Текст книги "Плата за перевоз"
Автор книги: Олег Ернев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
– А что в мешке, Х-арн? – почему-то заинтригованным шепотом спросила Лидия.
– Не знаю, – Х-арн пожал плечами. – Быть может, деньги.
– Лопатой они прямо гребут. Вот тебе бы, Х-арн.
– И что было бы? – иронично спросил Х-арн.
– Глупый человек. Деньги были бы.
Лодочник столкнул лодку на воду и, лениво помахивая веслом, направился к берегу, где столпились ожидающие. Он греб, стоя в лодке, едва окуная весло в воду, почти не делая никаких усилий для толчка, тем не менее лодка шла ровно, плавно, без рывков, а весло совсем не оставляло брызг. «Мастер!» – подумал Х-арн. И вдруг ему захотелось вскочить в лодку, взять в руки весло и грести вот точно так же, как этот... легко, без усилий, плавно, неторопливо. Не боясь зноя, в одной шкуре на голое тело, таким же могучим, красивым, угрюмым, диким. Воспаленными от зноя глазами сквозь едкие от пота слезы смотрел Х-арн на лодочника и по мере приближения того к берегу чувствовал, что этот человек несет ему что-то новое, неожиданное, суровое. Сердце его болезненно сжалось.
На этот раз Х-арн решил быть более настойчивым. Чутье подсказывало ему, что промедление может оказаться для него роковым. Что, собственно, произошло? Он не понравился лодочнику? Или за лодочником стоит какая-то высшая сила и лодочник – только ее орудие? За ними следят? Их действия направляют? Так ли уж необходимо ему, Х-арну, на тот берег? Стремятся туда люди по своей воле или их влечет чужая воля? Все эти вопросы, рождавшиеся в мозгу Х-арна, тут же и умирали, не получив ответа. Главное – переехать, а там уж все пойму, упрямо подумал Х-арн. И, крикнув «Лидия, пошли», – схватил за руку Лидию и растолкал скопившихся.
– Сейчас наша очередь! – с вызовом сказал он. Ему никто не возразил. Лидия вырвала руку. В пылу азарта Х-арн даже не обратил внимания, что она так и осталась обнаженной.
– Дай одежду-то взять, – сказала она и пошла за своей мешковиной. Лодка с приятным шорохом потерлась о песок и остановилась.
– Вот так! – сказал Х-арн лодочнику, стараясь унять разволновавшееся сердце. – Понял? Сейчас наша очередь. Моя и, – он поискал глазами Лидию, которая подходила с мешковиной в руках, – и ее. Понял? Все. Мы едем.
– Деньги! – коротко сказал лодочник, не глядя на Х-арна.
Все стали рыться в карманах. Х-арн тоже. Дрожащими руками он не мог найти монету, его пронзил ужас: неужели потерял?! Наконец монета нашлась.
– Вот! – вытащил ее Х-арн и повертел перед носом у лодочника. Тот отстранил его руку и приказал:
– В лодку!
– Лидия! – крикнул Х-арн. От волнения он весь засуетился, словно ловил и никак не мог поймать такси.
– Не кричи, здесь я.
Толпа молча расступилась, пропустив Лидию вперед. Она вошла, так и не накинув свою мешковину, не обращая ни на кого внимания, с загадочной усмешкой на губах. Шла красивая сорокалетняя нерожавшая женщина, в меру похудевшая, сохранившая рост и формы, что выделяло ее среди всех присутствующих особ едва различимого пола. Тугие груди вздрагивали при каждом шаге. Лодочник длинным взглядом прошелся по Лидии, но по лицу его нельзя было сказать, какое впечатление произвела на него Лидина красота. Тем не менее Лидия вглядывалась в его лицо. Ей важно было узнать, увидел ее лодочник или не увидел. Лидия подошла и стала плечом к плечу с Х-арном.
– А, ты здесь, – удовлетворенно сказал Х-арн и приготовился войти в лодку. Легким нажимом руки лодочник оттеснил Х-арна так, что, если бы толстячок, бывший собеседник Х-арна по женскому вопросу, не поддержал его, он упал бы.
– Насилие! – шепотом сказал Х-арн, чувствуя, что губы его покрылись шелухой. Он рванулся из рук толстячка и встретился взглядом со взглядом лодочника. В том взгляде не было никакого зла и никакой личной ненависти или неприязни. Была только непреклонная решимость не пускать Х-арна в лодку. Х-арн облизнул растрескавшиеся губы.
– Деньги, – снова сказал лодочник, видимо, не любивший какого бы то ни было рода заминок. Все уже приготовили деньги и, обходя упрямо стоявшего у носа лодки Х-арна, стали взбираться в лодку. Х-арн подавленно стоял, потупив в землю глаза. Он все равно ничего не видел, потому что взгляд его размывали слезы. Лидия стояла рядом, держа в руках свою мешковину, явно не намереваясь ее надевать. Казалось, после купания она стала еще золотистее от загара, спокойнее и выше. Она стояла прямо перед лодочником с насмешливой улыбкой. Грубый поступок лодочника только увеличил в ней дерзость, и она сказала, вызывающе глядя на перевозчика:
– Слушай, таксист. А если я не дам тебе рубля, за так провезешь?
– За какой так? – чуть дрогнув губами, спросил лодочник и еще раз лениво и плавно, как греб, обошел взглядом золотистую Лидию.
– За ТАКОЙ, – ответила Лидия, внимательно следя за его взглядом.
– Лидия! – сорвавшимся голосом прошептал Х-арн. – Немедленно перестань, ты нас погубишь.
– Ну так что?
– Поглядим, – сказал тот после недолгого молчания.
– Не нагляделся, что ли? – улыбнувшись, спросила Лидия.
Х-арн смотрел на угрюмое, заросшее черными колечками лицо лодочника, и ноги его мелко дрожали. Эта Лидия его погубит. Или спасет. И вдруг каменное, невозмутимое лицо лодочника дрогнуло, словно слова, сказанные Лидией, вошли в его кровь и изменили ее состав. Губы, все время сжатые (казалось, их не разжать даже лезвием ножа), отлепились одна от другой, и черная трещина между ними изменила свою линию. Впервые за все время лодочник улыбнулся. Это была самая настоящая улыбка, и сотворена она была Лидией. Что предвещает улыбка этого дикого жреца? Что обещает она Х-арну: успех или?.. Лидия захлопала в ладоши и закружилась на месте в каком-то первобытном танце.
– Тра-т-та! Ля-ля-ля! Оп-ля! Чух чах ча-ча-ча! – кричала она, размахивая руками. – Это сделала я, я добилась своего. Он теперь нас повезет. Х-арн, скажи спасибо мне! – Лодочник довольно внимательно смотрел на пляшущую вакхическую Лидию, а Х-арн смотрел на лодочника, и его распирала злость. Неужели он перевезен будет только благодаря чарам женского тела? Неужели ему снова придется платить Лидией. И снова в который раз он будет обязан женщине за право на существование. Женщине. Лидии. Этой, вылизанной удачей самке, только потому, что судьба вылепила ее формы более привлекательными для глаз, нежели у других женщин. Снова быть обязанным ей. Чтобы при каждом удобном случае она, сощурив ехидно глаза, ставшая сразу похожей на тещу, оскорбительно-елейным, преувеличенно-спокойным голосом повторяла: «Х-арн, милый, не надо спорить. Вспомни...» О, этот садистский тон, когда тобой овладевает бешенство и хочется исхлестать ее по щекам, потому что в этом «вспомни» всегда слышен запах ее тела. Это ревность, Х-арн? Это бессилие перед женщиной, Х-арн? Это любовь, да, Х-арн? «Не знаю, не знаю, не знаю, что это, – гневно думал (если только в гневе можно думать) Х-арн. – Но мне абсолютно наплевать на ее победы. Пусть побеждает для самой себя. А с меня хватит. Иначе я ее прикончу. Или он (Х-арн посмотрел на лодочника, лодочник смотрел на пляшущую Лидию), да... или он меня прикончит. Или я все-таки перееду на тот берег сам. И катись все к чертовой матери». – И, воспользовавшись тем, что внимание лодочника было отвлечено Лидией, он забрался в лодку.
Лидия кончила свою вакхическую пляску, лодочник похлопал ей в ладоши и вдруг увидел сидящего в лодке Х-арна. Суровое лицо его нахмурилось. Ни слова не говоря, он взял Х-арна за шиворот и, размахнувшись, перебросил его через головы сидящих в ожидании людей. Х-арн чудом не сломал голову, но больно ударился плечом и носом. Вдобавок что-то хрустнуло в шее, и голова перестала вертеться. Из носа шла кровь, правда, не очень сильно. Х-арн задрал голову кверху. Несколько капель крови упало на песок.
– В следующий раз, – пообещал без всякой злости лодочник, – я отрежу тебе... – он оглядел Х-арна, словно отыскивая, что бы ему отрезать, – уши, чтобы ты лучше слышал слово «нельзя».
– Можно, – сквозь душащие его рыдания шепотом сказал Х-арн. – Можно! Можно! Можно!
Но лодочник уже не слышал ни бесшумного рыдания Х-арна, ни слова, которое он отчаянно вколачивал в себя. Он собрал деньги, побросал их в мешок и отчалил. Он не взял ни Х-арна, ни Лидии, несмотря на то, что места в лодке хватило бы и на них. Правда, перед тем как отчалить, он еще раз улыбнулся Лидии, и в его взгляде было что-то такое, что заставило ее задуматься.
Зной сгущался. Солнце вытапливало сало из всего, чего касались солнечные лучи. Из леса наплывали вязкие смолистые запахи. Тягучий густой воздух стал осязаем. Казалось, его можно сгрести, захватить руками, как горячий гипс, скомкать, размять и слепить из него что-нибудь, например, Лидию, а потом, когда вместо Лидии получится какая-то странная, неуклюжая фигурка, снова все скомкать и выбросить комок в речку. Х-арну казалось, что голова его увязла в этом смолисто-липком запахе и он никогда ее не вытащит. Да и песок раскалился так, что сидеть на нем уже было почти невозможно. И вода влекла к себе своими прохладными глубинами, но природная трусость брала верх, и Х-арн не осмеливался нарушить запрета. А лодочник постоянно перевозил прибывавших людей, взимая с них плату – неизменный железный рубль, который у каждого оказывался в кармане, как и у Х-арна с Лидией, и, казалось, не обращал внимания на солнечные лучи, от которых он не был защищен. Он просто делал свое дело, со стоической невозмутимостью, и непонятна была этому причина: вера, или наказание, или выгода? Что толкает его на такое подвижничество? Х-арн всегда с недоверием относился ко всякого рода подвижникам, считая их шарлатанами. Но плоды этого гигантского труда налицо: перевезенные люди, как правило, оборачивались лицом в ту сторону, откуда прибыли, потом поворачивались и исчезали в белой пыли, поднятой босыми ногами. Не видно было, чтобы кто-нибудь поблагодарил лодочника, а если бы и попытался, то увидел бы презрительно сжатые губы и равнодушные глаза. Это называется подвижничество? А швырять Х-арна в воздух, словно он летательный аппарат, – это тоже подвижничество? Дикарь и недоносок. Силы стали возвращаться к Х-арну, их притащила с собой ненависть. А лодочник возил и возил, не обращая внимания на исключенного им из общего потока людей Х-арна. Зато Лидии он с каждым возвращением на этот берег махал приветственно веслом. А Лидия отвечала ему улыбкой и шевелила в воздухе пальчиками поднятой руки. И, что окончательно взбесило Х-арна, стала даже посылать ему воздушные поцелуи. А пыль на той стороне не успевала улечься, как новая партия людей, перевезенных с этого берега, начинала месить ее босыми ногами.
Зной сгущался. Казалось, что жир, вытопленный из земли, разлился в воздухе и воздух уже можно было глотать. Какие-то серебристые нити длинными косыми паутинками летели по воздуху, похожие на паутинки в бабье лето. Эти паутинки сплошь облепили Х-арна и Лидию. И Х-арн видел, с каким грустным, задумавшимся лицом Лидия снимает их с себя и, подумав, пускает по ветру. Ему очень хотелось спросить, о чем она задумалась, но – дурацкий характер – он не смог пересилить себя из-за обиды на нее. Х-арн сделал открытие: он ревновал Лидию. Х-арн сделал открытие: Лидия ему дорога. Он не хотел бы, не мог бы потерять Лидию. Мало того, он вдруг осознал, что потеря эта равна ужасу, пустынному одиночеству, смерти. Ах, все, что угодно, только не это. Ну что же ты, Х-арн, скажи об этом Лидии, каждое откровение должно быть разделено с другим. Скажи ей это. Она поймет. Она, может быть, перестанет кокетничать с лодочником. И снова, в который раз, при упоминании лодочника сердце Х-арна сжалось, да так больно, словно кто-то закрутил его в узел. Нет, это не просто кокетство, и Х-арн это видит, он видит, он чувствует, что с каждым переездом лодочника тот по частичке увозит Лидию с этого берега на тот. С ЭТОГО на ТОТ. И Лидия не противится этому. Она безропотно, и даже с желанием, и, может быть, даже с наслаждением позволяет отщипывать от себя кусочек за кусочком и увозить навсегда от Х-арна. Скажи же об этом Лидии, Х-арн, скажи, пока не поздно. Скажи, что ты все понял, все видишь. Может быть, она одумается, поймет, пожалеет. Но Х-арн молчал. Х-арн молчал и, туго спеленутый обидой, в тоскливом безмолвии смотрел на реку, в которой Лидия не побоялась искупаться и в которую не решается вступить он, Х-арн.
Неожиданно по земле протянулся длинный холодный сквозняк. И снова стало жарко.
«Почему Лидия искупалась и ничего не произошло? – думал Х-арн. – Что будет, если все начнут купаться в этой реке? Но нет, это невозможно. Такого никогда не будет. А потом, кто сказал, что ничего не произошло? Нам подавай только видимые факты. Да ведь и их не хватает. Мы люди грубые. Мы ждем, что после нарушения запрета на нас обрушится небосвод или провалится под нами земля, и удивляемся, что ничего не происходит. Но ведь это неправда. Ничего не может не происходить. Разве неизвестно это со времен Гераклита Темного. И не потому ли он все еще для нас Темный, что темны мы сами?» – думал Х-арн, сам удивляясь, как это в его голове сумели сохраниться обрывки университетских знаний. Все течет, все изменяется. В одну реку нельзя вступить дважды. Лидия вступила в реку одна, а вышла из реки – другая. Другая Лидия с нетерпением ожидала приезда лодочника и посылала ему воздушные поцелуи. Сколько они с Лидией торчат на этом берегу? Полдня? День? Год? Кто сосчитает время? Они не просто вступили в реку. Вступив, она перешла на тот берег, оставив Х-арна на этом берегу. Если бы и Х-арн мог вступить в эту реку и выйти из нее другим Х-арном. Он не боялся. Он боялся этой реки. Он боялся лодочника, преградившего им путь. Он боялся этого места. И вновь смутное чувство тревоги кольнуло сердце Х-арна. Он уже не сомневался, что остановка эта не случайна. Что-то должно произойти – ужасное или прекрасное. Впрочем, не точнее ли будет сказать «ужасно-прекрасное»? Опыт научил его, что одно похоже на другое, что даже ужасное содержит в себе некий элемент прекрасного, а прекрасное корнями своими произрастает в глубь ужасного. Х-арн втянул голову в плечи, чувствуя, что он вот-вот зарыдает.
Прошедший сквозняк, словно нарочно, продул пространство. Несколько минут оно оставалось ясным, безмятежным, безмолвным. Исчезли куда-то оводы, мухи. Не грызла больше мошкара, от укусов которой Х-арн расчесал себя до крови. В напряженной повисшей тишине раздавались только плеск слабых волн о борт лодки, звук стекающих с весла капель и крик какой-то птицы в лесу.
И вдруг все изменилось. Казалось, что вся эта воздушная громада по какому-то сигналу заспешила к переправе, нагромоздилась над ней в каком-то сюрреалистическом архитектурном сплаве, ожидая только приказа ринуться вниз могучим неистощимым потоком. И вместе с тем эти величественные, выпуклые формы, налезающие друг на друга, сминающие и увеличивающие тяжесть небосвода, были похожи на театральный занавес, за которым скрыта готовая к показу трагедия. Прошло еще несколько минут в напряженном безмолвии, и тучи, не выдержавшие собственной тяжести, надломились прямо над дорогой, выпустив обойму сверкающих молний, потом небо разорвалось с оглушительным треском прямо над головами, и хлынул ливень. Одна из молний, толщиной с руку, чуть было не попала в лодку, в безмятежно работающего веслом перевозчика, он как раз направлялся за новой партией. Молния ударила метрах в пяти от него и тут же была проглочена зашипевшей на нее водой. Только пар взвился и исчез над тем местом, где она затонула. В одно мгновение все стало мокрым. Х-арн втянул голову в плечи и закрыл ее руками, словно оберегая ее от смертельных небесных штучек. А Лидия, уже одетая, привстав на колени, с восторгом, с чисто женским восхищением смотрела на невозмутимого лодочника. Он помахал ей веслом и улыбнулся, а Лидия в безотчетном порыве протянула навстречу к нему руки. Оглушенный потоками воды, Х-арн зарылся в мешковину и не видел знаков немого поклонения. Он не видел, что река помутнела и разлилась, как ткнулась лодка о берег, как, совершив ритуальную отдачу рубля, люди сели в лодку, как лодочник поманил пальцем Лидию и та, мокрая, босая, послушно подошла к лодке. Он не видел, как она пошарила в кармане и отдала лодочнику свой железный рубль, а тот, повертев его в руках, посмотрел Лидии в глаза и забросил его далеко в речку. А потом подхватил Лидию и перекинул ее в лодку.
– А Х-арн? – вдруг вспомнив о муже, спросила Лидия. Но лодочник сделал такой гребок, что весло выгнулось дугой, и между лодкой и Х-арном, между Лидией и Х-арном мгновенно забурлил мутный промежуток. А Х-арн лежал, скорчившись, на мокром песке, в промокшей насквозь мешковине и дрожал всем телом. Кости ныли, словно в них насверлили дыр, сквозь которые со свистом гулял ветер. Ничего нового не было в этом мире: так же жарко днем и холодно ночью, та же тоска и одиночество, та же измена и то же насилие. Отчаяние овладело Х-арном. В другое время и в другом месте можно было разжечь костер, обогреться, срубить ветки и сделать шалаш, укрывшись в нем от ветра и дождя, найти другую женщину (это сложней) или другого друга (это еще сложней). Здесь обо все этом нужно забыть. А как забыть, если не забывается? Да, они плохо жили с Лидией, ссорились, не берегли друг друга, каждый день разводились и снова сходились, занимались медленным ежедневным самоубийством, судились, торопились, рисковали. А ведь так живут почти все.
Сколько они тогда получили? Он – семь лет, Лидия – четыре. Отделались без конфискации. Теща, эта старая лиса, выручила. Очень быстро (опять, что ли, теща?) попали под две амнистии и вышли, отсидев в общей сложности он – три, она – полтора года. После этого от тещи не стало житья. Она была героем дня, только день этот оказался бесконечным. Им надоело ссориться с ней, уступать во всем, зависеть от нее, к тому же теща была хозяйкой дачи и не собиралась уступать права на наследство. («Подохну, тогда владейте, пока не подохну – все мое».) Они решили заиметь свою дачу. Нашелся человек, готовый продать им полдачи в Силеногорске. Но юридически это можно было оформить только как передачу дачи жене владельца. Куда в нашей жизни денешься без фиктивного брака? Сам бог создал его для покровительства людей. И Лидия вышла замуж за владельца дачи, разумеется, предварительно разойдясь с Х-арном.
Это ужасно... ужасно... Негодяй лодочник. Это он во всем виноват. Что они сейчас там делают, в своей дачке? В темноте ее почти не видно. Света в окошке нет. Да и зачем свет этому дикарю, похитившему у Х-арна женщину? А разве он не дикарь? Разве порядочные люди так делают? Ладно. Зов предков прокричал в крови Х-арна, и Х-арн его услышал. С ним поступают несправедливо. Ведь и дураку ясно, что Х-арн без Лидии существовать не может. А вы можете представить мужчину, у которого похитили женщину, без которой он не может существовать? А Х-арн был таким мужчиной. И сейчас он мог это доказать любому. Даже лодочнику. Но доказывать было некому. С темнотой ночи утихло дневное шествие людей и нескончаемые переезды. Лодочник был на том берегу, и он был недосягаем. Только он мог перевезти Х-арна. А он был теперь с Лидией, и ему было не до Х-арна. Он сейчас с Лидией, с этой глупой самкой, позволившей себя похитить и оставить Х-арна одного. «А зубы-то у нее вставные, хоть и красивые», – почему-то с грустью подумал Х-арн, вспоминая, сколько сил потратила Лидия, чтобы сделать себе такие зубы. Впрочем, какое дело лодочнику до зубов? Ему нужна Лидия, эта чужеземка. А зубов у него своих на двоих хватит. Он же дикарь. А Лидия жадна до экзотики, как все глупые женщины. И снова зов предков прокричал в крови Х-арна. И после этого тотального трубного крика Х-арн стал совершенно другим Х-арном. Страстное желание мести согрело немного его продрогшее тело. Убить ее – и все дела. Чертову куклу. Ах, милый Х-арн, как ты считаешь, я могу понравиться лодочнику? Черту лысому ты можешь понравиться, дорогая Лидия, когда до тебя доберется Х-арн. А я доберусь. Я сделаю это... Я сделаю это, как в пьесе, которую я смотрел в БДТ. Тоже так подойду вплотную и скажу, извини, Лидия, такова уж наша с тобой судьба и... Вот так и сделаю: трагический финал нашей долгой скандальной жизни. Разве я был не прав? Разве я не предупреждал, что купаться в реке опасно? Не выставляйся, не оголяйся, не дразни. Разве это говорил ей не он, не Х-арн? Ладно, запретный плод сладок. Женщины до сладкого падки. Но почему от этого страдает Х-арн? Он ел этот плод? Он лез в эту идиотскую реку? Он дразнил лодочника? Он бегал голым по пляжу? Он, Х-арн, хотел понравиться лодочнику? Как ты считаешь, дорогая Лидия, я могу понравиться лодочнику? – это говорил он, Х-арн? Ах как все это ужасно, ужасно... Заодно убить и лодочника, раздолбать его лодку к чертям собачьим! Теперь уже все равно. А что остается Х-арну, кроме мести? А чем еще жить? Жить! Смешно. Вот и он, Х-арн, попался на удочку, на которую с тайным злорадством зацепил днем толстячка. Да, но все это, конечно, легче сказать, чем сделать. Да и что сделать? Как бы это к окошечку подползти, подсмотреть, разнюхать. А ведь это уже однажды было. Подполз, понюхал, рассмотрел. Больно было, Х-арн? Больно. Чего же тебе еще? Еще больнее прежнего хочешь, Х-арн? Хочу. Ну, хоти. Не можешь ты, Х-арн. жить без Лидии, не можешь. Пытался, пробовал, не получилось. Без тела ее не можешь, красивого, сильного, нерожавшего, не можешь без ее деловитости, злобности, доброты, суеты. Без... чего там у нее еще в загашнике? Много всякого добра: жарких объятий, оскорблений, примирений, кулинарного мастерства. А сам он, разве может он жить с ней, не оскорбляя ее, не обвиняя в бесплодности, не грозя почти ежедневно уйти к другой и никогда не решаясь на это? Да. Странная жизнь. Странная любовь. Да и было ли это жизнью, любовью? Так он ни разу и не открыл Библию. Так и не прочел Дхаммападу. А ведь и то и другое лежало на полке над кроватью. И марксистов и немарксистов – ничего не читал. Все хлопоты, дачи, кооперативы, дни рождения друзей и недрузей, нужных людей и ненужных людей. Все было, а ощущение такое, словно жизни не было. Не то, что не дожил, а словно и не жил вовсе. Нет, в Библию надо хоть одним глазком заглянуть. Дхаммапада ладно, черт с ней, а в эту-то надо было. Вот и свет у них в окошке зажегся. И сюда бы, в окошечко, заглянуть надо. В Библии, говорят, любовь. Вся любовь там, там, в Библии. А что в окошечке этом крохотном, на том берегу? Тоже любовь? А в свое-то, в свое-то сердце как заглянуть? Ну ладно, в свое потом, в свое всегда успеем, а сейчас в окошечко, в окошечко на маленькой чужеземной дачке. Х-арн лежал на мокром песке, стуча зубами. На той стороне по-прежнему горел огонек в окне.
Теща была замечательная женщина. Удивительная женщина. Легендарная женщина. Легендарной она называла себя сама, потому что была замужем (последнее замужество) за легендарным человеком. Легендарного в нем было то, что он был секретарем другого легендарного человека, составившего себе славу своим писательским трудом, в котором и до сих пор не потускнела печать сильного дарования. Тот писатель был государственным человеком, допущенным в самые верхние слои общества, а равным образом и теща причисляла своего мужа к личности государственной, поскольку муж был не только личным секретарем, но и другом покойного писателя.
Родившись где-то в знойных Кизил-Арватских степях, напоенная здоровьем и солнцем, красивая и выносливая, как степная кобылица, теща сделала гигантский скачок от босоногой, измазанной сладким арбузным соком девчонки до жены легендарного государственного человека. Четверо мужей проскакали на ней короткий срок своей стремительной, но прекрасной жизни. Одного она скинула сама. Второй не удержался и разбился на крутом вираже авантюрной тещиной политики. Третий испугался участи второго, вовремя разглядев не только пучины ее необъятного тела (она весила почти девяносто килограммов), но и не менее головокружительные бездны ее души. И лишь последний муж, скончавшийся вскоре после смерти своего шефа, проскакал самую длинную и самую прекрасную дистанцию. На вопрос, как это ему удалась Такая рискованная джигитовка, теща отвечала с загадочной улыбкой на губах и с восторгом, восхищением и преклонением перед этой личностью одним только словом: «Розенберг». И говорилось это так многозначительно, что расспрашивать о чем-то еще после этого было все равно что расписываться в собственной неграмотности.
Жизнь с государственным человеком сделала тещу такой, или она была такая, но эта, теперь уже стодвадцатикилограммовая, туша обладала удивительными способностями вызывать в людях страх, почтение, внушительную симпатию. Одно платье этой государственной вдовы, которое она сшила специально на свадьбу своей племянницы, стоило ей почти семьсот рублей. Об этом платье, которое она в тот свадебный вечер трагически закапала шпротным маслом, Х-арн мог бы многое порассказать. Да разве только о платье? А о фарфоровых статуэтках (японский, китайский фарфор), а о золотых, серебряных, мельхиоровых вещицах, от которых ломятся тещины шкафы, а о хрустале, а чешское богемское стекло, а золотые кольца, перстни, а бриллианты... а прелестный оригинал «Купальщицы» над тещиной кроватью? Сколько Х-арн ни умолял, так и не вымолил эту картину. А портнихи, приходящие на дом, а молоденькие маникюрщицы и педикюрщицы в белоснежных халатиках? Нет, теща была не простая женщина. Легендарный человек оставил ей легендарное состояние, которое теща, как ни стремилась растратить, так и не смогла. И не скрывала этого. И ничего не боялась. Говорила все, что хотела, и про кого хотела, и где хотела. Теща всю свою жизнь была любимой игрушкой в руках Фортуны. Очень вкусно приготовить, очень вкусно поесть, очень вкусно поспать – вот мудрость. Мужчины сладкоежки и любят все вкусное. Вот суть. Все остальное – задуривание голов. Так учила теща Х-арна, своего будущего зятя, которого она ни во что не ставила, и говорила, что ее Лешику Х-арн не достает «по эти самые». При этом она делала такое брезгливое выражение лица, давая понять, что и «этих самых» у Х-арна никогда не было и не будет, и нечего об этом больше говорить. Х-арн и побаивался тещу, и ненавидел, и уважал. Но теперь, когда дело с дачей выгорело, он решил избавиться от давящей опеки и прибавить себе самоуверенности. И вот сейчас они с тещей ругались из-за этой дачи. Х-арн был до предела утомлен всеми дачными хлопотами, скандалами, переживаниями, и, сейчас, когда теща приводила очередное доказательство в силу проигрышности всех Х-арновых начинаний, он сидел и с ненавистью глядел на нее, думая о том, что самой легкой и желанной для него смертью было бы, если бы кто-нибудь столкнул тещу с балкона ее одиннадцатого этажа и она упала бы на машину, в которой сидел бы Х-арн. Глядя на тещу, которая отмачивала одну ногу в тазике с теплой водой, а вторую уже поставила на низенькую скамеечку, Х-арн думал о том, какой прекрасный свадебный подарок сделала ему Лидия на всю его жизнь... Этому подарку сейчас делали тщательный неторопливый педикюр. Прелестная девушка в белом халатике, изящная и точеная, под стать фарфоровым статуэткам в этой комнате, сидя на коленях возле тещиных ног, занималась отделкой вынутой из тазика распаренной ноги с таким старанием, словно реставрировала ноги статуэтки из гробницы Тутанхамона. Так и казалось, что девушка-оператор и теща должны быть окружены пуленепробиваемыми стеклами, а по их сторонам должны стоять двое милиционеров с автоматическим оружием на бедре. Девушка, близоруко наклонившись к ноге, миниатюрной пилочкой делала легкие быстрые движения, щеточкой сметая ногтевые опилки в ладошку, словно это алмазная пыль, а из ладошки вытряхивала ее в большую сиреневую салфетку, лежащую на сером ковре. Теща, утонувшая в метком кресле, устало ворчала.
– Идиот, – говорила она, закатывая глаза в неизмеримом страдании. – Дачу свою захотел.
– Это еще не повод, чтобы меня оскорблять, – уязвленно сказал Х-арн, взглянув при этом на девушку. Но та сосредоточенно работала. Х-арну почему-то показалось, что рна во всем согласна с тещей. За одну левую тещину ногу она отдала бы, наверное, всего Х-арна. А за правую тещину ногу она пошла бы, наверное, на костер. Если только эта раскрашенная хорошенькая заводная кукла знает, что такое святые убеждения. А почему она должна их знать, если Х-арн сам не знает, что такое святые убеждения? Впрочем, как раз такие они, это поколение, черт бы их побрал, знают. Конечно же, тещина нога, сумочка с инструментами, пятьдесят рублей за сеанс, мальчики в ресторане, шапочка-петушок, тряпки – разве все это не святые убеждения? – Да, конечно, я такой же, – поспешил согласиться Х-арн, – но у нас что-то, помимо этого, было еще, другое: что-то такое... – Х-арн пошевелил пальцами в воздухе.
– Чего рукой машешь? Не согласен, что ли? – не унималась теща.
– Господи, – поморщился Х-арн, – может, хватит, Лина Борисовна? Ну с чем я еще должен соглашаться?
– Хрен ты получишь эту дачу. Никакой дачи ты не увидишь.
– Увижу. Успокойтесь. У вас опять разболится печень. Опять но-шпу глотать будете.
– Что хочу, то и буду глотать, не твое дело.
– Как же это не мое дело, когда с вашим отслоением сетчатки мы пять лет промучились. Одних операций три штуки было, а сколько денег угробили.
– Ты моих денег не считай, – закричала теща, повернувшись всем своим грузным телом к Х-арну. При этом нога ее сорвалась со скамеечки и, если бы расторопная девушка не успела ее вовремя подхватить, рухнула бы на пол.
– Спасибо, Светочка, – заметила Лина Борисовна эту внимательность. – Умничка ты моя.
«Десяточку сверх нормы прибавит», – подумал Х-арн. А вслух сказал:
– Я ваших денег не считаю. Я считаю свое время и свои нервы.
– У, бесстыжий! – в негодовании замахала на него теща. – Попомнишь ты мои слова: и дачи тебе никакой не будет, и обдерет он вас как липку, и Лидку твою трахнет.
Уютное, обитое болотно-зеленым велюром кресло мягко, как лошадиные губы, сжевало Х-арна. Он обхватил руками голову и съежился, притаившись в темно-зеленых глубинах кресла, как среди водорослей. Не вылазить бы отсюда никогда, поселиться навеки, стать лягушкой и смотреть на мир, не принимая в нем участия: пусть каждый сходит с ума, как ему хочется, пусть все вместе возьмутся за руки и сойдут с ума, а Х-арн – лягушка в болотном кресле, и общее безумие его не коснется. И пусть этими тещами владеют другие, ему, Х-арну, до смерти тошно смотреть на этого с ног до головы от лакированного бегемота, и пусть дачами владеют, и пусть Лидией владеют другие. Тут Х-арн струхнул. Ну уж нет. Дудки! Какие дудки? Почему дудки? Этого Х-арн не знал. Но при мысли о том, что этот негодяй завладеет его Лидией!.. Нервы Х-арна больше не выдержали. Он боялся признаться теще об утреннем разговоре с Лидией. А разговор был не из легких. Чего там врать: не из легких – мучительный был разговор. Человек, за которого Лидия фиктивно вышла замуж, покрутил так, покрутил эдак, рассмотрел Лидию и наконец заявил, что все дальнейшее дело будет делаться через постель. Если бы это случилось с другим, Х-арн воспринял бы это как норму. Постель в наше время и есть самая нормальная норма, штамп, матрица, динамический стереотип. Х-арн сразу вспомнил нечаянно подслушанный разговор в телефонной будке. «Анька, привет. Ну, в общем, я нашла. Частник. Делает на дому. Пятьдесят рэ и переспать. До или после? Нет, до. Согласна? Ну пиши адрес». Анька записала адрес и, конечно же, пошла делать аборт, предварительно переспав с частником. Интересно, знает ли об этом муж? Наверное, не знает. А если бы знал? Аборты все равно делать надо. Желающих делать аборты – миллионы, рабочих рук не хватает. Постель. Для него, Х-арна, лучше самому лечь в постель, чем эта сволочь затащит туда Лидку. Х-арн с ужасом представил свою Лидию в постели с этим негодяем. И он имеет ее, как хочет и сколько хочет. Потому что деваться некуда. Потому что дача уже наклевывается. Потому что теща, эта одноглазая дура, уперши руки-окорока в бока, ехидно щурит глаз с отслоившейся сетчаткой и напевает: хрен тебе, а не дача! Потому что так хочется послать всех к такой-то матери и уехать на лето к себе на дачу, чтобы не видеть этих рож, в том числе и тещину, и отдыхать, отдыхать от всех на природе. Потому что тысячи тысяч людей ведь имеют дачи, да такие, что Х-арну и во сне не снилось. Х-арн еще глубже ушел в кресло и, сжав голову руками, застонал. А куда деваться? А что делать? Сколько труда, сил, средств, чтобы в последнюю минуту взять и от всего отказаться?! Нет, они согласились. И сейчас Лидия с ним, на той самой даче. И самое страшное, что теща права. Она великий психолог, она мастер по этим делам. Он взаправду может не получить никакой дачи. И не получит. Вот он-то, Х-арн, ее и не получит. А тот получит все, что хочет, и от него, Х-арна, и от Лидии. Теща как в воду глядела. А что, если он понравится Лидии? Он хоть и старше Х-арна, но богат, подлец, богат. Ну вот что! Это насилие! Да! Это явное насилие над ним, над Х-арном. И вдруг в нем все восстало. Х-арн сжался в энергический комок, как зверь перед прыжком. И вдруг ему все стало до фени: дачи, тещи, деньги, иконы, машины, магнитофоны. Все! И осталось только одно желание. И вот его-то Х-арн не откажет себе в удовольствии исполнить! Все – негодяи. Все – обманщики. Х-арн вскочил и, не слушая тещиных изумленных криков, бросился вон из комнаты. Их кооперативы находились по соседству. Забежав домой, Х-арн схватил охотничье ружье и, бросив его на заднее сиденье, завел мотор. Х-арн гнал машину, словно боясь, что решимость покинет его, а на сиденье, рядом с ним, подпрыгивали и звякали патроны в картонной коробочке.
