Текст книги "Протекторат (Призрачная реальность)"

Автор книги: Олег Авраменко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

В результате все уговоры Евы пропали впустую. По любому другому вопросу, не относящемуся к международной политике, Тьерри охотно уступил бы ей, но сейчас профессиональный долг возобладал над его личной привязанностью, и он уже пожалел, что вообще поддался слабости и рассказал нам про Келли. Единственно его утешало, что мы с Евой клятвенно пообещали держать рот на замке.

Спустя полтора часа Тьерри неохотно покинул наше общество, а мы вернулись в спальню и принялись паковать в чемоданы вещи, которые я решила отправить в камеру хранения.

Ева молчала, целиком поглощённая своими, неведомыми мне мыслями. А я думала о том, что, пожалуй, немного покривила душой, говоря ей, что взгляды мужчин меня совершенно не трогают. Как правило, это было так – ни восхищённые взгляды, ни соответствующего содержания мысли не производили на меня ровно никакого впечатления, уж слишком они были привычны и донельзя однообразны. Однако сейчас, по всем признакам, у меня начинался очередной загул – сегодня утром я проснулась с мыслью, что если в ближайшие дни ни с кем не пересплю, то полезу на стенку. Подобные приступы нимфомании на фоне обыденной пассивности случались у меня крайне редко, но всё-таки случались. И случались так, что только держись. В такие дни я из скромной и порядочной девочки превращалась в настоящую распутницу и вертихвостку, которую ни одни здравомыслящие родители не поставят в пример своим подрастающим дочерям.

На этот раз приступ сексуальной агрессии застал меня при весьма необычных обстоятельствах – ни на яхте, где не было с кем переспать (и тогда я действительно лезла на стенку), ни на планете, где у меня был широкий выбор потенциальных жертв. Здесь, на корабле, я встретила пока лишь двух пригодных к употреблению мужчин – и таковыми оказались коммодор Конте с Мишелем Тьерри, на которых, судя по всему, имела свои виды и Ева. Я не собиралась вставать у неё на пути, но вместе с тем мне не очень-то хотелось лезть на стенку…

– А знаешь, Тьерри к тебе явно неравнодушен, – наконец отозвалась я, закидывая удочку. – Ты ему очень нравишься, если не сказать большего.

– Да, знаю, – коротко ответила Ева. Она села на край кровати и посадила себе на колени мою куклу Машу, наряженную в коротенькое светло-голубое платьице. – Ты представляешь, я ещё в восемь лет забросила все свои игрушки. Полностью утратила к ним интерес. Боюсь, я слишком рано повзрослела.

У меня создалось впечатление, что Ева хочет увильнуть от разговора. Но я не стала поддаваться на провокацию, мне крайне важно было выяснить, кому из двоих – Тьерри или Конте – она отдаёт предпочтение.

– А ты как к нему относишься?

– К кому?… А-а, к Мишелю? Ну, мне с ним интересно.

– И только?

Она ответила не сразу, а несколько секунд задумчиво смотрела на куклу.

– Не знаю, Вики. Честное слово, не знаю.

– Не можешь решить, кто тебе больше по душе – он или Конте? Почему-то мне кажется, что твои чувства к коммодору посерьёзнее, но ты пытаешься подавить их. Как и он, кстати. Подлинная причина того, что у вас не сложились отношения, лежит гораздо глубже банального недоразумения. И у тебя, и у него есть более веские причины избегать друг друга.

Ева быстро взглянула на меня:

– А тебе что за забота?

– Как это «что за забота»? Ты же моя лучшая подруга, и мне небезразлично, чтó ты чувствуешь к другим людям.

– Ой ли? – скептически произнесла она. – А может, дело в другом? Может, ты сама положила на них глаз? На обоих сразу – и на Конте, и на Мишеля.

Я смущённо потупилась:

– Ну… допустим, что так. И я не хочу, чтобы мы поссорились из-за мужчин. Поэтому спрашиваю: кого из двоих ты готова мне уступить?

Ева покачала головой:

– Бери кого хочешь, Вики. Бери хоть обоих. Мне всё равно.

Впрочем, я понимала, что ей далеко не всё равно. Для этого не нужно было читать мысли.

Между тем Ева поднялась, подошла ко мне и взяла меня за руки.

– Мужчины, это мелочи, – сказала она. – Из-за них мы не поссоримся. Меня беспокоит другое – что ты опять можешь исчезнуть, как в прошлый раз. Без всяких объяснений, не предупредив меня… – Ева внимательно посмотрела мне в глаза. – Скажи мне наконец, Вики, почему ты не прилетела тогда на Терру-Сицилию? Почему прислала то дурацкое письмо – «мы с тобой такие разные», «у каждой из нас своя жизнь»? Почему?

Я тихо вздохнула:

– Лучше не спрашивай, дорогая. Иначе я солгу. Или хуже того – скажу правду.

Глава 11
Игорь Поляков, адвокат

Первое судебное заседание по делу Алёны Габровой было посвящено отбору присяжных. Тут мы с обвинителем проявили редкостное единодушие, и коллегия из «двенадцати честных граждан» (именно так говорится в нашем процессуальном праве) была сформирована в течение сорока минут. Судье Савченко понравилась наша оперативность, он очень не любил тягомотины по формальным вопросам, поэтому сразу проникся ко мне симпатией за то, что я не стал учинять кандидатам допрос с пристрастием, а просто заявил положенное мне число отводов, фактически согласившись с выбором обвинения.

Заместитель городского прокурора Богданович был доволен таким оборотом дел и наверняка счёл меня наивным простачком. Такого же мнения придерживалась и Алёна, которая отсутствовала в зале суда при этой технической процедуре, но имела возможность следить за заседанием через терминал в своей камере. Когда во второй половине дня я встретился с ней в тюрьме, она сказала:

– Мне, в принципе, безразлично, кто будет меня судить, любой состав жюри признает меня виновной. И всё же досадно, что вы позволили прокурору выбрать самых предубеждённых присяжных.

– Вы так думаете? – спросил я.

– А разве нет? Все двенадцать – отцы и матери семейств, у девяти из них есть дочери примерно моего возраста. Если вы намерены сыграть на их родительских чувствах и рассчитываете, что у вас это получится, то вы совсем не разбираетесь в людях. Они не будут видеть во мне своих обожаемых дочек, Боже упаси – как можно сравнивать меня, плохую и испорченную, с хорошими, послушными пай-девочками! В глазах этих людей я буду олицетворять всё наихудшее, что есть в их дочерях, с чем они борются многие годы. В итоге они бессознательно захотят отыграться на мне, наказать меня за все неприятности, которые причинили им собственные дети. Ещё до окончания слушаний они твёрдо решат, что я виновна и заслуживаю самой суровой кары.

Я кивнул:

– В прокуратуре тоже так считают. Но скоро они поймут, что совершили ошибку.

На лице Алёны отразилось понимание.

– Ага! Узнаю старую песенку. Её мне пел ещё господин Стоянов. Мол, скажи на суде, что доктор Довгань был большим любителем несовершеннолетних, изобрази из себя несчастную жертву сексуального насилия, разрыдайся перед присяжными, выдержи пять минут позора – и отделаешься лёгким испугом. Проведёшь годик-другой в интернате, а потом, глядишь, тебя выпустят на поруки… – Она решительно покачала головой. – Только зря стараетесь, я не стану лгать.

Несколько секунд я испытующе смотрел ей в глаза, затем с нажимом произнёс:

– А будет ли это ложью, Алёна? Может, это и есть та правда, которую вы боитесь признать – не только передо мной и перед судом, но даже перед собой?

– Что за бред! – искренне изумилась она.

– Вовсе не бред. У меня есть все основания так считать.

– И какие же?

– Во-первых, что касается вас, – начал излагать я. – Господин и госпожа Габровы уверены, что у вас нет и никогда не было молодого человека… друга. Ваши одноклассницы в один голос утверждают, что вы гордячка и недотрога. То же говорят и все ребята-одноклассники – а в таком возрасте мальчишки любят прихвастнуть своими действительными и мнимыми победами. Между тем из вашей медицинской карты следует, что вы… что у вас уже были мужчины. Гм-м. Во всяком случае, один мужчина и, по меньшей мере, один раз.

Алёна криво усмехнулась:

– И вы думаете, что этим мужчиной был доктор Довгань? По-вашему, мне больше не с кем было переспать, кроме него или сопляков из моей школы? – Она фыркнула. – Право же, это глупо! И не просто глупо, а чудовищно. Обвинять почтенного доктора в изнасиловании шестнадцатилетней пациентки только на том основании, что она уже не девственница… Нет, и ещё раз нет! Я в такие игры не играю. Дело даже не в том, что мне противна ложь сама по себе, я вполне допускаю возможность лжесвидетельства ради торжества правосудия. Но оправдывать себя, обливая грязью честное имя другого человека, тем более мёртвого, который уже не сможет за себя постоять… Это не для меня. На такую подлость я никогда не соглашусь.

– Честное имя, говорите? – переспросил я. – А так ли честно имя покойного доктора Довганя? Стóит ли его сомнительная честность вашего упорного молчания?

Она ответила мне озадаченным взглядом:

– Что вы имеете в виду?

– А то, что не я терял времени даром и сумел раздобыть кое-какие факты, которые прошли мимо внимания полиции и до которых не смог докопаться ваш прежний защитник. Теперь я располагаю неопровержимыми доказательствами того, что доктор действительно был любителем несовершеннолетних. Большим любителем. На выбранный мною состав жюри это произведёт сильное впечатление.

Алёна долго молчала, рассеянно глядя сквозь меня. Хотя времени у нас было мало, я не торопил её, понимая, что ей сейчас нелегко.

– И что же у вас за факты? – наконец спросила она.

– Прежде всего, полтора года назад на доктора Довганя едва не подали в суд родители одной тринадцатилетней девочки, его тогдашней пациентки. Большими усилиями инцидент удалось замять; тут сказалось и нежелание самих родителей доводить дело до публичного скандала, что наверняка травмировало бы их дочь. Поэтому они согласились на денежную компенсацию – кстати, весьма солидную.

– Полиция ничего об этом не знала?

– Похоже, что нет. Конфликт был улажен во внесудебном порядке, поэтому доктор не попал на заметку к правоохранительным органам. Эту историю удалось обнаружить лишь путём тщательного анализа его банковских счетов.

– Держу пари, – заметила Алёна, – что тут не обошлось без вашего дяди-полицейского, Ричарда Леклера. По моим сведениям, сейчас он находится в неоплачиваемом отпуске и работает на вас.

Мне оставалось только подивиться, как много может разузнать смышлёный подросток, располагая одним лишь тюремным терминалом с ограниченным допуском.

– Имена не имеют значения, – сохраняя невозмутимый вид, ответил я. – Главное, факты.

– Вы собираетесь вызвать девочку в суд и подвергнуть её перекрёстному допросу? По-моему, это жестоко. Сейчас ей лет четырнадцать или пятнадцать, очень ранимый возраст, по себе знаю, и для неё будет настоящей мукой рассказывать перед толпой взрослых о том, о чём она хотела бы позабыть. Да и её родители вряд ли согласятся.

– Совершенно верно, – подтвердил я. – Они даже слышать об этом не захотели. Но ни их согласие, ни свидетельства самой девочки нам уже не понадобятся. На днях я нашёл ещё одну жертву, постарше – ей скоро исполнится двадцать. Шесть лет назад она испытала на себе «терапию» доктора Довганя, но никому не пожаловалась, о чём сейчас горько сожалеет. Когда я связался с ней, она даже не знала, что доктор убит, а узнав об этом, прямо в моём присутствии разрыдалась от радости. – Я слегка повёл плечами. – Это было жуткое и душераздирающее зрелище. Короче, девушка – кстати, её зовут Власта – согласилась давать показания. Цитируя её дословно, это самое меньшее, что она может сделать для вас в благодарность за избавление от шестилетнего кошмара. Как я понимаю, доктор полностью подчинил Власту своей воле, и все эти годы она жила в постоянном страхе перед ним, а его смерть дала ей надежду на избавление. Во всяком случае, теперь она сможет обратиться за помощью к другому психологу.

Алёна молча встала из-за стола и отошла вглубь комнаты. Оперевшись руками на подоконник, она прижалась лбом к стеклу и засмотрелась вдаль. Сегодня на ней были облегающие брюки светло-серого цвета и лёгкая белая блузка, сквозь тонкую ткань которой просвечивался её гибкий стан. На какую-то секунду я залюбовался ею, но тут же одёрнул себя:

«Прекрати! У тебя дочь такого же возраста. Как тебе не стыдно…»

– Всё это впечатляет, – произнесла Алёна, не оборачиваясь, – но ко мне не имеет ни малейшего отношения. Доктор Довгань был предельно корректен со мной и не позволял себе никаких вольностей. Возможно, я была слишком взрослой для его извращённых вкусов, кто знает. Вы, конечно, имеете полное право предъявить эту свидетельницу суду, однако учтите, что я не стану подпевать ей.

Я обречённо вздохнул:

– Ну что ж, тогда я вообще не буду вызывать вас для дачи показаний. Любым другим присяжным это сильно не понравилось бы, но эти должны отнестись к вам со снисхождением. У них самих есть дочери, и они поймут, как больно вам вспоминать всё случившееся, особенно в присутствии посторонних людей. Показания Власты придутся тут очень кстати – она расскажет, к каким методам прибегал доктор, чтобы…

Алёна резко повернулась ко мне. Глаза её горели негодованием.

– Замолчите! Я не хочу об этом слышать. Поймите же наконец, что ничего не было! Доктор не совершал надо мной насилия, а я не убивала его. Поверьте мне – больше ни о чём я вас не прошу. Хоть вы поверьте… – в голосе её проступили умоляющие нотки, – …пожалуйста.

– Не могу, Алёна, – мягко сказал я. – Не потому что не хочу, а потому что мне нельзя. Обычно адвокат должен непоколебимо верить в невиновность подзащитного, в этом залог успеха, но сейчас случай особый. Обстоятельства таковы, что полную вашу непричастность к убийству доказать нельзя, и если я поверю вам, то не смогу правильно вас защищать, не смогу добиться максимального смягчения приговора. А это – моя задача. В отличие от вас, я не вправе надеяться на чудо. Адвокат, который не считается с реалиями, враг своим клиентам.

Алёна вернулась к столу и села на своё место. Внимательно посмотрев на меня, она спросила:

– А вы хотите мне верить?

– Хочу, – ответил я после короткой заминки. – Очень хочу. Я отдал бы всё, лишь бы вы оказались невиновной.

Взгляд её потеплел.

– Спасибо. Я не разочарую вас. Когда этот кошмар закончится, вы убедитесь, что я ни секунды не лгала вам. – Она немного помолчала, проникновенно глядя мне в глаза. – Кстати, если Ричард Леклер работает на вас, то почему бы ему не поискать флайер, в котором я прилетела в медцентр?

Об этом флайере Алёна говорила с самого начала – сперва полиции, позже адвокату Стоянову, а затем мне. Она утверждала, что в тот день до четырёх часов гуляла в Национальном парке за пределами города, откуда прямиком полетела в медицинский центр. Разумеется, никаких записей об этом рейсе обнаружено не было. В тот день Алёна только раз нанимала общественный флайер – когда возвращалась из медцентра домой. Полиция пришла к выводу, что до этого при своих передвижениях по городу она пользовалась подземкой, тщательно избегая попадать в объективы видеокамер.

– Ричард занимался этим, – сказал я. – Он перерыл все базы данных Управления общественного транспорта, проследил рейсы всех флайеров с утра до самого вечера, но ничего не нашёл.

Алёна облокотилась на стол и прикрыла лицо ладонями.

– Не понимаю, как это могло произойти. Я вообще ничего не понимаю. Я… иногда мне кажется, что весь мир сговорился против меня. В такие минуты я боюсь, что даже «детектор правды» не поможет мне доказать свою невиновность, что его показания будут сфальсифицированы, а наркотик, который мне введут, заставит меня признаться в том, чего я не совершала.

Следующие несколько минут мы оба молчали. Алёна продолжала сидеть, закрыв ладонями лицо, а я сочувственно смотрел на неё и думал, что действительно отдал бы всё за её невиновность. Не за доказательства, не за оправдание – а именно за невиновность. Но, увы, никакие сокровища мира не в силах изменить свершившийся факт…

Наконец из дверного динамика раздался звонок, предупреждающий, что время нашего свидания истекло. Алёна тут же отняла от лица руки и посмотрела на часы.

– Сейчас будет обед, – сказала она, – а потом мы опять можем встретиться. Администрация не станет возражать – ведь вы мой адвокат, а в суде слушается моё дело.

– Нет, лучше не надо, – сделав над собой усилие, ответил я. – Мне нужно ещё поработать над материалами дела. А кроме того, у меня есть дочь, с которой в последние дни я почти не вижусь.

– Да, верно, возвращайтесь к дочери, – со вздохом согласилась Алёна. – Если бы вы знали, как я ей завидую… – Тут она многозначительно улыбнулась. – Хотя, с другой стороны, я рада, что вы не мой отец. Я совсем не хочу быть для вас дочкой.

* * *

Выйдя из ворот тюрьмы, я увидел, что на стоянке перед моим флайером расхаживает знакомая тучная фигура в длинном плаще и шляпе. Я помахал рукой и ускорил шаг.

– Эй, Рич!

Ричард остановился и подождал, пока я подойду.

– Привет, Игорь. Я уже полчаса здесь околачиваюсь.

– А в чём дело? – спросил я. Мы не виделись ещё со вчерашнего дня, хотя Ричард обещал, что сегодня зайдёт в суд.

– Хорошие новости. Поехали где-нибудь перекусим, и я тебе всё расскажу.

– Ладно, поехали. Ты, как всегда, без машины?

– Как всегда.

Мы влезли в флайер. Ричард удобно разместил свою центнеровую тушу на пассажирском сиденье, затем смерил меня взглядом и сказал:

– Кстати, ты чем-то взволнован.

Я растерялся, не зная, что сказать. Не говорить же ему о последних словах Алёны – глядишь, ещё неправильно поймёт… Впрочем, поймёт-то как раз правильно, и в этом вся беда. Поймёт даже больше, чем я скажу. Гораздо больше – и насчёт Алёны, и насчёт меня самого…

– Я не взволнован, а зол, – наконец нашёлся я. – Пытался убедить клиентку взяться за ум, но она продолжает упорствовать.

– И правильно делает, – сказал Ричард. – Так было задумано с самого начала.

– О чём ты?

– Потерпи, Игорь, всему своё время. – Он постучал по приборной панели флайера. – Эй, железяка! Где здесь ближайшая забегаловка, где можно выпить и сносно перекусить? Чтобы играла тихая, спокойная музыка, было немноголюдно, а столики стояли достаточно далеко друг от друга.

Компьютеру понадобилось всего несколько миллисекунд, чтобы запросить в справочной нужные данные.

– Ближайшее заведение, отвечающее вашим требования, – ответил он бархатным голосом Юли, – кафе «Мхедриони». Фирменное блюдо – шашлык. Большой выбор алкогольных напитков от лёгких сухих вин до коньяка и водки. Ориентировочное время в пути – семь минут.

– Отлично. Поехали, Игорь. – А когда я поднял флайер в воздух и переключился на автопилот, Ричард, хитровато прищурившись, спросил: – Интересно, чьим голосом разговаривает твой автосекретарь в конторе? Как-то не приходилось слышать.

– Тоже Юлиным, – ответил я.

Он покачал головой:

– Ты просто помешан на дочери, Игорь. Я не спорю, она прелесть, мечта любого отца… но ведь надо же жить и собственной жизнью.

«Да, надо, – согласился я мысленно. – Но ни черта у меня не получается. Вечно я нахожу что-то не то. А на этот раз, кажется, превзошёл самого себя – влюбился в девчонку, которой ещё не исполнилось семнадцати лет. Мало того – в свою клиентку. Мало того – в подозреваемую в убийстве…»

Понятия не имею, когда это случилось. Возможно, ещё в первую нашу встречу, как только я увидел Алёну. Может быть, позже, когда я обнаружил, что мне приятно её общество и что я с нетерпением ожидаю каждого следующего свидания. Я долго и упорно скрывал это от самого себя, но бесконечно так продолжаться не могло. Рано или поздно я должен был посмотреть правде в глаза и честно разобраться в своих чувствах.

И вот я посмотрел. Разобрался. А что делать дальше – не знаю…

Кафе «Мхедриони» оказалось именно тем скромным и тихим заведением с самообслуживанием, которое нам требовалось для серьёзного разговора за обедом. Мы взяли четыре порции шашлыка – одну для меня и три для Ричарда, вместительную бутылку красного вина и расположились за столиком у стены с красочным стереопанно, на котором закованный в железные латы всадник, больше похожий на западноевропейского рыцаря, чем на грузинского витязя, сражался на фоне гор с типично славянским Змеем Горынычем.

Первым делом Ричард поглотил несколько кусков шашлыка, затем раскупорил бутылку и наполнил наши бокалы вином.

– Выпьем за победу, – объявил он тост, – которая уже не за горами.

Я лишь пригубил бокал и сразу вернул его на стол.

– Так в чём же дело, Рич? Нашёл что-то новенькое?

– Ага. – Ричард отправил в рот ещё несколько кусков прожаренного мяса. – Помнишь, барышня Габрова упорно настаивала на том, что прилетела в медцентр на флайере?

– Сегодня она напоминала о нём. Спрашивала, не копал ли ты в этом направлении.

– Умгу… – протянул Ричард. – Это ты ей сказал, что я помогаю тебе, или она сама узнала?

– Сама. Она очень умная девушка.

– Чертовски умная, – охотно подтвердил Ричард. – По сравнению с ней мы полные идиоты. Она долго терпела нашу тупость, но наконец не вытерпела и решила, что без её подсказки мы не обойдёмся. Вчера поздно вечером я получил весьма любопытное письмо без обратного адреса. Отследить его маршрут по сети мне не удалось, все концы были умело обрублены, но лично у меня нет никаких сомнений, кто его автор.

– Она?

– Безусловно. Письмо было коротенькое, всего два предложения. В нём мне советовали обратить внимание на эксперта по фамилии Сверчевский, который ещё на начальном этапе следствия был неожиданно исключён из группы, занимавшейся убийством доктора Довганя, а вскоре после этого переведён в другой департамент. Я довольно быстро выяснил, что он уже не работает в полиции: месяц назад он уволился и сейчас заведует одной из лабораторий на орбитальной базе Сицилианского Корпуса, куда его давно пытались переманить. Я решил не терять времени даром, сел на ближайший челнок и полетел на орбиту, чтобы переговорить с этим Сверчевским. Гм… Для пущей важности я сварганил судебную повестку от твоего имени – мне не хотелось поднимать тебя среди ночи. Надеюсь, ты не сердишься?

– Не сержусь, – ответил я. – И что же он тебе рассказал?

– О, много интересных вещей! При виде повестки Сверчевский решил, что нам всё известно, и мне даже не понадобилось тянуть его за язык. Он пел как соловей и, самое главное, признал существование записи о полёте барышни Габровой из Национального парка в медцентр. Она села в флайер без десяти четыре, а вышла из него в шестнадцать двадцать одну. Короче, стопроцентное алиби.

– Значит, – ещё не до конца веря услышанному, промолвил я, – она не лгала? Она действительно невиновна?

– Ай, брось! – отмахнулся Ричард. – Конечно, виновна. Вне всяких сомнений, это она укокошила доктора – но предварительно состряпала себе алиби.

– Запись сфальсифицирована?

– А что же ты думал! Даже не одна, а две записи – и о том, как она прилетела в парк часом раньше, и как улетела обратно. Однако фальшивка была сделана настолько профессионально, что оказалась не по зубам экспертам из отдела убийств. Тут нужна была помощь специалистов моего профиля…

– Погоди! – взволнованно перебил я. – Почему же этих записей нет в деле?

– Вот к этому я и веду. Потерпи немного. Как я уже говорил, подделка была безупречна, видеоизображение не содержало никаких «швов» и «накладок» – скорее всего, для монтажа подозреваемая использовала реальные записи своего полёта по тому же маршруту, сделанные несколькими днями раньше, а впоследствии уничтоженные. Доказать фальсификацию такого высокого уровня можно лишь путём тщательного анализа ближайшего сетевого окружения в поисках следов несанкционированных операций с файлами. Однако заместитель прокурора Богданович решил, что это слишком сложно и ненадёжно, и попросту распорядился изъять неудобные для него записи из базы данных.

– Боже правый! – потрясённо воскликнул я. – Следствие занималось сокрытием улик?!

– Совершенно верно. И не просто сокрытием, а подтасовкой. Их извиняет только то, что они не сомневались в виновности барышни Габровой. Именно поэтому эксперт Сверчевский согласился молчать, хотя и был категорически против таких методов ведения следствия. К тому же он испытывал нечто вроде чувства вины – считал себя в ответе за то, что не смог установить факт подделки и тем самым толкнул Богдановича на служебное преступление. А тот, я думаю, никогда бы не пошёл на это, если бы не одно обстоятельство – скорая отставка нынешнего городского прокурора в связи с уходом на пенсию. Богдановича считают главным претендентом на эту должность, однако конкуренты дышат ему в затылок, и он опасался, что в случае провала такого простого и очевидного дела ему не видать этого назначения, как собственных ушей.

– Невероятно! – произнёс я, залпом выпив всё вино из бокала. – Просто не могу представить, что… А Сверчевский готов дать показания?

– Да. Насколько я понял, он честный и порядочный человек, попавший в крайне неприятную ситуацию. Он не решался заявить о манипуляциях с уликами, так как тем самым погубил бы своего начальника, а вдобавок посодействовал бы оправданию преступницы, чья вина не вызывала у него сомнений. С другой стороны, молчание было ему в тягость, действия Богдановича противоречили всем его представлениям о правосудии. В конце концов Сверчевский больше не смог работать в полиции и уволился. А когда появился я с повесткой, он уже был готов во всём сознаться. У него, кстати, сохранились копии тех злополучных записей.

– Где они?

– У меня.

– А Сверчевский?

– Тоже. Я отвёз его к себе домой и поручил заботам жены. Он хотел сразу пойти к судье и во всём покаяться, но я всё же убедил его подождать до завтра. Боюсь, тебе не удастся придержать этого свидетеля в рукаве, чтобы предъявить его в психологически подходящий момент. Придётся действовать в лоб.

Я налил себе ещё вина и задумчиво посмотрел сквозь полный бокал на свет.

– Теперь это не имеет значения, Рич. Дело уже выиграно.

– Ты так думаешь?

– Я не просто думаю, я это знаю. Фальсификация со стороны обвинения одной из улик автоматически ставит под вопрос и все остальные улики, а по закону любое сомнение должно трактоваться судом в пользу обвиняемого. Наше процессуальное право очень строго в этом отношении. Даже если моя подзащитная будет осуждена, апелляционный суд отменит приговор и освободит её с формулировкой «в виду противоправных действий обвинения». Ведь это почище всяких там процедурных нарушений – а сколько заведомо виновных людей было оправдано из-за несоблюдения мелких формальностей. Что же касается повторного расследования… – Я покачал головой. – Не припомню в нашей уголовной практике такого случая, когда после прекращения дела или отмены приговора суда человека вторично привлекали бы к ответственности за то же самое преступление. В принципе это возможно, но на деле невыполнимо. И совершенно не важно, сумеет ли следствие установить факт подделки тех записей. Это уже вопрос не доказательств, а чистой процедуры.

– Если тебя интересует моё мнение, то нет, не сумеет, – сказал Ричард. – Теперь уже никто не сумеет, даже я. К самим записям не придерёшься – тут я целиком доверяю выводам специалиста, каким является Сверчевский; ну а вторжение в базу данных, если оно произведено умелым хакером, можно обнаружить лишь по горячим следам. К тому же там после твоей клиентки уже поработали ребята из отдела убийств – а в сети они ведут себя как медведи на пасеке. Так что теперь это гиблое дело.

Я рассеянно отпил глоток вина.

– Послушай, Рич. А может… – Я замялся и, кажется, покраснел. – А может ли быть так, что эти записи – настоящие?

Он удивлённо посмотрел на меня.

– А тогда пистолет с пальчиками твоей клиентки, получается, ненастоящий? И окурок с её слюной. И комлог, по которому она звонила секретарше. Да, конечно, я понимаю: после того, как обнаружилось, что следствие сокрыло часть улик, мало того – прибегло к подтасовке, ты можешь утверждать перед присяжными, что и остальные материальные доказательства сфальсифицированы. При таких обстоятельствах я бы, пожалуй, голосовал за невиновность барышни Габровой – но не потому, что считаю её невиновной, а из-за наличия тех самых сомнений, которые должны трактоваться в пользу обвиняемого. А ещё – чтобы государство не зарывалось. Если сейчас оно осудит действительно виновного человека, прибегнув к незаконным методам, и это сойдёт ему с рук, то дальше оно станет подтасовывать улики против тех, кто только кажется ему виновным. – Ричард умолк и быстро слопал последние куски шашлыка, запив их большущим глотком вина. Затем удовлетворённо откинулся на спинку кресла и закурил. – Такова моя позиция как гражданина. Но если меня спросят как полицейского, могли ли быть сфальсифицированы улики, указывающие на виновность твоей клиентки, то я без колебаний отвечу «нет». Не могли и не были. Она в самом деле укокошила доктора – и теперь выйдет сухой из воды, благодаря дремучей глупости и карьеризму Богдановича. Гм… Хотя я совсем не удивлюсь, если окажется, что факт подделки тех записей изначально был недоказуем. Сверчевский говорит, что она гениально подготовила себе алиби. Настолько гениально, что потом расслабилась и сваляла дурака с остальными уликами. Ей чуть не удалось совершить идеальное преступление… А впрочем, почему «чуть»? Ведь удалось же!

Я горько вздохнул и выпил оставшееся в бокале вино. Поморщился. Встал из-за стола, сходил к стойке бара и вскоре вернулся обратно с бутылкой водки.

Ричард поражённо уставился на меня:

– Игорь, ты что?!

– Будем праздновать завершение дела, – с напускным весельем ответил я. – А что – гулять так гулять!

В тот вечер я так напился, что бедному Ричарду пришлось тащить меня домой на собственном горбу…

* * *

Наутро я проснулся совершенно разбитый, с адской головной болью и тяжестью в желудке, однако таблетка антиабстинента вернула меня в человеческое состояние. Успешно избежав объяснения с дочерью по поводу своей вчерашней пьянки, я слетал к Ричарду домой, забрал из-под его опеки эксперта Сверчевского и вместе с ним отправился в Нью-Ванкувер, чтобы одним ударом покончить со всем этим делом.

Как я и ожидал, моё заявление о противоправных действиях обвинения произвело эффект разорвавшейся бомбы. Богданович пытался протестовать, но делал это слишком неубедительно – он сразу понял, что его карта бита, и уже, наверное, представлял себя перед Большим жюри, отвечающим на весьма нелицеприятные вопросы. Судья Савченко отклонил все его возражения и разрешил мне вызвать свидетеля.

Сверчевского и вправду не пришлось тянуть за язык. Он чистосердечно признался в своих и чужих грехах, ничего не скрывая и не предпринимая ни малейших попыток обелить самого себя. Сидевшая рядом со мной Алёна слушала эту покаянную речь со странной смесью радости и недоверия. Раз за разом она тихо шептала что-то вроде: «Я же говорила вам! Я же говорила…» И слова эти, со всей очевидностью, были адресованы мне.