Текст книги "Железная дорога, или Жди меня, Женька"

Автор книги: Олег Борисенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олег Борисенко
Железная дорога, или Жди меня, Женька

Моим друзьям по военному

училищу имени Кирова С.М.

От автора

«Железная дорога» название строевой песни выпускного курса Орджоникидзевского военного училища им. С.М. Кирова. Это гимн «КИРОВЦЕВ» всех поколений.

Повесть о пути лейтенанта и его однокашников, про заоблачную любовь, локальные конфликты и не паркетную службу.

Это юмор, плавно переходящий в жизненную трагедию нашего поколения.

Данное повествование не является автобиографией. Все совпадения случайны.

ПАМЯТЬ

Глава первая.

«Как хорошо, что продали Аляску!»

1985 год. Северная Осетия. Летний лагерь. Комгарон.

По асфальтированной аллее, усаженной вдоль тополями, в застиранной форме ХБ, в пилотках и яловых сапогах, проходит строй курсантов третьего курса.

Рота выдвигается строем с достоинством старшекурсников, чуть замедляя походный шаг. Звучит строевая песня, запевалы звонко и красиво вытягивают:

Голоса от команд огрубели,

Ветер выточил строгие лица.

Мы давно уже носим шинели,

Тёмно-красного цвета петлицы.

Припев подхватывают всей ротой:

Дни пройдут и, пьянея от счастья,

Лейтенант молодой улыбнется.

И горячими будут объятья,

Когда к дому родному вернётся.

И вновь запевалы продолжают…

За спиной бесконечность дороги

На губах как заклятие «нужно».

Холода и ночные тревоги

Закалили как сталь нашу дружбу.

Припев тянет сотня голосов…

Дни пройдут, нам расстаться придётся.

На прощанье друзей обнимая,

Лейтенант молодой улыбнется,

Незаметно слезу утирая.

Запевалы поют последний куплет:

Мы жалеть о прошедшем не будем.

Впереди у нас трудная служба.

Не вздыхайте сочувственно, люди —

Не вздыхать, нам завидовать нужно.

И рота припевает:

Дни пройдут, эМПээСа вагоны

Развезут молодых лейтенантов.

Приглядись, несмотря на погоны.

В них увидишь вчерашних курсантов.

Это песня одной из рот третьего курса. Младшие курсы не имеют права её петь.

В нашем училище существуют неписаные традиции, которые свято соблюдаются. И эта песня частичка этих традиций.

Вечереет.

Здесь, в предгорье, сумерки приходят рано, и небо покрывает ковёр из миллионов звезд.

Стоя в строю на вечерних проверках, мы с моим закадычным другом Колькой уже четыре долгих года всматриваемся в небо Кавказа, разгадывая и пытаясь угадать, какая из этих звёздочек упадет нам на погоны.

На фоне высоких белеющих гор, раскинулся летний лагерь военного училища с казарменными помещениями и летними классами. С линейкой, ведущей к училищной столовой в сторону гор, и в другую к строевому плацу на равнину, где за горной речкой, раскинулось село Комгарон.

В сумерках еще можно разглядеть очертания спортгородка, с полосой препятствий и двумя ровными квадратами перекладин – турников. Грохочет горная речка Сунжа, отделяющая нас всех от гражданской территории.

Позади четыре года учёбы.

Это время полевых выходов, стрельбищ, ночных марш-бросков, переходов по горным дорогам Осетии, Чечни и Ингушетии.

Ещё никто не знает, что через десяток лет многим из нас придётся воевать в этих местах. А нынче же мы можем ходить в увольнения и самоволки, и в каждом доме тебя напоят и накормят.

К курсантам местные относятся с уважением и любовью, называя наше училище «Погран» по привычке, так как оно раньше готовило офицеров пограничных и внутренних войск. В Орджоникидзе есть ещё два училища ЗРУ (Зенитно-ракетное) и Общевойсковое.

Мы иногда пересекаемся с курсантами других военных училищ, особенно в Доме Офицеров на дискотеке, будучи в увольнении. Бывают и стычки, иногда перерастающие в кулачные бои местного масштаба. Порой из увольнения возвращаемся с шишками и фингалами, гоняя ногами по казарме чужие фуражки это добытые в бою трофеи с алыми и чёрными околышами, доказывающие, что мы вернулись домой непобежденными.

Руководство училища смотрит на эти шалости сквозь пальцы дека сами такими были.

Старшие рассказывали, что однажды начальнику училища позвонил комендант города и пожаловался:

– Ваши курсанты опять дерутся на проспекте!

Ответ генерала Бубенчикова был довольно своеобразным:

– Мои курсанты не дерутся, они наводят порядок!

После осенних беспорядков тысяча девятьсот восемьдесят первого года между нами, курсантами разных училищ, наступил долгожданный мир. Ведь весь личный состав всех военных училищ принимал участие в ликвидации антиправительственных выступлений и погромов, что навсегда нас, «Кировцев», сроднило с ракетчиками.

Общевойсковиков же мы по-прежнему не любили, так как в отличие от нашей казарменной системы у них был свободный выход. И звали мы их за глаза «девочками» и «пылесосами», постоянно задираясь в увольнениях. Они же в отместку дразнили нас «МопАми», это от прежнего названия нашего ведомства (Министерство Охраны Общественного Порядка). Но за четыре года и среди «пылесосов» мы успели приобрести друзей, особенно земляков, с которыми ездили вместе в отпуск.

Прошу прощения. Невольно увлёкся воспоминаниями!

Вернёмся всё же в Комгарон.

Темнеет. К воротам летнего центра, брякая замками бортов, подъехал ЗИЛ-131 с кузовом, крытым брезентовым тентом. Скрипнули, зашипев, тормоза. Раздался настойчивый сигнал.

Часовой КПП, в шинели с курсовками второго курса на рукаве, со штык-ножом на солдатском ремне, выходит из здания КПП и, мельком взглянув на номера ЗИЛА, открывает ворота, впуская машину. Автомобиль, проехав немного по нижней дороге мимо находящегося слева спортгородка, останавливается.

Из кузова через задний борт ловко, по-спортивному, выпрыгивает курсант. Он одет в офицерскую полевую форму ПШ. На нём ремень с новенькой скрипящей портупеей. На голове полевая фуражка с опущенным поводком. Через плечо ремешок с плащ-накидкой. В руках у старшекурсника офицерская полевая сумка. Там явно не тетрадки. Махнув рукой водителю, курсант весело благодарит знакомого солдата:

– Рахмет Еркен!

Военный водитель, солдат срочной службы, призванный из Казахстана, выглядывая в боковое окно, игриво предупреждает:

– Счастливо. Смотри, не спались зема!

Автомобиль трогается.

А наш курсант, проводив ЗИЛ, осматривается по сторонам и, шагнув с полотна дороги, растворяется в молочных сумерках спортивного городка.

Зажигаются огни на плацу.

Учебные роты выдвигаются на обще-училищную вечернюю поверку.

По дороге на плац все поют строевые песни.

Песни, сливаясь одна с другой, создают ту самую непередаваемую атмосферу торжественности вечернего ритуала. А при заходе на строевой плац каждое подразделение, переходя на строевой шаг, обрывает песню.

Где-то в глубине учебного центра, приближаясь к плацу, одна из рот поёт:

Сыграй еще походную, курсант приятель мой,

Училище военное закончим мы с тобой.

Уедем в дальние края, на карте не найти,

Судьба военная моя, нелёгкие пути.

Проходят дни – сменяются, вчера ты был курсант,

Теперь к нам обращаются «товарищ лейтенант».

Уедем в дальние края, на карте не найти,

Судьба военная моя, нелёгкие пути.

С Чукотки и до Балтики, во все концы земли

Разъедутся романтики товарищи мои…

На песню накладывается ещё одна. Это, топая яловыми сапожищами, вышагивают курсанты младших курсов:

Идет курсант по городу,

По незнакомой улице,

И от улыбок девичьих вся улица светла…

Ну вот и всё. Сегодня по традиции мы передаём батальонную песню четвёртого курса нашим последователям – курсантам третьего года обучения. Впервые песню «Железная дорога» запели курсанты в конце шестидесятых. Это старая традиция нашего Краснознамённого училища.

Правда, старшие офицеры рассказывали, что раньше, в годы их курсантской молодости, пели «Широкая дорога». Но это ничего не меняет. Традиция есть традиция.

Сегодня последним на плац придёт наш выпускной курс. И после обще-училищной вечерней проверки, по дороге в летний клуб, мы батальоном споём только первый куплет, а дальше, как эстафету, слова песни подхватит третий курс, который, пристроившись к нашему строю, допоёт «Железную дорогу» до конца. Мы же, вольным шагом, прибавив ходу, отделимся от ритуального строя и пошагаем в клуб. С этого момента, они, курсанты будущего четвертого курса, становятся старшими.

Мы без пяти минут лейтенанты. Впереди государственные экзамены и выпуск. А там распределение по всему Советскому Союзу и не только.

Ну вот, опять чуть не отвлёкся от темы!

А где же наш служивый?

Пока я увлёкся воспоминаниями, он уже пробежал по спортивному городку. Курсант, раздвинув ветки орешника, ловко перебегает через центральную аллею. Но он петь «Железную дорогу» сегодня не будет, так как заступает в наряд дневальным по роте.

Днем же, наш курсант, был в Орджоникидзе. В самоволке. И вот теперь возвращается с небольшим опозданием.

Ой! Лишь бы никто не заметил его отсутствия-то. Ведь вылететь на гражданку за несколько недель до выпуска далеко не радужная перспектива.

Курсант Барсуков, спрыгнувший несколько минут назад из кузова грузовика, пригибаясь, пересекает городок с учебными классами и рыбкой ныряет в казарменное помещение. Он пробегает пост дневального и скрывается в проходе двухъярусных кроватей, заправленных белыми пикейными покрывалами. Быстро опускается на колени в проходе и прячет полевую сумку между сеткой кровати и подвязанным вещмешком.

– Тебя где черти полосатые носят? – раздается за спиной Олега голос.

Это дежурный по роте, его однокурсник, сержант Насыров.

Барсуков, поднимаясь и отряхивая колени, оправдывается:

– Ох, Салават, чуть не опоздал.

– Опоздал ты. Опоздал. Ткач за тебя на развод уже сходил. Бери штык-нож и дуй на тумбочку. Я ротному сказал, что ты ходил территорию принимать.

Сержант протягивает штык-нож Барсукову.

– Спасибо.

– Спасибо в стакан не нальёшь!

– Вечером, – хитро подмигивает самовольщик.

– Что? Привез, что ли?

– Ага. Только еле-еле нашёл. Везде борьба с зелёным змием. Все магазины виноводочные закрыты. Повсюду плакаты «Советский народ за трезвый образ жизни!», даже на заборе птицефабрики кто-то краской написал: «Мы за секс на трезвую голову!», – смеётся от своей же шутки-небылицы курсант Барсуков.

– Комбат сегодня на построении обрадовал, что выпускного вечера в ресторане не будет. Запретили. Коммунистическая Партия пить запрещает. Сухой закон в стране! Даже Петров из 11 роты свадьбу на сухую справлять будет, приглашения раздал землякам на комсомольскую безалкогольную свадьбу, – вздыхает Насыров.

Барсуков, надевая штык-нож на ремень, бурчит:

– Ну, меня-с не приглашали-с на лимонадную свадьбу, рожей не вышел, а выпуск я всё равно отмечу.

Неожиданно, словно свежий летний ветерок, в открытые двери летней казармы врывается песня. Это четвёртый курс, построившись в колонну по шесть, вышел на аллею.

– Китайцы пошли, – улыбается Салават Насыров.

– Пойдём, послухаем, – предлагает Барсуков.

Оба выходят на крыльцо. Присаживаются.

Казарма батальона последняя в цепочке строений. Дальше несколько учебных классов, а за ними училищный плац, на котором перед трибуной стоят ровным строем подразделения. Все ждут четвёртый курс.

Наш четвёртый батальон называют «Китайским», потому что в 1981 году набрали на сто человек больше положенного. Причиной перебора послужило то, что в Перми планировали на следующий год открыть военное училище. А чтоб организовать караульную службу, нужен был старший второй курс, который планировали собрать из курсантов Новосибирского, Саратовского и Орджоникидзевского училищ восемьдесят первого года набора. Но так как Пермское заведение не ввели в эксплуатацию, то мы так и остались «китайцами», дотянув почти в этом числе до выпуска.

Выпускной батальон шагает медленно, с достоинством, уверенно печатая шаг. Запевалы в двенадцать глоток, собранные посередине коробки в две шеренги, затягивают строевую песню:

Сквозь леса густые-е, топкие снега-а,

Шли полки на запа-ад по пятам врага-а.

Шли под грохот пуше-ек в буре и огне-е,

Шли и днём, и ночью, позабыв о сне-е.

Звучит размеренная пауза в четыре чётких строевых шага, и батальон в триста с лишним глоток подхватывает припев:

Шаг. Осталось нам немного,

Вдали виднеется она,

Железная дорога,

Родная сторона-а.

Квадрат желтого, электрического света, падающий из дверного проема на крыльцо освещает спины Насырова и Барсукова. Летают мотыльки. Стрекочут сверчки. Оба, сидя на ступеньках крыльца казарменного помещения, смотрят на проходящих строем мимо казармы их сокурсников. Проходящий с боку строя их командир роты капитан Янин кулаком грозит Олегу и Салавату.

– Расселись тут на крылечке, понимаешь!

Но курсанты, не обращая внимания на грозные сигналы ротного, продолжают заворожённо слушать песню проходящего мимо батальона.

Поют запевалы:

Он когда вернулся, не узнал села.

Хата материнская сожжена дотла.

Чёрный дым пожарищ застилает свет.

«Где ты? Где ты, мама?» Но ответа нет.

Батальон удаляется, подходит к входу на плац.

Когда-то курсанты в шестидесятые пели ещё один куплет:

Заметает вьюга дальние пути,

Девушки любимой парню не найти.

По щеке тяжёлая катится слеза…

Золотые косы, синие глаза.

Но со временем петь его почему-то перестали.

Строй будущих офицеров подходит к месту построения училища. Комбат, подполковник Усманов, командует:

– Ба-та-льон!

Песня внезапно прекращается, и четвёртый курс, чеканя шаг, входит на плац.

После проведения вечерней проверки «Железная дорога» будет передана третьему курсу. Третий её подхватит, и неписаная традиция продолжит свою жизнь.

Сегодня суббота. Батальоны после проведения вечерней поверки, идут в летний кинотеатр на просмотр художественного фильма. Репертуар курсанты знают наизусть, так как суровый начальник политотдела полковник Муравьев лично его подбирает.

Но дело не в фильме, а в самом факте посещения летнего училищного клуба. Просмотр фильма тоже ритуал.

Первыми проходят и занимают лавочки задних рядов курсанты четвёртого курса. Они вальяжно рассаживаются, снимая ремни с портупеями. Расстёгивают ПШ и кладут рядом фуражки.

Вторыми заходят курсанты третьего курса, сняв пилотки и ремни, занимая места перед выпускниками.

Далее заполняет места второй курс. Они, сняв головные уборы, позволяют себе расстегнуть только крючки и верхние пуговицы на воротничках ХБ.

И наконец-то торжественным строевым шагом, поднимая пыль в летнем клубе, занимает самые ближние к сцене ряды первый курс.

Их батальон по команде старшины садится. Тут же следует команда старшин рот:

– Отставить!!!

Первогодки вскакивают, и… вновь по команде садятся.

– Встать, сесть, встать, сесть…

– Хорош! Завязывай! – орут на старшин первого курса с галерки курсанты третьего.

Выпускники стучат кулаками по стене кинобудки:

– Крути шарманку, сапожник!

Гаснет свет.

В стрекот сверчков и скрип лавочек нежно вливается звук запустившегося кинопроектора. Тыр-тыр-тр-тр-тр-тр. Луч света, пробиваясь сквозь облако сигаретного дыма, пущенного четвёртым курсом, проходит редкие дымки третьего. Скользит по чистой глади, пролетая над лысыми головами второкурсников, дрожит от чавканья первого (вечно голодные первокурсники нахватали хлеба в столовой, и теперь в темноте дружно его поедают). И наконец-то… под треск кинопроектора, стрекот сверчков, чавканье и чмоканье первокурсников, световой луч ударяется в экран.

Бах!

Под расползающийся и заунывный звук классической музыки фильма во весь экран появляется долгожданная надпись:

«Ч А П А Е В»

– У…У..У! – недовольно доносится с первых двух рядов.

– Блин… Опять про море!!! – разочарованно подхватывает середина зала.

– Ура! – взрывается галерка.

Курсанты-выпускники подкидывают вверх фуражки, тени которых словно салют отображаются на экране.

Будущие лейтенанты смотрят любимый фильм в сотый и в последний раз.... Ура!

Наш четвертый курс в шутку называют: «Спасибо Катьке, что продала Аляску» (хотя все прекрасно знают, что продала-то Аляску не она, а её внучек. Но Катька звучит как-то торжественней). Третий курс кличут «Приказано выжить». Второй —

«Без вины виноватые». Первый же – «Хождение по мукам».

По ходу демонстрации фильма начинается традиционный спектакль. Из темноты доносятся реплики и смех выпускников.

– Тише, Петька! Мужик же рыбу ловит! Распугаешь!

– Да отпусти ты его, брат ведь помирает! Ухи просит!

При порыве плёнки весь зал взрывается как глубинная бомба. Крики, улюлюканье и свист режут уши.

Вновь запускается проектор, и фильм продолжается…

– Тыр-тыр-тр-тр-тр-тр. …

Весь зал поёт вместе с героями гражданской войны:

– Ты добычи не дождёшься, чёрный ворон, я не твой…

Кто-то кричит спящему часовому:

– Проснись! Ты серешь!

Другие голосят:

– Греби, Иваныч! Врёшь, не возьмёшь!

А кто и белому пулемётчику подсказывает:

– Куда лупишь?!!! Прицел смени! Двоечник!

После того, как над героем гражданской войны смыкаются воды Урала, четвёртый курс хором запевает:

– Вы жертвою пали в борьбе роковой, в любви беззаветной к народу…

Тут уж замполиты и командиры не выдерживают, и в летнем кинотеатре врубается свет.

– Выходи на построение…

Но вернемся, однако, в казарму…

Насыров, поднимаясь и всматриваясь в темноту аллеи, произносит:

– Все. Отпели. Давай, дуй на тумбочку. Вон кто-то крадётся.

Барсуков, поднимаясь, проходит к посту дневального. И вовремя. В казарму влетает помощник дежурного по училищу с двумя звёздочками на погонах.

– Почему с поста ушли?

– С какого поста? С тумбочки, что ли? – ехидно улыбается Олег.

– С тумбочки, с тумбочки! – и, повернувшись уже к дежурному по роте: – Дежурный! А ты куда смотришь? – злясь, выговаривает лейтенант.

– Это тумбочка ушла, пока мы песню слушали, – парирует сержант и, обращаясь к тумбочке, пнув её сапогом, приговаривает:

– Ещё раз так сделаешь, порублю на дрова! Поняла? Сестра Буратино!

Лейтенант плюет под ноги и, выходя из казармы, ворчит:

– Салабоны долбанные, связываться не хочется.

Товарищ лейтенант сам в прошлом году вышел из стен нашего родного училища. Но кормить комаров в тайге или гонять скорпионов в пустыне не захотел, вот и остался курсовым офицером. Им же, выпускникам нынешнего года, у которых нет отцов-генералов, богатых и высокопоставленных родственников, корячились самые дальние гарнизоны. Потому и смотрели будущие офицеры на лейтенанта свысока, как на штабиста и приспособленца, уважая только тех курсовых, которые прибыли из войск, отслужив честно свою пятилетку на задворках нашей любимой родины.

По курсантским меркам, вообще-то, он старше их всего на один год. Но лейтенант-то молодой! Обострять отношения и портить себе нервы с выпускниками «лейтеха» не захотел. Да и нужны ли ему чужие курсанты? От своих первокурсников голова кругом идёт. И лейтенант растворился в темноте аллеи.

***

В казарму со стороны заднего входа вошли два дневальных, которые были на ужине. Это курсанты нашего взвода – Коля Ткаченко и Иванов Сережка.

Наряд по роте состоял из трёх рядовых и дежурного – сержанта. Ещё была табуретка, которую мы выставляли на ночь, чтоб не стоять у тумбочки. А оправдывали сие нарушение устава подготовкой к государственным экзаменам.

Но сегодня внутреннему наряду ссориться с уставом было не с руки. Барсуков привез из города пол-литра.

– Микола, где хавчик? – спросил Барсуков вошедшего курсанта.

– В пожарном ящике. Там масло и хлеб.

– А что, мяса не было?

– Молочный день сегодня. И обязательно на мой день рождения, – горько усмехнулся Ткаченко.

Всех успокоил третий дневальный – Иванов Сергей по прозвищу Ванечка:

– Ладно, печеньем в клеточку закусим, у меня ещё и сало с посылки лежит. Так что закуси хватит.

– Так, тащи сало и вафли сюда! – улыбается Микола, подшучивая над Ванечкой, зная, что по курсантской неписаной традиции слово «вафли» произносить стрёмно, это кулинарное изделие все называют печеньем в клеточку.

Пока калякали, вдали вновь раздались строевые песни. Это батальоны и роты возвращаются из училищного клуба.

– А! Вот и наши косоглазые блеют! – смеясь, крикнул Ванечка, выбегая на крылечко.

– «Снегири», что ли, поют? – прислушиваясь, проговорил Коля Ткаченко, тоже направляясь к выходу.

Батальон, возвращаясь, пел под ритм походного шага., и было в этом что-то гражданское – разухабистое.

Сани с лета приготовь, приготовь,

Чтоб зимой не опоздать, опоздать.

Ведь с горы на гору хочет любовь

Все сугробы разметать.

Припев тянул весь батальон:

А щёки словно снегири, снегири,

На морозе все горят, все горят.

Кто-то снова о любви говорит,

Уж который год подряд.

Батальон на ходу перестраивался в ротные колонны и расходился по казарменным помещениям.

– Ноги вытирайте! Демоны! – заорал на входящих Барсуков.

Народ проходил мимо курсанта Барсукова, не обижаясь и не обращая внимания ни на него, ни на тряпку, лежавшую при входе в казарму. Они только что исполнили свой долг. Передали песню. На четвёртом батальоне не умрёт традиция училища.

Святыню из святынь угробят позже, когда места курсовых офицеров займут люди, далёкие от армии. Командовать училищем станут не «Кировцы», а выпускники других училищ, которым далеко наплевать на традиции Краснознамённого, и когда в военных училищах начнут готовить юристов, а не командиров. Да и все командно-военные переименуются в институты, а наше легендарное горно-копытное закроют. И останется только память, которую унесет с собой в могилу последний офицер, окончивший ОВВККУ. Вот ради этой памяти я и написал эту повесть.

Глава вторая.

«ДЕТИ ГАЛАКТИКИ»

Минеральные воды. 2009 год.

Это непередаваемая аура особой обстановки. Звуки, сопровождающие любой аэропорт. Шум турбин приземляющихся и взлетающих лайнеров. Объявления о посадке, о задержке рейсов и поиски опоздавших. Толпа встречающих и цыган у дверей с надписью «Выход пассажиров». И почему-то хочется, как когда-то курсантом, стремительно бежать в буфет. Наверное, это рефлекс, возникший с годами учёбы в военном училище. Как у собаки Павлова капает слюна при виде пищи, так, наверное, и у всех бывших курсантов, чувство голода возникает в этой атмосфере.

Мужчина, на вид лет пятидесяти, выходит из терминала, проходит через толпу встречающих и таксистов. Его дёргает за рукав куртки цыганка с предложением погадать:

– Давай погадаю, дорогой.

– Я этой мазью давно не мажусь. Гуляй, Фёкла! – отдёргивает руку Барсуков, продолжая движение.

– Зачем грубить-то? Так бы и сказал, что ты жадный, – доносится в спину.

– Я не жадный, я экономный, – улыбается Олег, рассматривая привокзальную площадь.

– Сказать хотела. Не за деньги. Ждёт тебя обратная дорога, и найдешь ты любовь потерянную во сырой земле под берёзонькой, – ещё надеясь завести разговор, семеня следом, тараторит цыганочка.

– Не трать на меня время. Лови лоха, пока толпа не рассосалась.

– Я тебе, дорогой, сказала, ты меня услышал.

Цыганка, потеряв к нему интерес, резко поворачивается и хватает за рукав молодого человека, идущего позади Барсукова.

– Давай погадаю!

Тот тоже молча отмахивается от неё, как от назойливой мухи.

Полковник запаса не был в Минеральных Водах с две тысячи шестого года. Тогда он прилетал сюда из Сургута для очередного убытия в Грозный.

Барсуков непроизвольно мурлычет песенку:

– Не жена твоя я законная,

А я дочь твоя, дочь сиротская,

А жена твоя пятый год лежит,

Во сырой земле под березонькой…

Полковник запаса раздражённо сплёвывает и, обернувшись, ища взглядом цыганку в толпе, бормочет:

– Тьфу на тебя, дура, прицепилась песенка, теперь буду мурлыкать целый день.

Вообще-то с начала восьмидесятых годов тут мало что изменилось. Тот же терминал, здания и привокзальная площадь. Как будто время остановилось на этом перекрестке воздушных путей. Отсюда, когда-то курсантом, Олег улетал в очередные отпуска.

Период отпусков во всех военных училищах практически был в одно и тоже время. Нахлынувшие воспоминания не отпускали., и полковник запаса, прикурив сигарету, присел за одним из столиков летней забегаловки, заказав кофе и тарелочку шашлыка.

1982 год. Аэровокзал кишит курсантами. Общевойсковые погоны смешиваются с чёрными погонами артиллеристов. Зелёные погоны курсантов пограничников мелькают вперемешку с краповым цветом. Собираясь в кучки, отпускники ждут своих рейсов. Тут же лениво бродит патруль, изредка проверяя документы.

Любимое место всех курсантов – это кафе с космическим названием «Галактика». Там собираются все. До горбачёвской перестройки в нём отпускают на разлив. Пропустив стаканчик-другой, курсанты собираются при входе и, на великое удивление и радость редким иностранным туристам, взявшись за руки, как вокруг новогодней ёлочки, разомлевшие от счастья отпускники кружат хоровод.

Патруль находится в стороне. Сейчас никого не отобьёшь – дружба всех родов войск. Капитан, старший патруля, будет упорно ждать, когда все курсанты разлетятся в отпуска и на территории порта останутся единицы. Вот тогда-то и запишут замечания в отпускные удостоверения о грубых нарушениях формы одежды и воинской дисциплины. А некоторых самых буйных, прервав отпуск, отправят назад по училищам.

***

Патруль стоит неподалёку. Курсанты, взявшись за руки, кружат хоровод вокруг «Галактики». Хоровод не простой, а человек под триста. Мелькают разного цвета погоны. Кружатся курсанты в три кольца. Первое движется вправо. Второе влево. Третье вправо.

На площади с фотоаппаратами стоят темнокожие туристы. Широко открыв глаза и обнажив белые зубы, они фотографируют необычный «Русский хоровод».

– Что это, сэр? Новый год?

– Нет, сейчас февраль. Наверно, Масленица.

– О! Это похоже на боевую пляску наших апачи, – щёлкая затвором фотоаппарата, предлагает свою версию третий.

– Они едут воевать в Афганистан?

– Нет, они радуются, что едут в отпуск.

– Что за песню поют эти русские военные?

– Поют, что они космические дети, – ворочая сигарой во рту, объясняет турист, немножко понимающий сложный славянский язык. И, подумав, дополняет:

– Они все дети галактики. Но галактика в данном случае не космос, а название пивнушки, вокруг которой эти дикари пляшут, крича, что они её дети. Если я, конечно, правильно их понял, господа.

Туристы хором удивляются:

– Ви киндер пивнушки? О! Этих русских так трудно поняйт!

А курсанты уже раскружились не на шутку. Хор голосов истошно вопит:

– Мы дети галактики, и самое главное…

Кафе «Галактика» переименуют в начале перестройки. Коммунистическая партия, борясь за трезвый образ жизни всей нашей необъятной страны, никак не могла допустить и мысли, что где-то в галактике или вблизи её кто-то осмелится употреблять спиртное и тем более водить хороводы. В те времена, приземлись бы на территорию СССР инопланетяне, и тем, наверно, не налили. А память о космических мальчиках, детях «Галактики» в курсантских шинелях, остаётся в наших сердцах навсегда.

Глава третья.

«КАТАЛЫ И АВТОМАТ КАЛАШНИКОВА»

Барсуков, допив кофе, идёт по площади. А вот и другое летнее кафе, где в две тысячи шестом году картежники обыграли в карты бойца его оперативной группы. Ничего не изменилось… Ничего.

2006 год. Вещевые мешки. Каски. Большая группа людей в камуфляжной форме на привокзальной площади.

– Что за шум, а драки нету? – подходя к группе подчинённых, интересуется Барсуков.

Удав, командир сводной огневой группы, здоровенный боец с квадратной физиономией, показывая пальцем на худенького молодого сотрудника, докладывает Барсукову:

– Командировочные проиграл, дятел!

– Ты где успел-то? Ведь только что из самолета вышли? – удивляется полковник.

Воин показывает рукой на кафешку:

– Вон там! В карты.

Барсуков просит присмотреть за его сумками и, закинув автомат за спину, быстрым шагом идёт в сторону кафе. За ним трусцой бежит виновник торжества.

Пройдя под летний навес, пристроенный к забегаловке, Олег подходит к трём кавказцам, которые, нагло улыбаясь, сидят за круглым столиком. Один из них тасует колоду карт.

Барсуков, улыбаясь, глядя на армянина с картами, стараясь выглядеть лохом педальным, наивно спрашивает:

– Эй, христианин! Почто маленьких обижаешь?

Армянин, передёргивая колоду, скинул три карты на столик. Перевернул.

– Всё честно! Вот, две чёрний, один красний! Твой солдат сам согласился играть!

– Это, правда? – интересуется Олег у сотрудника.

Молодой боец, опустив голову, шепелявит под нос:

– Да, Анатольич, сам. Сначала выиграл тысячу, а потом пять штук спустил.

Полковник возмущенно обращается к бойцам за его спиной:

– Я же вам говорил, в Минводах к цыганкам и картёжникам не подходить!

Олег присаживается на свободный стул за столик к лицам закавказской национальности.

– А какие правила у вашей игры?

– Хочешь попробовать, командир?

– Да вообще-то можно. Почему бы нет? Только когда попадёте, не плакать! Лады

– Э! Обижаешь, начальник! Кому как повезёт! Угадаешь красную – деньги твои. Угадаешь черную – мои. Всё просто. Без обмана, командир.

– А шельмовать можно?

– Шельмуй, начальник, всё равно не поможет!

Эти каталы, осевшие в кафешке, развели на бабки ни одну сотню таких вояк. Аэропорт Минеральные Воды был выгодным местом для картёжников. И вновь они, предвкушая легкий выигрыш, откинувшись на спинки стульев, беспечно рассмеялись.

А Барсуков, оглянувшись, подмигнул стоящим за его спиной бойцам своего отряда, и вслух проговорил:

– Если проиграюсь, то до Грозного из Минвод доберусь и без денег. А выиграю, то ставлю отряду ящик пива.

И, потирая ладошки, добавил, смеясь, обращаясь уже к шулерам:

Сейчас я вас голыми в Африку пущу!

Картежники радостно загалдели, обращаясь к сотрудникам стоящим за спиной полковника:

– Ай, молодец! Смелый у вас начальник!

Удав, наклонившись к уху Барсукова, предложил:

– Может, так, без игры, тромбанем наглецов?

– Нет, тромбануть это разбой, то есть уже криминал. Мы их и так накажем, без мордобоя разведем, как Колумб папуасов. .

И, обращаясь к каталам, Олег спросил:

– Ставка какая?

– По сто рублей для начала.

Кивнув головой, полковник согласился, кидая на стол помятую сторублёвку:

– Давай, тасуй свой пулемет!

Картежник скинул три карты. Олег, долго присматривался, как будто желая угадать, какая из них будет красная.

– Давай, давай! Какая красний? – поджучивали каталы.

Полковник, поправив автомат, который был взят в положение за спину, передразнивая и коверкая язык, ткнул пальцем в карту:

– Вот! Этот красний.

– Вай! Вай! Совсем не угадал, эта чёрний! – катала перевернул красную карту рядом и забрал себе сторублевку. – Вот красний!

Барсуков, оборачиваясь к сотрудникам, разочарованно вздохнул:

– Ты смотри! Не угадал!

Армянин вновь раскинул три карты перед полковником:

– Давай да, ещё попробуй! Видишь? Всё честно!

– Я с детьми не играю!

– Почему, дорогой?

– По сто рублей только в детском садике играют! Вон моего-то бойца на пять тысяч обули, а с полковником играть боитесь?! Вы ещё со мной на щелбаны поиграйте!

– Твоя ставка, командир?

Барсуков демонстративно вынул купюру достоинством пять тысяч рублей и небрежно бросил её на стол.

Три картёжника жадно впились в неё взглядом. Такого наивного лоха они не видели уже около месяца. Последний был пьяным капитаном, но этот же трезвый?