Текст книги "Остальное - молчание"

Автор книги: Олег Чарушников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Чарушников Олег
Остальное – молчание

Олег Игоревич Чарушников

Остальное – молчание

Мы лежали рядом, смотрели вверх и негромко беседовали – Аркадий Николаевич, Степан Кузьмич и я. На правом фланге находился Евгений Валентинович, Но он в разговор не вступал, отмалчивался, только все кряхтел чего-то... Мы познакомились всего пару часов назад, но уже успели подружиться.

– Силы много в нас позаложено, В жизни нет для нас невозможного!

– с чувством декламировал Аркадий Николаевич. – Потолок-то весь в трещинах... – бормотал между тем Степан Кузьмич, мужик практичный и солидный. – Небось, лет пять помещению ремонта не давали, черти полосатые. – "В жизни нет для нас невозможного, – повторил я понравившиеся строки. Аркадий Николаевич, вы – прирожденный поэт! Евгений Валентинович покряхтел и зашевелился. – Ну дак, ясное дело... – не поворачивая головы, заметил Степан Кузьмич (между собой мы звали его просто Кузьмичом).– И соваться даже не вздумай, Аркашка! Слышь, чего говорю? – А вдруг я вундеркинд? – засмеялся Аркадий Николаевич. – И словесами такими не бросайся, – сурово сказал Кузьмич. Он поворочался, устраиваясь поудобнее, и продолжал: – Вундеркинд, голуби вы мои, – самый что ни на есть несчастный человек. Несчастный и никудышный. Вот, к примеру, народился пацан. И с пеленок – да что там! еще не обсох, как следует – все как есть соображает. Говорит лучше диктора, поет, считает, о футболе рассуждение имеет. Даже, х-хе, стишки пописывает... Аркадий Николаевич недовольно кашлянул. Евгений Валентинович перестал кряхтеть и, казалось, внимательно прислушивался. – И чем же плохо? – спросил я. – Вдруг он гений? Может, ему открытие суждено совершить, обогатить человечество неслыханным... – Погоди, – досадливо поморщился Кузьмич. – Все это болтовня одна, ничего ему не суждено. А станется с ним, вундеркиндом, вот что. Чуть месяца два-три стукнуло – в бассейн его, родимого, а не то в ванну – закалять, к брассам и кролям приучать. А там, глядишь, ясли пошли с французским уклоном, детсадик с немецким, фигурное катание, рисование всякое, шахматы... Дальше особая спецшкола, где и словца-то русского не услышишь, музыка, дельтапланеризм. Да разве все упомянешь? – Так что ж дурного? – хором воскликнули мы. – А то, – назидательно сказал мудрый Кузьмнч, – что в итоге, после мучений всех и трудов, вырастает из вундеркинда самый что ни на есть обыкновенный... Ну, кто? – Кто? – Ин-же-нер. На "сто двадцать плюс без квартальных". Да-с! Сидит, бедолага, за кульманом и страдает. Голова-то знаниями разными доверху набита, облысела аж. А на кой они ему в НИИ чего-нибудь этакого? Вот сидит и мучается комплексами. Так-то, голуби... Мы потрясение молчали. Кузьмич зевнул и, засыпая, проговорил сонно: – Все потому, что в роддоме рот неосторожно раскрыл, на радость, понимаешь ли, папаше и мамаше... О-х-хо-хо-хо, грехи наши тяжкие... – Выходит, скрывать надо? – спросил ошеломленный Аркадий Николаевич. Таить в себе искру божью? – Насчет искры не скажу, не знаю, – пробормотал засыпающий Кузьмич, – а только тихо, спокойно сидеть надобно, не высовываться, иначе по гроб жизни хлопот не оберешься... Во-о-он Валентинович-то Евгений. Умнейший мужик. Молчит себе и в ус не дует, потому – голова... За дверью послышались шаги, в комнату вошла Лидия Никаноровна. Перед собой она толкала тележку на колесиках. "Голова" Евгений Валентинович среагировал первым: сморщил личико и отчаянно завопил: – У-а-а-а-а! Уа! – У-а-а-а! – подхватил Кузьмич сиплым басом. – У-а-а-а-а-а! – что есть сил закричали мы с Аркадием Николаевичем. – Ах вы, мои масенькие, – умилилась добрая Лидия Никаноровна. Проголодались, крошечки? Сейчас, сейчас... Она переложила нас на тележку и повезла в соседнюю палату роддома к заждавшимся мамам – предстояла наша первая в жизни трапеза... По дороге мы не проронили ни слова.