Текст книги "1937. Трагедия Красной Армии"

Автор книги: Олег Сувениров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 46 страниц) [доступный отрывок для чтения: 17 страниц]

В феврале 1926 г. вопрос о взаимоотношении особых отделов и военной прокуратуры обсуждался на специальном политсовещании в МВО. В принятой здесь резолюции опять отмечалось нарушение законов представителями ОГПУ. Кстати, на этом совещании имел место весьма многозначительный эпизод. Военный прокурор МВО С.Н. Орловский предложил организовать для работников Особых отделов цикл занятий по изучению существующих законов, норм уголовного права и процесса и т. п. Но начальник особого отдела МВО непреклонно заявил: «Мои уполномоченные не нуждаются в инструктировании извне» ³⁴⁷. Очень характерна эта горделивость своей особостью, кастовостью. Никого не подпускать извне, если это даже закон. ОГПУ (так же, как потом НКВД) и так никогда не ошибается…

Против своеволия органов ОГПУ в РККА в феврале 1928 г. выступает новый главный военный прокурор П.И. Павловский. Он обратил внимание на то, что деятельность ОГПУ регламентируется многими инструкциями и актами, которые вообще закрыты для прокурорского надзора. Павловского также убирают – не возникай…

Примерно к концу 1936 г. – эта борьба заканчивается полным поражением военных прокуроров и злорадным торжеством все более наглеющих Особых отделов НКВД (им позволили наглеть!). Вот лишь несколько фактов. Военный прокурор БВО диввоенюрист Н.А. Малютин с тревогой сообщает главному военному прокурору о массовых арестах с нарушением «революционной законности» и буквально вопиет: «Мы как военные прокуроры реального ничего сделать не можем». И что же ему ответили из Москвы? «НКВД разберется, нечего особенно в это дело влезать» ³⁴⁸. Военный прокурор МВО Ю. Берман и председатель военного трибунала МВО корвоенюрист Л.Я. Плавнек сообщают главному военному прокурору Н.С. Розовскому о фактах произвола Особых отделов и просят его отреагировать. И Розовский «отреагировал» – передал эту докладную записку в Особый отдел МВО. Начальник следственного отдела ОО НКВД МВО майор госбезопасности В. Столяров на записке еще не арестованных военных прокуроров высокомерно начертал: «Учесть при следствии» ³⁴⁹. Он знал, что делал – вскоре Берман и Плавнек были арестованы.

Пожалуй, довольно адекватно отразил сложившуюся ситуацию начальник УНКВД по Новосибирской области майор госбезопасности И.А. Мальцев, который как бы по-отчески увещевал военного прокурора военюриста 1-го ранга М.М. Ишова: «Вы, Ишов, напрасно пытаетесь идти против НКВД. Ведь государство – это мы, и бороться с нами у вас не хватит силенок…» ³⁵⁰Не знаю, слышал ли Мальцев о Людовике XIV, но знаменитую формулу «короля-солнца» «Государство – это я», он экстраполировал весьма реалистично и удачно в коллективистскую «Государство – это мы, НКВД». При такой формуле прокуратуре места не остается.

Исключительно неблагоприятное воздействие на деятельность военных прокуроров оказывало и то, что занимавший с 1935 г. по 1939 г. пост главного военного прокурора Н.С. Розовский нередко устранялся от своих прямых прокурорских функций, старался всячески угодить своему шефу Вышинскому и, по существу, превратил Главную военную прокуратуру РККА в одно из звеньев механизма массового истребления безвинных людей. В основном за это Розовскому было присвоено высшее среди военных юристов персональное военное звание «армвоенюрист».

Разумеется, на местах находились и такие военные прокуроры, которые протестовали против беззаконий, отказывались давать санкции на арест военнослужащих без должных оснований. По некоторым данным, открыто восставали против беззаконий около 80 военных прокуроров ³⁵¹. На таких прокуроров «нажимали» особисты и не очень щепетильные начальники, тогда они обращались за помощью в Главную военную прокуратуру. Но, как заявляли прокуроры ГВП в апреле 1939 г., «они у нас в Главной военной прокуратуре поддержки не имели и всегда, как правило, при возникновении таких споров снимался или переводился прокурор. Так, работники НКВД выжили из ДВК прокурора ОКДВА т. Анкудинова, т. Цыбин переведен из БВО из-за несработанности с органами НКВД, которым отказывал в выдаче санкций на аресты» ³⁵².

Но перевод военного прокурора к другому месту службы по тем временам считался не наказанием, а лишь намеком. Наиболее «непокорных» военных прокуроров, пытавшихся бороться против беззаконных арестов, самих запросто арестовывали. Как явствует из доклада главного военного прокурора в апреле 1938 г., из 500 военно-прокурорских работников оказались арестованными 30 человек (6 % к общему штату оперативных работников [32]32
  В свете этих данных, утверждение Л.М. Заики о том, что в 1937–1938 гг. были репрессированы каждые двое из трех военных прокуроров (Расправа: прокурорские судьбы. С. 94) представляется недостаточно доказанным.


[Закрыть]), в том числе 8 прокуроров военных округов и 12 корпусных и дивизионных прокуроров ³⁵³. В числе арестованных были военные прокуроры военных округов диввоенюристы Ю.Я. Берман (Московского), Н.М. Кузнецов (Ленинградского), Н.А. Малютин (Белорусского), Е.Л. Перфильев (Киевского), Г.И. Оганджанян (Закавказского); военный прокурор ОКДВА B.И. Малкис, прокурор пограничной и внутренней охраны войск НКВД Украинской ССР Н.Н. Гомеров, заместитель народного комиссара юстиции СССР, бывший заместитель главного военного прокурора диввоенюрист А.С. Гродко и др. Были арестованы бригвоенюристы военные прокуроры: Забайкальского военного округа (Г.Г. Суслов), Харьковского военного округа (К.И. Романовский) и его помощник (М.И. Ставицкий), военные прокуроры Краснознаменного Балтийского флота И.К. Гай и И.М. Стурман и Черноморского флота П.С. Войтеко, заместитель военного прокурора МВО А.П. Берзин, военный прокурор войск НКВД МВО Ю.А. Дзервит, а также помощники главного военного прокурора Иоссель и Казаринский и др.

Насколько глубоко запала ненависть особистов ко всяким попыткам контроля за законностью их действий можно судить по тому, что из всех главных военных прокуроров с 1924 г., своей смертью успел умереть только C.Н. Орловский (да и то, возможно, потому, что он, как бывший секретарь Реввоенсовета 1-й Конной армии, был хорошо известен Ворошилову), а все остальные до единого – Н.Н. Кузьмин, П.И. Павловский, М.М. Ланда – арестовывались (Кузьмин и Ланда расстреляны), Павловский умер, «отбывая наказание».

Не миновала чаша сия и главного военного прокурора Красной армии армвоенюриста Н.С. Розовского. Уж как он старался угодить и Вышинскому, и его хозяевам, и на места прокурорам давал указания «санкции на арест давать безотказно… не мешать производству арестов» ³⁵⁴, а все же иногда по частным вопросам осмеливался потревожить начальство напоминанием о необходимости соблюдения хотя бы элементарной законности. Сам он принять соответствующие меры не решался, но «ставил вопросы» перед начальником Политуправления РККА. Один из красноармейцев необдуманно заявил своему товарищу, что он не будет принимать военную присягу. «Товарищ» оказался «бдительным», и «антисоветчик» был немедленно арестован. В данном случае военные прокуроры оказались на месте. 7 мая 1939 г. Розовский докладывает Мехлису: «Мною получено сообщение военного прокурора САВО о неправильных действиях военкома 28-го отдельного батальона местных стрелковых войск старшего политрука Козловского, выразившихся в незаконном аресте и отстранении от принятия присяги красноармейца ПАНИНА И.Г.» ³⁵⁵.

Но даже такие робкие попытки Главной военной прокуратуры напомнить о необходимости, хотя бы видимости поддержания законности, надоели сотрудникам Особых отделов НКВД. И 17 июня 1939 г. Берия направляет Ворошилову «имеющийся в НКВД СССР компрометирующий материал на работников Главной военной прокуратуры». Ссылаясь на показания ранее арестованных «участников антисоветского военного заговора» (бывшие заместитель и помощники главного военного прокурора А.С. Гродко, Иоссель и Казаринский, бывшие военные прокуроры военных округов: Оганджанян, Берман, Малкис, Малютин, Кузнецов), Берия утверждал, что в Главной военной прокуратуре существует еще не выкорчеванная заговорщическая организация, которую возглавляет сам главный военный прокурор Н.С. Розовский и в которую якобы входят два прокурора ГВП (Л.М. Брайнин и Д.С. Клебанов) и два помощника ГВП (Л.М. Калугин и А.X. Кузнецов). Объективных доказательств виновности Розовского никаких, одни голословные обвинения, вроде «насаждал в аппарате ГВП и на местах троцкистские и другие враждебные элементы», или показания арестованного бывшего военного прокурора Черноморского флота Войтеко, что он «слышал со стороны Розовского похабнейшие антисоветские анекдоты и загадки по адресу вождя нашей партии» ³⁵⁶.

В посланном в этот же день Берией Мехлису сообщении о «разоблачении» Розовского было сказано, что главный военный прокурор Красной армии «уличается показаниями арестованных как участник военно-фашистского заговора в РККА и руководитель заговорщической организации в прокуратуре» ³⁵⁷. Вскоре он был арестован. Следствие длилось почти два года. И только за неделю до начала Отечественной войны он наконец предстал перед Военной коллегией Верховного суда СССР, осудившей его по формуле «10+5» (10 лет лагерей и 5 лет поражения в политических правах). Но Розовский протянул недолго, умер в ИТЛ в 1942 г. В декабре 1956 г. Военная коллегия частично изменила приговор (посмертно), поскольку никакой заговорщической организации в Главной военной прокуратуре, как и в целом в РККА, не было. Что же касается инкриминируемой ему совершенно недостаточной борьбы против беззакония в отношении военных кадров, то в этом отношении приговор не пересматривался.

Какие бы беззакония ни творились в РККА, в официальных документах всячески пытались их показать, как «законные». Рано или поздно, но все палачества, как правило, освящались тогдашней военной юстицией. Следовательно, несмотря на руководящую роль Центра и руководства НКВД в организации массовых репрессий, многое в судьбе арестованных командиров, политработников, бойцов РККА непосредственно зависело от военных юристов – прокуроров, следователей, членов военных трибуналов и т. п.

Конечно, при существовавшей в стране и армии системе варварского деспотизма, «всяких прокуроров» терпели лишь постольку, поскольку они были безропотными до холуйства, исполнителями воли вышестоящих начальников и сотрудников Особых отделов НКВД.

Увы! Надо со всей определенностью признать, что подавляющее большинство военных прокуроров не выполнили своего профессионального долга. В массе своей они действовали по принципу «Чего изволите?». Главной причиной такого позорного явления был всепоглощающий страх перед безжалостной кровавой машиной уничтожения, колесиками которой они сами оказались. Но не только. Была и еще одна немаловажная причина – их совершенно неудовлетворительная профессиональная подготовка, по сути, полная профнепригодность. И это не столько их вина, сколько беда. Ведь долгое время – почти два десятилетия военных юристов вообще нигде не готовили. На работу в органы военной прокуратуры нередко посылали людей в порядке партийного поручения.

Мало того, что профессиональное неумение, трусливое нежелание серьезно противостоять арестам безвинных людей превратило многих военных прокуроров в фактических пособников злодеяний Особых отделов, так среди них находились и такие, которые делали это черное дело с особым рвением. В частности, целый ряд авторов упоминают в связи с этим как патологическую личность начальника одного из отделов Главной военной прокуратуры С.Я. Ульянову. К ним же, очевидно, надо отнести и исполнявшего обязанности военного прокурора ЛВО диввоенюриста Шмулевича. По свидетельству военного прокурора 5-го стрелкового корпуса Федяинова, в этом округе «операции с НКВД проходили огульно. Лес рубят, щепки летят. Шмулевич в одну ночь давал по полторы тысячи санкций на аресты, это разве не огульно?…» ³⁵⁸

Впрочем, и сам Федяинов был «хорош». В докладной записке старшего инструктора ОРПО Политуправления РККА полкового комиссара А. Магида от 25 апреля 1939 г. «О положении дел в Главной военной прокуратуре» о методах работы этого военного прокурора стрелкового корпуса сообщалось следующее. Когда у красноармейца Карачева оказался проколотым радиатор на автомашине, этот не по уму ретивый «правоохранитель» арестовал его, предал суду трибунала и требовал расстрела красноармейца как диверсанта. В другой раз он предал суду как диверсанта старшего лейтенанта Айларова, в подразделении которого пали две лошади. В обеих случаях военный трибунал не внял домогательствам прокурора и прекратил дела. Но на вопрос, заданный Федяинову: почему он «сделал диверсантом» честного и преданного командира, последовал самоуверенный ответ: «Все они преданы, а мы их садим» ³⁵⁹. Казалось бы, за столь грубые нарушения законности такой прокурор должен быть сам предан суду, или, по крайней мере, отрешен от должности. Но, оказывается, высшему начальству такое рвение нравилось. И оно соответственно поощрялось. Так и Федяинов получил повышение по службе – из прокуроров соединения он был переведен на должность помощника прокурора Киевского военного округа ³⁶⁰.

Заместитель военного прокурора ЛВО Ф.Д. Петровский привлек к уголовной ответственности по ст. 58 УК («за контрреволюционную агитацию») красноармейца за то, что тот, шутя, бросил в тарелку другого красноармейца оловянную пломбу ³⁶¹. Прокурор БОВО бригвоенюрист Г.Г. Бурцев санкционировал арест одного комсомольца «за подготовку террористического акта над тов. Хрущевым». Эта «подготовка» выразилась в том, что сей комсомолец требовал личного свидания с Хрущевым, угрожал в случае отказа самоубийством, т. е., по существу, он готовил акт против самого себя ³⁶². Все равно – «теракт».

Вместо арестованного Розовского исполняющим обязанности главного военного прокурора был назначен бригвоенюрист П.Ф. Гаврилов. Стремясь всемерно угодить Особым отделам, он осенью 1939 г. обращается к наркому Ворошилову со следующим предложением: «В связи с обстановкой и оргмероприятиями, проводимыми в Белорусском Особом, Ленинградском и Киевском Особом военных округах, а также в целях ускорения рассмотрения вопросов об аресте и предании суду лиц начальствующего состава, считаю целесообразным представить временно Военным советам и Военным прокурорам названных округов право решать эти вопросы на месте с последующим донесением Вам и в Главную военную прокуратуру РККА. Прошу Ваших указаний». В данном случае нарком обороны оказался большим законником, чем военный прокурор. На его отношении сохранилась резолюция: «Успеем, подождать. КВ. 16/IX-39» ³⁶³.

Общий печальный вывод состоит в том, что в кровавые 1937 и 1938 годы военные прокуроры по целому ряду причин не смогли и не сумели сколь-либо существенно ограничить беззаконные массовые аресты военнослужащих Особыми отделами и тем самым вольно или невольно способствовали своеобразной легитимизации и закреплению столь выгодной правившей тогда сталинской клике формулы «НКВД никогда не ошибается…».

ТЕХНИКА И МАСШТАБ АРЕСТОВ ВОЕННЫХ

Итак, справка с «обоснованием» необходимости ареста составлена, санкция наркома обороны получена, ордер на арест подписан. Ставится последняя сцена первого акта трагедии РККА – сам процесс арестовывания. Сотрудники Особых отделов НКВД понимали, что это не совсем примитивное дело. Ведь речь шла об аресте известных всей армии, да и стране людей, под военным командованием которых находились тысячи, а то и десятки и сотни тысяч вооруженных людей. Поэтому все аресты производились скрытно, в глубокой тайне. Применялись самые различные методы.

Один из весьма распространенных приемов – ночной арест на квартире – тихо приехали и тихо увезли. На своих квартирах были арестованы комкор Ж.Ф. Зонберг, корпусной комиссар К.Г. Сидоров, комдивы А.И. Бергольц, Г.С. Замилацкий, Д.К. Мурзин, комбриги П.В. Емельянов, И.Т. Карпов, Ф.Г. Мацейлик, бригадный комиссар К.И. Подсотский, полковники И.И. Гуданец, В.Д. Достойнов, В.А. Зун, И.С. Павлов, X.А. Пунга и мн. др.

Но, пожалуй, наиболее излюбленным методом подготовки ареста, особенно по отношению к командирам и политработникам, занимавшим крупные посты, было предварительное перемещение по службе (как правило, с понижением). Очевидно, руководствовались при этом такими соображениями: любого командира легче арестовать не в его родной дивизии (корпусе, округе), где его все и давно знают, слушаются и подчиняются, а там, где он еще никому как следует не известен – значит, заступничества не будет. И сама намеченная жертва, оторванная от давних и крепких корней боевого товарищества, сопротивляться, как правило, не сможет.

Известно, что маршал М.Н. Тухачевский 11 мая 1937 г. был освобожден от обязанности первого заместителя наркома обороны и назначен командующим войсками ПриВО. 13 мая его принял «сам» Сталин и «успокоил» – мол, дело временное. Тухачевский уехал в Куйбышев. Также были смещены и перемещены маршалы А.И. Егоров и В.К. Блюхер, командарм 1-го ранга И.Э. Якир, командарм 2-го ранга А.И. Седякин, армейские комиссары 2-го ранга Г.И. Векличев и Б.М. Иппо, комкоры С.П. Урицкий и Б.М. Фельдман, корпусные комиссары К.Г. Сидоров и Г.Г. Ястребов, дивизионный комиссар В.К. Озол, комбриг С.П. Обысов. А там, на новом месте, все зависело от расторопности и фантазии сотрудников НКВД. Например, прибывшего в г. Куйбышев маршала Тухачевского попросили по дороге в штаб ПриВО ненадолго заехать в областной комитет ВКП(б). Через некоторое время оттуда вышел бледный командарм 2-го ранга П.Е. Дыбенко (которого Тухачевский должен был заменить на посту командующего войсками округа) и рассказал своей жене, что Тухачевский арестован ³⁶⁴. Начальник Оперативного отдела Генштаба РККА, член Военного совета при НКО СССР комбриг С.П. Обысов внезапно был назначен командиром 20-й ордена Ленина Пролетарской дивизии Донбасса и уже там 18 июля 1937 г. арестован.

Довольно часто практиковался и способ вызова или командировки лиц комначполитсостава в штаб округа, или в Москву под разными предлогами, в том числе и «для получения нового назначения». Некоторых «брали» прямо в поезде: командарма 1-го ранга Якира, командармов 2-го ранга И.Н. Дубового (между Харьковом и Москвой) и И.А. Халепского (на ст. Иркутск), комкора А.Я. Сазонтова, командарма 1-го ранга И.П. Уборевича арестовали в Москве при выходе из вагона. В Москве были арестованы вызванные в Центр флагман флота 2-го ранга Г.П. Киреев, флагман 1-го ранга И.Н. Кадацкий-Руднев, комдивы М.М. Бакши, А.М. Перемытов, В.С. Погребной, дивизионный комиссар Н.А. Юнг. А корпусной комиссар А.П. Прокофьев был арестован прямо в приемной наркома обороны СССР.

По свидетельству вдовы комбрига Ф.К. Доттоль, ее мужа – командира 105 сд – находившегося в районе Константиновки близ Маньчжурской границы, в конце 1937 г. вызвали в Хабаровск и предложили сдать командование дивизией ³⁶⁵. 30 декабря 1937 г. арестовали, а 11 сентября 1938 г. – расстреляли. Судя по письменному заявлению вдовы полковника Д.Д. Довгаль, ее муж, будучи командиром 78-го артполка в г. Томске, был вызван «на военную игру» в г. Кемерово и там 10 марта 1938 г. арестован ³⁶⁶. Начальник политотдела 25-й Чапаевской дивизии полковой комиссар А.В. Круль из Полтавы был вызван в Харьков якобы по делу и там был схвачен и арестован прямо на улице ³⁶⁷.

Забирали и из гостиничных номеров. Так, были арестованы армейский комиссар 2-го ранга Г.С. Окунев, комкор Э.Д. Лепин, дивизионный комиссар Ф.С. Мезенцев, комбриги П.И. Антонов, В.В. Ауссем-Орлов, М.М. Рыженков, И.Я. Самойлов, бригадный комиссар К.И. Озолин. Вот как обычно проходила эта процедура по описанию подвергшегося ей комбрига А.В. Горбатова: «В два часа ночи раздался стук в дверь моего номера в гостинице ЦДКА. На мой вопрос: «Кто?» ответил женский голос: «Вам телеграмма». «Очевидно от жены», – подумал я, открывая дверь. Но в номер вошло трое военных, и один из них с места в карьер объявил мне, что я арестован. Я потребовал ордер на арест, но услышал в ответ: «Сами видите, кто мы!»… Один начал снимать ордена с моей гимнастерки, другой срезать знаки различия» ³⁶⁸.

Также в командировке были арестованы комдивы В.В. Тарасенко и М.Н. Шалимо. А иногда в подобных случаях особисты ломали все препятствия, не считаясь даже с решениями наркома обороны. Начальник политотдела XI мехкорпуса в ЗабВО дивизионный комиссар Н.Я. Гладышев был с выдвижением назначен начальником политуправления Киевского военного округа. Выехал с семьей в Москву, но жена вместе с четырьмя детьми собралась в Ленинград (там жила ее сестра) в ожидании родов пятого ребенка. В связи с таким незаурядным событием, нарком Ворошилов (у которого, кстати, собственных детей вообще не было) санкционировал Гладышеву выезд в Ленинград «до разрешения» жены. Но даже в такой ситуации, за пять дней до родов жены дивизионный комиссар Гладышев был арестован ³⁶⁹(расстрелян 2 октября 1938 г.).

Особая осторожность проявлялась при аресте военнослужащих, находившихся в заграничных командировках. Намеченные НКВД жертвы либо под тем или иным предлогом вызывались в СССР, либо особисты просто набирались терпения, пока истечет срок командировки обреченного. Заместитель начальника 2-го отдела Разведупра РККА дивизионный комиссар Л.А. Борович вернулся из Китая 7 июля 1937 г., а уже 11 июля был арестован и 25 августа расстрелян. Реабилитирован посмертно ³⁷⁰. Так же арестовали и многих «испанцев».

Нередко особисты «забирали» видных военных, там, где последние никак не ожидали этого. Бывшего второго секретаря Гамарника, а затем служившего военным комиссаром Военно-химического управления РККА дивизионного комиссара А.И. Минчука арестовали сразу после торжественного заседания в Большом театре по случаю 20-й годовщины Красной армии ³⁷¹. Прославленного героя гражданской войны Г.Д. Гая «взяли» на даче Совнаркома Белорусской ССР, а маршала В.К. Блюхера на ворошиловской даче близ Сочи, где Ворошилов «любезно» предложил отдохнуть Блюхеру вместе с семьей. В разное время во время санаторного лечения были арестованы комкоры Е.И. Ковтюх и В.Н. Левичев, дивизионный комиссар Ф.Д. Баузер, комбриг А.А. Кошелев и др. Военного атташе СССР в Испании комбрига В.Е. Горева арестовали всего через два дня после того, как на специально устроенном торжестве в Кремле «всесоюзный староста» Калинин вручил ему за исключительные заслуги в испанской гражданской войне орден Ленина ³⁷². Известный всей стране председатель Центрального совета Осоавиахима СССР комкор Р.П. Эйдеман 22 мая 1937 г. принимал участие в работе Московской партконференции. В ходе ее работы его вызвали из президиума «на выход» и тут же увезли в НКВД ³⁷³.

Для сотрудников органов НКВД, казалось, нет и быть не может никаких неопределимых преград. Если, по их мнению, кого-то «надо» арестовать, они его «заберут» хотя бы со смертного одра. Вот как описывает арест начальника Управления боевой подготовки РККА комкора К.А. Чайковского его вдова: «Арестован он был в лежачем состоянии (только что привезен был из военного госпиталя) на даче военведа в Покровском-Стрешневе, где должен был находиться на лечении после перенесенного инфаркта миокарда» ³⁷⁴. Арестовать-то арестовали 21 мая 1937 г., но «компромата»-то, видимо, не хватало, а комкор во время следствия скончался в Читинской тюрьме. Так и хочется перефразировать написанную когда-то великим князем К. Романовым песню: «Умер бедняга в больнице тюремной…».

Могли «забрать» и прямо с больничной койки. Служил тогда в РККА бывший офицер Российской армии С.А. Меженинов. Академию Генерального штаба он окончил еще в 1914 г., на фронтах Гражданской войны последовательно командовал тремя армиями. В самый разгар корчевательной вакханалии 10 июня 1937 г. заместитель начальника Генерального штаба 47-летний комкор Меженинов пишет записку: «Я был честным командиром и ни в чем не повинен. Беспечность и отсутствие бдительности довели до потери нескольких бумаг» ³⁷⁵– и пытается покончить жизнь самоубийством. И вот бывает же такое: он дважды выстрелил из пистолета в область груди и головы и все-таки остался жив.

Его поместили в Кремлевскую больницу для излечения. Сразу после покушения Меженинова на самоубийство заместитель начальника Разведуправления РККА комдив А.М. Никонов и ряд сотрудников Разведупра и 1-го отдела Генштаба РККА написали рапорты о том, что якобы Межениновым утеряны (или похищены, или переданы Германии) важные документы. Однако обращало на себя внимание, что никаких конкретных данных о пропавших документах в этих рапортах нет. А когда уже в 50-е годы была организована дополнительная проверка, то на запрос Главной военной прокуратуры Главное разведуправление МО СССР сообщало, что никакими данными об утере Межениновым в 1937 г. каких-либо секретных документов Генштаба оно не располагает ³⁷⁶. А тогда, по приказу Ежова, не пожелавшего дождаться выздоровления комкора, Меженинов уже 20 июня 1937 г. был арестован прямо в Кремлевской больнице и переведен в больницу Бутырской тюрьмы. Здесь сразу же начались усиленные допросы.

Подобные варварские «операции» органы НКВД проводили и в последующем. Прямо в Главном военном госпитале в Лефортово был арестован 5 августа 1938 г. командир 45-го стрелкового корпуса комдив Г.И. Кассин. Таким же образом в июне 1941 г. «забрали» находившегося в госпитале после тяжелой операции помощника начальника Генерального штаба Красной армии по авиации дважды Героя Советского Союза генерал-лейтенанта авиации Я.В. Смушкевича и на носилках отправили в тюрьму ³⁷⁷.

Но при всей изощренности и разнообразии приемов особистов, большинство жертв попадало в застенки НКВД, видимо, все же непосредственно с тех должностных мест, которые они занимали к этому роковому моменту. Они честно и самоотверженно «несли службу» на огромных просторах и весях необъятного Советского Союза, в частях и подразделениях, отдельных точках, разбросанных с Крайнего Севера до Кушки и от западных границ до самых восточных окраин страны; во всяких Шепетовках, Совгаванях, ближних и дальних разъездах… Правда, некоторых пытались предварительно уволить. В заявлении на имя председателя Верховного суда СССР Мария Тимофеевна Потапенко рассказала об обстоятельствах ареста ее мужа – помощника командира 9-й кавдивизии комбрига П.Р. Потапенко: «За 2 недели до ареста был вызван в Москву в Наркомат обороны, где ему предложили подать в отставку (комбригу только-только перевалило на пятый десяток. – О.С.). На вопрос почему его, старого революционера, ветерана Гражданской войны увольняют из рядов РККА, которой отдал около 20 лет своей жизни, ему заявили, что происходит чистка армии, а так как был близок с В.М. Примаковым, который был его старым боевым товарищем и с которым он имел переписку всю жизнь до ареста Примакова, то он должен подать в отставку. По приезде из Москвы на другой день он был арестован [33]33
  Комбриг Потапенко был арестован 28 сентября 1937 г. и менее чем через 2 месяца осужден к ВМН и в тот же день расстрелян. Реабилитирован посмертно.


[Закрыть]и с тех пор никаких известий о его судьбе я не имею» ³⁷⁸.

Процесс оформления увольнений требовал определенного времени, а арестовать «надо было» немедленно. Поэтому нередко «брали» прямо на рабочих местах. Заместитель начальника политуправления СибВО бывший путиловский рабочий дивизионный комиссар Н.И. Подарин арестован в своем служебном кабинете. У себя на службе в Главном артуправлении арестован комдив Ф.И. Ольшевский, в Военной академии Генштаба РККА флагман 1-го ранга Э.С. Панцержанский, в Военной академии им. Фрунзе комбриг Ж.К. Ульман и командарм 2-го ранга И.И. Вацетис. По некоторым данным, он был арестован в перерыве между двумя часами лекции. Когда эта короткая перемена закончилась, комиссар курса объявил: «Товарищи! Лекция продолжаться не будет. Лектор Вацетис арестован как враг народа» ³⁷⁹. На своих рабочих местах были арестованы дивинтендант И.Г. Прошкин, полковник И.М. Гуркин. Полковник М.Е. Мальцев арестован в селе Блюхерово, а начальник химических войск Уральского военного округа полковник А.И. Должанский прямо на летних маневрах.

Авторитет особых отделов НКВД был настолько высоко поставлен партией, и комначполитсостав так был запуган, что во всех многочисленных изученных мною документах я не встретил ни единого упоминания о каких-либо попытках сопротивления аресту. Рассказывающие о некоторых таких попытках авторы (Юлиан Семенов, Еремей Парнов, Виталий Рапопорт и Юрий Геллер и др.) никакими солидными источниками утверждений своих не подкрепляют.

Перехожу, наконец, к заключительному сюжету этой главы – о масштабе политических арестов военнослужащих РККА в предвоенные годы. Проблема эта в российской, а тем более в мировой военно-исторической науке не только не разработана, но, по сути, даже и не ставилась. Во всех публикациях проблема ареста отождествлялась или подменялась понятием «repressio». Однако этот латинский термин, означающий «обуздание» (книжн.), или карательную меру, наказание, – довольно расплывчат, абстрактен и не дает четкого разъяснения тому, что же именно было учинено в 1937–1938 гг. по отношению к личному составу РККА.

В самом деле, говорят: он был репрессирован. Что это означает: расстрелян, умер в тюрьме, или «отсидел» и вышел, «только» арестован, а затем освобожден? А может, просто изгнан из армии и закончил свой век подсобным рабочим, но не арестовывался? А ведь это все репрессии различного типа. Нельзя далее объединять одним маловнятным термином «репрессирован» людей с совершенно различной судьбой, – от уволенного до расстрелянного. Давно пора перейти к исследованию совершенно конкретных и четких аспектов рассматриваемой проблемы, а именно: сколько военнослужащих было арестовано по политическим мотивам? Сколько из них было освобождено до суда или оправдано по суду? Сколько из осужденных были приговорены к ВМН – расстрелу, сколько погибло в лагерях и тюрьмах, сколько выжило? и т. д. и т. п.

Увольнение комначполитсостава из РККА носило в эти годы массовый характер, эта мера обрушилась прежде всего на арестованных Особыми отделами и на исключенных из ВКП(б) по политическим мотивам. По указанию Сталина они должны были быть немедленно уволены из армии (как неблагонадежные). Интересно заметить, что на исключенных из партии по уголовным делам это указание не распространялось; очевидно, они считались «социально близкими». Увольнение проводилось и по различным другим причинам. Многие авторы склонны всех уволенных в эти годы из армии относить к числу репрессированных. На мой взгляд, это совершенно неправомерно, ибо в это общее число включались и уволенные «по политико-моральным» причинам (пьяницы, морально разложившиеся, расхитители государственной собственности), а также исключенные из списков по болезни, по инвалидности и даже за смертью. Спрашивается: зачем же их-то включать в число «жертв сталинского террора»?

Но я убежден, что в это число нельзя огульно включать и всех уволенных из РККА по политическим мотивам. Дело это было, особенно по тем временам, весьма неприятное и опасное, но арестовывали все-таки далеко не каждого из них. По данным начальника Управления по начсоставу РККА Е.А. Щаденко, с 1 марта 1937 г. по 1 марта 1938 г. из общего количества уволенных из РККА по политическим мотивам (17 413 человек) арестовано и осуждено 5329 человек ³⁸⁰.