Текст книги "Яблочный сок"

Автор книги: Олег Болтогаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Как что-то святое я глажу сквозь футболку ее соски и поражаюсь тому, что они почти мгновенно твердеют под моими пальцами. Я хочу большего, но боюсь, боюсь, что она рассердится. Мы продолжаем наш бесконечный, жаркий поцелуй.

Устав целоваться, мы начинаем разговаривать. Мы шепчемся.

– Мне кажется, что я полюбил тебя.

– Кому кажется, тот крестится.

– Не смейся. Правда.

– Если правда, тогда почему это только «кажется»?

– Не знаю. Просто слово такое вырвалось.

– Просто и муха не кусает, а все с умыслом.

– Перестань смеяться. Лучше скажи мне…

– Что?

– У тебя там есть парень?

– Где – «там»?

– Не притворяйся. Ты понимаешь, что я спрашиваю. «Там» – это там.

– Допустим, что нет, что тогда?

– Тогда мы этого не допустим.

– В смысле?

– У тебя будет парень.

– Кто?

– Я.

Тоня смеется. Мы снова целуемся.

Сегодня вместо спортивных брючек она надела короткую юбочку.

Вид ее обнаженных коленей, бедер, жутко волнует меня.

Мы целуемся. Осторожно кладу ладонь на ее ногу.

Тоня вздрагивает и убирает мою лапу. В сторону.

Ну почему?

Мы целуемся. Я делаю вторую попытку завоевать ее колено.

– Не надо! – девушка убирает мою ладонь.

– Почему?

– Потому! Не надо, – похоже, она сердится.

Не надо, так не надо.

Я же не буду вести себя, как Колян.

Мне хочется лечь так, чтобы положить голову на ее ноги.

Или чтоб она легла, положив свою голову на мои колени.

Мне многого хочется.

Но получаю я минимум. Очевидно, потому что робок.

Но мне все равно хорошо.

Я расспрашиваю Тоню. Обо всем. Какие животные ей больше всего нравятся?

У них дома есть собака? А кошка? Тоня отвечает мне.

А я снова спрашиваю. Какие песни она любит? Какие фильмы?

Какой поэт ей нравится больше других? Любит ли она гулять по лесу?

Легко ли она переносит одиночество? Какая еда ей нравится? Что она любит?

Какие предметы в школе она любила больше всего? Кто ее подружки, друзья?

Она любит детей? А какая у нее семья? Отец очень строгий? А мама? А брат?

Тоня терпеливо рассказывает мне о себе.

Потом я умолкаю.

– Допрос закончен? – смеется Тоня.

– Причем тут допрос? Мне просто интересна твоя жизнь, – отвечаю я.

– А вот теперь буду спрашивать я! – восклицает Тоня.

– Спрашивай! – наивно соглашаюсь я.

– Кто была твоя первая любовь? – спрашивает Тоня.

Ничего себе! Это же вопрос из другой весовой категории!

Но, вздохнув, я рассказываю. Тоня внимательно слушает.

Вокруг так тихо, что кажется, что мы остались совсем одни на земле.

Мы возвращаемся в общагу в полвторого.

Как хорошо быть молодым.

В полной мере я пойму это потом.

Через много лет.

Часть 2

Среди нас молнией пронеслась новость. Среди мичуринских есть деваха, которая совсем недавно вышла замуж. Чуть ли не три недели назад. Ей пришлось приехать сюда, не завершив медовый месяц. Но новость не в том, что она замужем. Новость в том, что она, деваха – голодная.

Каждый из нас невольно примерил на себя тогу спасителя голодающих. И каждый посчитал, что она ему впору. В итоге к девахе повышенный интерес. Мы внимательно следим за ее перемещениями и настроениями.

Раннее утро. Она идет к умывальнику. (Удобства во дворе!)

Мы сидим на скамейке. Воровато осматриваем ее ладное тело.

Утренний ветерок играет с полами ее куцего халатика.

Она этого словно не замечает. Зато мы не можем отвести глаз.

– Вам слить, мадам? – хриплым голосом произносит Толян.

– Нет, спасибо, – она смеется.

Мы завистливо смотрим на Толяна. Он явно вырывается вперед. В деле помощи голодающим. Вечно эти гидроакустики лезут нахрапом. Взгляд у нее, и правда, какой-то ласкающий, зовущий, томный. Другие девушки смотрят на нас иначе. Строго и независимо. С ними, видимо, нужно еще долго возиться, а эта…

Она явно хочет.

Опыта мало, но природа подсказывает, что тут возможен успех.

Тело зовет.

«Она хочет, хочет, хочет», – стучит где-то, чуть ли не в спинном мозгу.

Хорошо четверокурсникам. У них как-то все проще. Что значит опыт! Их шутки более тонки и изысканы. Их фразы точнее бьют в цель. Они пачками носят в карманах презервативы. Нам кажется, что они бесятся с жиру, потому что используют эти резинотехнические штучки не по назначению. Они осторожно заполняют их водой и подкладывают друг другу под одеяло. Воды, оказывается, можно влить литров восемь. Если на подготовленную таким образом кровать сесть, то изделие тихо лопается, заливая временную колыбель студента водой. Громкий, дикий, радостный хохот собратьев. Пострадавший досадливо кривится, но тоже смеется. Борьба с мокрыми простынями – его личное дело.

Четверокурсники тоже учуяли молодуху. Пожалуй, даже раньше нас.

Один из них и спас ее от голода. Опередил нашего Толяна. Причем уже утром об этом стало известно почти всем. Потому что сам ловелас громко заявил о своей победе. Потому что наш Ваня в два часа ночи вышел по нужде и увидел, что прямо на порожке женского отделения происходит великое таинство. Таинство любви.

Она стонала и вскрикивала.

А он двигался, как паровозный поршень.

Утром Ваня хриплым шепотом рассказал нам об увиденном. Больше всего Ваню поразило то, что ее ноги торчали вверх. Мы завистливо посмотрели на четверокурсника. Везет же людям!

Счастливчик!

А днем мы увидели, что молодуха, окруженная подружками, плачет, а они ей что-то сердито выговаривают. А вечером Тоня не хочет идти со мной гулять. Я догадываюсь, что виной всему молодуха.

Но я-то причем?

Мы сидим, завернувшись в мое одеяло, и пялимся в телевизор.

Я украдкой ласкаю девичьи колени, бедра, живот. Я люблю ее!

Я не хочу, чтобы она на меня сердилась.

Где-то в душе я понимаю, что четверокурсник поступил нехорошо.

Но ведь деваха этого явно сама хотела!

Сейчас она плачет, а вчера ночью стонала и вскрикивала.

Потому что ей было хорошо.

Наш Ваня слышал.

Но я не могу объяснить это Тоне. Такое объяснить невозможно.

Мне проще принять на себя ее недовольство всем мужским племенем.

Я нежно целую ее в ушко.

Студенты, комары, лягушки, ужи и ежи. Казалось бы – что в этом общего? Экологическая цепочка. Вечерами, ночами, комары безжалостно кусают нас, студентов. Защита есть только одна – ветер. Но его, как назло, нет. Лягушки громко квакают и поедают комаров. Мы благодарны им. Ужи ловят и поедают лягушек. Мы это сами видели. Пару раз мы даже пытались помешать ужам. Ужей так много, что кажется, что они везде. Длинные, блестящие, черные, изящные. Если их взять в руку, то можно почувствовать, что они нехорошо пахнут. Говорят, что это они от испуга. Бедняги!

Мы идем к реке. О, да тут цивилизация. Есть лодочная станция. Берем лодку на четверых. Выясняется, что Сашка не только плохо плавает, но и не умеет грести. Ловко устроился! Он садится на нос лодки, а Наташа с Тоней на корму. Я гребу против течения, к протоке, где, по словам знатоков, очень классно. Девушки сбросили платьица и, смущаясь, предстали перед нами в купальниках. А что? Фигурки очень и очень… Мы тоже избавляемся от лишних одежд. Конечно, до Бельмондо нам далековато, то мы уже успели загореть и еще не успели обзавестить жирком и брюшком, поэтому повода, чтоб комплексовать вроде нету. И вот протока. Хорош, Сашок, сачковать! Течения тут нет, садись и греби, как можешь. Он беспомощно плюхает веслами по воде. Давай, старайся, старайся. Сашка старается.

Мы вылезли на берег. Искупались. Теперь сохнем. Греемся. Солнце жарит нещадно. Опять в воду. Опять греться. Сашка с Наташей куда-то слиняли. Ах, за лилиями! Ну, ну.

Я беру горсть песка и тонкой струйкой сыплю его на спину Тони.

Она хватает меня за руку. Мы шутливо боремся. Я оказываюсь сверху и неожиданно целую ее. Она смущена. А вдруг Наташка увидит? Ну и что?

Мы разговариваем. Мы шепчемся.

Возвращаются Сашка с Наташей.

Мы снова на лодках, заезжаем в заводи, там, среди каких-то водных растений скользят черные синусоиды. Это ужи. Мы ловим их, наклоняясь за борт. Мы пугаем ужами девушек, которые громко визжат, уворачиваясь от извивающихся в наших руках тварей.

Но мы жалеем и девушек, и ужей. Мы отпускаем ужиков в воду. Они уплывают, но недалеко. Всюду торчат их черные с двумя белыми пятнышками головы. Девушки успокаиваются. Откуда-то издалека слышится музыка. На юных лицах наших подружек появляется мечтательное выражение.

Оказывается, наши дамы желают петь.

У Тони приятный низкий голос. А Наташа, пожалуй, фальшивит. Но не скажешь же ей: «Помолчи-ка». Пусть тоже поет, раз хочется. Я хотел было поддержать девушек, знаю, что пою сносно, но, увы, почему-то стесняюсь. В итоге мы с Сашкой молчим, а девушки поют.

Стоит березка на опушке, Грустит она на склоне дня, Я расскажу березе, как подружке, Что нет любви хорошей у меня.

Хорошо-то как!

Только почему нет хорошей любви?

И зачем жаловаться об этом березе?

Мы можем помочь. От всей души.

Девушки смеются. Хорошо-то как!

Я навсегда полюбил эту песню.

Ежи. Их тоже много. Вероятно, они едят ужей. Продолжение цепочки. Вечером, идя со второй смены, я слышу шорох в траве и, нагнувшись, вижу небольшого ежика. Снимаю рубашку, закатываю на нее ежа и несу к себе в общагу. Я еще не знаю, зачем я его тащу. Народ развеселился, увидев, кого я принес в рубашке. Но ежик не хочет нас знать и так и лежит, свернувшись в шар. Рядом со мной кровать Коваленка. Сегодня он, в очередной раз сильно укушавшись, спит без задних ног. Мы приподнимаем его одеяло и кладем на матрац ежа. Из-за неровности, образованной телом Коваленка, ежик скатывается к его спине.

Мы внимательно наблюдаем.

Коваленок ощутил дискомфорт от коснувшихся его спины иголок. Рукой он пытается устранить неприятность, он трогает ежа и отдергивает руку. Но в спину-то все равно колет. Коваленок снова двигает рукой, все это он делает, так и не просыпаясь. Но проблема только усугубляется. Наконец Коваленок продирает глаза, поворачивается и с ужасом смотрит на ежа. Похоже, он не может врубиться, где он и что с ним.

И почему это – такое колючее.

Мы ржем, как жеребцы. Громко и от души.

Я забираю ежа. Насекомоядное ни при чем. Вернем его в природу.

Я уношу ежика назад, к тому месту, где я его нашел.

Пока иду, думаю о Коваленке.

Он хороший парень. Среди всей нашей группы он, пожалуй, самый везучий по амурной части. Это притом, что он моложе нас почти на год – пошел в школу с шести лет. У него темные и какие-то влажные глаза. Он почти никогда не бывает серьезным, легкая улыбка словно навсегда прописалась на его красивом лице. Коваленок любит излить душу, причем в качестве объекта для плаканья в жилетку он почему-то выбрал меня. Может потому, что я терпеливо слушаю его. Еще в прошлом году, осенью, он рассказал мне про свое первое настоящее любовное приключение. Во всех деталях. Со своей одноклассницей. Причем в таких деталях, что у меня нет никаких сомнений – он говорил правду.

Коваленок приходит ко мне и когда бывает трезв, и когда пьян. К сожалению, пьян он бывает все чаще и чаще. Причем заводится от одного стакана. Опьянев, он становится печальным и жалуется, что «зизнь – челтовски слозная стука». Когда Коваленок трезв, то слова «жизнь» и «штука» произносит нормально. Странно даже.

Кладу ежика в траву. Живи, колючее создание!

Прости, что потревожил. Хотелось развлечься.

Когда нет яблок, линия останавливается. В этом случае с работы можно и нужно драпануть. Мастерица сама нам это посоветовала. Спасибо ей. Иначе начальница цеха придумает другую работу. Например, таскать свиные туши в холодильнике. Бр-р! Это пусть делают Коваленок с Жекой, у них в организме постоянно есть спирт, и поэтому мы уверены – они ни за что не замерзнут.

Чтоб драпануть, нужно спуститься к Дону, пройти по берегу и там, вдали, ухватившись за нависающий над самой водой край качающегося забора, выскользнуть на свободу. Отлично!

Ощущение, словно сбежал из тюрьмы. Но это преувеличение.

Нам нравится работать на комбинате. Но мы не прочь и удрать.

Сегодня ночная смена срывается. Пресс стоит. Нет яблок. Мы свободны. Колян и Сашка уже смылись. Я иду следом за ними. Куда они делись? Я спускаюсь к реке. Собственно, сам Дон дальше, а здесь у комбината протекает протока. Я иду вдоль берега. Темень, но я хорошо знаю дорогу.

Я уже почти у забора. Тропка здесь совсем узенькая.

Слева и справа камыши.

И вдруг…

Я едва не наступил на них.

Сначала я не понял, что это за куча лежит передо мной.

Прямо поперек тропинки.

Смятение мое длилось секунду, не более. До меня дошло, что это такое.

Буквально в полуметре от меня лежали он и она. Они занимались любовью. Никакие другие гипотезы не могли объяснить происходящее. Жаркое, шумное дыхание, голые, широко раскинутые женские ноги. Они были немного согнуты в коленях, но главное было в другом – парень двигался и движение это было таким завораживающим, таким бесстыдным и таким прекрасным. Они делали это.

Мне показалось, что я покраснел так, что должен был вспыхнуть ярче, чем сияли бакены, которыми был отмечен донской фарватер.

Неожиданно парочка замерла. Парень повернул голову и посмотрел на меня. Нет, я не знал его. Но я едва не рассмеялся, так насмешила меня девичья мордочка, высунувшаяся из-за мужского плеча. Секунду они смотрели на меня.

С удивлением и интересом.

А я на них.

– Извините, – прошептал я и, переступив через их ноги, пошел по тропинке.

Мне хотелось повернуться, сказать еще что-нибудь оправдательное, объяснить им, что я, мол, просто иду в общагу, но я сдержался.

А вот и забор. Словно ничего и не было.

Может, действительно, мне это показалось?

Я долго не мог уснуть.

Мне мучительно хотелось любви.

Местный дурачок. Небольшой, крепенький, толстозадый.

Лет шестнадцать, не больше. Откуда он здесь? Странно.

Он бродит из цеха в цех, балагурит с девушками.

Его шутки грубы и непристойны. Но некоторые девушки реагируют на них, чем немало удивляют нас.

– Поедем с тобой на остров, – кричит он одной из воронежских.

– Зачем? – игриво спрашивает она.

– У меня есть «Ява», – громко смеется он.

– Ну и что?

– Мы поставим мою «Яву» в твой гараж, – ржет он и хлопает девушку по заду.

Лицо ее вспыхивает, она смотрит на нас, потом резко отворачивается.

– А вы что? Умники-разумники! – он подбегает к нам.

Мы молча, угрюмо смотрим на его лицо. Очевидно, что он нездоров на голову. По его физиономии то и дело пробегает гримаса, взгляд какой-то лихорадочный.

– Задать вам вопросы на всю жизнь? – продолжает он.

И, не дожидаясь нашего ответа, скороговоркой выкрикивает:

– Что такое коммунизм, что такое мужчина, что такое женщина?

Вас трое, вот вам три вопроса на всю жизнь. Умники-разумники.

Мы молчим. Он теряет к нам интерес и, увидев проходящую мимо девчонку, подбегает к ней и, схватив за руку, радостно и весело требует:

– Стань, как полы моют!

– Пусти, дурной! – возражает девчонка.

– Вчера было можно, а почему сегодня нельзя? – громко спрашивает он.

И потому, как девчонка краснеет, как испуганно смотрит на нас, мы вдруг понимаем, что он говорит страшную правду, что между нею и ним что-то было. Как так, ведь она нормальная, что она в нем нашла? Нет, такое, наверное, постичь невозможно.

– Дать по ушам? – тихо, не поворачивая головы, спрашивает Колян.

– Не тронь, разве не видишь, он не в себе, – также тихо отвечаю я.

И опять ночь. Сегодня мы одни под своим стогом. Совсем одни.

Таня с Коляном не контачат, а Сашка с Наташей ушли на берег Дона.

– Тоня, Тонечка, – горячечно шепчу я, лаская ее бедра под юбкой.

– Не надо, не надо, – тихо лепечет она, но не отталкивает меня.

Почти не отталкивает.

– Тоня, Тоня, – я словно и не знаю других слов.

Мои разгоряченные пальцы ложатся на бугорок ее лона, сквозь тонкую ткань трусиков я чувствую ее нежный холмик, восхитительную расщелинку.

Мне кажется я сейчас лопну. От страсти.

– Люблю тебя, люблю.

– Что ты, что ты… – шепчет она.

И тут я соображаю, что она говорит совсем не те слова, что прежде.

Слов «не надо» нет. Значит что? Нет, не может быть. Я шалею. От любви.

Мои руки предательски дрожат.

Еще бы. Я стаскиваю с нее кое-что. Пытаюсь стаскивать.

Но она меня удерживает. Пытается удерживать. А я?

– Ну, пожалуйста, ну, пожалуйста, – шепчу я, трогая губами сосок ее груди.

– Не надо, перестань, – вяло возражает она.

– Я только потрогаю тебя, – умоляющим голосом прошу я девушку.

– Я боюсь! – вскрикивает она.

– Все будет хорошо, любимая, все будет хорошо, – уговариваю я ее.

– Нет, перестань!

– Ну, Тонечка! Ну, девочка моя… – я дергаю молнию на своих брюках.

– Что ты делаешь! Мы еще совсем не знаем друг друга!

«Так будем знать!», – едва не выкрикиваю я.

Успех – это когда совсем раздел девушку.

А если кружевное изделие осталось на ее коленях, то это что?

А это означает только одно – нехватка опыта.

– Мне больно, перестань! – вскрикивает девушка.

И прикрывает ладошкой то место, куда я так стремился, куда я было так решительно направился. Я пытаюсь убрать ее руку, Тоня дрожит, но не дает мне это сделать. Я ласкаю девушку, целую ее. Нет, не дает.

– Тонечка, ну, пожалуйста, ну, давай сделаем это.

– Нет. Нельзя.

– Ну почему? Я люблю тебя. Мы всегда будем вместе.

– Через две недели ты уедешь и не вспомнишь меня.

– Что ты такое говоришь? Я ведь так люблю тебя. Тоня!

– Любил бы, вел бы себя иначе.

– Как, как иначе? Когда парень и девушка встречаются, то так и должно быть.

– Нет. Если ты меня любишь, то ты этого не сделаешь.

– Как раз все наоборот. Если бы я тебя не любил, то не стремился бы к этому.

– Нет, пусти. Слышишь?

– Я люблю тебя. Мы поженимся, – говорю я внезапно.

Как это из меня выскочило? Не знаю.

Тоня поднимает глаза и смотрит на меня.

– А тогда и подавно некуда спешить, – говорит она низким голосом.

Все гениальное просто и логично.

– Тоня… – я все еще пытаюсь сдвинуть ее руку.

– Не надо сейчас. У нас еще все впереди. Если ты захочешь.

– Я хочу тебя, – жалобным, хриплым голосом шепчу я.

– Миленький, не надо сегодня, – едва слышно отвечает она.

– Почему? – я с восторгом отмечаю, что она впервые назвала меня «миленький».

– Я еще ни с кем… И не хочу, чтобы первый раз вот так, под стогом сена.

– Я люблю тебя, – шепчу я. Я понимаю, что сегодня уже ничего не выйдет.

– Я тебя тоже люблю. И ты должен меня понять. Если я тебе дорога.

– Конечно, ты мне дорога, – мой голос дрожит.

– Тогда не доводи меня до слез.

– Я не довожу.

– Пусти меня. Пожалуйста.

– Я не держу тебя.

И я слегка отодвигаюсь. Тоня садится и приводит в порядок свою одежду.

Да и мне нужно застегнуть брюки. Ишь, приготовился. Марш в конуру!

Это я говорю про себя своему несостоявшемуся триумфатору.

Я снова обнимаю ее. Нет, вот голову на ее ноги я все же положу!

Мы молчим. Ее длиннющие волосы свисают так низко, что касаются моего лица. Я трогаю их. И неожиданно чувствую, что она гладит меня по голове. Люблю ее!

– Я люблю тебя, – говорю я ей прямо в живот.

То есть, в это время мои губы касаются тонкой юбки на ее животе.

– Ты смешной! – усмехается Тоня. Она явно повеселела.

– Почему?

– Не знаю. Смешной и добрый.

– Это потому, что я отпустил тебя?

– А еще и глупенький.

– Ничего не глупенький.

– Вот возьму и не пойду за тебя, за глупенького.

– Это почему же? – обиженно спрашиваю я.

А сам думаю – ведь я, и правда, сказал, что мы поженимся.

А что? Она так мне нравится. Я полюбил ее. А она меня.

Должен же я когда-то жениться. Чем Тоня меня не устраивает?

– Но ведь тебе еще столько учиться, – словно услышав мои мысли, говорит Тоня.

В ее голосе печаль, какой прежде никогда не было.

– Ну и что, разве это помешает нам? – спрашиваю я.

– Все зависит от тебя, – отвечает она.

От меня? Я как-то не думал об этом. О том, что она мне нравится – я думал. О том, что люблю ее – думал. Что хочу овладеть ею – думал. Но вот о том, что наше с ней будущее зависит только от меня – об этом я не думал.

И напрасно. Тоня была во много раз мудрее меня.

Своей простой, женской, житейской мудростью.

Домой мы шли медленно. Постоянно останавливались и целовались. Я прижимал ее к себе и чувствовал, как она мне дорога. Я любил ее. Я полюбил эту чудную девушку, она разбудила во мне какие-то новые, светлые чувства. Мне хотелось ее жалеть и защищать, беречь и любить.

На следующий день я обнаруживаю, что стал объектом внимания.

С удивлением я замечаю, что ее подружки смотрят на меня с интересом.

Если не сказать больше. «Больше» – это с восхищением. Я понимаю.

Я понимаю, что Тоня, видимо, не удержалась и все рассказала им.

– Ты все рассказала девчонкам? – спрашиваю я, когда она приходит пить сок.

– Не все, но кое-что, – виновато улыбается она.

Я молчу.

– А что, не надо было говорить, да? – спрашивает она.

– Нет, почему же, – мямлю я.

– Я ничего особенного им и не говорила…

– Да?

– Да. Они сами обо всем догадались.

– Как это?

– Танька сказала, что это написано у меня на лице.

– Что написано?

– Что я влюбилась…

Я смотрю на нее. Тоня, склонив голову, стоит рядом. Я вижу, как покраснели ее ушки. И теплая, жаркая волна любви и нежности к ней заливает мое сердце.

Мне хочется обнять Тоню. Сказать ей, что мы всегда будем вместе.

Но я не могу этого сделать. На нас внимательно смотрят десятки глаз.

С этого дня мы почти все время вместе.

Мы говорим, говорим – и не можем наговориться. Наши поцелуи и ласки стали какими-то дозированными. Я уже знаю, когда Тоня не выдержит и, задыхаясь, жалобно попросит меня, чтоб я перестал. И я перестаю, я отпускаю ее. Хотя мне хочется сделать все до конца, но я помню, что она еще ни с кем, что она – почти что моя невеста, что она доверяет мне, и что все зависит только от меня. И я ее отпускаю.

Потом я помогаю ей застегнуть лифчик.

Конечно, ведь застежка-то на спине.

Тоне самой это очень неудобно делать.

Но я готов все делать сам.

И раздевать ее, и одевать.

Но по части «одевать» мне доверяют только лифчик.

Когда наше дыхание восстанавливается, мы снова говорим, говорим, говорим.

Никогда не думал, что возможна такая степень интимности с девушкой. Невольно сравниваю себя, Тоню и ловеласа с молодухой. Спрашивается, у кого была большая близость, у них, или у нас? Да, он овладел ею, она ему отдалась, но теперь они даже не здороваются. А мы с Тоней?

Я готов умереть за нее. Настолько я ее люблю.

Но полностью близки мы не были.

Так где же настоящая любовь?

Кто может ответить?

Осталась всего неделя.

Когда я это понял, то мне показалось, что волосы на моей голове зашевелились. Как быстро! Причем, вокруг все только и говорят о приближающемся отъезде, говорят, как о великой радости, а я совсем не хочу уезжать. Не потому, что мне здесь уж очень нравится, нет.

Я не хочу расставаться с Тоней.

Наши отношения приобрели какую-то новую окраску.

Особенно после того, как я принес ей цветы.

Смешно. Казалось бы, чего особенного – цветы.

Но здесь никто не дарит девушкам цветов.

Отношения сложились в основном простые и грубоватые.

А тут я, идя к Тоне (третья дверь от нашей!), взял с собой цветы. Пять роз. Купил у бабули. Стою у двери.

Тоня выходит, видит цветы и лицо ее вспыхивает.

Ее сокурсницы глядят на меня так, словно я свалился с луны.

Это еще что. На следующий день все наши стали смотреть на нас с Тоней иначе. Даже четверокурсники. Они сидели на лавочке, видимо, трепались, а я подошел сзади. Вдруг слышу, ловелас, тот, который обслужил молодуху, говорит:

– А где наши влюбленные?

Кто-то толкнул его в бок, и он повернулся, и наши глаза встретились.

Секунду-другую мы смотрели друг на друга. Потом он хмыкнул и отвернулся.

Нет, он ничем не оскорбил, ни Тоню, ни наши отношения.

Но я понял, что мы теперь у всех на устах. Про нас говорят.

Даже поводыри-аспиранты – и те стали добродушно подтрунивать.

Но мне было глубоко плевать на все пересуды.

Колян правильно понимает политику партии и правительства. Поэтому 21 августа, в годовщину ввода наших войск в Чехословакию, мы с ним едва не подрались. Хорошо, что свидетелями нашей стычки не стали наши поводыри-аспиранты. Мы хорошо знали, какие они сексоты.

У некоторых из нас с собой транзисторные приемники. Мы переделали в них диапазоны коротких волн. На 13, 16 и 19 метров. Это означает, что мы более уверенно принимаем идеологические враждебные нам радиостанции. На этих диапазонах глушилки не так свирепствуют. Кроме того, мы делаем всякие приспособления против глушилок. Институтские знания уже позволяют нам изобретать такие конструкции. В итоге по вечерам то тут, то там слышны позывные «Радио Свобода» и сильный баритон Никиты Морозова доносит до нас Пастернака и Солженицына.

Наши аспиранты-поводыри не трогают нас, поскольку сами, также как и мы, каждый день слушают вражеские голоса.

После работы Жека и Коваленок слегка приняли на грудь.

Коваленок пожелал петь.

У Жеки с собой гитара. Коваленок обнял его, и они, усевшись под нашими окнами с задней стороны барака, орут залихватскую песню.

А я ведь пап-пап-пап, Я молодой, я неженатый раб, Люблю вино, кино, друзей и баб, Не выпускаю их из лап.

Было интересно, что герой песни не выпускает из лап не только баб, но и вино, кино и друзей. Однако задавать вопросы певцам бесполезно.

Казалось, мы выпили столько яблочного сока, что уже никогда не сможем на него смотреть. Но нет. Приходит новый день, мы идем к своему прессу и черпаем ковшиком. Нет, яблочный сок, похоже, не надоест нам никогда.

Первые признаки осени. Почти неуловимые. Улетают ласточки и стрижи. Холодный, почти морозный воздух по утрам. Солнышко встает все позднее. Днем все еще жарко, даже душно, но вечером приходится надевать рубашку с длинными рукавами. А Тоня стала надевать теплую кофту.

Наш стожок увезли. Просто однажды мы пришли, а его нет. Почему-то это меня сильно опечалило. Ощущение было странное. Словно кто-то бессовестным образом разворошил мое гнездо. Мы посидели на остатках сена, но все было как-то не так. Тоня спросила, отчего я так невесел.

– Потому что мы расстаемся, – промолвил я.

– Но ведь мы договорились, – сказала она многозначительно.

Действительно, мы условились писать друг другу.

Тоня подарила мне свою фотографию. А я ей свою.

Я обещал, что приеду к ней, как только смогу.

Но все равно предчувствие разлуки терзало мою душу.

Последний вечер был особенно печальным.

Мы прошли к реке. Ночь была кромешно темной.

Никаких купаний, никакой лунной дорожки.

В воду лезть уже никак не хотелось.

Яркие звезды густым бисером заполнили все небо.

Мы посидели на маленькой пляжной скамеечке.

– Помнишь, как мы плавали здесь впервые? – спрашиваю я.

– Еще бы! В лунной дорожке, – Тоня улыбается и кладет голову на мое плечо.

– И мы договорились запомнить это… – шепчу я.

– Договорились…

Потом мы долго обнимались. Я ласкал и целовал мою любимую.

Мне казалось, что Тоня в тот последний вечер была готова уступить мне и стать моей. Но я понимал, что теперь, когда я ее так хорошо знаю, когда она мне так доверяет, я не имею права злоупотреблять ее любовью ко мне.

Словно что-то священное я целовал ее нежную грудь, мои руки скользили по всем тайным местечкам ее тела, вызывая ответную дрожь и страстный трепет. Я поражался тому, что это я, мои осторожные и дерзкие ласки вызывают ее тихий, сдавленный стон, я не мог поверить, что любовь может быть такой полной и сильной.

Мы вернулись в три часа ночи.

Уже на порожке, перед самой дверью, я поцеловал ее.

Сначала ее припухшие губы. Потом я поцеловал ее руки.

И вдруг Тоня заплакала.

Она прижалась ко мне, ее плечи мелко вздрагивали.

Я гладил ее по голове, словно маленькую девочку, и пытался успокоить. Как я любил ее в эту минуту!

Тоня перестала плакать и потянулась ко мне. Я думал, что она хочет меня поцеловать, но она приблизила губы к моему уху и едва слышно прошептала: «Ты не забудешь меня никогда».

Утвердительно. Как заклинание.

Сколько лет прошло, а эти ее слова и сейчас звучат во мне.

И я все думаю, может, поэтому я и не забыл ее?

А вдруг в ее роду и правда были колдуньи?

Воронежские и мичуринские уезжали.

За ними приехали три автобуса. Мы почти все вышли проводить девушек.

С шумным и веселым гомоном они рассаживались по своим местам.

Я, конечно же, стоял возле автобуса, в который должна была сесть моя Тоня.

Мы обещали писать друг другу, и я был уверен, что мы еще увидимся.

Я держал ее за руку.

Уже нужно было садиться, и Тоня потянулась ко мне. Я крепко обнял ее, и мы поцеловались. На нас смотрели, но это не имело никакого значения.

– Люблю тебя, – шепнул я ей прямо в ухо.

– И я тебя, – всхлипнула она.

– Иди, садись, – я боялся, что она расплачется.

– Не забывай, – она выскользнула из моих рук и вошла в автобус.

И вот они поехали. Тоня смотрела на меня сквозь окно, а я не мог отвести глаз от ее лица. Мне хотелось запомнить ее, впитать в себя эту последнюю минуту нашего короткого знакомства. Я видел, что она тоже в печали. Невыносимая горечь разлуки разрывала мое сердце.

Тоня помахала ладошкой, автобус развернулся, и я ее больше не видел.

Что-то колючее стояло прямо поперек горла.

Я быстро пошел прочь, я пошел туда, в поле, к нашему местечку. Усевшись на остатки сена, я долго сидел неподвижно, не зная, что мне теперь делать. Я понял, что влюбился, как никогда прежде.

И что любовь моя уехала от меня.

«Мы будем писать друг другу», – уговаривал я себя.

Но почему-то хотелось плакать.

«Мы еще встретимся, мы обязательно встретимся», – шептал я, как заклинание.

А в ответ лишь все тот же заунывный ветер в проводах над головой.

Прежде мы вместе с Тоней слушали его грустную песню.

А теперь я был один.

Я откинулся на спину и положил руки за голову. Белые, осенние облака пышными шапками поднимались ввысь от самого горизонта. И лишь центральная часть неба сияла чистой голубизной, словно обещая что-то бесконечное, светлое, вечное.

Мог ли кто-то предсказать нам будущее? Хотя бы в самом простом варианте. Например, что Толян через год, возвращаясь из студенческого целинного отряда, погибнет в авиакатастрофе, что Коваленок к пятому курсу практически совсем сопьется, что Колян женится на девушке из музыкального училища, что Сашка тоже рано женится и, благодаря теще, останется работать на кафедре, но недолгой будет его семейная радость. И что Жека, уйдя в армию, дослужится до подполковника и через десять лет погибнет в афганской войне.

Или про нас с Тоней?

Увы, никто ничего не мог нам предсказать.

А может, это и хорошо. Может, так и должно быть.

Не зная будущего, о нем можно мечтать.

А если оно будет предсказано, тогда о чем мечтать?

А мы уезжали на следующий день.

В связи с нашим отъездом всем магазинам еще накануне было запрещено продавать спиртное. Но Коваленок все равно укушался, и мы с Коляном вели его под руки до самого дебаркадера. Пришел теплоход, и мы заполнили его палубу и нутро. Пролаял гудок, и Семикаракоры простились с нами навсегда.

Первое письмо я написал ей еще в Ростове, пока мы ждали электричку. К моей великой радости, Тоня мне сразу ответила. И наш роман получил новое продолжение – почтовое.