Текст книги "Семь «шестерок»"

Автор книги: Олег Игнатьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Глава 10

Хотя Файдыш и Рудяк содержались в разных изоляторах, оба они одинаково молчали на допросах. Точнее, молчал Файдыш, а младший брат Сячина – Рудяк нес околесицу. Вообще, нигде не мелют столько вздора, заведомой ерунды, как о кабинетах следователей. Пациенты психиатрических лечебниц – милые честняги по сравнению с уголовной нечистью. И все же Климов уже знал, что отец у Сячина был жутким алкоголиком, работал редко. Мать умерла пять лет назад, хлебнув домашних ласк с попойками и мордобоем. Видимо, еще в отрочестве Сячин пришел к мысли, что люди, даже близкие, ничтожны и порочны, что мир жесток ко всем, кто не имеет денег, власти, привилегий, и, как только представилась возможность, пошел служить в милицию. С Файдышем он был знаком давно и, выгнанный из правоохранительных органов, избрал для себя путь заведомого негодяя, решив жить по принципу: как мир – ко мне, так и я – к нему, не считаясь с проявлением добра и обращая все свое внимание лишь на насилие и зло.

Приготовившись к допросу и откладывая в сторону бумаги, которые могли понадобиться, Климов понимал, что такие типы, как Файдыш и Сячин, уяснили в жизни одно правило: надо заставить бояться себя, во что бы то ни стало, даже если придется пойти на убийство. Но решиться на это, значит, прежде всего истребить в своем сердце чувство жалости, присущее живым. Идеалом поведения становится способность делать зло и не замечать этого, как не замечают собственного дыхания, чтобы всю жизнь потом люто ненавидеть тех, кто остается самим собой. Мерзость, надругательство над человеческим достоинством, жестокость – возводятся в добродетель, становятся своеобразным «кодексом чести». Подлость, грязь, презрение к культуре, к иной жизни – вот их способ самоутверждения. Хотят быть суперменами, а превращаются в подонков, жалких тварей, трясущихся за свои шкуры, лишь только наступает час расплаты. Ведь, как ни крути, а идя на убийство, они обрекают на гибель, прежде всего, самих себя. В душе-то каждый из них знает, кто есть кто.

Когда ввели Файдыша, Климов начал допрос с того, что снова перечислил и назвал все эпизоды, фигурирующие в деле. Того, кто обходился упорным молчанием, он брал на заметку. Следующий раз на них заострит свое внимание Тимонин. А Файдыш исподволь пытался выведать, под стражей ли Рудяк и где Бицуев.

– Я требую встречи с родными.

Климов усмехнулся. Уж кому-кому, а Файдышу должно быть хорошо известно, что свидания даются только осужденным, и никогда подследственным.

Против обыкновения, сегодня Файдыш начал говорить. Он отвечал невозмутимо-подробно, с той небрежной заносчивостью, словно его поступки можно истолковать как-то иначе, в его пользу, а не наоборот. Впрочем, человек сам выбирает линию поведения, когда намерен от чего-то отрешиться. Может, на его месте Климов сделал бы то же самое. Никто себя не знает до конца.

– Какого цвета «Жигули» у Сячина?

– Темно-зеленые.

– А «вальтер» где он приобрел?

– В глаза не видел.

– Ой ли?

На Климова смотрели серые колючие глаза.

– Ну, ладно. Пойдем дальше.

По всей видимости, Файдыш будет финтить до тех пор, пока не задержан Бицуев. А до этого придется расставлять ловушки впрок. Если из банды выкалывается один из сообщников, что-то тут нечисто. Думать, что Бицуева отпустили подобру-поздорову, наивно и глупо. Не для того посвящают в тайны, чтобы отпускать от себя. На этот раз в комнатушке Бицуева был найден фотоаппарат и куча фотоснимков, на которых были запечатлены многие работники милиции. Климов нашел и свое изображение. В разных ракурсах и разным планом. Вот он выходит из управления, вот садится в «Жигули», вот переходит улицу.

Файдыш сделал вид, что ничего о фотографиях не знает.

– Вы что, с братом поссорились?

—. Зачем?

– Вам лучше знать.

– Фигня, начальник. Мы с ним кореша.

– Невесту его видели?

– Ни разу!

Ответ прозвучал с такой поспешностью, что и сомнения не оставалось: Файдыш к этому вопросу был готов.

Еще одна пометка в протоколе.

Пытаясь сохранить насмешку в голосе, проговорил раздельно:

– Ни разу в жизни, ясно?

– Ясно.

– Вот и хок-кей.

Закинув ногу на ногу, сцепил худые пальцы на колене.

Климов не мог не почувствовать, что за уверенным тоном и небрежно-смиренным кивком, выражающим полное согласие, таится такая дремучая злоба, что попадись он Файдышу на воле, тот бы себя превзошел в жестокости, лишь бы расквитаться за свою наигранную кротость.

Нарочито медленно, чтобы привлечь внимание, Климов выдвинул ящик стола, достал и повертел в руке конверт с анонимным посланием.

Файдыш растянул свой рот, осклабился.

– Заело, да? Не бери в голову!

Смех у него был неприятный, иногда клокочущий, сипяще-булькающий, а иной раз металлически-скребущий, как железом по стеклу. Хотелось, чтобы он заткнулся.

– Чья работа?

– Юрки… тьфу! – осекшись, сплюнул Файдыш. – Юркие мы люди, фулюганы… Я писал.

– Графологи проверят, – «не заметил» оговорки Климов и спрятал конверт. – Чего уж проще.

Скулы Файдыша покрылись желтизной.

– Давай, шустри, – он покачал ногой. – Не первая отсидка, не загнусь.

Ему привычней было изъясняться на жаргоне.

Климов оценил его тактику. Тот, кто на первый взгляд бесцельно уклончив, всегда имеет четко осознанное и вполне конкретное намерение. Говоря нормальным, обиходным языком, Файдышу труднее было удержать в себе правдивые ответы. Искаженная речь легко извращает и мысль. Но, как бы там ни было, Климов искал и находил все новые и новые доказательства того, что Файдыш причастен к угону «шестерок», а возможно, и к убийству.

Тимонин допросил Рудяка, и тот показал, что две предпоследние «тачки» он прятал в зоне аэропорта, в одном из заброшенных ангаров. Поди, найди их! Ни за что не сыщешь. Куда девалась малахитово-зеленая, седьмая, он не знал. У Сячина, наверное. Он ее присвоил. Как главарь и вдохновитель.

Проведя наедине с Файдышем три с половиной часа, Климов решил прервать допрос и отправил арестованного в камеру.

– Сы-па-сипа, начальник, – ернически имитируя восточную речь, ощерился тот и прижал руки к груди. Климов простил ему такую вольность. С ним еще сегодня побеседует Тимонин.

После обеда позвонил Гульнов.

– Бицуев в Караганде.

– Невеста сообщила?

– Она, милая.

Глава 11

Андрей вернулся из Караганды с Бицуевым.

Когда они вошли, Климов мазнул ладонью по столу, сдул крошки хлеба. С того момента, как приступили к обезвреживанию банды, он практически не ночевал дома и, естественно, обжился в кабинете.

Пейте кефир и не забывайте про чеснок – и доживете до ста лет. Вот железный лозунг человека, выпавшего из семейной колеи.

У Бицуева был жалкий, подавленный вид. Он медленно провел по лбу рукой, от одного виска к другому, потом еще раз, собирал кожу в складки, и, не поднимая глаз, начал давать показания.

Гладко выбритый, пахнущий хорошим одеколоном, он говорил о нападениях на гаражи так, словно речь шла о мальчишеских набегах на соседские сады. Заботясь о точности выражений, растягивал слова и фразы. Видно было, что про себя он давно решил говорить правду. Его ответы отличались ясностью. Участвовал? Да. Где? Там-то. Единственно, что вызывало заминку, это числа. Дни помнил, а числа нет. Да оно и понятно: он собирался жить, а не давать показания.

Климов нащупал у себя в кармане скрепку, попробовал, как гнется. Со слов Бицуева выходило, что на стрелковый клуб напали Сячин с Файдышем. Сячин выточил кастет, а Файдыш сделал нож. Кинжал с наборной ручкой. Перед нападением оделись нарочно приметно: Сячин натянул на себя тельняшку, а Файдыш – клетчатые брюки. Стибрил в каком-то дворе, висели на веревке. В ту же ночь они пытались раздобыть оружие в университете.

– А кто украл баллоны с закисью азота?

– Я не знаю.

– Из городской больницы?

– Чес-слово… это не при мне.

– А вы где были?

– Там, где меня взяли.

– В командировке, что ли? – усмехнулся Климов и намотал на палец разогнутую в проволоку скрепку.

Бицуев скривился.

– Не по мне все это было. А когда он попытался… ну… – в голосе его послышались негодование и стыд, – в общем, он невесту мою, эту, вы еще тогда записывали ее адрес, чуть не изнасиловал… мы с ним подрались.

– Он – это Рудяк?

– Нет, Файдыш.

Климов нахмурился. Позже, анализируя привычки и характеры Бицуева и его двоюродного братца, он придет к выводу, что они должны были поссориться, поссориться смертельно.

– Невеста нам об этом не сказала.

– Кому охота? – пожал плечами Бицуев. – Замуж собиралась.

Климов смотал с пальца скрепочную проволоку, согнул ее в кольцо, подбросил на ладони.

– Ружье ты стащил?

– Рудяк.

– А пистолет?

– Сячин сказал, что выменял его на ящик водки.

– У кого?

– У чабанов каких-то.

– Вальтер?

– Да.

– Вы из него стреляли?

– Нет. Патронов мало.

– Сколько их у Сячина?

– Штук шесть, а может, семь. Точно не знаю.

– Скажи-ка, Юра, а кассиршу…

Бицуев резко мотнул головой.

– Сяча убил.

Климов отложил в сторонку скрепочное кольцо, включил магнитофон.

– Давай-ка поподробнее.

Бицуев сник. Сидел понурившись, часто облизывал губы, и в этом облизывании было что-то глупо-животное, отталкивающее своим утробным проявлением страха. Во всем облике читался ужас перед камерой и неизбежным наказанием. Потом заговорил, трудно и медленно выталкивая из себя слова.

Основной целью Сячина было нападение на банк, завладение огромной суммой денег. Для этого они все вместе, вооруженные обрезом, пистолетом и дубинкой, разъезжали по городу, изучали маршруты банковских машин, время инкассации, пути обеспечения безопасности при нападении и после ограбления. При поездках пользовались гримом, наклеивали бороды, усы, рядились в яркие одежды. Было намечено шесть мест. Общая схема нападений выглядела так, как это и предполагали Климов с Андреем. К магазину «универсам» приезжали несколько раз. Были готовы.

– Но там же людно? – сказал Климов.

Бицуев кивнул.

– Я тоже это говорил, но Сячин усмехался. Людно, да не очень. И потом, – Бицуев как-то упрямо посмотрел на Климова, – что может человек с авоськой против пистолета и обреза? Ничего. Два спаренных ствола, картечь в патронах… Людей там можно было положить с десяток. Кто же сунется? Старушка с палочкой? Пенсионер с медалькой?

– Убедил, – согласился с ним Климов.

Бицуев продолжал. После всевозможных прикидок, Сячин выбрал пятачок у ресторана «Чайка». Накануне Файдыш выкрутил пробки уличного освещения, но план осуществить не удалось: в момент приезда инкассаторов около ресторана остановился автобус, из которого стали выходить спортсмены, затем подъехали две «Волги».

«А это уже мы работали», – с удовлетворением отметил Климов и намекнул, что ничего случайно не бывает. Особенно, у нас.

Показания сына Грабаря свидетельствовали о том, что ограбление готовилось с предельной тщательностью, исключающей возможность провала. При малейшем сомнении операция откладывалась. Дальнейшие наблюдения привели Сячина к мысли, что на инкассаторов лучше напасть в конце маршрута, у кинотеатра «Космос». Один из охранников возвращался с очень крупной суммой денег. Судя по мешку, который он тащил с явным усилием, денег было под завязку. Тысяч триста. Но тут маршруты инкассаторов стали меняться, охрана усилилась. Чтобы не сидеть без дела, Сячин убил свою знакомую, работавшую в курортторге.

– Кассиршу?

— Да.

Подошли к самому главному. Климов посмотрел, пишет ли магнитофон, и, убедившись, что тот работает исправно, задал протокольный вопрос:

– Скажите, Бицуев, кто совершил убийство кассира Ляхиной?

– Сячин.

– Как это все происходило?

– Он сказал, что неожиданно, – облизнул губы Бицуев. – Мы знали, денег в кассе мало, не хотелось рисковать, а он решился. И пригласил с собою Файдыша.

– А почему не Рудяка?

– Он ее сделал в свое время женщиной.

– Рудяк?

– Нет, Файдыш.

– Она ему симпатизировала?

-Да.

– Ну-ну, – видя, что Бицуев замолчал, поторопил его Климов.. – Я слушаю.

Бицуев потер лоб.

– Меня там не было. Это они рассказывали.

– Я понимаю.

– Вот. Дверь оказалась запертой. Ну, Сяча постучал, там есть окошко… Постучал и ждет. Она спросила, кто? Файдыш ответил. Она услышала и подошла к окошку. Увидела, открыла… Думала, он что-то скажет ей… А Сяча… руку с пистолетом внутрь просунул и выстрелил в нее. Сказал, что попал ей в «моргальник», в смысле, в глаз, – поправился Бицуев, и его язык опять прошелся по губам. – Потом зашел и забрал «бабки». Деньги, значит.

Признание в кровавом преступлении звучало просто: приехали, зашли, убил. Потом все деньги поделили.

– Сколько Сячин взял себе?

– Десять кусков.

– А почему так много?

– Сказал, что передаст знакомому в угрозыске, и тот замнет убийство. Мол, все так делают, кто хочет жить.

– И вы поверили?

Климов почувствовал, как крылья его носа затвердели, кожа у глаз натянулась, веко задергалось.

– А что? – демонстративно удивился Бицуев. – Так не бывает? Конечно, поверили. Без связей ничего сейчас не сделаешь и не добьешься. Все это знают.

– Ну, ладно, – не стал дискутировать Климов и потер нижнее веко. – А кто фотографировал? Меня, других сотрудников милиции? Зачем?

– Чтоб знать в лицо, – с поспешностью сказал Бицуев. – Рудяк снимал.

– А ты?

– И я, – он опустил глаза. – Сяча приказывал. Потом устраивал экзамен: показывал на улице и спрашивал, кто это? Надо было отвечать.

– Послание мне Файдыш написал?

– Рудяк.

– Его затея?

– Сячи. Он нас и одеваться заставлял невзрачно, чтоб стрижечка была и все такое. Никаких примет.

– А у него у самого отличия имеются?

Бицуев помолчал, потом ответил.

– Недавно подбородок раскроил, попал в аварию. Теперь ходит со шрамом.

Климов выключил магнитофон, взял ручку.

– Слева, справа?

– Слева.

– Так и запишем: на подбородке слева косой шрам.

В общей сложности допрос продлился пять часов, сравнительно немного, но место, где скрывался главарь банды, оставалось неизвестным.

Глава 12

Вечером Климов присутствовал на допросе Рудяка.

Вел его Тимонин.

В этом следователе, с которым Климову не раз приходилось работать бок о бок, угадывалась та нервная сила, что заставляет подниматься навстречу даже чиновников в просторных кабинетах. И сейчас его желто-зеленые глаза рыси вприщур смотрели на Рудяка. Прокуратуру, как и уголовный розыск, интересовало местопребывание Сячина.

Рудяк уже не скрывал никаких подробностей, точно указывал, где, когда и с кем совершено то или иное преступление, и лишь убийство кассирши упорно сваливал на Файдыша. Выгораживал брата.

Холодный свет люминесцентных ламп делал его лицо мертвенно бледным, синюшно оттенял подглазья. Ноги в кремовых носках и кремовых кроссовках выглядели как пластмассовые протезы.

– Кто такая Сердюкова, приславшая на имя Сячина открытку «до востребования»?

– Томка, что ли?

Тимонин промолчал.

– Курортница одна. Серега снял па пляже.

– Кто она? Откуда? Где работает?

– В открытке адрес не указан?

– Я вас спрашиваю.

– Курортница и все. Я с ней не спал.

– А Сячин?

– Было дело.

– Так, – протянул Тимонин и отодвинул от себя подальше пачку сигарет. Чувствовалось, что он хочет закурить, но в комнате и так было сине от дыма.

– Но что-нибудь о ней вы знаете? Ее приметы, цвет волос…

– Нет, ничего.

В глазах Рудяка просквозила робкая, бессильная надежда: если и эта ложь не выгорит, тогда ему хана. Раза три– четыре в его голосе прорывались нотки горького раскаяния, но в основном он держался на злобе.

– Вы не пытались отговорить Сергея от убийства?

Тимонин сменил тему, и Рудяк, чьи скулы стали восковыми, безвольно-тягостно вздохнул:

– Пытался, сколько раз.

Усиливая нажим, Климов уличил его в противоречии:

– Сейчас вы косвенно дали понять, что Лякину убил ваш брат, Сергей, к чему усугублять свою вину? А то получается, что это вы стреляли в кассе. По крайней мере, Бицуев с Файдышем считают, что убили вы.

– У, падлы гадские! – рассвирепел Рудяк. – Серега Файдышу при мне отдал «косую»!

– Тысячу рублей?

– Да, тысячу! Что, мало?

Климов не стал спорить, и Тимонин поблагодарил его взглядом: вовремя помог, хорошая раскрутка.

– Мало, – жестко сказал он. — За тысячу сейчас никто себя марать не станет! Признавайтесь, кто убил? Вы или Сячин?

Рудяк дал «трещину».

Пристыженно и виновато, сбивчиво, взахлеб, вымаливая для себя прощение, он рассказал о том, как Сячин убивал кассиршу.

– Он с вальтером теперь не расстается. Мы все боялись, что и нас он уберет. Он говорил, что в «уголовке» у него полно дружков.

– И вас бы мог убрать?

Кажется, наступил момент полной самообнаженности. Узкое лицо Рудяка исказилось, и он разрыдался. Размазывая слезы по щекам, стал говорить о том, что в августе его чуть не убил Сергей. Заподозрил в возможной измене. Привез на своей «Ладе» в лес, заставил полностью раздеться и, подтолкнув к какой-то грязной яме, угрожая пистолетом, потребовал молчать «до гробовой доски», чтоб ни случилось. Узнав, что между Файдышем и Бицуевым произошла драка, во время которой Бицуев орал, что выдаст банду «с потрохами», Сячин сказал, что «порешит Бича». Вместе с Файдышем, вооруженные пистолетом и обрезом, они до ночи поджидали того у здания милиции, сидя в машине. Если бы он вышел «из ментовки», они бы его застрелили. Но Бич пропал куда-то, наверное, испугался, заявлять не стал, и они успокоились.

– И вас осталось трое?

– Да.

Рудяк отвечал нервно, срывисто, и все-таки тон его теперь был иным, чем вначале. Немного помолчав, уняв волнение, он выпил воды, предложенной ему Тимониным, и ответил на последние вопросы.

– Организатор банды Сячин?

– Да.

– Куда он мог уехать?

– К Томке.

– Где она живет?

– В Подвойске.

– Кем работает?

– Швеей.

Остальное их уже не волновало. Рудяк и не заметил, как сказал о самом главном.

Глава 13

В Подвойск Климов приехал на рассвете.

Этот далекий, затерявшийся в лесах сибирский городок заставил его сделать три пересадки: с самолета на поезд, с поезда на катер, с катера на рейсовый автобус, переполненный рабочим людом.

Начальник подвойского уголовного розыска, поджарый капитан, назвавшийся Чурилиным, познакомил его с оперативной сводкой. Сердюкова Тамара Анатольевна, работница швейного кооператива «Соболь», проживает по улице Завражной, дом номер пять, в частном домовладении, разведена, детей не имеет. Три дня назад взяла на работе отпуск, на улицу выходит редко. Во дворе ее дома стоят «жигули» шестой модели, малахитово-зеленые, прикрытые брезентом.

– А что, сюда можно добраться своим ходом? – удивился Климов. И Чурилин подтвердил:

– Свободно! Чем мы хуже вас, южан? Недавно трассу протянули, так что можно.

Климов мысленно поблагодарил подвойских коллег за оперативность, за сбор нужной информации, и подумал, что «разведена, детей не имеет», это как раз то, что нужно Сячину. Он с машиной, при деньгах, она свободна. Частный дом… Подполье обеспечено.

– Как его теперь оттуда выкурить?

Сразу же возникло несколько вариантов, но на лице Чурилина отразилась кривая улыбка пройдохи, довольного своей хитростью. План его заключался в том, что дома по улице Завражной не были еще подключены к теплоцентрали, и горкоммунхоз устанавливал колонки для подогрева воды. Заодно устанавливали и ванны, тем, кто хотел. А хотели все: уж больно баня далеко, да и купаться в ней тоска: вот-вот завалится.

Климов уловил его идею.

Через день на улице Завражной появились сварщики, сантехники, газовики. Климов с Чурилиным стали бригадирами.

В полдень в доме Сердюковой был замечен квартирант. Когда она отправилась в ближайший магазин, занавеска на одном из крайних окон дрогнула. Кто-то наблюдал за улицей.

Одетый в прожженную робу сварщика, в вязаной шапочке, с защитными очками на лбу, Климов не боялся, что его узнает тот, кто прятался за занавеской. Черные усы и трехдневная щетина настолько изменили его облик, что, пройди мимо него жена, и та бы отшатнулась, как от чужака. Она панически боялась уличных знакомств.

Утром следующего дня группа Чурилина устанавливала газовую колонку в доме Сердюковой, но Сячин ни разу не вышел на кухню, словно его и не было.

Климов попросил соседку, бойкую старушку в кацавейке, узнать, есть ли кто в доме? Но та вернулась, пригорюнясь. С ней и разговаривать не стали: «Томка чевой-то окрысилась». Это лишний раз убеждало, что Сячин здесь, бежать ему отсюда некуда. Плохо то, что у него «вальтер» и неизвестно, сколько патронов к нему. Любой, кто сделает хоть шаг в его жилище, в его прочное убежище, получит пулю.

Надо было выманить его на улицу, по крайней мере, сделать все, чтоб он расслабился, забылся, опустил оружие в карман. Услышав голоса газовиков, он, без сомнения, вынул пистолет и встал за дверь.

В бюро технической инвентаризации Чурилин взял план сердюковского дома, и после его изучения они пришли к весьма неутешительному выводу: штурмом сячинскую клетку не возьмешь. Она была без окон, с единственной дверью, которую легко забаррикадировать. К тому же, наискось от двери, в стене располагалась ниша, еще одно хорошее укрытие.

– Да не пяльте вы глаза на окна! – с раздражением заметил Климов одному из оперативников, делая вид, что дает рабочее задание. – Никуда он отсюда не денется.

После того, как газовики подключили колонку, а сантехники врезались в канализацию, Климов подозвал хозяйку дома. Вряд ли ей захочется получить срок за укрывательство убийцы, да и ее саму он мог убить в любой момент, а мог и просто взять заложницей.

Сердюкова, щуплая блондинка с острым носиком, сначала стала в позу: я вас знать не знаю, но, видя, что Климов жестом приглашает ее выйти, спустилась с крылечка. Одновременно к ней подошел Чурилин.

Развернутое удостоверение сделало ее послушной.

Ужаснувшись тайне своего дружка, она боязливо оглянулась на дверь кухни.

– И что я должна сделать?

Ее уже трясло.

– Прежде всего успокоиться. Потом «обмыть» благоустройство дома.

– Подпоить?

Климову понравилась ее сообразительность.

– И постарайтесь вытащить его в кино, или на улицу.

– А у меня…

– Мы вам достанем.

Речь шла о водке, и Климов усмехнулся. Он сейчас напоминал себе пронырливого выпивоху. Все дела побоку, одно на уме: достать и чекалдыкнуть.

Через полчаса работы в доме были закончены, и подъехавший грузовик с обшарпанными бортами увез рабочих на обед..

Сердюкова отправилась в магазин. Там ее уже поджидал Чурилин. Вернулась она с полной сумкой и, пройдя мимо Климова, сидевшего на лавочке недалеко от ее дома, толкнула калитку.

В том, что Сячин обрадуется выпивке, сомнений не было. Со слов Бицуева и Рудяка, он давно уже был алкоголиком.

Спустя сорок минут, все тот же грузовик лихо тормознул возле скамейки, на которой сидел Климов. Из кабины выпрыгнул Чурилин, из кузова – четверо оперативников.

Группа захвата была в сборе.

Если ничего не изменится и все пойдет по разработанному плану, вечером Сердюкова и Сячин пойдут в кипо. Там демонстрировали западный остросюжетный фильм «Однажды в Америке» – с убийствами и откровенной порнографией. Вот тут-то они голубя и подомнут.

– Кому с ним работать впритирку? – используя профессиональный жаргон, поинтересовался чурилинский помощник, и Климову в этом вопросе послышалась подсказка: мол, птица ваша, вы с ней и возитесь. Режьте крылья.

Обсудили и этот момент.

К вечеру похолодало. В туманно-серой наволочи неба тускло светилось бледное, розово-дымное пятно, в котором угадывалось некогда яркое солнце. Иногда оно пропадало совсем, и тогда острее ощущалась знобящая сырость предзимья.

Климовские помощники тревожно поглядывали друг на друга.

Лишь бы ничего не изменилось, только бы ничто не помешало провести захват.

Чурилин достал беломорину, пофукал в плотный бумажный мундштук, закурил. Сидит, понимаешь ли, человек после трудов праведных и дым пущает. Он успел переодеться, и теперь на нем были синие джинсы «варенки» и кожаная куртка. На груди болталась металлическая цепочка. Этакий блатняжка-хиппи, перестарок. Даже паричок добыл с патлатой гривой. В самый раз.

Незаметно стемнело.

В доме Сердюковой вспыхнул свет.

Климов с Чурилиным переглянулись. Неужели Сячин заартачится? И пить не стал, и выйти в город отказался? Тогда у него чувство опасности, действительно, звериное.

Напротив сердюковского дома, на затененной скамье обнималась какал-то парочка. Оттуда доносился перебойный ритм модного шлягера.

– Твои? – почему-то шепотом спросил Климов, хотя можно было говорить и громче.

– Мои, – ответил Чурилин.

– Надо убрать, – посоветовал Климов. – Слишком хорошо тоже нехорошо. Сячин – зверь осторожный.

Чурилин не без некоторого усилия над собой переместил милующихся на другую скамью, и сделано это было вовремя. В вечерней тишине протяжно скрипнула калитка, и на тротуаре появилась женская фигура. Постояла, махнула рукой.

Около нее тотчас покачнулась тень мужчины.

Климов быстро спрятался за дерево.

Чурилин вышел на дорогу, как человек, который хочет ехать и не видит ни одной приличной для себя машины. Постоял, качаясь на бордюре, и медленно, нетвердо ставя ногу, пересек проезжую часть улицы.

Пошатавшись вдалеке, скрылся в переулке.

Спустя какое-то время за ним свернули Сячин с Сердюковой.

В тот же переулок тенью скользнул Климов.

Около кинотеатра было людно, оживленно, празднично, а главное, светло. С рекламной афиши на прохожих щурился угрюмый тип в низко надвинутой на глаза широкополой шляпе.

Сердюкова направилась к кассе, а Сячин отошел в сторонку. Правую руку из кармана он не выпускал.

Какой-то увалень в пижонской кепке заслонил его от Климова спиной, должно быть, обратился закурить, но тут же отвалил, держа сигарету на отлете, дескать, кто поможет огоньком?

Сячин снова оказался в поле зрения.

Куртка со стоячим по моде воротником: хомуток-застежка на кнопках. Туфли на «липучках», брюки-бананы, а лицо серое, с бескровными губами. Есть такие типы, у которых губы как бы припорошены. Хочется заставить их пойти умыться.

В посадке головы было что-то хищное, особенно при повороте, в профиль.

Климов старался не встречаться с ним взглядом. Не дай бог узнает!

Браслет на руке, шрам на подбородке.

Когда от кассы отошла Сердюкова, что-то говорившая Чурилину, державшему билеты. Климов напрягся. По разработанному им сценарию, у Сердюковой нет разменных денег. Может быть, у Сячина найдется мелочь?

Увалень в пижонской кепке снопа очутился рядом с Сячиным, ища глазами: у кого бы прикуркутъ?

Под его прикрытием и Климову легко переместиться.

Сячин недовольно буркнул, взялся левой рукой за ворот куртки, правой распустил «молнию», полез в брючный карман…

Чурилин, Сердюкова, Климов, увалень в пижонской кепке – все придвинулись, стеснились: нет ли лишнего билетика? – и сячинские руки подломились, вывихнулись за спиной в локтях.

Послышалось звериное рычание:

– У, сучий рот…

И в тот же миг взведенный «вальтер» оказался в руке Климова.

– Спокойно, без конвульсий.

Нетрудно было понять, что Сячин хотел бы сейчас всем им перегрызть глотки и прежде всего, Климову.

Стоявшая неподалеку «Волга» стала медленно сдавать назад, на ходу распахивал дверцы.

Щелкнули наручники. Кто-то вздохнул. Похоже, увалень в пижонской кепке, И только тогда Климов почувствовал, как он вымотался за эти дни. Направляясь к машине, он заметил, что Чурилин стаскивает с себя парик, и сочувстве н но подумал, что так после стрельбы по человеку, пусть он самый отъявленный гад, пистолет кажется ужасно лишним, не знаешь, куда деть его, куда приткнуть. Про кобуру обычно забываешь и суешь его кому-нибудь в руки, кто поближе, чтобы потом, опомнившись, забрать его назад, уже остывший, но еще отдающий горелым порохом.