Текст книги "Портрет"

Автор книги: Олдос Хаксли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Олдос Хаксли
Портрет

– Картины? – переспросил мистер Биггер. – Вы хотите взглянуть на картины? Ну что ж, сейчас в наших залах выставлено немало современных работ, очень интересных. Французы, англичане… Покупатель протестующе поднял руку и покачал головой.

– Нет-нет, ничего современного! – решительно заявил он. В произношении его слышался приятный северный выговор. – Картины мне нужны настоящие, старые. Рембрандт, сэр Джошуа Рейнолдс и всякое такое.

– Превосходно, – кивнул мистер Биггер. – Старые мастера. Разумеется, у нас есть и старинная живопись.

– Дело в том, – заговорил посетитель, – что недавно я приобрёл дом, и довольно-таки просторный. Поместье, – прибавил он внушительно.

Мистер Биггер улыбнулся: непритворное простодушие посетителя не могло не вызвать симпатии. Любопытно, как ему удалось разбогатеть? Поместье… Премило сказано. Такие вот, как он, проложили себе путь от рабской зависимости к дворянству, с низших ступеней феодальной пирамиды взобрались на самую её верхушку. Его собственная судьба, судьба целых классов угадывались в той гордости, с какой он произнёс: «Поместье»… Незнакомец продолжал говорить, и мистер Биггер заставил себя сосредоточиться.

– …В таком доме и с моим положением в обществе, – услышал он, – нужны картины. Старых мастеров, конечно, – Рембрандтов и как их там ещё…

– Безусловно, – подтвердил мистер Биггер. – Полотно старого мастера – это символ преуспевания.

– Вот-вот, – вскричал его собеседник с довольным видом, – именно это я и хотел сказать.

Мистер Биггер с улыбкой склонил голову. Отрадно повстречать человека, который всё сказанное воспринимает буквально, не замечая скрытых колкостей.

– Конечно, старые мастера требуются нам только для гостиной: покупать их ещё и для спален – это уже чересчур.

– Разумеется, чересчур, – согласился мистер Биггер.

– Собственно говоря, – продолжал Владелец Поместья, – моя дочь сама немного рисует. И довольно мило. Кое-какие её рисунки я отдал вставить в рамки, чтобы развесить в спальнях. Полезно, когда в семье есть художник. Не надо тратиться на картины. Но для гостиной, конечно, необходимо что-нибудь эдакое, старинное.

– Думаю, у меня есть как раз то, что вам нужно. – Мистер Биггер поднялся и позвонил в колокольчик. «Моя дочь немного рисует»… Он представил себе пышную блондинку за тридцать, похожую на официантку, всё ещё не замужем и слегка перезревшую. В дверях появилась секретарша. – Мисс Прэтт, принесите мне венецианский портрет – тот, что в задней комнате. Вы знаете, что я имею в виду.

– Устроились вы тут как будто неплохо, – заметил Владелец Поместья. – Дела идут ничего, верно? Мистер Биггер вздохнул:

– Если бы не кризис… Нас, торговцев произведениями искусства, он задевает чувствительнее всего.

– Кризис!.. – Владелец Поместья фыркнул. – Да я с самого начала его предвидел. Кое-кто, похоже, вообразил, будто добрым временам и конца не будет. Вот олухи! Я-то всё распродал ещё на гребне волны, потому и могу теперь покупать картины. Мистер Биггер тоже развеселился: покупатель оказался как раз какой надо.

– Вот если бы тогда, во время бума, у меня нашлись покупатели…

Владелец Поместья расхохотался так, что из глаз у него потекли слёзы. Он всё ещё смеялся, когда мисс Прэтт снова вошла в комнату с картиной в руках, держа её перед собой наподобие щита.

– Поставьте картину на мольберт, мисс Прэтт, – сказал мистер Биггер. – Вот, – обернулся он к Владельцу Поместья, – что скажете?

Глазам их предстал поясной портрет полнощёкой белолицей дамы в платье из голубого шёлка с отделанным зубчатыми фестонами корсажем, туго стягивающим высокую грудь, – типичное изображение итальянской аристократки середины восемнадцатого века. На пухлых губах дамы играла лёгкая самодовольная улыбка, в одной руке она держала чёрную маску, как будто толь– ко что сняла её, придя с карнавала.

– Очень мило, – проговорил Владелец Поместья, но тут же с сомнением прибавил: – На Рембрандта не слишком похоже, верно? Краски уж больно яркие, чистые. Обыкновенно у старых мастеров ничего толком не разберёшь – сплошной мрак и всё как в тумане.

– Справедливо, – сказал мистер Биггер. – Однако не все старые мастера схожи с Рембрандтом.

– Наверно, нет. – Владелец Поместья, казалось, всё ещё не был разубеждён.

– Это венецианская школа восемнадцатого столетия. Она всегда отличалась светлым колоритом. Имя художника – Джанголини. Умер он рано, и нам известно не более полудюжины его картин. Это одна из них. Владелец Поместья кивнул. Что-что, а цену всякой редкости он знал хорошо.

– С первого взгляда в картине находят влияние Лонги [1]1
  Лонги, Пьетро (1702-1785) – художник венецианской школы.


[Закрыть], – беспечно пояснял мистер Биггер. – А в трактовке лица усматривают morbidezza [3]3
  Живой, естественный цвет (ит.).


[Закрыть], как это встречается у Розальбы [2]2
  Карриера, Розальба (1675-1757) – портретистка венецианской школы.


[Закрыть].

Владелец Поместья в замешательстве переводил глаза то с мистера Биггера на картину, то с картины на мистера Биггера. Что может быть тягостней беседы с человеком, знающим куда больше, чем ты? Мистер Биггер сполна воспользовался своим преимуществом.

– Забавно, – продолжал он, – что здесь совершенно не признают сходства с манерой Тьеполо [4]4
  Тьеполо, Джованни Батиста (1696-1770) – один из наиболее известных художников венецианской школы, создатель ряда фресковых циклов на мифологические сюжеты, отличающихся праздничной пышностью, динамичностью, неожиданностью ракурсов.


[Закрыть]. А каково ваше мнение?

Владелец Поместья кивнул. Лицо его вытянулось и помрачнело, углы ребяческого рта опустились. Казалось, он вот-вот расплачется.

– Как приятно, – заметил мистер Биггер, сжалившись наконец, – поговорить с человеком, который по-настоящему разбирается в живописи. Истинных знатоков так мало.

– По правде говоря, как следует я в это никогда не вникал, – скромно сознался Владелец Поместья. – Но уж если мне что-то нравится, я это вижу сразу. Его лицо просветлело: он снова почувствовал себя на твёрдой почве.

– У вас врождённое чутьё, – сказал мистер Биггер. – Это весьма редкий дар. Об этом я догадался по вашему виду – стоило вам войти в галерею. Владелец Поместья был явно польщён.

– Ну что вы, что вы, – пробормотал он, чувствуя, как вырастает в собственном мнении. Он критически склонил голову набок. – Да, картина, по-моему, очень хорошая. Очень. Однако мне хотелось бы что-нибудь историческое – надеюсь, вы меня понимаете. Что-нибудь связанное с известными в истории личностями. Портрет какой-нибудь знаменитости – Анны Болейн или, скажем, Нелл Гвинн [5]5
  Болейн, Анна (1507-1536) – жена английского короля Генриха VIII; была коронована в 1533 г., а три года спустя обвинена в супружеской неверности и обезглавлена. Гвинн, Нелл (1651-1687) – английская актриса, любовница короля Карла II.


[Закрыть], герцога Веллингтонского или вроде того.

– Но, дорогой мой сэр, я просто не успел вам сказать. Эта картина тоже по-своему знаменита. – Мистер Биггер подался вперёд и легонько похлопал Владельца Поместья по колену. Глаза его под кустистыми бровями оживлённо заблестели, он снисходительно и понимающе улыбнулся. – С написанием этого портрета связана в высшей степени примечательная история.

– В самом деле? – Владелец Поместья заинтересованно приподнял брови. Мистер Биггер откинулся на спинку кресла.

– Дама, которую вы видите перед собой, – начал он, указывая на портрет, – была супругой четвёртого графа Хертмора. Ныне этого рода не существует: девятый по счёту граф скончался в прошлом году. Я приобрёл эту картину при распродаже фамильного имущества. Грустно быть свидетелем исчезновения старинных родовитых семейств.

Мистер Биггер вздохнул. Владелец Поместья сохранял торжественный вид, как если бы находился в церкви. Оба помолчали, затем мистер Биггер заговорил снова, уже другим тоном:

– Судя по известным мне изображениям, четвёртый граф Хертмор был длиннолиц, сумрачен – короче, блестящей внешностью не отличался. Нельзя было представить его себе молодым: он принадлежал к тем людям, которым на вид всегда около пятидесяти. Главный интерес его жизни составляли музыка и римские древности. На одном из портретов в левой руке он держит флейту из слоновой кости, правой опирается на обломок римского изваяния. Едва ли не половину жизни он провёл в Италии в поисках античных редкостей и слушая музыку. На пятьдесят пятом году он вдруг решил, что настало время жениться. Вот его избранница. – Мистер Биггер указал на портрет. – Состояние и титул, очевидно, возместили многие недостатки графа. При взгляде на леди Хертмор едва ли скажешь, что она питала живой интерес к римским древностям. Полагаю, что теория и история музыки столь же мало её волновали. Она любила наряжаться, блистать в свете, флиртовать, играть в карты – словом, наслаждаться жизнью сполна. Новоиспечённые супруги, надо думать, не слишком ладили между собой, однако до открытого разрыва дело не доходило. Спустя год после женитьбы лорд Хертмор предпринял очередную поездку в Италию. Супруги прибыли в Венецию ранней осенью. Для лорда Хертмора Венеция была городом нескончаемой музыки. Его ждали ежедневные концерты Галуппи в сиротском приюте «Мизерикордия» [6]6
  Итальянский композитор Бальдассаре Галуппи (1706-1785) был постоянным дирижёром и руководителем капеллы Сан-Марко в Венеции. Сиротские приюты в Италии XVIII в. (называвшиеся тогда консерваториями) часто становились центрами музыкальной жизни, потому что их воспитанников обучали музыке лучшие педагоги. С 1762 г. до конца жизни Галуппи занимал пост директора подобной консерватории – «Инкурабиле». Очевидно, Хаксли спутал её с другим венецианским приютом – «Мизерикордия».


[Закрыть]. Его ждали творения Пиччинни [7]7
  Пиччинни, Никколо Винценцо (1728-1800) – итальянский композитор, автор сентиментальных опер и духовной музыки.


[Закрыть] в театре «Сайта-Мария». Его ждали оперные премьеры в театре «Сан-Моизе» [8]8
  "Сан-Моизе» – старейший оперный театр в Венеции.


[Закрыть] и дивные кантаты во множестве соборов. Его ждали любительские концерты, ждали Порпора [9]9
  Порпора, Никола Антонио Джачинто (1686-1768) – итальянский композитор, капельмейстер и вокальный педагог.


[Закрыть] и лучшие певцы Европы, ждал Тартини [10]10
  Тартини, Джузеппе (1692-1770) – итальянский скрипач, композитор, педагог и музыкальный теоретик. Концертировал в Венеции.


[Закрыть], ждали другие величайшие скрипачи-виртуозы. Леди Хертмор ждала от Венеции совсем иного. Для неё Венеция означала азартную игру в «Ридотто» [11]11
  "Ридотто» – игорный дом в Венеции.


[Закрыть], балы-маскарады, весёлое общество за ужином – словом, все удовольствия самого увлекательного из городов на свете. Так как оба вели независимый образ жизни, ничто не нарушило бы их счастья, если бы однажды лорду Хертмору не пришла в голову злополучная мысль заказать портрет супруги. Ему рекомендовали Джанголини как молодого, подающего большие надежды живописца. Вскоре начались сеансы. Джанголини был красив и дерзок, Джанголини был юн. Искусством любви, как и кистью, он владел в совершенстве. Могла ли леди Хертмор устоять перед ним, если только ей не были чужды человеческие слабости? А человеческие слабости были ей отнюдь не чужды.

– Как и всем нам, верно? – Владелец Поместья ткнул мистера Биггера пальцем в бок и расхохотался.

Из вежливости мистер Биггер тоже немного посмеялся; когда же приступ веселья у собеседника миновал, он возобновил свой рассказ:

– В конце концов они задумали бежать вдвоём за границу, обосноваться в Вене и жить на фамильные драгоценности рода Хертморов, заботу о сохранности которых леди Хертмор должна была взять на себя. Драгоценности эти стоили не менее двадцати тысяч, а в Вене, во времена Марии-Терезии [12]12
  Мария-Терезия (1717-1780) – императрица австрийская, королева Венгрии и Богемии.


[Закрыть], на одни только проценты с этой суммы можно было существовать вполне безбедно.

Подготовка к побегу длилась недолго. Друг Джанголини оказал влюблённым всяческое содействие: раздобыл паспорта на вымышленное имя, нанял лошадей, которые должны были ожидать их на материке, предоставил им в распоряжение собственную гондолу. Бежать они условились сразу после заключительного сеанса. И вот этот день настал. Лорд Хертмор, как обычно, в гондоле доставил супругу в мастерскую Джанголини, где она устроилась в похожем на трон кресле с высокой спинкой, и снова отправился на концерт Галуппи в «Мизерикордии». В ту пору карнавал был в полном разгаре. Даже среди бела дня по улицам всё расхаживали в масках. Леди Хертмор носила маску из чёрного шёлка – ту самую, что вы видите на портрете у неё в руке. Её супруг, отнюдь не склонный к увеселениям и порицавший карнавальный разгул, всё же предпочитал следовать причудливым нравам горожан, дабы не привлекать к себе ненужного внимания.

Обычным одеянием знатных венецианцев в карнавальные недели были чёрный плащ до пят, громадная треугольная чёрная шляпа и маска из белой бумаги с длинным носом. Так же одевался и лорд Хертмор, ничем не желая отличаться от других. Угрюмый, невозмутимо степенный английский милорд, облачённый в шутовской наряд участника весёлого маскарада, должно быть, представлял собой на редкость нелепое и ни с чем не сообразное зрелище. «Панталоне в костюме Пульчинеллы» [13]13
  Имеются в виду постоянные маски в итальянской народной комедии (комедия дель арте): Панталоне – скупой хвастливый старик, который всегда остаётся в дураках, и Пульчинелла – паяц, глупец и пройдоха.


[Закрыть] – так прозвали его наши любовники: старый дурень в извечной комедии, выряженный шутом. Итак, в то утро, как я уже сказал, лорд Хертмор, как обычно, явился в нанятой гондоле вместе со своей супругой. Что до леди Хертмор, то она явилась со спрятанной в складках просторного плаща кожаной шкатулкой, в которой на шёлковой подкладке уютно покоились фамильные драгоценности Хертморов. Сидя в тёмной каюте гондолы, супруги провожали взглядом соборы, роскошно украшенные палаццо и высокие, скромного вида здания, медленно скользившие мимо них. Из-под маски Панча [14]14
  В кукольных народных представлениях в Англии Панч, горбун с крючковатым носом, являет собой воплощение оптимизма. Считается, что эта кукла ведёт своё происхождение от итальянского Пульчинеллы


[Закрыть] голос лорда Хертмора звучал глухо, размеренно, невозмутимо:

– Высокоученый падре Мартини [15]15
  Мартини, Джованни Батиста (1706-1784) – итальянский композитор, крупнейший педагог и историк музыки XVIII столетия. Среди его учеников были Бах и Моцарт.


[Закрыть], – говорил он, – намерен оказать мне высокую честь – отобедать завтра у нас. На свете нет человека, более сведущего в истории музыки. Я прошу вас отнестись к нему со всею предупредительностью.

– Вы можете быть уверены в этом, милорд. – Она едва сдерживала внутреннее ликование, готовое вот-вот прорваться наружу. Завтра в обеденный час она будет уже далеко отсюда, за кордоном. Миновав Горицию, она будет мчаться по направлению к Вене. Бедный старик Панталоне! Впрочем, жалости к нему она совсем не испытывала. В конце концов, он остаётся со своей музыкой, к тому же у него целая куча мраморных обломков. Под плащом она ещё крепче сжимала шкатулку с драгоценностями. Сколь восхитительно волнующей была её тайна!

Мистер Биггер заломил руки и театральным жестом прижал их к левой стороне груди. Он испытывал подлинное блаженство. Повернув к Владельцу Поместья свой острый, словно бы лисий, нос, он благодушно улыбнулся. Владелец Поместья сидел неподвижно, весь обратившись в слух.

– И что же? – с нетерпением спросил он. Мистер Биггер разжал пальцы и уронил руки на колени.

– Итак, – продолжал он, – гондола приближается к дому Джанголини, лорд Хертмор помогает супруге выйти, ведёт её в мастерскую художника на втором этаже, с привычными изъявлениями вежливости препоручает её его заботам и затем отправляется на утренний концерт Галуппи в «Мизерикордии». В распоряжении любовников остаётся добрых два часа для последних приготовлений.

Как только старый Панталоне скрывается из виду, в комнату вбегает приятель художника – в маске, в плаще, как и всё на улицах карнавальной Венеции. Следуют приветствия, рукопожатия, смех не смолкает ни на минуту: всё удалось как нельзя лучше, ни у кого не возникло ни малейшего подозрения. Леди Хертмор извлекает из складок плаща шкатулку с драгоценностями. Она открывает её: тотчас же раздаются по-итальянски бурные восклицания, выражающие изумление и восторг. Бриллианты, жемчуга, огромные изумруды Хертморов, рубиновые застёжки, алмазные серьги – все эти сверкающие, искрящиеся вещицы любовно рассматриваются, передаются из рук в руки. По мнению приятеля, всё это богатство стоит не менее пятидесяти тысяч цехинов. Любовники в экстазе бросаются в объятия друг друга.

Друг Джанголини напоминает, что напоследок предстоят ещё кое-какие дела. Нужно пойти в полицейское управление за паспортами. О, это простая формальность, но без неё не обойтись. Он отправится вслед за ними и продаст один из алмазов, чтобы обзавестись суммой, необходимой для путешествия.

Мистер Биггер прервал свой рассказ, закурил сигарету и, выпустив изо рта облако дыма, заговорил снова:

– Итак, закутавшись в плащи и надвинув капюшоны на глаза, они разошлись в разные стороны – друг Джанголини в одну, художник со своей возлюбленной в другую. О, любовь в Венеции! Мистер Биггер мечтательно закатил глаза.

– Случалось ли вам влюбляться в Венеции, сэр? – спросил он Владельца Поместья.

– Нет, дальше Дьеппа я нигде не бывал, – отозвался тот, покачав головой.

– О, вы многое потеряли в жизни. Навряд ли тогда вам удастся представить, что чувствовали юная леди Хертмор и Джанголини, когда они скользили по бесконечным каналам, глядя друг на друга через прорези масок. Быть может, они целовались – это не так просто, когда на лице маска, – и, кроме того, существовала опасность, что кто-нибудь узнает их через окошечко гондолы. Нет, пожалуй, – задумчиво заключил мистер Биггер, – им достаточно было только смотреть друг на друга. В Венеции, когда медленно плывёшь вдоль каналов, вполне довольно созерцания, одного лишь созерцания.

Он слегка покрутил в воздухе рукой и умолк. Сохраняя молчание, он несколько раз глубоко затянулся; когда же заговорил снова, голос его звучал негромко и ровно:

– Спустя примерно полчаса после их ухода к дверям дома Джанголини приблизилась гондола, из неё вышел человек в бумажной маске, закутанный в чёрный плащ, с неизменной треугольной шляпой на голове, и поднялся по лестнице в мастерскую художника. Она была пуста. С мольберта улыбался портрет – мило и слегка глуповато. Но художника нигде не было видно, и кресло для модели пустовало. Сохраняя невозмутимый вид, человек в маске с длинным носом оглядел комнату. Его рассеянный взгляд задержался, наконец, на открытой шкатулке, беспечно оставленной любовниками на столе. Глубоко посаженные, окружённые тенями глаза под гротескной маской долго и пристально всматривались в брошенный предмет. Длинноносый Пульчинелла, казалось, погрузился в размышление.

Вскоре на лестнице послышались шаги, раздался смех. Человек в маске повернулся к окну, чтобы выглянуть на улицу. За его спиной с шумом распахнулась дверь: возбуждённые, беззаботно весёлые, в комнату со смехом влетели любовники.

– А, caro amico! [16]16
  Дорогой друг (ит.).


[Закрыть] Уже здесь? Что с бриллиантом?

Закутанная в плащ фигура у окна не шелохнулась. Джанголини оживлённо продолжал рассказывать: с подписями не возникло ни малейшего затруднения, расспросов не последовало, паспорта лежали у них в кармане. Можно было отправляться немедленно.

Леди Хертмор принялась вдруг безудержно хохотать: она никак не могла остановиться.

– Что случилось? – смеясь вместе с ней, спросил Джанголини.

– Я представила, – еле выговорила она в промежутке между приступами хохота, – я представила себе, как старик Панталоне сидит в «Мизерикордии», мрачный, будто сыч, и слушает, – она едва не задохнулась, голос у неё задрожал и сделался пронзительным до визга, как будто она говорила сквозь слёзы, – слушает допотопные нудные кантаты этого нудного старика Галуппи. Человек у окна обернулся.

– К сожалению, мадам, – произнёс он, – учёный маэстро сегодня нездоров. Концерт не состоялся, и посему я взял на себя смелость возвратиться ранее, чем обычно. – Он снял маску. Их взорам предстало узкое, серое, бесстрастное лицо лорда Хертмора.

Любовники застыли на месте, как поражённые громом. Леди Хертмор схватилась за сердце: в груди у неё словно что-то оборвалось, под ложечкой засосало от непереносимого ужаса. Бедняга Джанголини стал белее своей бумажной маски. Даже тогда, во времена чичисбеев, этих узаконенных воздыхателей, бывали случаи, когда взбешённые от ревности мужья прибегали к кровопролитию. Художник не имел при себе оружия, а одному только небу было ведомо, какие смертоносные предметы могли скрываться под загадочным чёрным плащом лорда. Однако лорд Хертмор не совершил ничего варварского и достоинства своего не уронил. Как всегда суровый и невозмутимый, лорд Хертмор приблизился к столу, взял шкатулку с драгоценностями, со всею тщательностью закрыл её, со словами «кажется, это моя шкатулка» опустил её в карман и вышел из комнаты. Оставшись одни, любовники недоуменно смотрели друг на друга. Рассказчик умолк.

– А что было дальше? – спросил Владелец Поместья.

– Ничего особенного, – ответил мистер Биггер, грустно покачав головой. – Джанголини рассчитывал на побег с полусотней тысяч цехинов. Леди Хертмор, по зрелом размышлении, перестала привлекать мысль о любви в шалаше. Место женщины, решила она наконец, дома, там, где её фамильные драгоценности. Но придерживался ли лорд Хертмор того же мнения? Вот в чём заключался главный вопрос – вопрос тревожный, мучительный. Она должна была убедиться во всём собственными глазами. Она явилась как раз к обеду.

– Его высочайшее превосходительство ожидает в столовой, – сообщил мажордом. Перед ней распахнулись высокие двери, она вошла плавно и величественно, с гордо вскинутым подбородком – но что за смятение царило у неё в душе! Её супруг стоял у камина. Он сделал шаг ей навстречу.

– Я ждал вас, мадам, – произнёс он и проводил леди Хертмор к её месту.

Это было единственным упоминанием лорда Хертмора о случившемся. Вечером он послал слугу в мастерскую художника за портретом. Портрет входил в их багаж, когда месяц спустя они отбыли в Англию. Вся эта история передавалась вместе с картиной из поколения в поколение. Я услышал её от давнишнего друга семьи в прошлом году, когда покупал портрет.

Мистер Биггер бросил окурок сигареты в камин. Ему льстила мысль, что он прекрасно справился с ролью рассказчика.

– Очень интересно, – заметил Владелец Поместья, – в самом деле, очень. Что-то по-настоящему историческое, верно? Не уступит тому, что можно порассказать про Нелл Гвинн или Анну Болейн.

Мистер Биггер улыбнулся загадочно, отстраненно. Он вспомнил Венецию: русскую графиню, которая остановилась в пансионе, где он жил; дерево с пышной кроной во дворе за окном его спальни; пряный, дурманящий запах духов (от него тотчас перехватывало дыхание); купание на Лидо [17]17
  Лидо – остров близ Венеции, место отдыха венецианцев и многочисленных туристов.


[Закрыть], гондолу, купола храма Спасения на фоне подёрнутого дымкой неба – точь-в-точь как его изобразил Гварди [18]18
  Имеется в виду венецианская церковь Санта-Мария делла Салюте (постр. 1630), которую несколько раз рисовал итальянский художник Франческо Гварди (1712-1793). Наиболее известная из этих картин находится в Лувре.


[Закрыть]… Каким страшно далёким и давним всё это казалось теперь! Тогда он был ещё совсем юнцом, это было его первое настоящее приключение. Он очнулся от воспоминаний, заслышав голос Владельца Поместья, заставивший его слегка вздрогнуть:

– Так сколько вы хотите за эту картину?

Вопрос был задан умышленно небрежно, с напускным равнодушием: торговаться он действительно умел.

– Что ж, – проговорил мистер Биггер, неохотно расставаясь с русской графиней и райской Венецией четвертьвековой давности, – за гораздо менее ценные работы я запрашивал и тысячу, однако не возражаю, если эта картина перейдёт к вам за семьсот пятьдесят. Владелец Поместья присвистнул:

– Семьсот пятьдесят? Нет, это слишком!

– Но, дорогой мой сэр, – запротестовал мистер Биггер, – подумайте-ка, сколько бы вам пришлось выложить за полотно Рембрандта такого же размера и качества – тысяч двадцать, не меньше. Семьсот пятьдесят фунтов вовсе не так уж много. Напротив, если учесть значительность того, что вы намерены приобрести, цену можно назвать заниженной. Вы достаточно проницательны для того, чтобы видеть, что это замечательное произведение искусства.

– О, этого я не отрицаю, – согласился Владелец Поместья. – Я только к тому клоню, что сумма-то довольно изрядная. А знаете, я рад, что дочка рисует. Вообразите-ка, если бы мне пришлось украшать спальни картинами по семьсот пятьдесят фунтов за штуку! – Он захохотал. Мистер Биггер улыбнулся.

– К тому же, – заметил он, – это весьма выгодное вложение капитала. Спрос на поздних венецианцев растёт. Будь у меня свободный капитал… – Дверь приоткрылась, и в комнату просунулась белокурая, вся в кудряшках голова мисс Прэтт.

– Мистер Кроули желает знать, нельзя ли ему увидеться с вами, мистер Биггер. Мистер Биггер нахмурился.

– Велите ему подождать, – бросил он с раздражением. Кашлянув, он снова повернулся к Владельцу Поместья: – Будь у меня свободный капитал, я целиком вложил бы его в поздних венецианцев. Весь, до последнего пенни.

Произнося это, он мысленно прикидывал, сколько же раз на словах он собирался вложить весь свой капитал в примитивистов, в кубистов, негритянскую скульптуру, в японские гравюры и так далее…

В конце концов Владелец Поместья выписал чек на шестьсот восемьдесят фунтов.

– Хорошо бы получить от вас машинописную копию этого рассказа, – сказал он, надевая шляпу. – Отличная штука, чтобы занять гостей во время обеда, как вы считаете? Только бы хотелось уточнить как следует все подробности.

– Конечно, конечно, – откликнулся мистер Биггер, – подробности – вот самое главное! – Он проводил этого невысокого толстячка к дверям. – До свидания. До встречи. – Они расстались.

У входа показался высокий бледный юноша с длинными бакенбардами. Тёмные глаза его глядели задумчиво, во всём его облике было нечто романтическое и в то же время вызывающее лёгкую жалость. Это и был Кроули, художник.

– Простите, что заставил вас ждать, – сказал мистер Биггер. – Зачем вы хотели меня видеть?

Мистер Кроули выглядел смущённым, он колебался. Как тяготили его такие визиты!

– Дело в том, – выдавил он наконец из себя, – что мне сейчас позарез нужны деньги. Я думал, что, может быть… если вы не против… может быть, это не очень вас затруднит… я бы хотел получить плату за ту штуку, которую сделал для вас на днях. Мне ужасно совестно вас беспокоить.

– Что вы, что вы, голубчик. – Мистер Биггер проникся сочувствием к этому незадачливому бедняге. Несчастный Кроули был беспомощен, словно ребёнок. – О какой сумме мы с вами тогда условились?

– Двадцать фунтов, кажется, если не ошибаюсь, – робко напомнил мистер Кроули. Мистер Биггер достал из кармана бумажник.

– Пускай будет двадцать пять, – сказал он.

– Нет-нет, что вы… Спасибо огромное! – Мистер Кроули вспыхнул, как девушка. – Быть может, вы не откажетесь выставить некоторые мои пейзажи? – рискнул спросить он, воодушевлённый благожелательным видом мистера Биггера.

– Нет, ваших работ не нужно. – Мистер Биггер непреклонно покачал головой. – От современной живописи проку мало. Лучше приносите мне своих старых мастеров, сколько можете. Он побарабанил пальцами по гладко выписанному плечу леди Хертмор:

– Попробуйте-ка ещё кого-нибудь из венецианцев, – прибавил он. – Этот имел большой успех.