Текст книги "Воин-Врач III (СИ)"

Автор книги: Олег Дмитриев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– Господарь знает о чести, и драться учён лучше вашего! Не вам и совестить его! – зло, будто плюнув, выкрикнул молодой король своим слугам. Продолжавшим лежать в живописных позах. – Я приглашаю тебя во дворец, храбрый воин. Мне интересно узнать о краях, где учат такому, и я был бы рад послушать твои истории за столом, в более подходящих месте и компании.

– Да мы с земляками, Ваше величество, наелись уже и так изрядно. Не будет ли обидой с моей стороны, если я предложу перенести встречу и знакомство на завтрашний день? Время уже позднее, завтра поговорить сможем о многом и дольше, чем сегодня, – уточнил нетопырь у короля. С которым так сроду никто не разговаривал. – Я приеду с дарами от своего князя, – добавил Корбут, неверно истолковав долгое молчание и плясавшие брови Шоломона.

– Можно и без даров. Науку, что ты дал мне сейчас, о том, что угроза может таиться там, где её меньше всего ждёшь, а люди, окружающие тебя, не смогут ничего поделать, я запомню и сберегу в памяти. Она – самый ценный дар за сегодняшний день. И не только, пожалуй, – чуть нахмурился король.

– Добро. Завтра в полдень я и мой отряд пребудет к замку на берегу. Мы будем счастливы и горды оказанной чести, Ваше величество,– и Корбут поклонился в третий раз. Ровно в три раза больше, чем за последние пару месяцев.

Коня ему король подарил.

Двое нетопырей остались сторожить груз и тела друзей. От слежки старшина вчера ушёл, как учили. В городе было просто, в лесу посложнее, но справился.

Когда к мосту подъехали четверо воинов в богатых шубах, на дорогих и отменно обученных конях, с оружием, какое не каждый день увидишь, охрана занервничала. Все были наслышаны, как вчера какой-то демон раскидал королевских стражей, как котят, даже не вспотев. Что могли сделать четверо таких же – даже думать не хотелось. А ну, как у них в крытом возке, что тянули следом две мохнатых половецких кобылки, ещё с десяток душегубов? Поэтому команду «Пропустить!» выполнили с заметным облегчением и быстро.

Народу в большом, но пустоватом зале, украшенном гербами, щитами, гобеленами и чучелами животных и людей, ну, то есть рыцарскими доспехами в сборе, было немного. Стол тоже не сказать, чтоб ломился – в Киеве сиживали гораздо богаче. Поговорив о ерунде, вроде погоды и видов на урожай, посетовали на недавнее происшествие: какие-то жулики-болгары ограбили поезд с данью за два года со стран Восточной Европы, что шёл в Рим, к папе Александру. Нетопыри вежливо повозмущались и поцокали языками. Понять о том, что кто-то из них имел хоть какое-то касательство к сказанному, было невозможно. Перекусив и поделившись сплетнями, вышли осматривать гостинцы. Вчера ночью в свете факелов разведка потрошила тюки не то, чтобы наощупь, но близко к тому. Старались отдать-сбагрить самое тяжёлое и приметное: золотую посуду, статуи. И то, что особых интереса и ценности не представляло – меха, железо, бронзу. Навалили воз, опустили покрывало, утром сказали «Но!» – и поехали в гости к королю.

Молодой Шоломон наверняка прикладывал несказанные усилия для того, чтобы изумления и восторга не показать слишком явно. Но не преуспел. Таких подарков от странного кабацкого забияки он точно не ждал. Как и того, что Корбут передаст добрые слова от великого князя Киевского, Всеслава. Про которого ходили слишком уж разные и небывалые слухи в здешних краях и у соседей.

Сговорились о том, что мадьяры помогут добраться до русских или хотя бы половецких границ, а нетопыри, добравшись до дома, замолвят словечко перед Чародеем о том, чтоб хоть как-то придержал степняков, что взялись жечь и грабить венгерские земли третий год кряду. Корбут кивал важно бородой, давая понять, что судьбоносность момента понимает и не подведёт. А сам в это время холодел внутри и покрывался липким потом снаружи, чувствуя, что вся эта, как говорил батюшка-князь, «политика, мать её» оказывается посложнее, чем выходить в одиночку на толпу. Уговорились и о том, что части грузов пойдут разными путями и вразбежку по времени. И что спросит старшина у князя дозволения направить сведущих в ратном да охранном деле для доброго соседа с юго-запада. Очень уж показательные выступления одного из воев княжьих королю запомнились. Особенно три лёгких тычка ножнами в горло, грудь напротив сердца и бедро.

Мадьяры, что взялись сопровождать наших домой, устали поражаться, поэтому на все новые сюрпризы только рукой махали. А другой глаза закрывали, чтоб не видеть.

Когда из невеликого лесочка выехало с десяток возов, которых там, казалось бы, и вплотную один к другому было не приткнуть, молчали. Ахали только. Когда из следующей рощицы стали вытягиваться одни за другими гружёные сани – и ахать перестали. Считали только, вслух. И потом на каждый куст косились с опаской, пугаными воронами – а ну как колдуны-русы и отсюда вынут лошадь, сани и мешки с поклажей на них?

Но смешнее всего вышло в Белом Городе – Белграде.

Разместив все возы на двух причалах, группа сопровождения в числе сорока мадьяров, шести нетопырей и примкнувшего к ним Даньки-медведя разложила костры и приготовилась было трапезничать. В это самое время из городских ворот с визгом и улюлюканьем вылетела пятёрка половцев. Венгры похватали оружие, готовясь задорого продать свои геройские жизни проклятым степнякам. С удивлением и непониманием глядя на русов, которые и ухом не повели, продолжая помешивать в котлах варево. На конвойных поглядывая неодобрительно: ну вот чего сразу за сабли-то хвататься? Пока доскачут, пока размахнутся нападать – столько всего случиться может. Так и вышло.

Старший кыпчак осадил коня, не доезжая стоянки. Привстал над седлом повыше и затараторил что-то на своём, глядя на Корбута. Который по-прежнему мешал похлёбку в котле и слушал, казалось бы, вполуха. Пока не выделил из хриплой тарабарщины слова «Всеслав» и «Байгар». И своё имя. Не меняя выражения лица, старшина нашарил не глядя за спиной коврик-кошму, бросил его рядом с собой возле костра и махнул рукой половцу. Тот спустился с коня, подошёл неторопливо, медленно переставляя кривые колесом ноги в дорогих остроносых сапогах, и уселся рядом.

– Байгар? – уточнил Корбут, пробуя хлёбово, не пересолил ли.

Степняк важно и неторопливо согласно кивнул головой.

– Ко Всеславу-князю? – продолжая помешивать, задал он второй вопрос.

Половец снова закивал и добавил что-то про «кам рус, бус, ак хан». Судя по всему, это означало что-то вроде «шаман русов, волк, белый князь».

– Добро. Я Корбут. Эти – со мной, не трогайте их, пугливые какие-то они, – старшина обвёл рукой венгров, что так и стояли с мечами наголо. И продолжил совершенно бытовым, обычным голосом, – Выдыхаем, братцы. Князь-батюшка людей Шарукана за нами прислал, чтоб домой проводили. Всё, считайте, что мы в Киеве уже. Уху будешь?

Последний вопрос относился к кыпчаку, как и плошка с варевом, протянутая по стародавним международным обычаям гостериимства. Тот миску принял с достоинством, прорычав что-то своим, двое из которых тут же начали мостить кострище рядом, а двое рванули в город, наверное, за остальными.

Вытянутые белые лица венгров с выпученными глазами надо было видеть, конечно.

Глава 7
Черное колдовство белой Руси

– Что думаешь, матушка? – спросил кареглазый юноша у задумчивой светловолосой женщины.

Она сидела за столом напротив него и разглядывала дары странных волхвов, что слуги разложили по столам и на коврах в этом зале. Ковры, персидские, яркие и баснословно дорогие, неожиданные гости его сына использовали как тряпки, мешковину или рядно́, перекладывая ими золотые и бронзовые вещи, чтоб друг о дружку доро́гой не побились. Явно не имея ни малейшего представления о стоимости ни ковров, ни старой римской бронзы. Конечно, не всё из этого можно было быстро и выгодно превратить в золото, зерно, оружие и коней. Многие редкостной красоты вещицы, единственные в мире, продавать было бы и вовсе страшной глупостью. Но жизнь длинная и поворачивается разными боками, а то и вовсе хвостом махнёт.

– Думаю, сынок, что к той корчме тебя сам Бог вывел. И радуюсь тому, что ты у нас с батюшкой твоим не только храбрый удался, но и мудрый. Как ты сказал ему? «Наука дороже даров»? – она держала в изящных пальцах золотой венец. Вроде бы грубо сделанная вещь, с заметными огрехами в отливке и в чеканке. Старая, жутко старая вещица, с тысячелетней историей, с готских земель. Но делали её ещё задолго до готов.

– Да, так и сказал. Так что ты думаешь? – он был ещё и настойчивым. С самого детства любил и не боялся узнавать новое. Хорошее, хоть и опасное временами, качество для вождя.

– Думаю, Саша, что тётка твоя кругом права была. Много неожиданностей, страшных, фатальных, ждут вскорости императора и папу римского. Аня-сестрица всегда на новости нюх чуткий имела, это будто от батюшки нашего, деда твоего, Ярослава, досталось ей. Верно решила она на отчий дом, на землю предков повнимательнее присмотреться. Если хоть десятая доля того, чего про этого Всеслава говорят, правда – то чем раньше мы с ним дружбу заведём, тем нам же и лучше. А вернее всего бы и не дружбу даже. Подумать надо, сынок, как полезными ему стать. Подумать, да самим и предложить. Если правильно Аня-сестрица рассудила, то этот князь из тех, редких, кто добро помнит.

Они ещё долго говорили, разглядывая и перебирая дары, привезённые и врученные с честью и уважением странным бродягой, оказавшимся непобедимым богатырём. Что сопровождал в русские земли несметные сокровища, отнятые у латинян. Дерзко, смело, небывало, прямо посреди бела дня и мирных католических земель. Говорили, что собранное похитили слуги князя тьмы, Сатаны, вознесясь бесчисленными тёмными ордами из само́й Преисподней, побив без жалости многотысячную церковную стражу. Но Анастасия, королева Венгрии, помнила старое родное присловье о том, что у страха глаза велики́. И всем сердцем радовалась, что сыну её тот страх не передался. Шоломоном по совету епископа его решил назвать отец, король Андраш Белый. Она же звала первенца Сашей, Александром. В честь великого властителя и воина далёкого прошлого, сказки о котором сказывала ей давным-давно старая бабка. Постоянно веля помнить, что ничуть не меньше вели́к и грозен был и её, Настюши, собственный прадед. Святослав Храбрый.

По утреннему зимнему лесу, по петлявшей меж деревьев неширокой тропке-дорожке ползли сани. Тощая лошадёнка еле тащила порожние, что ж будет, когда хозяин наполнит их поклажей?

Казимир с семьёй жил в Свенцке, городишке на северо-западе королевства Польского, но за провизией часто выбирался к восточным соседям, племенам, что звали себя ятвягами. У лесных дикарей, что селились малыми хуторками-весками в глухих дебрях, всегда можно было разжиться мясцом, мёдом, воском, зерном и рыбой. Наверное, пан Бог по случайному недосмотру забыл направить бессловесное речное племя в реки ляшской земли, поэтому уловы возле Свенцка ни в какое сравнение со здешними не шли. Казалось, рыба тут сама из проруби выскакивала в сани рыболовов – так много её всегда было. Дичь водилась не менее густо. Дома тоже можно было наловить зайцев, а если повезёт – добыть и лесного короля, лося. Но рощи и бо́ры принадлежали панам и монастырям, и за охотой в них зорко следили слуги и монахи – можно легко было оказаться битому и без гро́шей. Не единожды по́ротый Казимир был трусоват, но считал себя хитрым. Поэтому ездил к соседям, торгуясь и нещадно обманывая простодушных дикарей. Здесь леса и реки, как они говорили, были общими. А, значит, ничейными.

Первый хуторок удивил. Следов не было ни перед оградой, ни внутри неё, даже собачьих. Лях побаивался местных псин, здоровенных и обманчиво спокойных. Он видел, как по взмаху руки хозяина, тоже не болтливого, такой зверь сел перед его лошадью и оскалился молча. Кобылка старая тогда едва не околела от ужаса, напустив позорную лужу под хохот здешней детворы. Да что она, сам старый Казимир едва не осрамился тогда.

Нынче же не было ни души за оградой. В гости к другим дикарям поехали? Тогда бы прислонили к воротам палочку, чтоб ветром не растворило, они всегда так делали. И собака, хоть одна, но сторожить дворы да осталась бы. Лях как-то решил, пока хозяев дома не было, поглядеть по амбарам, так едва ноги унёс от старой серой суки, что выскочила из-за угла молча, без привычного брехливого тявканья. И в себя Казимир пришёл уже в лесу, нахлёстывая мерина, гоня его прочь и молясь пани Богородице.

Подумав, торговец из Словенца решил ехать дальше в лес, к следующему селению. Искушение пошарить по чужим ларям без хозяев и их чёртовых псов было велико́, но кормить семью и зарабатывать на перепродаже было важнее. Цокнув языком и качнув вожжами, он намекнул кобыле, чтобы шла вперёд. А к пустым домам можно будет и обратной дорогой завернуть.

Два следующих хутора снова удивили абсолютной неожиданной пустотой. На третьем, куда добрался уже к полудню, Казимир решил набрать воды в колодце, самому напиться и конягу напоить – вон уж, как боками водила. Он открыл дверцы в двускатной крыше, какими накрывали колодезные и домашние срубы дикари, потянулся было к ведру, нацепленному на длинную трехсаженную палку «журавля», но глянул мельком вниз. И тут же отлетел прочь, упав в снег на задницу, отталкиваясь неверными, мягкими ногами, пытаясь отползти подальше от колодца. Зажмурив глаза и закрыв их для верности ладонями. Подвывая тонко от ужаса, гоня прочь от себя увиденное. Но картина стояла перед взором явная, живая. То есть мёртвая.

Люди. Колодезный сруб был почти доверху набит людьми. Белые тела, светлые волосы, голубые и серые глаза. Они будто звали его к себе из ледяной непроглядной черноты. Крови на них не было видно. Словно все жители, все четыре больших семьи, разом разделись донага и попрыгали под землю, чтобы схорониться от какой-то жуткой гибельной напасти. Которая и там их нашла.

Он не закрыл дверцы над срубом, не тронул и створки воро́т. Не чуя ног, долетев до саней, рухнув в них и начав полосовать кнутом напуганную до одури лошадь, что понесла вскачь так, как и в давно ушедшей молодости не всегда могла. Потому что чуяла и страх хозяина, и запах свежей застывшей крови под толстым одеялом снега, что сыпал два дня кряду. И тех мертвецов, что увидеть не могла. От того и неслась прочь от чужих домов, оград и деревьев так, словно за ней гналась стая голодных волков. Чьи голоса, по слухам, часто доносились из дебрей и дубрав сквозь недавнюю метель.

На первый хутор заскочить, пошарить по домам, старый Казимир и не вспомнил. Загнав кобылу едва ли не до смерти, он крикнул зятю, чтоб тот вы́ходил и выпоил её, а сам побежал, хромая и размазывая заледеневшие от скачки по зимним лесам слёзы, к монахам.

Через седмицу на первый хутор пожаловала представительная делегация из тройки священников и десятка от княжьей дружины, что по слову епископа выделил сам князь Владислав Герман, по счастью проезжавший этими землями, возвращаясь с неудачного похода на поморян. Говорили, что тем прибрежным дикарям будто сам дьявол помогал: княжьи лазутчики умирали десятками, не успевая даже близко подобраться к врагу. Не имея на теле ни резаных, ни рубленых, ни стрелянных ран.

Ворота делегатам отворил молодой высокий светловолосый мужчина. С крыльца ближней постройки на гостей смотрела баба, жена, наверное.

– Прошу на мой двор, панове. Ася, неси угоститься с дороги! – он поклонился, но как-то сдержанно, не так, как сгибались знакомые с панской плетью земляки Казимира. И смотрел на гостей без страха или заискивания. Настоящий дикарь!

Пока отведали печёной вепревины с горячим взваром на травах и меду, Межамир, как представился хозяин, рассказал, что его родич Стан, живший здесь раньше, занемог и решил перебраться к детям, что жили южнее и восточнее. А чтоб не рушить и не бросать хозяйство, предложил выкупить его ему, мужу троюродной племянницы. Поведал и о том, что странная хворь сразила хозяев четырёх окрестных хуторов, поэтому на эти чужие приграничные земли Межамир приехал с земляками из их родни, и всех ближайших новых жителей знал поимённо, о чём и сообщил. Говорил спокойно, ровно, не запираясь и не таясь. Священники поверили. Дружинным же хватило и угощения, чтоб к рослому парню расположиться всей душой. Что-то было в нём близкое и понятное, не то взгляд, не то спина прямая. Видно было, руки его были приучены не только к вилам, граблям, плугу и бороне.

Казимиру, дрожавшему за спинами воев, насовали подзатыльников, решив, что вся чертовщина ему привиделась с пьяных глаз. Но и до дальнего зловещего хутора тоже доехать не поленились. Где познакомились с Буртом, крепким пожилым мужем с густой седой гривой, что перебрался в эти края с востока, с земель латгалов. Этим объяснялся его непривычный выговор. С ним приехали семьи среднего и младшего сынов. И даже светловолосый Гедемин, Гедас, которому можно было дать от силы пятнадцать зим от роду, смотрел на чужих ратников без страха. Так, будто уже глядел на дружинных воинов, и не только из-за широкой батькиной спины. Водянисто-голубые глаза его с жёлтым волчьим ободком вокруг зрачка-зеницы смотрели на гостей, словно не раз видели перед такими фигурами струну тетивы и выгнутые дугой рога тугого лука.

А колодец был чистым до самого дна. Воду в кадушке долго пристально рассматривали, нюхали, а затем и попробовали. Свежая оказалась, студёная, будто сладкая даже на вкус.

Казимиру снова навешали лещей и пинков. Делегация отбыла восвояси, а Бурт, как и Межамир чуть раньше, неторопливо запер ворота и направился к голубятне.

После того, как лёгкая полоска шёлка, пройдя через руки Алеся, попала к князю, был объявлен праздник. Вернее, праздник-то сам собою подошёл: Комоедица, про́воды Морены-Зимы. Но в этот раз отдых позволили себе не только горожане, стар и млад.

«Ставка» в полном составе заперлась в гриднице, набрав запасов продовольствия и, условно говоря, «пресной воды», на двое полных суток, строго-настрого запретив соваться любому, от зав.столовой до княжичей и княгини. Ве́сти с самых западных рубежей, от самых границ с Польским королевством, говорили о том, что операция завершилась раньше запланированного времени, но с полным успехом. И мы с князем решили, что нервотрёпку, ожидание, тревогу и опасения ничего лучше, чем «всеславовка» с хреном и красным перцем, не смоет.

– Семерых мы с отцом Иваном отобрали, княже. В битве бы стояли и дальше насмерть, но сейчас среди живых не с руки держать их. Четверых себе забрал я, на Ладогу они поехали с моими. Там, в камнях, у воды, да под приглядом за пару лун оту́добят, думаю, – сообщил Буривой. Тогда ещё вертикальный и общительный.

– Трое с моими странниками в Византию ушли. Вроде как обет молчания приняли и грехи замолить решили, коих много набралось. Та троица получше тех, что Буривой забрал, но спокойнее бы им тоже пока от дома подальше побыть. Из них двое, думается мне, при ромейских монастырях смогут справные голубятни открыть во славу Божию. Толковые парни, ладные, многое могут да умеют, – продолжил следом за волхвом патриарх. Закусив сальцом.

– Со всех крайних вешек вести пришли, везде тишь да гладь. На севере сунулся торгаш какой-то из местных раньше сроку, но тоже гладко всё прошло. Там снег два дня валил, следов и собаки не нашли бы, а уж ляхам-то и вовек не сыскать, – подключился и Гнат. – Наши поселенцы за полдня до прихода тамошних прибыли да обжиться успели. Ладно прошло, Слав. И живые все. Я у отца Ивана свечку поставил с ведро размером, вот те крест! Не верил до последнего, что сладим.

– Не божись зазря, Гнат! – привычно одёрнул его патриарх. На новую Рысьину присказку «вот те крест» он всегда так реагировал. Присказка же пришла с юга вместе с занятным древлянином Данилой по прозвищу «Медведь».

Всеслав обвёл глазами устоявшийся за это время состав ближних людей. Лучший друг детства Гнатка-огонь. Молчаливый, как гора, великан Ждан. Спокойный, но приди нужда – неуловимый, как вода, Янко. Простоватый, но безмерно надёжный, как земля, Алесь. Гарасим со Ставром, сиявшим в коробе-рюкзаке, как бриллиантовая заколка на галстуке – менее знакомые, но ничуть не менее страшные и верные, что могли быть и камнем, и водой, и огнём по необходимости. И духовные столпы веры в числе двух штук: патриарх Всея Руси и великий волхв из старых. Будто по заказу собрались все пять стихий, придав невероятную силу и возможности великому князю, простому смертному человеку. С двумя душами в одном теле.

– Тут, Гнатка, и без тебя есть, кому думать да верить крепко. Твоё дело маленькое: что наказано выполнять в точности! – Чародей говорил строго, как суровый воинский начальник, но все видели, что глаза его смеялись. – Слушай приказ! Велю отдыхать от трудов, да сил для новых подвигов набираться!

– Исполню мигом, батюшка-князь! – гаркнул друг, вытягиваясь струной, тотчас включившись во Всеславову шутку. – Дозволь чудодейного питья набулькать, чтоб надираться начать?

Он схватил кувшин «всеславовки» и прижал его к груди, выпучив глаза, как настоящий, истинный служака-военный.

– Разрешаю! – милостиво кивнул Чародей под общий смех.

Пока отдых не набрал обороты, пробежались ещё раз по результатам операции, над той самой «вечной» картой, на которой новые границы пришлось нацарапывать ножом.

Виденное братом Сильвестром диво, когда нарисованные земли Европы охватывал синий пламень, начинало понемногу сбываться. Границы Руси вплотную подобрались на севере к Польше. «Нейтральной» полосы в виде нескольких условно свободных племён больше не было. Земли латгалов, занимавшие пространство от Варяжского моря почти до Полоты и Двины, касались теперь земель Судо́вичей, племён, принявших помощь, а с ней – власть и волю Руси и Чародея-князя. Пруссы, дальняя родня, обещали прибыть на переговоры в самое ближайшее время, поддавшись уговорам лютичей и ободритов. Но сильнее уговоров повлияли на тамошних старейшин рассказы о том, как в соседних землях в единую ночь будто вымерли разом малые деревеньки, сельца и городишки. А через день-другой наполнили их другие люди, пусть и похожие с виду. И жизнь пошла дальше своим чередом. Жизнь этих, новых поселенцев. И чередом тем, какой положил им великий князь далёких русов, чьей волей это переселение и свершилось. Как сроду не бывало на долгой памяти старейшин-родовичей: быстро, скрытно, тайно и абсолютно непонятно. И от того до ужаса страшно. Потому что кроме леденящего душу яростного волчьего воя в непроглядной метели ничего от предыдущих жильцов не осталось. И даже знаменитые охотники-следопыты доискаться не смогли, не было следов, ни людских, ни собачьих. На трёх дворах нашли под толстым слоем снега пятна кровавые. Да в двух других домах вода в колодцах была будто розоватой, да чуть, вроде, железом отдавала. Великое колдовство, ясное дело. С таким соседом мирно надо жить, дружно. Не помышляя и во сне о том, как бы слуг его обобрать-обнести.

На вторые сутки, когда мы с князем решили было уже затянувшуюся и, что греха таить, поднадоевшую пьянку-релаксацию оборвать на взлёте, как протяжную народную песню, императивно, ударом под дых, Богам было угодно помочь и с этим. И, как водится, не так, как мы планировали.

Отец Иван спал на столе с выражением крайних умиления и благостности на волевом пожившем морщинистом лице. Морщин на старцах, кстати, стало гораздо меньше. Не то омолодила «всеславовка» чудодейная, не то просто опухли от возлияний. Второе было вернее, мне, как старому врачу, виднее.

Буривой, лёжа на лавке ничком, требовал девок. Он их уже второй день требовал, но не для предсказуемой надобности, а вовсе даже для души. Волхв уверился в том, что песне про то, как ходят по кудрявому льну с конями, просто необходим был хор из девок, чтоб тянули голосами птиц Гамаюн и Алконост, нежными и завораживающими, от каких слеза сама бы наворачивалась. Наслушался, пень старый, тех «лебёдушек», что бабе Любе прясть помогали, да решил, что раз западные скоморохи-менестрели дозволяют бабам с мужиками вместе петь, то и мы себе позволить можем. Словом, не чужд прекрасного оказался дед, и в шоу-бизнесе явно мог бы работать, вон как ловко ловил все эти тренды-бренды.

Ждан спал на полу. Ему явно было лучше всех. Он держался до последнего, подпевая незнакомым и знакомым песням одинаково, как ветер в ущелье, гудя на одной низкой ноте, а потом учтиво, по-другому не сказать, поклонился товарищам по застолью и съехал с лавки вниз. Заснув, кажется, уже на лету. Теперь его время от времени пинали бережно, чтоб если не перестал храпеть, то хоть чуть тише это делал. Перевернуть на бок попыток больше не предпринимали. Первая закончилась тем, что Алесь и Янко едва не завалились на него крест-накрест, стараясь сдвинуть с места храпящую громадину. Алеся подхватил Рысь, а Яна – Гарасим, чуть не сбив с лавки Ставра, который едва успел неуловимым нырком уйти от здоровенной медвежьей лапищи.

Безногий убийца, отругав последними словами своё неловкое спьяну транспортное средство, ударился в геополитику, перемежая её густо мистикой и откровенной фантастикой. Последние часа полтора он втолковывал о том, как именно дружины князя-батюшки под громы и молнии Перуна пойдут милостью щедрого и хитрого Велеса под хоругвями со Святым Спасом и Богородицей гвоздить чёрных муринов, что лезут прямиком из моря по попущению Богов на исконные русские земли: Аль-Андалус и Марракеш. Я не знал, чему больше удивляться: тому, что дед по-прежнему способен связно говорить, тому, как он ловко привлёк в союзники Христа и Богоматерь, о чём ещё несколько месяцев назад и сам, наверное, подумать не мог, или тому, что в принципе знал про столь отдалённые города и страны. То, что толковал он об этом молочному поросёнку, от которого оставались, по большому счёту, только голова и правое переднее копытце, как-то вопросов не вызывало – кого нашёл, тому и сообщал. Главное, уверенно и убедительно. Кажется, будь у свинёнка ещё хотя бы одна нога – он бы с радостью и воодушевлением побежал освобождать от чёрного апартеида неизвестные испанские и южно-африканские земли. Добровольно и с песней.

Хохма про кошку и хрен понравилась всем, её никак не меньше часа мусолили на все лады, под громкий хохот. А я только тогда с удивлением узнал, что про горчицу здесь пока и слыхом не слыхивали. Ставка единогласно сошлась на том, что французам и венграм, может, и повезло с королевами, но Руси-матушке несказанная удача выпала в лице Всеслава, который вон какие штуки заворачивает, а ещё поёт отлично, шуток знает уйму, и вообще мужик отличный! С последним никто и не спорил, все только один другого увереннее друг другу доказывали, чем именно Чародей так мил да хорош.

Рысь, что первые несколько часов вызывал у меня чисто врачебные опасения чёрным, не менявшим выражения лицом и тем, что «всеславовка» на него, кажется, никак не действовала, потом отмяк. Вот будто в прямом смысле: сидел с видом благодушным и счастливым, на подначки и шутки реагировал мудрой, ну или дебильной улыбкой. Но на ожившего по недосмотру Богов покойника, готового убивать каждого, уже не походил, и это радовало. Надо полагать, что и мы с князем перестали смотреться так же, потому что народ за столом ожил. Ну, до тех пор, пока чудодейная настойка от отца-настоятеля не убила всех по новой.

Дверь распахнулась единым духом, не обратив никакого внимания на приставленную к ней вчера ещё лавку. Мы решили, что в тесноте, да не в обиде, а от Домны и её назойливых «лебёдушек» это было лучшим решением – тяжёлую мебель сами они сдвинуть не могли, а Вару с Немым, куковавшим снаружи, было строго-настрого запрещено им в этом помогать. Поэтому манёвр дверного полотна, скажем мягко, удивил. И среагировали все по-разному. Хотя некоторые – вполне одинаково.

Ставр, Рысь и Янко швырнули в появившуюся в дверном проёме громадную прямоугольную фигуру ножи. Причем чей-то клинок сбил в полёте два других, никогда бы не подумал, что такое в принципе возможно. Но этот, лидерский, впился точно в то место, где должна была по логике и анатомии находиться голова вошедшего. Хотя видно было плохо: от неё меня враз отгородили выросшие за столом фигуры Гарасима и Ждана, вставшие не то, чтобы каменной, но очень труднопроходимой стеной. Особенно принимая во внимание оружие в руках. Буривой и Иван, сидевшие или лежавшие с разных торцов стола, оказались на ногах с такой скоростью, что я и приметить не успел. И у каждого в руках был посох. И для устойчивости, и для нанесения повреждений.

– Замерли все! Тихо! – рыкнул Чародей, кладя на стол собственный нож, занесённый было для броска. Потому что первый опознал в вошедшей фигуре лавку. Здоровенную, тяжеленную, из толстых досок. Именно она вошла первой. Значит, за ней был кто-то, кто мог, во-первых, догадаться зайти так, чтобы не умереть сразу и глупо, а во-вторых, просто поднять её и удержать на весу. – Лют, что стряслось?

– Прости, княже. Беда, – раздался из-за мебели голос начальника личной охраны великого князя и членов его семьи.

– Не томи! – теперь в голосе совершенно точно не осталось ни хмеля, ни, кажется, хоть чего-то человеческого. Расступились глыбы, Ждан и Гарасим, опустили руки остальные. И на их лицах тень того, что тут кто-то, возможно, некоторое время выпивал, исчезала на глазах. Сменяясь злой, яростной готовностью к действию.

– Ляхи, княже, много. От Люблина выступили, Припятью идут, Пинск прошли. Споро двигают, поспешают, – лавка отлетела в сторону, кажется, сломавшись о стену. Или то стена хрустнула?