Текст книги "Через семь лет…"
Автор книги: Олег Диверин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Олег Диверин
Через семь лет…
Друзьям моим, слишком рано ушедшим из жизни,
Алексею Цыпаченко и Александру Корчемному посвящается.
Летняя сессия подходила к концу. Валька Чибисов стоял у окна общежития, которое выходило на школу, и любовался стайкой выпускниц в коричневой школьной форме и белых передничках. Позади скрипнула дверь. Кто-то вошёл в комнату и направился к нему. Он не обернулся, продолжая разглядывать девчонок. Тяжёлая рука Тимохи Гонтаря легла на его плечо.
– И что ты на них уставился? Им же по шестнадцать-семнадцать, а тебе, старому пню, под Новый год уж двадцать четыре стукнет, – прогудел Тимоха.
– Тебе как будто меньше, – огрызнулся Валька, – ты посмотри, какие хорошенькие. Да-а-а, вот уж действительно нужно было закончить школу шесть лет назад, чтобы понять, как прекрасна школьная форма и эти малышки в ней.
– Во, во, разошёлся! Ностальгия по школьным годам обуяла?
Тимофей, сняв руку с Валькиного плеча, отошёл к стоявшему посреди комнаты столу, подхватил с него чайник, взвесил на руке – не пустой ли, уселся на кровать и приник к носику чайника. Утолив жажду, вытер губы рукавом рубашки и сказал:
– Между прочим, пока тут некоторые на малолеток пялятся, вместо того чтобы готовиться к экзамену, Тимоха, можно сказать, в деталях проработал наше летнее добывание денег.
Валька оторвался от окна, подвинул стул и присел напротив Тимофея.
– Ну?
– Не нукай – не запряг. – Тимофей приосанился, выпрямил спину, высоко поднял голову и гордо глянул на Вальку сверху вниз, как царь на холопа.
Тот скорчил раболепную мину на лице, прижал руки с переплетёнными пальцами к груди и пролепетал:
– Иоанн Грозный, – всплеснул руками и повторил, – ну чисто царь-Иоанн.
Валентин и Тимофей встретились и подружились в армии, приехали вместе в Москву, поступили в один и тот же институт, на разные, правда, факультеты, а теперь заканчивали второй курс. Оба получали стипендию, которой ни на что не хватало, и обоим помогали родители.
После первого курса был принудительный стройотряд в Москве: столица готовилась к летней Олимпиаде и студентами затыкали дыры на стройках, лучшие кадры с которых перебросили на олимпийские объекты. Заработали наши герои немного – «на подхвате» много не заработаешь. Но оба старались набраться как можно больше строительной премудрости, чтобы в следующие годы постараться попасть в «дальний» стройотряд: Уренгой, БАМ, Норильск, Абакан… Об этих выездах ходили по институту легенды: привозили оттуда от семисот до полутора тысяч рублей, это при средней зарплате по стране в сто пятьдесят советских «деревянных». А деньги были нужны – стыдно было клянчить на жизнь у родителей.
Но дальние отряды начинались с третьего курса и попасть в них было непросто без протекции в профкомах, парткомах и прочих «комах». Оставалась «шабашка»: сколотить бригаду и подрядиться в каком-нибудь подмосковном колхозе или совхозе строить коровники, свинарники, гаражи и так далее. За бригадой дело не стало – за два года сложилась и устоялась компания, которая почти без потерь дожила до выпуска. Сложнее было с поиском и организацией работы. Вопросов возникало множество. Куда ехать и как перемещаться от объекта к объекту? Где жить? Где и как питаться? Где брать и какие понадобятся инструменты?..
И вот Тимофей говорит, что всё придумал!
Оба приняли серьёзный вид, и Валька повторил:
– Ну?
– Не нукай, говорю. Слушай дядю внимательно! Ты слышал про загородную базу нашего института?
– Это лыжная база в Ильинке что ли?
Тимофей посмотрел на Вальку и на секунду задумался.
– А что? Тоже вариант, я про это место как-то позабыл, – потёр он нос кулаком. – Но, думаю, мой вариант поинтересней будет. Нет, не Ильинка. Дмитровский район. Там есть база, а точнее – исследовательский центр нашего института, в лесу, за колючей проволокой.
Валька закивал головой.
– Знаю, знаю. Там ещё у нашей военной кафедры развернут учебный комплекс ПВО. Мы туда на третьем курсе на неделю на практику поедем.
– Точно, – подтвердил Тимофей. – Но для нас главное вот что: там есть общежитие и столовая. Улавливаешь? Есть, где жить, и есть, где жрать.
– Нас, что, просто так там поселят?
– Просто так – только кошки родятся, да и то, знающие люди говорят, что не просто так. Придётся за это сложить им стенки лабораторного корпуса. Из кирпича. Улавливаешь?
– Если ты про то, что прошлым летом в стройотряде я пару недель работал помощником каменщика, – неуверенно протянул Валька, – и несколько дней подержал в руках мастерок…
– Ты единственный специалист-каменщик из нас восьмерых.
Валька зажмурился и потряс головой.
– Давай, Тимоха, по порядку. Мы собирались шабашить по колхозам-совхозам и было нас семеро. А теперь нас восемь, и мы строим корпус на институтской базе, понятия не имея о кирпичной кладке. Может объяснишь попонятней, что ты удумал?
– Объясню, объясню. Смотри: рисую картину. Пользу общаги и столовой, думаю, ты уже оценил. Теперь – дальше. Моя кафедра начала строить там новый лабораторный корпус. Они успели заложить фундамент и… всех строителей перебросили в Москву на олимпийские объекты. А корпус нужен срочно. Я говорил на кафедре с человеком, который отвечает за эту стройку. Он готов оформить нас строителями высокой квалификации и к зарплате добавить премию, если мы закончим стенки до сентября. Нормально?! – он торжествующе посмотрел на друга.
Идём дальше. Денег, конечно, хочется больше, – значит, нужно искать реальные шабашки. А мы уже в селе, и не надо каждый вечер в Москву мотаться. Конечно, пешком по окрестным деревням не набегаешься, вот если бы иметь машину! И тут я вспоминаю про Лёньку Толмачева. Работник он – так себе. Но у него есть машина – «Жигуль» от папы достался. Короче, он согласен поехать с нами. Смотри: кто-то из нас объезжает с ним ближайшие колхозы. Допустим, находим работу. Бригада в три-пять человек садится в машину, и мы там.
– Ну что скажешь, серьёзная проработка деталей предстоящего летнего десанта? – он опять выпрямился, задрал кверху подбородок и глянул на Вальку сверху вниз.
Но тот в этот раз игры не принял.
– Нет, не серьёзная. Никто, включая меня, с кладкой дел не имел. Я всего лишь видел, как это делается, а остальные даже и не видели. Ну бетон или столярка – ещё куда ни шло. Но кладка! Да у нас стены рухнут ещё до того, как мы до крыши доберёмся!
– Ну кто же Вам сказал, что гигант мысли и предусмотрительности, Тимофей Владимирович Гонтарь, не подумал о такой малости? – посерьёзнев, подвёл черту под образом царя-батюшки Тимофей. – Нам дают профессионального прораба. Кстати, с ним я тоже говорил, и он берётся обучить нас кирпичной кладке при двух условиях: руки у нас растут не из задницы, и мы – не лентяи. Он уверен, что за два месяца четыре-пять человек поднимут стенки под крышу. Ну, а теперь что скажешь? – и он приобнял друга за плечи.
***
Через несколько дней шестеро парней ранним утром встретились на Савёловском вокзале. Купили билеты до Дмитрова и расположились в почти пустом вагоне электрички. Вскоре поезд, присвистнув, заскользил вперёд. За окнами замелькали сначала улицы и городские кварталы, затем – дачные участки, после Лобни – лес, снова дачи, перелески, поля – простор!
Когда проезжали Яхрому, Тимофей приник к окошку и, высмотрев там что-то, удовлетворённо хмыкнул: «Вот он, Автоцентр. Нужно будет с Лёнькой смотаться сюда, может, хоть здесь резину для его «Жигуля» раздобыть сумеем, а то у него колёса лысые, как коленка, а нам на нём ещё кататься и кататься.»
– Где он, кстати? – спросил Валька.
– Они с Аркашей-большим приедут на машине к вечеру, – ответил Тимофей.
Примерно через полтора часа ребята были в Дмитрове, пересели на автобус и ещё через полчаса прибыли на место.
Поселились в двух комнатах, затащили свои рюкзаки и сумки, минут в пятнадцать обустроились и вышли на улицу.
Тимофей, прихватив Игоря Ремизова, которого хотел сделать бригадиром на строительстве корпуса, ушёл на территорию базы искать объект и прораба, остальные четверо прилегли на травке в небольшом скверике между общежитием и столовой.
Время клонилось к полудню. Равиль, высокий черноволосый полуузбек-полутатарин, вытянулся во весь рост, сунул в рот сигарету и мечтательно протянул: «Хорошо! А если ещё в столовке окажутся еда, которую удастся переваривать, и симпатичная «поварёшка» – жизнь в это лето удалась». В ту же секунду, словно ждали этих слов красавца-Равиля, из подъезда общежития вышли четыре девушки и направились через скверик к столовой. Равиль присвистнул: «Это что за феи? Наши инженеры с базы? Я, кердык-мердык, буду проситься сюда работать после института! Мамой клянусь!»
Мишка-Кашира первый сообразил, кто они, и, ткнув Равиля пальцем в бок, сказал: «Эй, татара, одна твоя мечта уже сбылась, причём четыре раза, – и, перехватив вопросительный взгляд приятеля, пояснил, – они не инженеры, кердык-мердык, они «поварёшки». Целых четыре, и все красавицы».
Все четыре девушки были на удивление привлекательны. Красивой, по-настоящему красивой, пожалуй, ни одну из них назвать было нельзя. Но каждая чем-то притягивала взгляд.
Впереди быстрыми маленькими шажками шла темноволосая кареглазая малышка. Равилю, Тимофею или Аркаше она едва достала бы до груди. Круглое личико, пухлые губки, ручки и ножки. Но эта округлость фигуры её не портила, напротив, наполняла весь её облик прелестью ребёнка. Окончательно в ребёнка её превращали волосы, заплетённые в косичку-«колосок» прямо с макушки. Единственная деталь, говорившая о её реальном возрасте, – глаза, полные то ли тревоги, то ли смертельной тоски. У детей таких глаз не бывает.
На шаг позади шла вторая девушка, тоже кареглазая и темноволосая, и с такой лучезарной улыбкой на лице, что все, кто смотрел на неё, непроизвольно заулыбались. Она была среднего девичьего роста, нормального телосложения, её немного портил чуть длинный нос с горбинкой, но положение мгновенно исправляли точёная фигурка гимнастки, воздушная походка и улыбка, которая, казалось, говорила: «Всех люблю, и вообще всё в этом мире прекрасно и по-другому быть не может».
Замыкали шествие две блондинки: одна совсем юная, скорее всего ей не было и двадцати, вторая же выглядела лет на десять старше. Обе были чуть выше среднего роста и смахивали на сестёр, но сёстрами, видимо, не были, просто младшая копировала походку и манеру держаться старшей. И, следует заметить, там было, что копировать: прямая, будто затянутая в корсет, спина, плечи подняты и развёрнуты в стороны так, что приподнимали и прекрасно очерчивали грудь. И там было что приподнимать и очерчивать! А ещё – гордая посадка головы. Не горделивая или надменная, а именно гордая и полная достоинства. Глаза смотрели доброжелательно, мягко и даже слегка призывно, и не было проблем подойти к ней, улыбнуться, завязать разговор… Её взгляд не отталкивал, напротив – вселял надежду. Но вот этот гордый поворот головы мгновенно останавливал, пресекал попытку в зародыше, будто говоря: «Нет, парень, даже не пытайся, не обломится».
Кашира уставился на неё как заворожённый – при своём небольшом росте он питал пристрастие к зрелым женщинам, крупнее и старше себя.
Вальке же, наоборот, нравились юные воздушные создания. Наверное, поэтому он уже давно сопровождал глазами младшую, и она, почувствовав изучающий взгляд на себе, слегка наклонила головку в их сторону и… её глаза будто споткнулись, встретившись с Валькиными. Ресницы чуть заметно дрогнули, из-под них сверкнули два огромных изумруда и через мгновение погасли. Валька зажмурился, тряхнул головой и вновь открыл глаза – девушки спокойно проходили мимо. «Почудилось, – подумал он, – что это со мной, девчонка как девчонка, ну симпатичная, но ничего же особенного».
Егор Лапин, прозванный приятелями «Сметаныч», за трепетное отношение к полезному молочнокислому продукту, бросил неспешный взгляд на проходную: «Начальство возвращается, сейчас обедать будем». Но Тимофей, не подходя близко, махнул рукой, мол, идите сюда. Все поднялись. Валька исподволь глянул на дверь столовой и еле слышно вздохнул. «Царапнула зеленоглазка», – тихо сказал Кашира, проходя мимо, так тихо, что услышал только Валька. «Иди-иди, чёрт глазастый», – беззлобно огрызнулся тот.
А в это время у «зеленоглазки» почему-то всё валилось из дрожавших рук. Входя из зала в кухню, она наткнулась на полуоткрытую дверь и больно ударилась бедром, в сердцах оттолкнув «обидчицу», задела рукой швабру, и та стукнула её по голове. Отшатнувшись от этой напасти, столкнула со стеллажа сковородку (хорошо, что пустую и холодную), которая, свалившись ей на ногу, с оглушительным звоном и грохотом запрыгала по плиточному полу. Из глаз девушки брызнули слёзы, она пошатнулась и, наверное, рухнула бы на пол, но по счастью Алевтина, та самая, что шла с ней рядом, решительно пресекла эту череду несчастий. Она подхватила Дашу («зеленоглазка» – знакомьтесь), захлопнула дверь и вернула на свои места швабру и сковороду.
– Неужто и Дашкин черёд настал? Господи, надо же! Одним взглядом… – тихонько бормотала она, усаживая младшую подругу на разделочный стол.
– Что?! – потирая ушибленные места спросила Даша.
– Ничего. А знаешь, – по губам Алевтины скользнула мечтательная улыбка, – было бы мне столько лет сколько тебе, я бы в него тоже влюбилась.
– В кого? – вытирая слёзы, спросила изумлённая Даша.
– Сама знаешь!
– Алечка, не говори никому.
– Да никто же не поверит! – ласково ответила та и обернулась к двум парам любопытных карих глаз, выглядывавших из дверей кладовки, и пытавшихся понять, что там за грохот.
– Землетрясения никакого нет, и война не началась, проcто Дашка влюбилась. Ну что застыли столбиками, через полчаса люди на обед придут.
***
Первый этаж длинного трёхэтажного общежития занимал временный обслуживающий персонал базы: техники, слесари, сантехники и всякого рода командированные. Постоянными жителями были лишь наши «поварёшки». На втором – обосновались молодые инженеры базы, чья очередь на квартиры ещё не подошла. Третий – был зарезервирован для приезжавших на лабораторные, военные и прочие практики студентов. Был ещё и цокольный этаж, где располагались душевые, на удивление просторные и чистые, а также что-то вроде комнаты отдыха с теннисным столом, бильярдом и несколькими столиками для настольных игр. Кроме того, там же находились канцелярия, бухгалтерия и отдел кадров.
Сюда и привёл ребят Тимофей, чтобы оформить пропуска на охраняемую территорию. Процедура заняла минут сорок, затем им прочитали целую лекцию по внутреннему распорядку и правилам поведения на «режимном объекте», так что на обед они попали с опозданием.
Обычных посетителей в столовой уже не было. На раздаче первых блюд стояла улыбчивая Светлана, вторые подавала малышка Лена. Уважительно глядя на внушительных размеров шумовку, казавшуюся просто огромной в её маленькой ручке, Тимофей выбрал отварное мясо с гарниром и спросил тоном учителя младших классов: «А сколько тебе лет, девочка? Не слишком ли ты мала на раздаче стоять?» Та было вспыхнула, сверкнула глазами, готовясь ответить заезжему насмешнику на колкость по поводу её роста, но Тимофей улыбался ей так, как улыбается любящий старший брат младшей сестрёнке, отчего злость её тут же растаяла, и она, мгновенно состроив испуганную рожицу, шмыгнула носом и, сложив губки бантиком, пропищала голоском первоклашки: «Ложки-то с котлетами поднимаю. Что ж Вам ещё-то, дяденька?» – после чего проворно спряталась за спину Светланы. Та не замедлила добавить свои пять копеек в этот спектакль: сделав вид что выдаёт ужасную тайну, приложила палец к губам и, округлив глаза, таинственным шёпотом сообщила: «Ленка-то у нас – ветеран, уж пятый год котлетами командует» – и тотчас напустив на себя безразличный вид, принялась что-то насвистывать, мол «я – не я, и хата не моя».
Импровизация была разыграна настолько неожиданно и профессионально, что благодарные зрители от всей души наградили исполнительниц дружным смехом и одобрительным гомоном, а Сметаныч протянул удивлённо: «Пятый год? Не может быть! Слушай, без обид и подколок, сколько же тебе лет в натуре?» Лена опять было сверкнула глазами, но на добродушном лице Сметаныча читалось лишь искреннее любопытство, поэтому, затаив до поры искорки смеха в глазах, она игриво ответила: «Уж два месяца как двадцать один, – и, трагически вздохнув, закончила уже назидательным тоном, – а вообще-то у женщины возраст спрашивать неприлично». После чего вновь картинно сложила губки бантиком и уставила глазёнки в потолок.
Жалкий лепет оправданий Егора потонул в дружном хохоте приятелей: «Сметаныч, ты что, слепой? Перед тобой солидная женщина, в летах, а тебе всё малолетки чудятся. А что ей на вид лет тринадцать-четырнадцать, так это оптический обман зрения. Ты у Вальки спроси, он у нас по оптике, он тебе популярно всё разъяснит». «Да ну вас, – отбивался Егор, – вон и девушку в краску вогнали, она сейчас и вправду обидится. Какая солидность, когда ей в натуре на вид лет четырнадцать». Но Лена не обиделась – эти ребята ей понравились, хотя личико её сделалось серьёзным, а в глазах опять появился не то страх, не то тоска. Спросить, кто такие и надолго ли, она не решилась, но зато решилась Светлана…
Вот так и началась эта удивительная, но совершенно правдивая история. И обещаю, читатель, я расскажу всё как было, ничего не утаив…
***
На следующий день у ребят начались трудовые будни. Обещанный прораб оказался хорошим мужиком и умным учителем. Он сложил на асфальте кладку стены, объяснил, что означают специальные термины: перевязка, тычок, ложок, штраба, расшивка, шнурка и т. д. Вальке отдельно показал, как «поднимать» углы стен. Сам изготовил для ребят мастерки, принял вместе с ними первые машины с раствором, поработал пару дней и, убедившись, что публика ему досталась трудолюбивая и понятливая, пошёл по другим объектам, изредка заходя к ребятам проверить, как идут дела.
А дела пошли неплохо. Валька за два-три дня так наловчился складывать углы стен, что они не отличались от сложенных профессионалами. Остальные «гоняли» стенки между углами, и ряд за рядом кладка становилась всё ровнее, а работали они всё быстрее, и вскоре даже скептик Валька поверил, что до конца августа стенки под крышу они подведут легко, даже если будут работать вчетвером и даже втроём. Тогда Тимофей с Лёней начали время от времени со стройки исчезать. И вскоре стали появляться «шабашки»: то ремонт колхозного гаража, то переборка крыши в коровнике, то пристройка к совхозному клубу. Много народу там не требовалось, бригаду половинили, четверо, как правило, были на корпусе (Валька и Игорь Ремизов вообще никогда не отлучались), а остальных Лёня увозил. Платили там обычно сразу после завершения работ. Так что у ребят завелись деньги. Правда, по общему уговору, Тимофей хранил их в сейфе бухгалтерии и ребятам не выдавал, брал лишь на бензин, на еду в столовой, да иногда на гулянки с пивом или водкой.
По вечерам обычным развлечением был преферанс – дело не шумное. На огонёк забредали девчонки из столовой. А куда ещё им было забредать? Лес да лес кругом, да канал имени Москвы. Иногда они пекли пирог, и мальчишки устраивали чаепитие. Пытались зазывать девочек на свои гулянки, но тех ни пиво, ни водка не прельщали. Не желая обижать мальчишек, они заходили, но, посидев минут пятнадцать-двадцать, под разными предлогами исчезали.
Алевтина в тех мероприятиях почти не участвовала, заходила лишь когда Тимофей брал в руки гитару. А так… Скучно было тридцатилетней женщине с публикой, где двоим, самым старшим, было по двадцать три года. Жила она в отдельной комнате, куда время от времени наведывался поболтать Кашира. А может и не только поболтать… Кто знает?
Так или иначе мальчики и девочки сблизились и превратились в дружную компанию. Конечно, над ними, как и над любым скоплением разнополой юности, витал Амур, и были потаённые взгляды, вздохи и желания, но бесцеремонных приставаний не было – друг к другу здесь относились с уважением.
А уж если кто-то доверял другу или подруге свою тайную проблему, то остальные, делая вид, что ничего не подозревают, помогали эту проблему разрешить.
Да и то сказать, где мальчонки – там и девчонки. И наоборот.
***
В детстве дни ужасно длинные и битком набиты событиями. Давайте, читатель, бросим мимолётный взгляд на любой из них. Да вот, хотя бы на этот: лето, каникулы, воскресенье.
Ты проснулся и, наскоро умывшись, скатился со своего четвёртого этажа в пока ещё пустой двор. На клумбе расцвели вчерашние бутоны, и ты склонился к прекрасному цветку, на котором деловито трудится пчела. За спиной возникла Ирка, и ты тут же поймал пчелу в кулак, стараясь не придавить, чтобы не укусила. Пчела жужжит в кулаке, и Ирка, испуганно пискнув, замирает в восхищении. Тут появляется Генка с пятого этажа и приветственно хлопает тебя по руке, пальцы сдвигаются, и пчела тебя кусает. Короткая драка. Генка повержен, но ладонь пылает. Мишка из второго подъезда советует приложить сырую землю (так учила бабушка – большой авторитет в подобных делах). Все дружно принимаются копать землю палками и обломками стёкол, а Олег из Мишкиного подъезда приносит из дома кружку воды – сделать землю сырой.
Боль действительно слабеет, и авторитет Мишкиной бабушки взлетает до небес.
Нужно мириться с Генкой. Об этом напоминает его младшая сестрёнка Лёлька, которая, с укоризной глядя на обоих, произносит: «А ещё друзья называются».
Генка первый протягивает руку: «Я же не знал, что у тебя пчела в кулаке». Мир заключён, и вся ватага дружно несётся на пустырь, где, отвергнув футбол, выбирают игру в «знамя», чтобы могли играть и девочки. Потом, утомлённые, все возвращаются во двор, валятся без сил на лавки и лениво болтают о разных разностях (причём этих «разностей» у нашей публики ничуть не меньше, чем у взрослых!), но через несколько минут эти непоседы вновь полны энергии. Девочки отправляются делать «секреты». Мальчишки затевают «ножички». Ирка подбегает к тебе и протягивает руку – на пальце капелька крови. Бабушкин опыт говорит – нужно немедленно отсосать кровь из ранки, чтобы не было заражения. Поэтому её палец, перепачканный песком и землёй, немедленно оказывается у тебя во рту. Ты бы не стал это делать для кого-то другого – но это же Ирка!..
На пальчике девочки больше нет песка, земли, нет и крови – только крохотная царапина… Ты советуешь ей для надёжности пойти домой и намазать палец зелёнкой…
Девочки сообщают, что «секреты» готовы, и мальчишки дружно отправляются их искать. Ты находишь Лёлькин (а надо бы Иркин) …
И тут слышишь мамин голос, который зовёт тебя… завтракать. Восемь утра…
В юности дни становятся короче, но зато какие длинные бывают вечера… Вечера вообще превращаются в волшебное время суток. Какие душевные истомы, неясные желания и надежды охватывают вчерашних мальчиков и девочек. Сколько храбрых признаний произносится, сколько сумасшедших поступков совершается… Сумасшедших – в соответствии с твоей же дневной логикой… Вечер будто снимает оковы с души и тела и позволяет с лёгкостью совершить то, о чём и мысли не возникло бы днём…
***
Лена набралась храбрости как раз вечером. Она немного задержалась в тот день и, возвращаясь из столовой, встретила Тимофея и Аркашу. Перебросившись с ребятами обычными любезностями, она неожиданно для себя предложила: «А пошли погуляем. Я вам полянку красивую покажу, прямо у канала».
Тимофея уговаривать не пришлось, да и Аркаша был не против. Вскоре эта забавная картина – высокий мужской силуэт (или два) в лучах заходящего солнца и рядом крохотная девичья фигурка – стала привычной для обитателей общежития. Иногда над ними беззлобно подтрунивали, но Лену это нимало не смущало. Этой крошке нравились крупные мужчины.
Впрочем, Аркашин абрис довольно быстро исчез из этой композиции поскольку его мысли живо занимала московская сокурсница. А вот к Тимофею с каждым днём Лена привязывалась всё больше и больше. Когда он обнимал её или брал на руки и нёс, точно уставшего ребёнка, она чувствовала себя защищённой от любых невзгод… Наверное поэтому (ну и конечно потому, что был вечер!) на одной из прогулок она, внезапно расплакавшись, доверила Тимофею тайну своих перепуганных глаз.
Года полтора назад она познакомилась с парнем из Тольятти. Он был водителем-испытателем на ВАЗе и приезжал в Дмитров на полигон обкатывать новые модификации «Жигулей». Появлялся почти каждый месяц и проводил в Дмитрове не менее недели. Был он лет на десять старше Лены, и дома у него имелись жена и ребёнок, о чём Лена прекрасно знала, но ей льстило внимание взрослого мужчины, и она сначала позволила себе в него влюбиться, а затем позволила ему с ней спать.
В результате обоюдной страсти и полного «игнорирования технических и физиологических средств планирования семьи» (как сказал бы Чибисов, слывший большим мастером витиеватых фраз), кнопка-Леночка «залетела» – так выражался уже не только Валька, но и вся тогдашняя молодёжь (да и современная, по-моему, тоже). Иначе говоря, месяц назад, увидев отсутствие месячных и ощутив какие-то странности в организме, Леночка побежала к врачу и выяснила, что она на втором месяце беременности. Рожать в её ситуации?! Она подумала и твёрдо решила: «Нет». Поэтому, когда её Гриша вновь появился в Дмитрове, она объявила, что беременна и собирается делать аборт. «Моё дело – терпеть, твоё дело – платить», – заявила она. Гриша жарко обнял её, с чувством поцеловал, оставил пятьдесят рублей – всё что было у него в карманах (кстати, деньги по тем временам немалые) и уехал в свой Тольятти.
Тимофей выслушал внимательно.
– Ну что ж, решила так решила… На когда назначено?
– Через неделю, в воскресенье, в девять утра. Тимош, я боюсь. Хоть бы Гришка был здесь, а то одна…
Он сгрёб её в охапку, прижал к себе. Она доверчиво уткнулась головкой ему в живот – полагалось бы в плечо или в грудь, но ни туда ни сюда она не доставала. Тимофей потрепал её по плечу, погладил по голове.
– Ну ладно, ладно. Не ты первая. Конечно, по-дурацки всё – первая беременность и аборт. Врач-то хоть хороший? А то натворит чего, потом не родишь или осложнения какие.
Она опять начала всхлипывать.
– Ну прости, прости. Небось и без меня историй нарассказывали.
– Да уж наслушалась – сама выспрашивала. Но я, Тимош, не только операции боюсь. Врач хороший, говорят, осложнений после него не бывает. Только болтают про него разное. Говорят, что когда идут к нему домой, то он с девчонками… он девчонок… Я с одной говорила, ей тоже в больницу было нельзя. Он ей вколол что-то от боли и ноги к креслу привязал, чтобы не дёрнулась во время операции… А после… сначала свои дела сделал, а уж потом аборт.
Тимофей нахмурился и непроизвольно сжал кулаки.
– А почему ты в больницу не идёшь? Зачем к нему домой?
Лена даже всхлипывать перестала, оттолкнула Тимофея, вернее сказать, оттолкнулась от Тимофея, ибо с таким же успехом она могла попытаться сдвинуть с места скалу. Глаза её засверкали укором и обидой в ответ на такое вопиющее непонимание местных реалий.
– Ну как я в больницу пойду, если там семь человек из моей деревни работают? Да я там только появись, через день вся округа знать будет. Отцу с матерью прохода не дадут. Отец напьётся и начнёт мать колотить, что она мало меня в детстве лупила и давалку подзаборную из меня вырастила.
Она отвернулась и снова тихонько заплакала. Тимофей попытался притянуть её за плечо, но она вывернулась и забарабанила по его руке кулачками. Тогда он снова сгрёб её в охапку, но в этот раз не прижал к себе, а просто подхватил на руки этот всхлипывающий и размахивающий руками комок, чмокнул в нос и подул, как на горячую чашку чая.
– Остынь. К утру что-нибудь придумаем. Обещаю! Мы своих в беде не сдаём.
Лена глянула заплаканными глазами на Тимофея, как бы спрашивая: «Не обманешь?» – и почему-то сразу поверила, улыбнулась сквозь слёзы, обхватила его руками и, уже успокаиваясь, забормотала: «Мне же не то что посоветоваться, а даже просто поговорить не с кем. Светка всех любит, она не поверит, что врачи на такое способны. Дашка – совсем ребёнок, она даже нецелованная, и Алевтине в рот смотрит – ну да, та взрослая и вся такая,.. раньше в Дубне в ресторане, где иностранцы, работала. Разве что с ней поговорить? Алька – она хорошая, Дашку вон любит, как сестрёнку малую, пылинки с неё сдувает, мужиков от неё отгоняет. Да и нам со Светкой – мало что не мать. Только что я ей скажу? Вот дело какое – трахнут меня в этот раз без моего согласия, что со мной сделается. Самой-то два раза в месяц перед своим ментом так отплясывать приходится!» Она вдруг вздрогнула, вскинула голову и закрыла рот ладошкой.
– Тимошенька! Забудь, что я тебе про Альку сказала!
Её била мелкая дрожь.
– Да убьёт она тебя что ли? – улыбнулся Тимофей. – Что ты так перепугалась?
Лена выдернула вторую руку из-за Тимохиной спины и зажала рот уже двумя ладошками. Мокрые глаза глядели на Тимофея настолько испуганно и умоляюще, что тот прижал её к себе покрепче и самым твёрдым и серьёзным тоном, на какой только был способен, ответил: «Уже забыл».
Она ещё несколько секунд пристально смотрела ему в глаза и снова поверила. Выдохнула успокоено, уткнулась носом ему в грудь и тихонько заплакала. Но то были слёзы облегчения…
***
На следующий день на корпусе работали все восемь – сторонних работ в тот день не было. Тимофей порывался поговорить с Валькой, но у того, по его собственному выражению, не только «задница, но и передница» были в мыле: один человек подносил раствор кладчикам, двое разносили кирпич и раскладывали столбиками вдоль кладки, так что кладчикам не приходилось самим бегать к поддону, поставленному на леса краном, и стенки между углами они «гоняли» с такой скоростью, что Валька чуть не бегом носился от угла к углу. Тимофей поймал друга за ворот рубашки, когда тот, подняв очередной угол на четыре кирпича, вскочил, чтобы бежать к следующему.
– Постой!
– Да некогда, Тимоха! Не видишь, что делается!
– Вижу, но мне с тобой поговорить нужно до того, как мы в столовую войдём.
Валька замер: столовая означала только одно – девчонки.
– Как на обед соберёмся, тормозни меня раствор в банках пошевелить или ещё что, сам придумай. Задержимся минут на пять и до столовой идти минут десять. Хватит тебе времени?
И Валька рванулся к следующему углу.
Когда шли к столовой, приведя в порядок банки с раствором и вымыв лопаты, Тимофей, почесав затылок, смущённо начал:
