Текст книги "Деньги, Куба и литература"

Автор книги: Олег Галетка

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Олег Галетка
Деньги, Куба и литература

Вот здесь распишитесь. Лощеный мужчина лет сорока пяти протянул пухлую папку. Молодой человек, которому предназначались документы, не отреагировал.

– Николай?! – на лицо мужчины набежала тень беспокойства.

Молодой человек вздрогнул. Секунду возвращался откуда-то из глубин собственного сознания, еще одну изучал протянутую папку, а затем взял документы.

– Распишитесь, – мягко, но уверенно повторил хозяин папки.

Николай обвел взглядом присутствующих. Кроме лощеного адвоката, который подсовывал ему документы, в кабинете сидело трое. Женоподобный коротышка с пухлыми ручками и блестящей залысиной, смазливая нимфа лет двадцати с яркой косметикой и ее папаша – солидный мужчина в дорогом костюме с миной высокомерия на широком лице.

– Николай, вы понимаете, что сейчас происходит?

Николай кивнул. Хотя, если быть до конца честным, он довольно смутно это понимал. Вернее он не понимал, что делает здесь и как смог допустить, чтобы все зашло так далеко.

– Нам не нужно, чтобы через неделю вы заявили, словно мы вас одурачили или силой заставили подписать этот договор.

– Ну что вы господин Ветров, – встрял коротышка. – Николай просто задумался, он прекрасно себя чувствует, и вчера мы с ним еще раз все обсудили, поэтому…

– Господин, Суриков, – оборвал коротышку лощеный. – Вы кто?

– Как кто?

Коротышка смешно зашевелил губами, пытаясь определить подвох в вопросе.

– Главный редактор, – родил Суриков.

– А я адвокат господина Соломахина, и прошу заметить адвокат на протяжении пятнадцати лет, и за все это время у нас не было серьезных проколов, и поэтому позвольте мне самому решать какие вопросы и кому задавать.

Коротышка налился краской, как монашка в мужской бане. Он смешно выпустил воздух и попытался изобразить мину невозмутимости, но крупные капли испарины на его лбу указывали совсем обратное.

– Я… я ничего такого, я даже в мыслях… – причитал он.

Адвокат вновь упер взгляд в Николая. Тот с интересом листал пухлую папку, пробегая взглядом листы договора.

– Этот документ подтверждает, что вы передаете все права на ваше произведение моему клиенту, вы также обязуетесь хранить в тайне свою причастность к написанию данного произведения. Если же вы нарушите это соглашение, к вам будут применены штрафные санкции, своей подписью вы соглашаетесь с этим…

Николай снова ушел в себя. Ушел подальше от этого кабинета, жужжания кондиционера, надменности адвоката, высокомерия нимфы и ее папочки.

Он впервые пришел в этот кабинет четыре месяца назад. Он принес рукопись. Рукопись романа или повести? Он сам не знал, что принес. Он принес свои мысли на ста страницах формата А4 двенадцатым шрифтом с полуторным пробелом. Наверное, если бы такие требования к оформлению рукописей были в эпоху Достоевского, то нынешним старшеклассникам было бы намного легче изучать литературу. Половину бы классики просто не приняли в издательствах, и она не была бы напечатана. Так вот он принес напечатанные мысли и оставил у секретаря, или не у секретаря.

А затем он забыл. Забыл о том, что когда-то что-то писал, о том, что ждал ответа, о том, что его мысли могут быть кому-то интересны. Забыл.

Ему позвонили. Обычным июньским днем, его мобильный зажужжал неизвестным номером и его попросили приехать. Он помнит этот кабинет.

– Это очень посредственно, очень…

Это были первые слова, которые произнес Суриков в их первое знакомство. Первым же желанием Николая было ударить в морду коротышке. Не в лицо, а именно в морду этому толстому коротышке с лоснящейся залысиной и женскими ручками. Затем здравый смысл решил унять буйство обиженного автора и все-таки дослушать. Говорят, и толстые коротышки иногда могут сказать что-то полезное. Все-таки он главный редактор, – продолжал здравый смысл. – Человек, которого кормит слово, к нему стоит прислушаться.

– Посредственность в каждом слове, подобной макулатурой у меня завален весь шкаф…

Ударить в морду захотелось вдвойне. Ударить в нос, чтобы из этой толстой красной картошки полилась она. Кровушка. Полилась по пухлым губкам, гладкому подбородку на идеально белую рубашку. Ударить так, чтобы костяшками пальцев почувствовать, как ломается носовой хрящ.

– Вы меня слушаете? – толстяк повысил голос.

Молодой парень, сидящий напротив, вздрогнул. Было неприятно оставлять такие радужные фантазии, но реальность требовала его присутствия.

– Да, конечно, и очень внимательно.

– Как вас..? Запамятовал!

– Николай, можно просто Коля, – парень улыбнулся.

– Так вот, Коля, – продолжал главный редактор. – Конечно, в вашем произведении есть зерно чего-то нового, оригинального, но в целом это сплошная банальщина. Да еще с кучей грамматических ошибок.

– Но ведь редактура их уберет.

– Молодой человек, быть может, вы думаете, что редактура за вас и книгу напишет? Редактура она на то и редактура, чтобы редактировать, а не писать. А редактировать тут нечего, тут надо писать все заново. Нужен стиль, сюжет, напряжение. А у вас что?

– Что?

– И что у вас за объем?

– Тридцать тысяч слов, мне кажется за таким объемом будущее литературы. Динамика сюжета, отсутствие больших описательных частей. Книга для нового поколения. Молодежь пугают толстые фолианты. А такие романы не утомляют, взял в дорогу, прочел за раз, перешел к следующему.

Толстяк замахал руками.

– Прекратите нести чушь. Я в этом бизнесе почти двадцать лет, и то, что вы говорите – это полнейшая…

– Посредственность, – парень улыбнулся.

Улыбнулся хищно, с вызовом. Толстяк вздрогнул, но продолжил.

– Чушь! – договорил он. – Полнейшая чушь! Интересный роман не утомит никогда! Надо как минимум сто тысяч слов, если вы претендуете на звание писателя романов.

– Так ведь «Алхимик» Коэльо, тоже приблизительно такого объема?

– Вы не Коэльо, – взвизгнул редактор. – А ваше…

Он потряс рукописью Николая.

– Это далеко не «Алхимик», я, почему, с вами так долго говорю, я хочу, чтобы вы поняли, что я не против вас, я за вас. Но вам нужно много и усердно трудиться…

Николай и сам не мог понять, почему очередной редактор очередного издания так долго с ним говорит. Куда подевались короткие сообщения: «Спасибо за ваше внимание к нашему издательству, но, к сожалению, мы не заинтересованы в вашем произведении». Почему этот толстяк уже целых пятнадцать минут лично сотрясает воздух гастритным дыханием, а не поручил секретарше отшить очередного писаку-посредственность электронным письмом.

– Вы снова куда-то пропали, – взвизгнул толстяк.

– Я тут, – ответил Николай. – И я, наверное, пойду.

Он встал.

– Но?!

– Да-да, полировать стиль и подтягивать провисающий сюжет.

Николай протянул руку к рукописи. Толстяк хотел остановить парня, но это бы совсем не вязалось с тем, что он так долго излагал. И он это понял. Понял, и мысленно похвалил себя за мудрость, которая подсказала ему сделать копию рукописи и положить ее в стол.

– Не буду обременять ваш шкаф, – Николай заметил жест редактора. – Унесу эту макулатуру с собой.

– Вы главное, не бросайте писать, и я только хочу вам помочь. А то знаете, как оно бывает, люди под похвалой родственников не замечают реальности…

– Всего доброго, спасибо за советы и потраченное время.

– Никаких проблем, я тут для этого…

Договорить фразу толстяк не успел, двери за парнем закрылись.

Николай вышел из кондиционированного холла издательства в раскаленный воздух города. В пяти метрах от выхода стояла старая чугунная урна для мусора. Она черным обгорелым зевом смотрела на парня. Урна была пуста. Николай долго стоял над пугающей пустотой. Затем посмотрел на рукопись, которую прижимал к груди, затем снова в урну. Протянул папку над зевом. Разжал три пальца, удерживая рукопись только большим и средним. От жары кожа стала влажной, бумага заскользила. Николай вздрогнул, поймал папку левой рукой и снова прижал ее к груди.

Николай зашагал к остановке. Идя в тени лип и вдыхая коктейль из ароматов выхлопных газов, пыли города и цветущих деревьев, он пытался определить свое состояние. Что он чувствовал?

Та минутная слабость «обиженного художника» таяла с каждым шагом. Ему было непонятна сама причина сегодняшней встречи. Получать отказы он привык. Но раньше это были короткие уведомления, максимум несколько слов по телефону. Сейчас же его пригласили прийти лично. Быть может, это вселило в него призрачную надежду, с которой было так трудно расстаться.

Он шагал к остановке и точно знал, что последует дальше. Он приедет домой. Будет долго смотреть в окно. Быть может в который раз перечитает свою рукопись. Пожмет плечами. Зайдет на пару литературных сайтов, выборочно начнет читать чужие произведения. Снова пожмет плечами. Ведь он пишет лучше! Тогда почему? В тысячный раз задаст этот вопрос себе.

А послезавтра он в очередной раз даст себе слово, что больше не будет писать, что это не его, что и правду, человек с твердой тройкой по языкам не может писать интересные книги. Это будет послезавтра.

Но уже через неделю он будет возвращаться с работы и это придет снова. Идея. Зернышко истории, которую он захочет рассказать миру. Две недели Николай будет оберегать это зернышко. Он станет рассматривать его на свет, взвешивать на ладони, прикладывать к уху. Будет сомневаться, а стоит ли сажать его в землю, стоит ли ему позволить пустить корни в его мозгу. А потом через две недели смотрин, сядет писать. Напишет немного, быть может, абзац, или страницу или даже две, но не больше. Но этого будет достаточно. Росток приживется.

Каждый день он будет увеличиваться на одну две страницы. Он будет проникать глубже и глубже корнями в мозг и душу. Николай влюбится в героев. А через два месяца родится роман.

Который снова окажется в столе!

Николай вздрогнул. К остановке подъехала маршрутка, двери распахнулись и парень вошел.

Всю дорогу прижимал папку к груди. Стоял и смотрел на листок рекламы с незабываемым отдыхом. В голове снова и снова звучали слова редактора. Посредственность.

Вышел на одну остановку раньше, то ли из-за духоты в салоне, то ли надеялся, что на ходу легче избавится от мрачных мыслей. Зашел в продуктовый магазин, долго выбирал колбасу, словно пытаясь отыскать в ней нечто индивидуальное. Выбрал.

Квартира встретила пугающей тишиной и спертым воздухом. Окна не открывал, на улице было еще хуже. Бросил папку на стол, разделся и снова вернулся к разговору. Что больше его задело? То, что его обозвали посредственностью или указали на то, что он не пишет, а переписывает чужие заезженные штампы? Графоман. Так кажется, сказал коротышка.

«Вы графоман, батенька! Графоман».

Искал значение этого слова в интернете. Нашел. Долго примерял себя к определению все сходится. Затем открыл книгу какого-то известного модного писателя. Открыл на наугад. Прочитал абзац, отметил штампы, примерил определение графомана. Усмехнулся.

Николай не поленился, встал, долго искал томик Достоевского. «Бесы». Открыл наугад. Четыре раза перечитывал абзац и снова определение графомана подходило к написанному. Захлопнул книгу.

Развязал папку с рукописью, или машинописью, или принтеропечатаностью или нет такого слова. Долго смотрел на стопку листов. Они напоминали ему сломанный снеговик. Все его в жизни, что не получалось, напоминало ему сломанный снеговик. Правы психологи, когда причины наших бед начинают искать в нашем детстве. Он не был исключением. Этот снеговик-неудач был родом оттуда.

Он строил его два часа. Это была зима. Седьмая или восьмая зима жизни. Зимние каникулы. Редкий снег и пустынный двор. Друзей не было. Кто заболел, кто уехал к бабушке, кто просто сидел дома. А он вышел. Снег грозился растаять, и Коля решил слепить этого снеговика. С первым шаром он перестарался, скатав его размером себе по грудь.

Второй был на подходе. Час он потратил на то, чтобы с помощью санок и веток затащить его на первый. А когда третий шар оказался на месте головы, маленький Коля был мокрым насквозь. Он вставил палки вместо рук. Сходил к пролегающей неподалеку теплотрассе и наковырял незамерзшей земли. Сделал глаза, рот, нос, подобие пуговиц. Изможденный, но довольный результатом сел на санки.

Нужно было идти домой переодеваться. Коля последний раз любовно осмотрел свое творение и пошел домой, таща за собой санки. Он ел горячий борщ и смотрел на снеговика под окнами. Ел. Улыбался и смотрел. Ел и улыбался ровно пять минут. На улицу вышли взрослые ребята, которые за несколько секунд ногами разломали снеговика.

А он сидел и смотрел в окно, как трое прыщеватых юнцов топчут его труд.

Сейчас Николай смотрел на стопку помятых листов, а перед глазами была куча грязного снега. Смятые старания, смятые чувства.

– Николай, быть может нам все-таки следует перенести нашу встречу?

Адвокат теребил запонку. Николай в очередной раз вздрогнул, долго изучал адвоката, перехватил заинтересованный взгляд нимфы, отметил нервное ерзанье коротышки и почувствовал тяжелый натиск папаши.

– Все нормально, я все слышу и все понимаю.

– Тогда повторите, что я сказал.

– Вы спросили, в какой валюте я хочу получить деньги.

Адвокат кивнул, редактор облегченно выдохнул.

– Мы ждем ответа.

– У вас с собой в какой?

– В долларах.

– Нормально.

Мужчина залез во внутренний карман пиджака. Николай усмехнулся. Не в кейс, не в сумку, а именно в карман. Его купили из кармана. Пригоршней медяков. Николай вздрогнул. Осознание собственной дешевизны неприятно защекотало самолюбие. А может встать, послать всех на х.., порвать контракт и уйти? Да, вот так, бросить им в лицо клочки бумаги и уйти. Остаться при своем. Пусть без этих клочков зеленой бумаги, но с гордостью, с осознанием того, что не променял свой дар на три целковых. Что…Дар? А есть ли дар?

Он снова вернулся туда, откуда начал мыслительную гонку. Снова четыре пары глаз ждали от него действия. А он как девочка-целочка метался между собственным «я» и кучкой долларов напротив.

– Зачем она вам? Зачем вам посредственность, выраженная в тридцати тысячах слов? Что вы будете с ней делать? – спросил он нимфу.

Та лишь фыркнула и отвернулась. Парень усмехнулся.

– Нам нужен не ваш роман, – встрял редактор. – Нам нужна идея. Да, я же вам говорил, что ваш стиль и грамматика желает лучшего, желает намного лучшего. Но Виолетта, – коротышка слащаво улыбнулся.

Девушка ответила кислой миной.

– Так вот Виолетта очень талантливая девушка. Она решила развить вашу тему, так сказать взять зерно рассказа и превратить его в полноценный роман, потому как на данный момент написанное вами нельзя подавать читателю. Это сырые наброски, это…

– Я понял, – перебил Николай.

В комнате снова воцарилось молчание. Все выказывали нетерпение, но ждали. А Николай пытался убедить себя. Вот уже больше двух месяцев он пытался переубедить себя в том, что так начинали почти все. Что из литературного «негра» он выбьется в беллетриста, что это очередная ступень, которую нужно преодолеть, что вон оно. То что он так ждал. Пусть не его имя будет на книжке, но это все равно шаг к успеху, если появились люди, которые готовы платить за его слова. За его тридцать тысяч слов и пару умных мыслей. Что… что… он продал свой труд за копейки и теперь отрекается от него. И он еще о чем-то думает? Он пытается найти оправдание себе? Он… он еще раз посмотрел на тонкие стопки денег. Две тысячи долларов. Три или четыре месячные зарплаты. Сколько он писал эти тридцать тысяч слов? Два месяца. Дебет сходился с кредитом. Числа окупали себя, но вот только внутреннее «я» не признавало цифр.

Ведь на этой бумаге были не просто слова. Это его мысли, нечто, что он пытался донести миру. То, что миру плевать на это, пока не важно. Главное, что после того как он возьмет деньги, эти мысли перестанут быть его. Он продаст их, он отдаст частичку себя кому-то другому. Даже не кому-то, а конкретной двадцатилетней пигалице, которая дует пузыри из жвачки и брезгливо следит за его метаниями.

А может, хватит этих радужных мечтаний? Может, стоит наконец-то понять, что он не писатель. Он графоман. Человек, пишущий слова, но не романы. И это его цена. Цена за набранный текст. Упорядоченность литературных штампов, которые он где-то когда-то прочитал. Классики рождаются очень редко. А пишет почти каждый.

Николай снова глянул на стопку бумаг. Объем договора был сравним с объемом романа.

– Сколько слов? – Николай хитро подмигнул адвокату.

Тот стушевался, наморщил лоб, свел брови. Мыслительный процесс завладел мужчиной, но вопроса он так и не понял.

– Говорю, сколько слов в договоре?

– Э… – мужчина замялся. – Не знаю, а собственно, какое это имеет значение?

– Интересно!

– Слушай, мыслитель, – отец девушки сказал первые слова с начала встречи.

Вздрогнули все, кроме Николая. Несколько секунд они изучали друг друга. Человек, достигший верхней ступени успешности, и молодой литератор, который понял, что терять ему нечего.

– Наша встреча затянулась! Или ты подписываешь документы или отказываешься, и сообщаешь об этом внятно и громко…

– Папа! – вклинилась девушка.

Адвокат и редактор непроизвольно втянули головы, их тела откинулись на спинки кресел, стараясь быть как можно дальше от предполагаемого взрыва гнева. На скулах мужчины заиграли желваки, несколько секунд он боролся с внутренним гневом, а затем громко выдохнул.

– Мне нужен именно этот текст! – девушка сделал вид, что не замечает потуги родителя оставаться в человеческом обличии, а не превратиться в орущего монстра с пеной у рта.

– У вас электронный вариант договора есть? – Николай решил играть «на добивание».

Адвокат бросил испуганный взгляд на босса, тот еле видимо кивнул.

– Да.

– Посмотрите свойства документа, пожалуйста.

Николай изобразил самую вежливую улыбку из собственной коллекции.

Ветров замялся на несколько секунд, затем достал из сумки небольшой ноутбук и раскрыл его.

– Я не знаю, как посмотреть эту статистику, – мужчина с этим словами развернул компьютер к Николаю.

Тот зашел в свойства, выбрал статистику. Усмехнулся. Двадцать семь тысяч слов. Двадцать семь тысяч слов договора на покупку тридцати тысяч слов мыслей, текста, бреда.

Николай поднял глаза. Все ожидающе смотрели на него.

– Я согласен.

Парень поставил две короткие подписи в нужных местах, подхватил пачки денег и встал.

– Я еще раз прошу, чтобы вы со всей серьезностью отнеслись к пункту о неразглашении…

– Я уже забыл.

Снова очаровательная улыбка.

– А Вам Сударыня, удачи с вашим романом. Хотя бы прочтите его!

Николай козырнул и вышел из кабинета.

***

Они ели молча. Мужчина лет пятидесяти пяти в идеально скроенном костюме и молодая девушка в растянутой майке и джинсовых шортах. Ели, не спеша, и в то же время было видно, что каждая минута совместного пребывания дается этой паре с большим трудом.

– Как мать? – нарушил молчание мужчина.

– Тебе и вправду интересно?

Девушка отправила в рот оливку из греческого салата. Мужчина неопределенно пожал плечами.

– Я так и думала, – девушка снова уткнулась в тарелку.

Принесли горячее. Сменили приборы, подлили вина.

– Па, а может, упраздним эти обязательные ужины раз в неделю, а? Мне вот двадцать один стукнет через неделю, и я реально вижу, как тебя это напрягает!

Девушка пристально уставилась на отца, который не отрывал взгляда от супа. Даже сейчас поглощая пищу и находясь рядом с дочерью по лицу мужчины отчетливо было видно, что мыслями он далеко.

Девушка, не дождавшись ответа, зачерпнула ложкой суп. Несколько раз вылила содержимое ложки в тарелку и отодвинула ее, так и не попробовав.

– Вкусный суп, между прочим, – мужчина промокнул губы салфеткой и отложил приборы.

Его серые глаза внимательно изучали дочь, которая с каждым днем превращалась в копию матери. За многие годы в бизнесе мужчина научился сдерживать эмоции, но каждая встреча с собственной дочерью до сих пор оставалась для него мини-стрессом. Сначала его раздражала ее внешность, а именно похожесть на мать, на бывшую жену и женщину, которую он так и не сумел приструнить. Дочь росла, похожесть становилась заметнее, и он привык. Он смирился с ее крутым нравом, капризностью, непослушными и вечно взлохмаченными темно-каштановыми волосами. Он научился спокойно смотреть в эти наглые, но от этого не менее красивые карие глаза. Он научился пропускать мимо ушей колкости и глупые реплики, за которые любой другой мог поплатиться если не жизнью, то, как минимум, здоровьям. Но, несмотря на все это, ему были нужны эти встречи. И сколько бы рациональных доводов он не приводил себе, пытаясь прекратить общение с этой маленькой дрянью, но каждую неделю лично назначал встречу.

Виолетта – еще один каприз ее матери. Даже имя, которое он считал дурацким, со временем стало неотъемлемой частью образа дочери. Иногда он пытался представить как бы хотел назвать дочь, но увы… Лучшего варианта не находил.

– Что хотела бы на день рождения?

Принесли десерт. Виолетта ковыряла мороженое и была где-то далеко. Мужчина в дорогом костюме, ее отец, а по совместительству Соломахин Игорь Викторович – бизнесмен далеко не средней руки, продолжал изучать лицо девушки.

Когда дети растут в достатке их трудно удивить. И с каждым днем рождения это становится все труднее. Мировой автопром не успевает создавать дамские кабриолеты для ублажения дочерей олигархов. И они вынуждены страдать, рассекая город на однотипным «ауди» и «порше», потому как и «бентли» уже моветон.

Вот и сейчас Игорь Викторович смотрел на взрослую дочь и понимал, что его фантазия иссякла. Он терял интерес в глазах дочери. Ему нечем было ее удивить. В семь лет пони, в двенадцать мальчуковая группа, которая пела весь вечер только для нее. В шестнадцать «порше» с правами, в восемнадцать собственный магазин, двадцать яхта. И вот двадцать один. Он был ей не нужен. Он превращался в ворчливого старика, с которым нужно встречаться раз в неделю, обедать, слушать его упреки, и все это ради того, чтобы на кредитной карте был плюс. Впрочем, яблоко от яблони.

– И я все-таки хотел бы услышать твои пожелания.

Мужчина отложил столовые приборы.

– Я не знаю, – она пожимает плечами.

– Что-то же ты хочешь?

Она снова пожимает плечами. Скука. В последнее время отец ее раздражал. Она не могла понять, почему все боятся его. Этого почти старика с вечно недовольным лицом и вспыльчивым характером.

Что он мог ей предложить? Очередной автомобиль или бутик? У людей валом денег, а фантазии ноль. Даже новая модная фишка – превращение в звезду – считалась плохим вкусом. У Виолетты уже две подруги записали свои первые альбомы и снялись в клипе. Уныло. Тем более она не умела петь, а собственного ума хватало на то, чтобы не выставлять себя посмешищем и не лезть в шоу-бизнес. Она не желала становиться очередной звездулькой в стрингах с богатым папой за кулисами.

Она хотела нечто свое. Но не банальный овощной магазин или салон «как бы» итальянской одежды. А нечто новое, чего еще нет у них в городе. Она хотела нечто.

– Удиви меня, – она улыбнулась.

Игорь Викторович вздрогнул, на мгновение ему показалось, что перед ним сидит бывшая жена. Мороз неприятно защипал спину.

– Кондиционер поубавь! – попытался скрыть испуг за криком мужчина.

Охранник, сидевший через столик, метнулся к кондиционеру.

– Я уже доела! Тарелку проверять будешь? – издевалась дочь.

Мужчина сжал плотно губы, желваки затанцевали на его щеках.

– Ну, тогда пока па-па.

Девушка обворожительно улыбнулась (копия мать – подумал мужчина), встала из-за стола и уверенным шагом направилась к выходу. Игорь Викторович раздраженно скомкал салфетку.

Он хотел ее удивить. Даже не удивить, а доказать, что он лучше, он важнее, он главнее ее матери. Этой стервы, которую он так и не смог сломать под себя. Хотел доказать, что в этом мире он может то, на что не способна ее мать. Никогда. Мужчина оглядел зал. Ресторан был пуст, только его собственная охрана тревожно следила за боссом. После встречи с дочерью Игорь Викторович всегда оставался на взводе.

– Эй, – Соломахин свистнул круглолицему охраннику и махнул рукой.

Тот вопросительно ткнул себя пальцем в грудь, растерянно глянул на напарника, и получив от босса утвердительный кивок, подошел к его столику.

– Садись.

Парень сел.

– Жена есть? – Соломахин изучал своего телохранителя.

Имя парня он не помнил, не запоминал принципиально, никогда не интересовался личной жизнью, никогда не здоровался.

– Нет, – парень замотал головой.

– А баба есть постоянная?

– Девушка есть, – кивнул парень.

– Баба, девушка… Какая на хер разница!? День рождения когда у нее?

– Был два месяца назад, – удивленно отвечал охранник.

– И что ты ей подарил?

– Цепочку с кулоном.

– И все? – Игоря Викторовича раздражала осторожность в голосе подчиненного.

Он сам толком не понимал, зачем позвал этого узколобого кандидата в мастера спорта по тайскому боксу. Он не верил, что этот увалень сможет чем-то ему помочь, но идей не было, а значит, годились любые варианты. Мозговой штурм, так кажется, это называется.

– Да, – отвечал парень.

– Ну, а так чтобы удивить там? Ну, я не знаю, машину цветов, или поздравления на радио, или на крайняк под ее окнами краской что-то написать?

– Н-не-е, – гундосил охранник.

– Ясно, свободен.

Парень встал, секунду мялся в нерешительности, опасаясь того, что босс не все сказал, а затем отошел к напарнику.

Нужна была идея! Мощная, которая бы в корне изменила отношение дочери к нему, к отцу, к реальному мужчине, который может в этом мире все. Кроме как, подчинить эту крашеную сучку, свою бывшую жену. Мысль снова больно уколола самолюбие мужчины. Он громко втянул воздух сквозь зубы и встал из-за стола. Зашагал к выходу, охрана заспешила к дверям.

***

Маленький толстый мужчина игриво улыбнулся и разлил виски по стаканам. Лед в них давно растаял. Гладкая поверхность стола была присыпана белым порошком, словно на столе месили тесто, а после нерасторопная хозяйка плохо вытерла муку. Большинство столов VIP-зоны модного клуба были в таком порошке. Внизу ухала музыка, а здесь в кабинках люди находились в собственных мирках, в которые вели белые дорожки и цветные колеса.

Рядом с мужчиной сидели две девушки. Одна пухлая блондинка в вечернем платье с большим вырезом декольте, а вторая худосочная рыжая особа с завышенной самооценкой и полным отсутствием груди. Толстяк обнимал блондинку за место предполагаемой талии, и каждый раз, когда девушка прикладывалась к стакану с виски, поглаживал ее огромную грудь, свисающую до колен. Несмотря на такую демонстрацию симпатии к блондинке, взгляд мужчины не отрывался от подруги. Плоская рыжая девушка бросала в его сторону презрительные взгляды и на всякие проявления внимания лишь фыркала.

– И вы реально можете нам помочь? – скривилась рыжая.

– Конечно, мои рыбки.

Потная ладонь толстяка легла на худую ногу рыжеволосой. Та наморщилась, но руку не сбросила.

– Вы просто не представляете кто я в мире литературы, я бог… я…

– Литературы?! – встрепенулась худая и брезгливо откинула руку мужчины.

Слащавость улетучилась с лица толстого коротышки. Он напрягся, убрал руку с талии блондинки и удивленно заморгал глазами.

– Литературы, – запинаясь, выдавил он. – Я, Суриков Вениамин Павлович, главный редактор издательства…

– То есть ты не занимаешься кино и клипами?

– Я? Не-ет.

Блондинка все еще не понимала, куда клонит рыжая, но хорошо знала, что означает ее тон – веселье закончено. Она инстинктивно отодвинулась от симпатичного толстячка, в целом ничего не имея против него и его щедрой выпивки. Но рисковать отношениями с подругой не хотела.

– Помилуйте, но ведь я и не говорил, что…

– Так какого ты падло руки распускаешь? – заводилась рыжеволосая.

– Я думал, я надеялся, что у нас взаимная симпатия, что вы дамы находите мою компанию…

– Тебя сука с собаками не найдут! Лапать он меня вздумал!

Девушка со злостью расстегнула сумочку и засунула в нее руку. Мужчина непонимающе крутил головой, и чуть слышно причитал.

– Помилуйте, да что я сделал не так? Я главный редактор, я могу вас прославить получше всякой леди Гаги, я же не отказываюсь от своих слов… Куда вы звоните?

Рыжая прикладывала телефон к уху.

– Это просто недоразумение, давайте все обсудим. Зачем нам кто-то еще?

Блондинка не отпускала стакан с виски.

– Это я, – отрапортовала в трубку девушка. – У меня проблемы…

– Да какие проблемы? Я готов все компенсировать, мне не нужен скандал…

– Да, боров тут один руки распускает…

– Да что вы такое говорите? Это недоразумение, я думаю, что мы как взрослые образованные люди все решим сами…

– Мы в «Апельсине», хорошо ждем, – рыжая нажала отбой.

Через десять минут двое мужчины выволокли главного редактора на улицу. Они тянули его через всю вип-зону, затем по ступенькам и зал. Охрана клуба отворачивалась, а знакомые перешептывались, указывая в сторону вершителя литературных судеб. Никто не пытался их остановить.

На стоянке было тихо. Сурикова толкнули на асфальт. Он упал, неловко поджал ноги и прижал пухлые ручки груди. Сейчас он был похож на толстого щенка сенбернара, которого злые хозяева забрали у матери и вывезли продавать. Над ним возвышались огромные люди, а он весь такой маленький и беззащитный сидел на грязном асфальте и дрожал.

– Рассказывай, – большой мужчина в черной футболке и красных спортивных штанах обратился к девушке.

– А где вы так долго ездили? А если бы меня тут убивали? – возмущалась рыжая.

– Слушай, сестренка, – ответил спортсмен в красных штанах. – Я ведь сейчас не посмотрю, что ты моя родственница, и схлопочешь по фейсу. Ты достала, у тебя что не день, то приключения. Панты поубавь и жить будет легче.

– Что? Что ты сказал? Я позвоню, матери и все ей расскажу, как ты меня защищаешь! Братец, блин, кролик! Вали тогда. Я сама разберусь…

– Надо было раньше разбираться, а не вызванивать, а теперь рассказывай.

– Да пошел ты, – рыжая отвернулась.

– Это недоразумение, – подал голос редактор.

– Заткнись, – напарник спортсмена, пнул ногой Сурикова.

– Катька, что тут было? – спортсмен обратился к блондинке.

– Да ниче, – пожала плечами девушка.

– Слушай кобыла! Я пол города за десять минут пролетел не для того, чтобы услышать «ниче», – передразнил обладатель красных штанов. – Или вы сейчас все рассказываете или я вас троих ушатаю.

Катька глянула на подругу, та фыркнула, мол, делай, как хочешь.

– Мы мартини пили в «Апельсине», – начала Катька. – Тут этот подошел, типа предложил подняться на «випку» вискаря бухнуть. Мы и согласились. Ля-ля тополя, то да сё, он и говорит что типа из бомонда, типа продюсер…

– Я прошу прощения, но я не говорил что я продюсер, я представляю издательский дом «Продакшнбук», – встрял Суриков, улыбаясь.

– Заткнись, тебя пока не спрашивают!

Напарник спортсмена снова лягнул редактора ногой.