Текст книги "Блаватская. Вестница Шамбалы"

Автор книги: Олег Болдырев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Примерно в четырех днях ходьбы от Исламабада мы остановились на отдых в одной маленькой, ни чем не примечательной деревушке. Наш лама рассказал нам, что недалеко, в пещерном храме, остановилась большая группа святых ламаистов с целью основать там монастырь. Среди них находились "Три Почитаемых", или Буддистская троица – Будда, Дхарма и Сангха (Община) или Fo, Fa и Sengh, как их величают в Тибете.

Эти бхикшу (монахи) способны творить великие чудеса. Кюльвейн сразу же нанес им визит, и между двумя группами установились самые дружественные отношения.

Однако, несмотря на все предосторожности со стороны Кюльвейна и его богатые подарки, настоятель монастыря, который был Pase-Budhu (аскет высокой ступени), отказался показать нам феномен "инкарнации" (воплощения), пока пишущая эти строки не показала ему принадлежащий ей талисман. Увидев его, они сейчас же начали подготовительные работы, а в соседнем поселке у бедной женщины по договоренности был взят 3—4-х месячный ребенок. Кюльвейну пришлось поклясться, что в течение 7 лет он не разгласит увиденное им и услышанное.

Принадлежащий мне талисман – это обыкновенный агат. В Тибете и других местах его называют "А-ю" и ему присущи таинственные свойства. На нем выгравирован треугольник и в этом треугольнике мистические слова. Такие камни буддисты-ламаисты высоко ценят; ими украшен трон Будды; Далай-Лама носит такой камень на четвертом пальце; их можно найти в Алтайских горах и вблизи реки Ярхун (Yarkun). Мой талисман принадлежал раньше очень уважаемому жрецу-калмыку и дан мне в дар. Хотя бродячее племя калмыков считается отпавшим от первоисточника ламаизма, они поддерживают дружеские отношения с племенами Восточного Тибета и кукунорскими чокотами, а также и с лхасскими ламаистами. Не один раз нам случалось встречаться и знакомиться с этим народом в астраханской степи, так как не раз в юности мы останавливались и ночевали в их кибитках и были даже гостями у принца Тумена, их неудачливого предводителя.

Прошло несколько дней, пока все было приготовлено. Ничего за это время не случилось, исключая только того, что на какой-то приказ Бхикшу из глубины озера на нас взглянули некие лица. Одним из этих лиц оказалась сестра Кюльвейна, которую он оставил дома здоровой и радостной, но которая, как мы узнали позже, умерла незадолго до начала его странствий. Вначале появление этого лица взволновало Кюльвейна, но он призвал на помощь весь свой скептицизм и попытался разъяснить нам, что это видение – лишь тень от облаков или отражение веток дерева и т. п., как это делают все подобные ему люди.

В назначенное послеобеденное время ребенок был принесен в вихару и оставлен в вестибюле, так как дальше этого места, внутрь святилища, Кюльвейн не решился идти. Ребенка положили посреди пола на покрывало. Всех посторонних выслали вон. У дверей поставили двух монахов, которым поручили задерживать любопытных. Затем все ламы уселись на пол, спиной к гранитным стенам, так, что каждый был в десяти футах от ребенка. Настоятель сел в самый дальний угол на кожаный коврик. Только Кюльвейн поместился поближе к ребенку и с большим интересом следил за каждым его движением.

Единственное, что требовалось от всех нас, – это соблюдать абсолютную тишину. В открытые двери ярко светило солнце. Постепенно настоятель погрузился в глубокую медитацию, а остальные монахи, пропев вполголоса краткую молитву, замолчали, единственным звуком был лишь плач ребенка.

Прошло несколько мгновений, и движения ребенка прекратились. Казалось, что маленькое его тельце окоченело. Кюльвейн внимательно наблюдал. Оглядевшись кругом и обменявшись взглядами, мы убедились, что все присутствовавшие сидят неподвижно. Взор настоятеля был обращен на землю, он даже не глядел на ребенка. Бледный и неподвижный, он больше похож был на статую, чем на живого человека.

Внезапно, к нашему большому удивлению, мы увидели, что ребенок как бы какой-то силой был переведен в сидячее положение. Еще несколько рывков, и этот четырехмесячный ребенок, как автомат, которым движут невидимыми нитями, встал на ноги. Представьте себе наше смущение и испуг Кюльвейна. Ни одна рука не пошевелилась, ни одно движение не было сделано, ни одно слово не было сказано, а этот младенец стоял перед нами прямо и неподвижно, как взрослый.

Далее процитируем записи самого Кюльвейна, которые он сделал в тот же вечер и передал нам:

"После минуты-другой ожидания, – писал Кюльвейн, – ребенок повернул голову и взглянул на меня с таким умным выражением, что мне стало просто страшно. Я задрожал. Я щипал себе руки и кусал губы до крови, чтобы убедиться, что я не сплю. Но это было лишь начало. Это удивительное существо приблизилось на два шага в моем направлении, приняло вновь сидячее положение и, не спуская с меня глаз, начало на тибетском языке произносить, фразу за фразой, те слова, которые, как мне раньше сказали, принято говорить при воплощении Будды и которые начинаются так: "Я есмь Его Дух в новом теле" и т. д.

Я был по-настоящему в ужасе. Волосы у меня стали дыбом, и кровь застыла. Я не мог бы произнести и слова. Тут не было никакого обмана, никакого чревовещания. Губы младенца шевелились и глаза его, казалось, искали мою душу с таким выражением, которое заставляло меня думать, что это был сам настоятель, его глаза, его выражение глаз. Было так, как будто бы в малое тельце вошел его дух и глядел на меня сквозь прозрачную маску личика ребенка.

Я почувствовал головокружение. Ребенок потянулся ко мне и положил свою маленькую ручку на мою руку. Я вздрогнул, как будто бы меня обжег горячий уголек. Не в силах больше выдержать этот взгляд, я закрыл глаза руками. Это длилось лишь мгновение. Когда я отнял руки от глаз, младенец снова стал плачущим ребенком: он снова лежал на спине и плакал, как в начале. Все вошло в свою колею, и начались разговоры.

Только после того, как этот эксперимент был повторен еще несколько раз с промежутками в 10 дней, я осознал, что был свидетелем невероятного, сверхъестественного феномена, подобного тем, которые некоторые путешественники описывали ранее, но которые я всегда считал обманом. Среди многих ответов, которые настоятель дал на мои вопросы, есть один, который следует считать особенно значительным. "Что случилось бы, – спросил я его с помощью нашего ламы, – если бы в то время, когда ребенок говорил, а я в страхе, принимая его за черта, убил бы его?" Настоятель ответил: "Если бы удар не был сразу смертельным, то был бы убит лишь ребенок". "Но, – настаивал я, – допустим, что удар был бы молниеносным?" "В таком случае, – последовал ответ, – вы убили бы меня"".

Елена Петровна продолжает: "Выше мы упоминали агат, который принадлежал мне и который оказал столь неожиданное и доброжелательное воздействие.

У каждого шамана имеется подобный талисман. Он носит его привязанным к шнурку и держит под левой мышкой. "Какая польза вам от него и какова его роль?" – Это были вопросы, которые мы часто задавали нашему проводнику. На них он никогда не отвечал прямо, а ограничивался некоторыми разъяснениями, обещая, что когда появится подходящий случай и мы будем одни, он попросит, чтобы камень сам ответил. С этой весьма неопределенной надеждой мы оставались во власти собственных представлений.

Все же день, когда камень "заговорил", пришел скоро. Это было в критический момент нашей жизни, когда душа странника – автора этих строк – завела его в такие далекие страны, каким незнакома никакая цивилизация и где безопасность человека не гарантирована ни на миг. В один послеобеденный час, когда все мужчины и женщины покинули монгольскую юрту, которая уже более двух месяцев была нашим домом, чтобы присутствовать на церемонии изгнания чутгура. (Tshoutgour – демон-элементал, в которых верит каждый азиатский житель.) Этого демона обвинили в том, что он в какой-то семье, жившей на расстоянии двух миль от нас, ломает и разбрасывает все предметы быта этих бедных людей. Используя этот случай, мы напомнили нашему проводнику его обещание.

Он вздохнул, попытался оттянуть его выполнение, но после некоторого молчания поднялся со своей овечьей шкуры, на которой сидел, и вышел. Затем он надел на деревянный кол высохшую козью голову с большими рогами, закрыл брезентовый вход в палатку и поставил перед ней этот кол, сказав при этом, что козья голова это знак, что он занят и что никто не смеет входить.

Затем он вынул камень, величиной примерно с лесной орех, заботливо обтер его и, как нам казалось, проглотил. Через несколько минут его члены стали коченеть, и он упал на пол, холодный и неподвижный, как труп. При каждом заданном ему вопросе губы его слегка шевелились. Все это выглядело умопомрачающе и даже страшно.

Солнце садилось, и если бы его угасающие лучи не отражались о стенки палатки, то к подавлявшей тишине присоединилась бы и полная темнота. Я бывала и в западных прериях, и в южных русских бескрайних степях, но тишина в них была совершенно не сравнимой с той тишиной, которая наступает в монгольских песчаных пустынях в час захода солнца. Это переживание нельзя сравнить и со смертельным одиночеством американской пустыни, хотя Монголия частично заселена. В африканских пустынях не меньше жизни. На счастье наше тишина не продолжалась долго.

"Маханду! – выдохнул голос, который, казалось, исходил из глубины земли. – Да будет мир с вами. Чего вы желаете? Пусть это, доброе, я сделаю для вас". Это было потрясающим, хотя, однако, я была к этому вполне подготовленной, так как с подобными явлениями встречалась раньше. "Кто бы ты ни был, – мысленно сказала я, – пойди к Коконе и попытайся передать нам ее мысли. Скажи, что она делает, и расскажи ей, что делаем мы и где находимся".

"Я у нее, – ответил тот же голос, – старая г-жа (Кокона) сидит в саду. Она надела очки и читает письмо".

"Сейчас же передай содержание письма", – торопила его я, и быстро приготовила записную книжку и карандаш. Содержание письма передавалось медленно, как будто невидимое существо хотело дать мне время записать слова, отмечая их произношение. Я поняла, что это валахский язык, с которым я не знакома.

"Смотрите на запад, в сторону третьего столба юрты, – сказал монгол своим естественным голосом (голос звучал глухо, как бы издалека). – Ее мысли тут".

Тогда в конвульсивном движении шамана верхняя часть его туловища поднялась, и голова его тяжело упала к ногам автора этих строк; обеими руками я ее поддержала. Положение становилось все более неприятным, но любопытство мое взяло верх. На западной стороне палатки, слабо светясь, появился призрак моей старой приятельницы, валахской румынки. Она по природе своей мистик, но абсолютно не верит в феномены подобного рода.

"Ее мысли здесь, но тело ее спит в бессознательном состоянии, иначе я не мог бы ее привести", – произнес голос.

Я попросила ее дать нам доказательство, что это она, ответив на вопрос, но напрасно: щеки ее дрожали, все тело жестикулировало, как бы в страхе, агонии, но ни звука не слетало с ее уст. Мне только показалось, но, может быть, это было моим воображением, что я услышала как бы издалека румынские слова: "Non se pote!" ("Это невозможно!")

Более двух часов нам давались реальные, необъяснимые доказательства того, что астральное тело шамана выполняло мои невысказанные желания. Через 10 месяцев я получила письмо от моей приятельницы из Валахии (область в Румынии. – О.Б.). Она писала, что в то утро она сидела в саду и была занята приготовлением консервов. Письмо, которое она тогда читала, было от ее брата и его содержание соответствовало тому, что я записала и потом письмом передала ей. Внезапно она потеряла сознание, как ей казалось, из-за жары.

В состоянии сна она увидела группу людей в каком-то пустынном месте, сидящих в "цыганской палатке".

Но наш опыт оказался для нас очень полезным. Я послала дух шамана к одному своему другу. Это Кутчи из Лхассы. Он постоянно путешествует из Лхассы в Британскую Индию и обратно. Тем же способом мы сообщили ему о нашем критическом положении в пустыне, и через несколько часов пришла к нам помощь. Нас освободили верховые, которых начальник прислал прямо в то место, где мы были, и о котором ни один человек не мог знать. Начальник этот был "адептом". Ни раньше, ни позже мы его не встречали, так как он никогда не покидал своего ламаистского монастыря. Для нас он был недоступен. Но он был личным другом Кутчи.

Все рассказанное, конечно, вызовет у читателей только недоверие, но я пишу для тех, кто верит, кто, как и автор этих строк, понимает безграничные возможности астральных сил. В этом случае, я знаю, "астральный двойник" шамана не работал один, так как он не являлся адептом, а лишь обыкновенным медиумом. Шаман всегда говорил, что как только он возьмет камень в рот, показывается его отец, освобождает его от тела и ведет туда, куда пожелает, куда прикажет".

У родственников в России

В начале 1857 года Елена Петровна получила указание от Учителя покинуть Тибет и вернуться в Европу. Это было накануне восстания сипаев, далее оставаться европейцу в Индии было бы смертельно опасно. Через Мадрас на голландском судне она по заданию Учителя прибыла на Яву, а оттуда уехала в Европу. Вернувшись из Азии, Елена Петровна провела несколько месяцев в Европе, во Франции, Германии и Греции, а затем направилась в Псков к родственникам.

Но еще ранее, осенью 1858 года, Елена Петровна, через свою тетю Надежду Андреевну, связалась с мужем Никифором Васильевичем Блаватским и выяснила его мнение насчет распавшегося много лет назад, но не расторгнутого брака. Н.В. Блаватский ответил письмом Надежде Андреевне, в котором полностью отказывался от прав на супругу и выражал надежду на скорое расторжение брака. Он планировал в скором времени выход в отставку с поста эриванского вице-губернатора и переезд в Полтавскую губернию, в имение брата.

Елена Петровна приехала в Россию как раз накануне Рождества 1859 года, более девяти лет путешествуя по миру. Контактов с родными в это время она не поддерживала, кроме, пожалуй, своего отца, регулярно посылавшего дочери средства к существованию. К тому времени в жизни родных Елены Петровны произошли многие перемены. Это и кончина второй жены ее отца, от брака с которой осталась дочь Лиза; это и раннее замужество сестры Веры, рождение двух ее детей, племянниц Елены Петровны; ранняя кончина Вериного мужа, сына генерала Яхонтова, и тяжелая болезнь бабушки.

Родственники, собравшиеся на семейное торжество, свадьбу дочери Вериного свекра, приняли ее тепло. Тогда же зимой было принято решение всем вместе перебраться на лето в Псковскую губернию, в село Ругодево, где мужем сестры Веры было приобретено небольшое имение.

Сестра Вера вспоминала ту встречу в Пскове: "Соскучившись по своим родным, Блаватская возвратилась в Россию ровно через десять лет, в 1859 году. Сначала она приехала ко мне, сестре своей, и отцу нашему в Псковскую губернию, а потом к родным матери в Тифлис. Она возвратилась из своих странствий человеком, одаренным исключительными свойствами и силами, проявившимися немедленно и поражавшими всех ее окружающих. Она оказалась сильнейшим медиумом, состояние, которое она впоследствии сама сильно презирала, считая его не только унизительным для человеческого достоинства, но и очень вредным для здоровья. Позже ее психические силы, развернувшись, дали ей возможность подчинить своей воле и контролировать внешние проявления медиумизма. Но в 27 лет они проявлялись помимо ее воли, редко ей повинуясь. Ее окружали постоянные стуки и постоянные движения, происхождение и значение которых она тогда еще не умела объяснить".

Родственники и близкие были более чем заинтригованы оформившимися психическими способностями Елены Петровны. В округе она приобрела славу кудесницы, способной общаться с миром духов, управлять невидимыми силами.

Но не обходилось и без тревожных событий. Временами у нее открывались раны, полученные во время странствий, и в течение нескольких дней она бывала буквально при смерти, приводя родственников и докторов в отчаяние. Такие моменты сопровождались совершенной какофонией стуков и звонов астральных сил во всем доме. Кризис проходил без видимого вмешательства, и она возвращалась к своему обычному состоянию.

Прожив некоторое время в Петребурге и Ругодеве, Елена Петровна с сестрой весной 1860 года выехала в Тифлис, откуда пришло сообщение о тяжелой болезни их бабушки Елены Павловны Фадеевой. По пути в Тифлис в Задонске Воронежской губернии состоялась памятная встреча сестер с митрополитом Киевским Исидором.

Вера вспоминала: "Мы узнали, что в этот день молиться у святых мощей будет митрополит киевский преосвященный Исидор; его, бывшего экзарха Грузии, мы обе хорошо знали в детстве и юности в бытность свою в Тифлисе… У обедни почтенный старец узнал нас и прислал служку с приглашением навестить его в доме у архиепископа. Он принял нас очень ласково. Но едва мы уселись в гостиной, как со всех сторон раздался ужасный гул и стук такой силы, что даже нам это показалось необычным: все в большой зале трещало и стучало, начиная от огромной люстры под потолком, у которой сами собой раскачивались хрустальные подвески, и до стола, на который Святейший опирался локтями. Невозможно передать, как мы были смущены и расстроены, хотя, нужно сказать правду, мою непочтительную сестру эта неловкая ситуация развлекала больше, чем мне хотелось бы. Впрочем, проницательный митрополит сразу заметил наше замешательство и разгадал его истинную причину. Он достаточно много читал о так называемых "спиритических" проявлениях и только рассмеялся при виде надвигающегося на него огромного кресла, да и вообще казался заинтересованным этим феноменом".

Владыка осведомился, которая из сестер обладает "столь странной силой", и с разрешения Елены Петровны мысленно задал через нее несколько вопросов невидимым существам, "духам". Пораженный толковыми ответами, он продолжал задавать мысленные вопросы еще в течение нескольких часов, "не уставая выражать свое восхищение "их всезнайством".

"На прощание он благословил ее и напутствовал словами, которые навеки остались ей памятны и дороги как мнение просвещенного иерея православной церкви об исключительном ее даре. Он сказал: "Нет силы не от Бога! Смущаться его вам нечего, если вы не злоупотребляете особым даром, данным вам… Мало ли неизведанных сил в природе? Всех их далеко не дано знать человеку; но узнавать их ему не воспрещено, как не воспрещено и пользоваться ими. Он преодолеет и, со временем, может употребить их на пользу всего человечества… Бог да благословит вас на все хорошее и доброе" ".

В Тифлисе сестры поселились в доме деда А.М. Фадеева. В августе 1860 года ушла из жизни их любимая и обожаемая бабушка Елена Павловна. Однако дом Фадеевых сохранил гостеприимность и хлебосольство и после ее кончины; гостям всегда были рады. В их доме почти ежедневно собиралось высшее тифлисское общество, которое почти поголовно увлекалось спиритическими сеансами… Частый гость Фадеевых П.С. Николаев вспоминал о тех вечерах: "…начиналась оживленная беседа: то разбиралась современная литература или современные вопросы русской жизни, то слушался рассказ какого-нибудь путешественника или только что возвратившегося с боевого поля загорелого офицера; иногда являлся старик испанец-масон, Квартано, с рассказами о Наполеоновских войнах, или Радда-Бай (Елена Петровна Блаватская, внучка А.М. Фадеева) вызывала из прошлого бурные эпизоды своей жизни в Америке; порою разговор принимал мистическое направление, и Радда-Бай вызывала духов. Догоревшие свечи чуть мерцали, фигуры на гобеленах как бы шевелились, невольно становилось жутко, а восток начинал уже бледнеть на черном фоне южной ночи".

В 1862 году сестра Вера вышла второй раз замуж – за Владимира Ивановича Желиховского, директора Тифлисской гимназии. Елена Петровна восстановила отношения с Н.В. Блаватским, некоторое время прожив с ним, как и после замужества, под одной крышей. Она предприняла ряд попыток заняться различными доходными проектами, чтобы обеспечивать себе жизнь, и как вспоминала Вера, это у нее получалось. Так, одно время, у нее была мастерская по изготовлению искусственных цветов, и дела шли неплохо. Затем она занялась торговлей за границу древесины и орехового наплыва, для чего на некоторое время переселилась в Мингрелию. Выезжала также в Зугдиди и Кутаиси. Также было ее освоено дешевое производство чернил, перепроданное впоследствии.

Но все же основным в ее жизни оставались духовные практики. На окружающих ее недюжинные способности производили неизгладимое впечатление еще в Пскове и Петербурге. Но в Грузии эти экстрасенсорные способности определенно усилились, и с разных концов провинции люди обращались к ней за помощью, просили ее советов или лечения. Постепенно она смогла отказаться от общения с миром духов посредством стуков, звонов и помогала людям уже более понятным способом – устно либо письмами.

Позднее А.П. Синнетту она так поясняла свою технику: "Это всегда делалось при полном сознании, просто наблюдая, как мысли человека исходят из головы в виде спиральных колец светящегося дыма, а иногда вырываются в виде струй, которые можно принять за некое светящееся вещество… (из которого) вокруг его головы складываются отчетливые картины и образы. Часто такие мысли и ответы на них отпечатывались в ее мозгу, в виде слов и предложений, точно так, как это происходит с собственными мыслями. Но, насколько мы понимаем, видения первого рода всегда более достоверны, поскольку они не зависят и отделены от собственных ее впечатлений и относятся к чистому ясновидению, а не к "передаче мыслей", к которой всегда могут примешиваться собственные, более яркие умственные впечатления".

Там же, в Мингрелии, Елену Петровну настигла странная болезнь, причины которой были неясны ни докторам, ни ей самой. Она страшно исхудала, и так же, как в Пскове, врачи всерьез опасались за ее жизнь. Помочь, правда, были не в состоянии, и едва живую ее отправили в Кутаиси, где, словно при горячке, у нее начались галлюцинации, а затем в Тифлис.

Вера писала: "Она никогда ни с кем не говорила на эту тему (о своей болезни). Но как только она вернулась к жизни и выздоровела, она покинула Кавказ… Хотя еще до отъезда… природа ее способностей, по всей видимости, совершенно изменилась.

… На протяжении пяти лет мы наблюдали за постепенной трансформацией психических сил Елены. В Пскове и Ругодеве часто случалось так, что она не могла не только контролировать, но даже прекратить их проявление. Затем стало казаться, что с каждым днем она овладевает ими все увереннее, но только после необычной и продолжительной болезни в Тифлисе она, похоже, целиком подчинила их своей воле".