Текст книги "Вокзал"

Автор книги: Олег Андреев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц)

«Что же им от меня нужно?» – подумал он, механически набирая номер телефона секретарши.

– Оленька, я сейчас выезжаю на работу.

– Да, я в курсе, Виктор Андреевич, они уже сюда звонили.

– Ты тогда попроси наших ребят… – начал Виктор Андреевич.

– Насчет места на кладбище? – перебила догадливая Оленька.

– Да, милая.

– Не волнуйтесь, Виктор Андреевич. Выберем самое лучшее. Сухое, на пригорочке. С хорошим соседством. Вот увидите, вам очень понравится. И вашей маме тоже.

«Дура!» – во второй раз за это утро с раздражением подумал о секретарше Ларин.

Глава 12
СОБИНОВА

Начальник информационного отдела даже не решался заглядывать к Нине Андреевне. Все его отредактированные тексты объявлений по вокзалу она игнорировала с упорством, достойным лучшего применения. Вернее, она их не то чтобы игнорировала, никакой вражды к милому начальнику она не испытывала, только ей было скучно читать все эти забитые цифрами, нерусскими оборотами и канцеляризмами слова. Она легко выхватывала из объявлений суть. И подавала ее по-своему. Не особенно даже утруждаясь в редактировании отредактированного. Уже сколько раз опешившие пассажиры останавливались, выслушав ее объявления.

Останавливались, выслушивали до конца и обязательно – обязательно – улыбались.

Нина Андреевна видела это своими глазами. Из ее башенки весь вокзал был как на ладони.

Вот это был настоящий театр. Она говорила людям самое важное, самое жизненно необходимое ее слова тут же вызывали адекватное активное действие, что в театре на языке, изобретенном К. С. Станиславским, называлось сверхсверхзадача. Мало было в истории человечества спектаклей, которые бы могли похвастать, что достигли сверхсверхзадачи, то есть заставили своим искусством людей тут же, по выходе из зала, полюбить человечество и отдать первому нищему последнюю рубашку. Собинова творила действенное искусство. И очень этим гордилась.

Ее много раз вызывали к Ларину на ковер, но строгие беседы ни к чему не приводили. Собинова продолжала нести по вокзальной трансляции «отсебятину» и даже стала в этом смысле достопримечательностью как вокзала, так и всей столицы.

Сейчас она осматривала в бинокль – Нина Андреевна завела себя мощный армейский бинокль – свои владения. Видела, как отправили несколько поездов, публично посочувствовала опоздавшей на киевский поезд тетке с баулами и посоветовала бежать в кассу и обменять, разумеется не без материальных потерь, билет на отправляющийся через три часа харьковский.

Тетка с баулами поблагодарила динамик и отправилась в кассу.

Потом Собинова заметила, что носильщики снова сгрудились у прибывающего, считающегося богатым криворожского поезда и посоветовала им не быть рвачами и подкатить тележки к считающемуся нищим калужскому.

Как ни странно, носильщики ее послушали.

Нина Андреевна знала, что сегодня все будет, как всегда, это постоянство ее радовало, жизнь не стала ни хуже, ни лучше, жизнь течет. И мысль ее остановилась на том, что она давно не беседовала с пассажирами и провожающими по душам.

По ночам Нина Андреевна, прежде чем уснуть, обдумывала свою работу, свою страсть вдоль и поперек. Ей все хотелось найти философское объяснение самому понятию «вокзал».

Где-то она вычитала, что вокзал потому так и называется, что когда-то здесь проходили вокальные концерты. Люди ждали поезда и пели. Красиво. Даже если это и не правда.

Петь Нина Андреевна не решалась. Не потому, что боялась своего начальника информационного отдела, и даже не потому, что боялась Ларина: она считала, что у нее недостаточно красивый голос, когда она поет.

Но вот сегодня она решила, что для отъезжающих будет приятнее услышать не навязшее «Прощание славянки», а что-нибудь менее официальное и более душевное.

Свою песню она, впрочем, готовила на вечер, когда народу будет побольше, когда благодарных слушателей будет полон вокзал.

Теперь же ей хотелось поговорить о философии, и она сказала: «Дорогие мои отправляющиеся в дальний или короткий путь, дорогие мои встречающие и провожающие, а вы задумывались над тем, что такое вокзал? Да, конечно, это место отправления поездов. Но в более широком смысле, в философском, если хотите. А давайте подумаем вместе…»

Глава 13
ХОМЕНКО

«Чего ждешь, лейтенант?» – спросил сам себя Роман.

Накрыть бы их прямо сейчас. Решил не торопиться. Прямой угрозы никому пока нет. Поторопишься, потом отопрутся от всего. Ведь он один.

Да. Один. Черт дернул в выходной потащиться проверять сигнал. Хотя все равно ждать Оксаниной смены. Вот влип.

Тот, в тапочках, при первых же звуках разбиваемой бутылки бросился к дверям вагона и обезьяной взлетел по ступеням внутрь.

Лейтенант, прижимаясь к стенке вагона и поглядывая вверх, не свалится ли ему что на голову, встал под открытое окно. Теперь слышно стало, как по радио.

Мужской голос:

– … Это что же такое? Мне рекомендовали, сказали, все прилично, а у вас кредитки воруют…

Женский голос:

– Кому твои сраные кредитки нужны, говнюк. И кто тебя такого рекомендовал?

Мужской голос:

– Все равно ты, дура, ими не воспользуешься. Шифр надо знать. Код личный, идиотка.

Далее в качестве третейского судьи выступил железнодорожник. Роман догадался, по логике так и должно было быть.

– Господа, господа, погодите, разберемся.

Женский голос:

– Кого ты господами называешь, Карп? Совки, это самые что ни на есть совки. Кто адрес-то дал… Господа. Стыдись, Карп, разве настоящих господ не видел?

Мужской голос:

– Чего годить-то, вот бумажник, вот права. А где карточка?

Железнодорожник:

– Упала. Зачем шуметь? Найдем.

Женский голос:

– И не собираюсь на коленях ползать. Наползалась. Этот гад со своим друганом мне весь зад в клочки порвали. Мы так не договаривались. За отдельную плату. Пробей ему, Карп. Ну? Чего зенки вылупили? Или за сто баксов я все их управление принимать должна? Сколько там натикало?

Над головой и чуть в стороне от милиционера сработал водоспуск сортира, и на выглаженные брюки брызнула от насыпи жидкость.

– Успокойся, Степа. Вспомни, ты вчера в казино свою карточку разве не «убил»? – раздался второй, мужской голос. –Ну вот, дорогой, а ты скандал поднимаешь. Я же сказал тебе – солидное заведение. Солидное. Сколько там нам еще полагается? Полчаса? Пойдем, родная, не надо кричать. За отдельную, значит, за отдельную.

«Ну дела, – подумал лейтенант, – не иначе публичный дом на колесах, неизвестно, что в тех двух вагонах делается, мистика». На всякий случай лейтенант подвинулся ближе к двери, чтобы поймать повара-железнодорожника еще на лету. И через пять-шесть секунд тот буквально свалился ему на руки.

Оторопел, увидев погоны, но лейтенант красноречиво прижал палец к губам.

– Тсс… Вы окружены, сопротивление бесполезно, спецназ в десяти шагах, брать будем живьем.

Чем наглее и несуразнее ложь, чем больше понта и внезапности, тем ближе к результату. Но такого даже Хоменко не ожидал. От страха и неожиданности холуй железнодорожник потерял голос и только сипел.

– Так… Операцией руковожу я. Если поможешь, рассчитывай на снисхождение.

Дети есть?

– … – Вот. Детки малые есть, а он тут бизнесом занялся. Не стыдно?

– Нет… То есть да…

– Веди… И сразу предупреди – оцеплено.

Впереди железнодорожник на негнущихся ногах, за ним Роман. Поднялись в вагон. Таких вагонов Хоменко еще не видел. Люкс. Обшит красным деревом, по стенкам хрустальные бра, пол застлан ковром и кругом медь под золото и блестит.

Конца сороковых, определил Роман. Прямо после коридорчика столик, а на столике кассовый аппарат и часы, как у шахматистов.

«Дела… – подумал милиционер. – Учет…» Хоменко подтолкнул локтем холуя, чтобы тот открыл дверь в отдельное купе-спальню. Их было два на весь вагон.

Половину занимала гостиная с мягкими диванами, низким столиком и пуфами. Все плюшевое.

Железнодорожник, повинуясь привычке, поднял руку для стука, но Роман вовремя предупредил его действие, перехватил.

– Ключ, – коротко приказал он.

Холуй повиновался.

Один оборот – и Хоменко рванул дверь на себя.

То ли они были так заняты, то ли дверь смазана на совесть, но их поначалу не заметили. Первое, что бросалось в глаза, – волосатая задница мужчины.

Толстяк пыхтел что было сил. Хоменко брезгливо припечатал к ней грязную подошву.

– Спасибо… – неожиданно отозвался хозяин задницы.

Видно, у бедолаги не все получалось. Глаза женщины расширились сначала от изумления, потом от ужаса.

– Встать! – заорал Хоменко. – К стене! Руки .за голову!

Если бы Хоменко кроме принципиальности, честности и воли имел хотя бы каплю чувства юмора, вряд ли удержал мускулы лица в строгом выражении, до того ситуация напоминала опереточно-балаганный спектакль: мужик вскочил как есть, вытаращив на форму глаза, проститутка сложилась перочинным ножичком и забилась под простыню.

– К стене! – поддал жару Роман и ударом ботинка развел ноги клиента, когда тот занял позицию. – Документы, – приказал Хоменко железнодорожнику, который уже шарил по карманам брюк.

Хоменко перелистал паспорт.

– «Воркутауголь». Прекрасно. Командированный. Двое детей. И кто же, красавец, тебя сюда прислал? Кому ж ты уголек привез? Не за красивые глаза тебе, мил человек, сладкую жизнь устроили…

Клиент попробовал отклеиться от стенки и что-то объяснить.

– Молчать! Сначала, сучок корявый, ты у меня все полы в отделении перемоешь, потом будешь оправдываться… Стой! Куда? – рявкнул он, заметив краем глаза движение в гостиной, – это пытался смыться второй клиент.

Хоменко вышел в гостиную.

– Документы… Куда бежишь? Кругом все оцеплено. Стой, не рыпайся.

– Мы по уговору… Нам сказали… – начал, но все-таки протянул паспорт и какие-то бумаги второй.

– Вам сказали… Наказали… – изучал паспорт Хоменко.

Он хотел по горячему задать главные вопросы – кто? где? когда? Но заметил, как по путям мимо вагонов бежит человек в разорванной рубашке с окровавленной головой и руками. Человек бежал так, словно за ним по пятам гналась сама смерть.

– Этих запереть! – приказал Хоменко железнодорожнику и, не дожидаясь исполнения, бросился к выходу.

И будьте спокойны, холуй железнодорожник, смяв робкое сопротивление, затолкал клиентов по купе. У холуя были дети, а мент обещал снисхождение. Авось зачтется.

Глава 14
БОЦМАН

"Я вот тут подумала, что вокзал – это, с одной стороны., проклятое, а с другой стороны, благословенное место. Потому что это воплощенное ожидание.

Народ говорит – хуже нет, чем ждать и догонять. К вокзалу это имеет прямое отношение. Поэтому место проклятое. Но что может быть более волнующим, чем это самое ожидание. Вы не виделись много лет, вы встречаете любимого, вы вернулись из долгой командировки, сын едет с войны, жена с курорта… Ах, как вы волнуетесь, как сладко бьется ваше сердце…

Рамиль, твои батыры опять отказались везти инвалида, это позор, Рамилъ, они берут за сухонького старика, как за десять набитых кирпичами чемоданов…

Так на чем я остановилась? Ах да, ожидание…"

Давно назревал этот территориально-рыночный конфликт. Видимо, созрел.

Фома кинулся к дверям. Выглянул. Не видать.

– Точно, – наконец успокоился среди своих Леший. – Я за корзинами спал.

Чекушечку всего выпил, а сморило. А они по ту сторону договаривались. Каширские едут свою мазу устанавливать. Фома их Зорю обидел на неделе, вот они и взвелись.

– Не обидел, а на место поставил, – нахмурился Фома.

– Ты ее на место, а они нас сейчас раком поставят, – философски заметил Николенька.

Остальные молчали.

– Отобьемся. Боцман, ты сходи к уличным, у тебя там дружки есть. Пусть помогут. Поодиночке всем каюк, – сказал Фома.

Боцман молча поднялся и пошел в угол. Встретили его молча. Видно, слышали, о чем Леший доносил, или нутром почувствовали. Не зря, давая соль, интересовался дружок обстановкой на рынке. Боцман объяснил все. Их семеро.

Пятеро уличных. Всего двенадцать. На рынок бежать – гиблое дело. Или перехватят по дороге, или не успеет гонец.

Неохотно, но поднялись. Понимали: если сегодня рыночных измордуют, завтра их черед придет. Русские, они по жизни раздолбай, а придет общая беда, и просыпается где-то внутри чувство общности.

Распределились так: Николеньку поставили за открытой половинкой двери и вооружили ножкой тут же разобранной старой табуретки. В любом случае и при любом исходе переговоров (они еще надеялись на переговоры) полезно иметь в тылу противника хотя бы одну единицу. Петруччио и один из уличных залезли на стропила. Десант – всегда неожиданно. Остальные вооружились чем попало и сели вокруг хлебова. Словно и не знают ничего. Но вооружение положили рядом под руки.

В томительном ожидании прошло целых две минуты. В проеме возникли две фигуры. Остальные угадывались по головам сзади.

– Что, собаки, кушаете? – крикнул первый.

– Вот, Лева, не могут они без концерта. Опера. Пригласить, что ли? Вроде самим мало, – громко сказал Фома.

– А мы приглашали?

– Они разве голодные? Если так, пусть поедят.

Цыгане, которых стало внутри уже шестеро, прислушались к разговору.

– А подарки принесли? В гости, даже незваные, с подарками надо приходить, – сказал нравоучительно уличный. – Меня мама так учила.

Цыган стало уже двенадцать. Задние не понимали, почему их товарищи медлят.

– Вы по какому вопросу, граждане? – Фома так и сказал с ударением на втором слоге.

Цыган стало уже два десятка, и неизвестно, сколько ждало своей минуты снаружи. Бомжами овладела холодная решимость, как на палубе «Варяга».

– По вопросу? Я свой вопрос тебе на кишки намотаю, падаль…

Цыган выругался по-своему. Наверное, грязно.

– Ты сопли-то утри, не барон еще, чтоб со мной так разговаривать. Когда бороденка подрастет, тогда придешь, – ответил Фома и встал.

За ним поднялись остальные. Цыган стало больше, но до трех десятков не дотягивали. А потом началось…

Снова выругавшись, цыгане россыпью, чтоб охватить бомжей в кольцо, кинулись в атаку. Пока ножей видно не было. Видимо, они решили, что справятся голыми руками. Не тут-то было. Мужики встали спина к спине, локоть к локтю и секунд тридцать не рассыпались. Дрались молча, с какой-то отчаянной решимостью и даже лихостью. Недаром на Руси говорят – на миру и смерть красна. Кстати, о смерти никто не думал. Озвучить такую драку невозможно. Цыгане орали, бомжи молчали. Только ухали, вкладывая всю силу в удар. И вот появился первый нож.

Целили в Фому. Боцман подхватил хлебово и с размаха выплеснул в лицо цыгану…

Вы слышали, как визжат свиньи перед смертью? Как плачет раненый заяц? В конце концов, человек ведь тоже животное…

И тут вступил в битву Николенька. Он появился за спинами нападавших, и те, разгоряченные дракой, сначала понять не могли, что обрушивается сзади на их головы. Так он убрал троих. А потом сверху ссыпались «десантники». Цыгане растерялись. Поди, не у одного в голове пронеслось, что на стропилах этих «десантников» легион.

– На пути! – заорал Фома, и это было его стратегической ошибкой.

Воспользовавшись секундным ошеломлением нападавших, бомжи, как тараном, проложили себе дорогу к дверям и выскочили на щербатую платформу перед пакгаузом. Драка переместилась туда. Но не было уже среди обороняющихся стройности и единства. Битва распалась на очаги…

А по кем-то отданному приказу сюда, в тупик, неумолимо приближались три вагона из резерва. Стучали колеса на стыках. Глухо. Равнодушно.

Фома отбивался сразу от троих нападавших. Как он был красив! Рубаха порвана. Губа рассечена. Один глаз заплыл, второй глядел зорко и свирепо. Но трое есть трое. Его переполовинили обрезком трубы, и он свалился с платформы вниз. Никто не слышал приближавшихся вагонов. Первыми их заметил Боцман. Он увидел лежавшего и безуспешно пытавшегося подняться Фому, даже крикнул ему что-то нечленораздельное, но тут самому Боцману крепко досталось по хребтине.

Он ойкнул и осел, наблюдая, как безуспешно пытается их старшой перевалить через рельсы. Почти перевалил. Почти/ Ноги остались там. Под вагонами. Он даже не крикнул.

Вагоны равнодушно и медленно простучали по его ногам.

На Боцмана никто не обращал внимания, считая его недееспособным, и он перевалился с платформы на рельсы и на карачках пополз к тому, что осталось от Фомы. Осталось почти все, кроме двух ног по основание бедер. И Боцман завыл.

Завыл, как животное. А кто они были сейчас, разве не животные?

– Беги… Убьют… Тебе еще братана искать… – сумел сказать старшой, и Боцман поднялся и побрел по путям от драки, вернее, от шести ее очагов, которые еще продолжали копошиться.

Сначала он шел медленно, как во сне, потом вдруг опомнился и побежал все быстрее и быстрее.

Его-то и увидел в окно бордельных вагонов лейтенант Роман Хоменко.

Глава 15
СЕРГЕЙ

Душный и пыльный поезд Львов – Москва мерно выстукивал, разрезая степную тишину Украины своим металлическим звуком.

– Ой, духота, Васечка! Зараз кончусь! Васечка, я разденусь? Ну хоч юбку трохи подогну, а? – не в силах заснуть от изнуряющей жары в купе, тихонько канючила с верхней полки немолодая женщина, обращаясь к лежащему под ней на нижней полке мужу.

– Тебе бы только заголиться, бесстыжая. Одни мужики в купе, а она все туда же, – ворчал сильно потевший муж.

Несмотря на то что Васечка разделся до трусов, он также страдал от жары. А выпитый накануне стакан водки еще более ухудшал его теперешнее состояние.

– Тю, тоже сказал – одни мужики! – беззлобно ворчала жена. – Один мне в сыны годится, а другый – ты…

– А я что тебе – не мужик? – обиделся Вася. – За мной девки-то о-го-го еще как. Да помоложе тебе!

– Нашел, кобелина, чем гордиться. Когда вже ты угомонишься? Двадцать лет житья с тобой нет. – Женщина обиженно отвернулась к стенке.

Васечка, стараясь не привлекать ее внимания, достал из сумки под столом бутылку минеральной воды и жадно стал пить из горлышка.

– Шо, трубы горят? – съязвила жена. – Назюзюкался, алкаш поганый!

– Кто назюзюкался? Для аппетита маленько хряпнул. Тебе только языком своим молоть, язва хохлацкая. – Васенька, прикончив до конца бутылку минеральной, блаженно вытянулся на полке.

На другой верхней полке напротив женщины беспокойно спал молодой человек лет двадцати – блондин с голубыми глазами. Он часто ворочался, вздыхал, иногда даже бубнил что-то себе под нос. Несколько часов назад, почти сразу, как все сели в вагон, парень залез на верхнюю полку и больше оттуда не слезал. Нижняя полка под молодым человеком была свободна, хотя и предусмотрительно застелена.

– Слышь, Вась, – после некоторого молчания вновь позвала мужа жена, – чеченец-то до сих пор не возвращался. Где его носит?

– Да спи ты уже! Сдался тебе той черномазый, – пробурчал муж.

Четвертый попутчик из этого купе, двадцатипятилетний чеченец Аслан, сразу же после посадки на поезд попытался приобщить всю компанию из купе к бутылке дорогой водки. Однако дальше выпитого Васечкой под укоризненные взгляды и ворчание жены стакана сорокаградусной попойка не двинулась. Чеченец попытался разговорить попутчиков, но и здесь потерпел фиаско. А потому он удалился в вагон-ресторан, где нашел себе подходящую компанию из двух девиц-студенток.

Девушки оказались бойкими и разговорчивыми. Они с удовольствием откликались на все вопросы Аслана, много пили и ели – благо что все заказывал чеченец. И недвусмысленно намекали Аслану на более близкое знакомство, вовсю строили глазки и даже давали потрогать себя под столом. Разомлевший от выпитого, чеченец по очереди пытался «склеить» то одну девицу, то другую, а то и обеих сразу. В горном селе, откуда он в этом году впервые за свою жизнь выбрался на Украину, он был наслышан о свободных нравах здешних девиц, а потому вполне мог рассчитывать на самое неожиданное приключение. Однако девицы перед закрытием вагона-ресторана «прокрутили динамо» и, выйдя «на минутку в туалет», благополучно испарились из жизни Аслана. Подождав их полчаса, Аслан стал заводиться.

– Вот сучки же! – выругался он, когда понял, что ждать больше не имеет смысла.

Подошедшая официантка протянула внушительный счет.

– Я за девок платить не буду, – угрюмо проговорил Аслан, исподлобья взглянув на официантку. – Бабы не мои были.

– А мне плевать, чьи они, – спокойно убирая со стола, сказала официантка.

– Заказывал ты, ты и платить будешь.

Аслан, криво усмехнувшись, снова взял счет и, бегло пробежав его глазами, достал деньги. Он отсчитал половину той суммы, которая была указана в счете, и небрежно бросил деньги на стол перед официанткой. Та молча убрала их в карман передника.

– Еще столько же давай, – не глядя на чеченца, бросила официантка через плечо. – И за разбитый фужер заплати.

– Да пошла ты! – Аслан сделал типично кавказский жест руками, означающий полное пренебрежение.

Он резко встал из-за стола и двинулся на выход.

– Коля! – все так же спокойно позвала официантка из-за кухонной перегородки подмогу.

На зов вышел здоровенный мужик с лицом, не обезображенным интеллектом.

Следом за ним выглянул другой, такого же вида. Взглянув на официантку и двинувшегося на выход клиента, Коля тут же последовал за чеченцем.

– Его две телки продинамили, а он на нас хочет отыграться! – пояснила Коле официантка.

Аслан тут же оценил ситуацию и затравленно улыбнулся:

– Дарагой, да она ничего не поняла. Те девки отдельно были, просто ко мне за стол подсели. Я их совсем не знаю. Что ж мне теперь, за всех платить, кто ко мне за стол садится?

– Ишь ты, не знаю, – съязвила официантка. – Лапал их, как мог, за все места хватал, а теперь не хочет признавать…

Коля отвлекся на официантку, и в этот момент Аслан попытался ускользнуть от него. На Колю это произвело странное впечатление: реакция была мгновенной, словно автоматически сработал многолетний рефлекс на добычу охранника-вышибалы.

И руки Коли, будто бы отдельно от него самого, сгребли в охапку хлипкого чеченца и отбросили от двери вагона прямо на соседний стол. Посыпалась посуда.

Осколки шумно разлетелись в сторону.

– Ой, Коленька! Что ж ты делаешь? – запричитала испуганная официантка. – У нас же после твоей смены и посуды совсем не осталось.

Но Колю теперь остановить было трудно. Он снова схватил перепуганного насмерть Аслана и швырнул его на следующий стол. И вновь загремела разбившаяся посуда.

– Понял, все понял, – прорезалась речь у Аслана. – Все заплачу, друг! Не волнуйся.

Чеченец быстрым движением вытащил пачку денег и моментально отсчитал недоплаченную по чеку сумму.

– Извини, дарагой. Я был не прав, – растерянно протянул он деньги Коле.

– Посчитай за посуду, – обернулся Коля к официантке.

Официантка быстро прикинула в уме стоимость разбитого и назвала сумму, раза в три превышающую эту стоимость. Аслан, не пикнув, выложил деньги и за посуду.

Лишь когда чеченец был от ресторана через три вагона, только тогда он дал волю своим эмоциям. Ругательства на родном языке перемежались с русскими матерными словами. Дойдя до своего вагона, Аслан в тамбуре увидел девушку – худенькую, курносую, совсем еще юную. Она курила, выпуская дым в разбитое окно.

– Дай закурить, – грубо спросил он у девушки сигарету.

Курносая протянула ему пачку и зажигалку. Аслан взял сигарету, бесцеремонно оглядывая девушку. Она, почувствовав неловкость от этого взгляда, отвернулась к окну. Чеченец чиркнул зажигалкой, прикурил и, чуть помедлив, засунул зажигалку в задний карман тугих джинсов курильщицы. При этом не преминул размашисто провести рукой по ее заднице. Девушка от неожиданности резко повернулась к нему.

– В чем дело? – Она испуганно отступила к двери и от неожиданности шумно выдохнула дымом прямо в лицо чеченцу.

– Что ты дергаешься? – угрожающе сделал он к ней шаг.

Она увидела, как агрессивно сжались его губы, а в глазах появился нехороший огонек. Девушка растерянно стала тушить недокуренную сигарету о стенку тамбура. Но когда она попыталась открыть дверь в вагон, чеченец преградил ей путь.

– Куда спешить? Время еще детское! – улыбнулся он и выпустил ответный дым ей в лицо.

Он сам не понимал, зачем удерживал эту девчонку. Просто неожиданно возникшее желание выместить зло на ком-то за продинамивших его студенток, за унизивших вышибал, за кучу оставленных в ресторане денег взяло сейчас вверх.

– Выпустите меня. – Девушка схватилась за ручку двери.

– Убери руки! – ударил чеченец свою жертву по руке. – А то будет очень больно.

Неизвестно, чем закончилась бы эта сцена, если бы в эту минуту в купе Аслана не проснулся двадцатилетний блондин с голубыми глазами. Найдя в кармане висевших на вешалке брюк сигареты, он вышел покурить. Открыв дверь тамбура, где происходила уже не вполне невинная борьба между чеченцем и девушкой, он тут же оценил ситуацию. Удар настиг чеченца внезапно. И хотя блондин бил не очень сильно, скорее просто оттолкнул Аслана от девушки, чеченец, впечатленный недавними событиями в ресторане, поспешно оставил девушку. Оскалившись, он злобно глянул на блондина и, встретившись с его глазами, решил не связываться.

Он испугался.