Плановое, как вчера вторая смена сработала? Да, доброе утро, товарищи, здравствуйте... – Отлично сработала! – с энтузиазмом откликнулось планово-диспетчерское бюро. – Девяносто два процента, ого! Почти норма! – Даже "ого"... Чему же радоваться? – Как же? Еще вчера было восемьдесят шесть. А если прошлый квартал взять... – Вы еще прошлый век возьмите, – хмуро посоветовал Николай Федорович. Или Древний Рим. Его-то мы уж точно обскакали. По гальваническим изделиям. В ПДБ обиделись. – У нас, Николай Федорович, по нашим данным, прослеживается явное улучшение. Это факт. Между прочим, раньше когда восемьдесят давали праздником считалось. На таком оборудовании и при нехватке кадров... – Плакать надо в такие праздники, – отрезал Николай Федорович. – Рыдать. Это по моим данным. Если так рассуждать, милые товарищи, самое лучшее выполнить сегодня план на один процент и все. – Почему это на один? – А чтобы завтра сделать два процента и доложить наверх: вот, мол, мы какие, вдвое перекрыли вчерашний результат! Послезавтра дать четыре опять вдвое. Затем все восемь с половиной – и об ордене подумать можно... Так получается? "Милые товарищи" молчали. – Хорошо. Возвраты от ОТК были? – С возвратами значительно лучше, Николай Федорович, – сказал вошедший в кабинет новый заместитель, бывший начальник планово-диспетчерского. Забраковано всего шесть чайников, и то по ерунде. Я сверялся с данными за прошлый месяц, прогресс налицо. – Вы что, сговорились сегодня? – кротко возмутился Николай Федорович. Чего вы все к истории обращаетесь? Да, мы сейчас работаем лучше, чем при нэпе. Радоваться теперь? Скакать? Николай Федорович спохватился, что выбивается из нужного тона, и заговорил четче, категоричнее. – Абсолютно без возвратов мы сможем работать – это по-вашему так получается! – только в одном-единственном случае. Догадываетесь, в каком? – Ну и в каком же? – с долей иронии спросил новый заместитель. – А в такси, если вообще прекратим собирать электрочайники! Тогда, естественно, и браковать станет нечего! – Я этого не утверждал, – начал заместитель, – я только сказал, что... – Закончили, – сказал Николай Федорович, испытывая ужасное чувство неловкости и злясь от этого. – Приступили к работе, товарищи. И день пошел. Николай Федорович занимался текучкой, звонил, ругался и договаривался, принимал людей, отсидел на важном и скучнейшем совещании у генерального, потом опять занимался текучкой. Но что-то все время мешало, сбивало с ритма – будто надо было разобраться до конца, доспорить, доказать, а он не разобрался, не доказал, не доспорил. Случай представился уже после работы, в овощном магазине. Николай Федорович забежал купить картошки и овощей к ужину. Но получилось все как-то неприятно. Николай Федорович примерялся ловчей подставить авоську под транспортер, подающий картошку. Рядом топтался румяный пенсионер, полузнакомый старикан, кажется с завода, а может из соседнего дома. – Во как... – общительно, с добродушно-ворчливой интонацией заговорил старикан. – И главное, они еще жалуются, черти драповые... Лучше ведь жить стали, без очков видно! Пять лет назад как было? Половину картошки я в мусоропровод спускал. Каждую вторую картофелину! Можно сказать, каждую первую и ноль-шестую! А теперь – во. Красавец клубень. Нет, они недовольны, все им не так... Неизвестно, кого он так честил. Скорее, говорил так, по привычке, для себя. – Он у вас вообще-то подморожен, красавец этот, – обернувшись, заметил Николай Федорович. – Заменили бы лучше... – Где подморожен, где? – засуетился старикан. – Вот. И еще вот, сбоку. Видите? Старикан огорченно подавил мороженные места пальцами и вдруг воинственно вскинул голову. – Да, чуть-чуть тронуло. Ну и что? А раньше как бывало? Вспомнить противно! – Опять раньше, – усмехнулся Николай Федорович, вспомнив утренние разговоры. -А чему вы, собственно, смеетесь? – завелся старикан. – Чему обрадовались? Я вырежу немного, ничего страшного. Не привыкать-стать. – Да-да, – сказал Николай Федорович несколько неосторожно. – Привычка вторая натура. – Лебеду вы не едали! – заявил заметно осерчавший старикан. – По-другому бы запели. Лебеду! – При чем тут лебеда, – с досадой сказал Николай Федорович. – При том! – старикан дрожащими руками запихнул картофелину в сумку и заковылял к кассе. – При том, что вы не патриот! – крикнул он отойдя подальше. – Не патриот вы! Заелись! – Стыдно, гражданин, – сказала полная женщина из очереди. – Прицепились к пожилому. – Я прицепился?! – Николай Федорович развел руками и несколько клубней выкатились из авоськи. – Если уж на то пошло, я действительно не патриот... – Вот именно! – вставил старикан издали. – Не патриот мороженой картошки! И не патриот всякого хлама, который был раньше и теперь дорог кому-то как память. Сейчас-то зачем умиляться? Лебеду я не ел... Так черт с пей, с лебедой! Картошка хорошая должна быть, и нечего лебеду вспоминать! – Подберите что рассыпали, – сказала женщина. – Размахался... Николай Федорович в сердцах вывалил картошку обратно па ленту транспортера и зашагал к выходу. Проходя мимо старикана, он демонстративно отвернулся, и старикан тоже. Так они спинами и шаркнули друг об друга. – Ни в чем уважения нет. Совсем распустились! – громко произнес при этом старикан, но Николай Федорович не стал с ним связываться. Всю дорогу до дома он мысленно возражая старикану, а заодно табельщице, и своему заму, и тому парню из ПДБ, что все это не так, неверно и неправильно. Не уважает он не прошлое, а только ту накипь, то дурное я страшное, что было в прошлом, и что считалось неизбежным и даже необходимым, – а сейчас, через много лет, стало казаться далеким, милым сердцу и прекрасным, как и вся прошедшая молодость, далекая, милая и прекрасная... Не лебеда – точка отсчета радости, и не девяносто процентов против вчерашних восьмидесяти... Николай Федорович почти бежал домой и уже не пытался следить за четкостью и категоричностью формулировок. Повторяясь и путаясь, он торопился доказать самому себе что-то очень важное, без чего потом нельзя будет прийти в цех и работать с людьми. – Капельку лучше, еще не счастье... – бормотал он, поднимаясь по лестнице через три ступеньки. – Это всего лишь немного лучше и все. И все! Не больше. Надо наоборот, почему они не хотят этого понять?.. И только уже дома Николай Федорович сообразил, что этот ни с того ни с сего вспыхнувший спор о логике счастья начался не с табельщицы и не с троллейбуса, а раньше, утром, дома. Началось со стихов, нечетких и странных, услышанных по радио, – о вечности и абсолютном нуле. Стихи вспомнились разом, будто дождались своей очереди:

– Наша измученная земля Заработала у вечности, Чтобы счастье отсчитывалось От бесконечности, А не от абсолютного нуля!

Николай Федорович походил по комнате, повторяя вслух слова, как бы немного нескладные, но хорошие именно этой своей нескладной складностью и внезапной простотой. Потом он пошел на кухню и достал из шкафа пачку вермишели. Вода на газе закипела быстро. – Завтра доспорим, – решил Николай Федорович, засыпая вермишель в кипяток. – Вдвоем лучше получится. Он покруче, как любил с детства, посолил воду и сел за кухонный стол планировать свой завтрашний день в цехе.