Текст книги "Мисс Марпл из коммуналки"

Автор книги: Оксана Обухова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

У нас, конечно, не Сент-Мери-Мид, но участок тоже занимательный. И таланты повсеместно встречаются. Баба Надя свой околоток не хуже английской мисс знает, так что аналогия с книжкой будет уместна…

Надежда Прохоровна Губкина не знала, какие хвалебные мысли рождала в лейтенантской голове. Своих забот хватало. С коробкой длинного, похожего на расцветшее бревно торта «Сказка» она спешила к дому и на ходу изобретала достойные провокационные уловки, способные выманить Софью Тихоновну из затворничества и прекратить наконец (!) пытку романсами.

В пакете, что несла она в другой руке, пованивал кусочек французского сыра, ароматно пах пучок бананов и тряслась бутылка мадеры.

Наверное, приступ закрытой двери лучше начать словами:

– Ой, Софа, посмотри, какой я сыр купила! Тот иль не тот? Я вечно названия путаю…

На помощь в исследовании покупок Софья Тихоновна обычно отзывалась. Не бывала такого, чтоб не ёкнула добрая душа…

А Софья Тихоновна уже сидела в кресле. Заставила себя встать, когда ноги озябли и появились мысли о Геркулесе.

Пугливые мысли. Софье казалось, что о коте она тоскует больше, чем о сестре.

Не прыгнет котик ей на колени, не свернется клубком, согревая… Не запоет кошачьи песни…

Нет! Встань, Софья! Грех горевать о полосатом друге, когда Клавдии больше нет!

Софья Тихоновна села в кресло, поставила на подлокотник шкатулку, ту, что мама успела выбросить из окна пылающего дома, и погрузила, перебирая, пальцы в прошлое.

Две броши-камеи, нитка бус из янтаря, агатовые серьги… В отдельной бархатной коробочке золотой крестик с рубиновой капелькой по центру.

Как хорошо, что не поддалась на уговоры Клавдии и не продала это в голодные девяностые! Как здорово – оставила! Ведь выжили. Хватило на поддержание жизни круп и маргарина.

А память осталась…

– Софочка, выгляни на минутку! Я тут сыр купила… Дорогой. Да с плесенью… Ты не посмотришь, может, выбросить, а?

Софья усмехнулась. Сыр, наверное, французский. Лакомство.

Милая, милая Наденька. Софья любила ее не меньше сестры. А иногда казалось – больше.

Ярчайшее воспоминание детства связано именно с ней…

Софье было десять или одиннадцать лет. Лето. Мама снова лежала в больнице, и Соня жила у старшей сестры.

Домой пришла с работы Надя:

– Эх, девчонки, опять нас на сенокос везут! В такую-то жару, делать им больше нечего!

– А куда вас везут, Наденька? – спросила тогда Соня.

– В деревню, – с досадой чуть ли не выплюнула слово Надежда. Молодая румяная крановщица в коричневом сарафане и нарядной блузке в синий горошек. Для нее слово «деревня» никакой притягательности не имело: вся семья оттуда родом, отец и мать в Москву в конце тридцатых перебрались, да так, по сути дела, деревенскими и остались.

А для маленькой городской девочки «в деревню» прозвучало музыкой. Какое магически притягательное не слово, понятие – деревня.

Софья ни разу в жизни не бывала там! По фильмам – видела. Голосистые – кровь с молоком! – женщины в цветастых платках сгребают вилами пышные охапки сена, подбрасывают их вверх… А там, на вершине стога, стоит белозубый парень в белой рубахе. Он подхватывает двузубой палкой пушистое, наверное, жутко ароматное сено, пританцовывая, трамбует его – дивная картина! Софья раз пять ходила на фильм Пырьева «Кубанские казаки»… На Клару Лучко смотрела с обожанием… Как здорово, наверное, сгребать сено, подтягивать за певучими женщинами песни из кинофильмов или русские народные… Пить молоко, закусывая краюхой хлеба, в тени под только что сооруженным стогом…

Надежда легко согласилась взять маленькую горожанку на сенокос.

Поездка началась замечательно. На открытом грузовике, под песни веселых работниц. Шофер пил бормотуху прямо за рулем, из горлышка – честное слово, так и было! – но от этого почему-то не было страшно. А только весело. Молодухи в разноцветных платках ругали его всяко, но парень лишь отбрехивался.

А перед самым полем машина врезалась в черемуху…

И всех сидящих в кузове засыпало черными спелыми ягодами. От них вязало язык и оставались пятна.

Сам сенокос оказался тяжелой работой. Никто не пел. Рот и ноздри забивали пыль и колкие сухие стебельки, казалось пробирающиеся всюду: под платье, майку, трусики… Тело чесалось, зудело, раздраженное стерней и потом…

Молоко оказалось теплым и жутко невкусным. Пахучим.

Потом была река. С мелким-мелким светлым песком, нежно процеживающимся сквозь пальцы ног.

И рыбки. Почти как в аквариуме Дома пионеров, только шустрые. Не поймать, не выловить…

Река смыла пыль и усталость, и на обратной дороге снова пели. Только не веселые песни, а протяжные, любовные, грустные…

Через день Софья свалилась с ангиной. Но ни о чем не жалела. Воспоминаний, впечатлений от поездки хватило не только на два страшных температурных дня, но и на долгие, долгие годы…

И очень долго Софа верила фильмам про веселую деревенскую жизнь…

– Я сейчас выйду, Наденька…

Ночью Софьюшке приснился Геркулес. Он пришел домой, долго царапался под дверью, а хозяйка все никак не могла найти ключи, чтобы отпереть входной замок: бегала по пустым призрачным комнатам, путалась в непонятных паутинных занавесках, плутала в разросшихся коридорах, причитала «Я счас, Герочка, я счас» и умоляла котика не отходить от двери…

Но Геркулес вдруг взвыл диким басистым рыком, дверь зашаталась, как будто ударил в нее лапами не полосатый зверик, а огромадный тигр…

Софьюшка вздрогнула и открыла глаза.

Геркулес продолжил выть: басовито, утробно и очень, очень жалобно.

И колыхалась под его лапами уже дверь в комнату…

– Герочка, я мигом! – спросонья воскликнула Софья Тихоновна и босиком по холодному полу побежала открывать. Комнатных дверей на ключ соседки не запирали никогда. Дамы пожилые, мало ли что может случиться, а помощь останется снаружи…

Кто-то продолжал ломиться в зашпиленную на шпингалеты половинку высокой двустворчатой двери, словно забыв, что беспроблемный вход рядом. Софья Тихоновна потянула ручку на себя. Надежда Прохоровна ввалилась в комнату через порог, как куль с соломой: округлый, ситцево-фланелевый. Грузно осела в углу, образованном выступом толстой стены и непосредственно дверью, и наконец-то перестала выть. Рот ее продолжал безмолвно разеваться, трясущиеся губы беззвучно хлопали, глаза выкатывались из орбит…

– Что с тобой, Наденька?! – Софья Тихоновна присела на корточки и потрясла подругу за плечо.

– Там… там… – Звуки едва доносились из проваленного, лишенного зубного протеза рта, натруженные пальцы в узловатых наростах тряслись и показывали за плечо. – Там – Клава! – выкрикнула наконец соседка, вздрогнула и обхватила себя руками за туловище.

Софья Тихоновна тоже не удержалась на корточках, плюхнулась рядом с подругой и, буквально чувствуя, как шевелятся на черепе легкие прозрачные кудряшки, шепнула:

– Где?

– Там! – выкрикнула Надежда Прохоровна. – В коридоре!

– Христос с тобой, – отпрянула не веря Софа.

– Иди смотри!

Софья Тихоновна встала на корточки, подползла к двери и выглянула в коридор.

Темно и пусто.

Раннее розово-сизое утро, день обещает быть безоблачным, но солнце еще дремлет где-то под легким покрывалом утренних облаков.

Софья Тихоновна крадучись выбралась дальше. Проползла вдоль длинного дубового шкафа, случайно задела плечом массивную скрипучую дверь, та испустила жуткий зубовно-скрежещущий звук, и Софья Тихоновна, взвизгнув, метнулась обратно в комнату.

Там снова подвывала Надежда Прохоровна. И безусловно, готовилась к обмороку, не исключено – впервые в жизни.

– Ты что?! – шикнула на нее Софа.

– А ты что?!

– Я шкаф задела!

Две перепуганные дамы пост-бальзаковского возраста сидели на полу, переругивались свистящим шепотом и комизма ситуации совсем не ощущали. Только холод под голыми ногами и скудно прикрытыми попами да легкий сквознячок.

Но обыденное объяснение происходящего – всего лишь шкаф, петли давно надо смазать, – понемногу выравнивало сбитое ужасом дыхание.

Софья Тихоновна встала на ноги, перекрестилась – Надежда Прохоровна суматошно повторила крестное знамение, но осталась сидеть в углу между стеной и дверью, таращась на соседку ослепшими от страха глазами, – и вышла в коридор.

Шагнула сразу в центр.

Прихожая большой квартиры тоже была немаленькой. Почти квадратная, заставленная по стенам старинными комодами, шкафами и тумбами; в противоположном от входа направлении рукавом отходит коридор к удобствам и кухне. В углу перед ответвлением высокое древнее зеркало с протертой до белесо-желтого цвета деревянной тумбой.

Это зеркало, надо сказать, Софья Тихоновна не любила. Оно искажало в серебристой мути фигуры и лица, издевательски искривляло ноги и в детстве казалось Софье узкой дверью в потусторонний мир. Особенно при недостатке освещения, особенно ночами…

В комнате шумно поднималась с пола Надежда Прохоровна.

Выглянула, свесившись, в дверной проем, мотнула головой: мол, что?

Софья Тихоновна пожала плечами и пошла навстречу потустороннему отражению. Свернула за угол. Заглянула в туалет и отсыревшую за промозглый сентябрь ванную. Вернулась.

Надежда Прохоровна захлопывала на ситцевой груди фланелевый халат, стоя возле двери в комнату Клавдии.

Стояла и не решалась ее толкнуть даже мизинцем.

Ноги у Софьи Тихоновны совершенно окоченели, мысль о том, что после подобных утренних приключений у дам обычно случается насморк, добавила решимости.

Софа храбро толкнула дверь в комнату покойной сестры и сказала громко, отчетливо, смело:

– Заперто.

До приезда из Перми троюродной внучки в эту комнату Софья Тихоновна заходила лишь однажды: когда работник похоронного бюро попросил выдать что-нибудь для обряжения покойной.

Потом здесь несколько дней провела Настенька, комната вновь обрела живую душу, но стол для чаепития с внучкой Софья Тихоновна все же накрывала только у себя. Уж больно много неотболевших воспоминаний хранили эти стены. Больно и много.

Надежда Прохоровна сама взялась за ручку двери. Подергала. И наморщила лоб.

– Почудилось? – сердобольно поинтересовалась Софочка.

Соседка хмуро глядела в белую, немного отдающую в желтизну дверь и ничего не отвечала.

– А что почудилось, Наденька?

Надежда Прохоровна шумно вздохнула и, ни слова не говоря, потопала в уборную.

Через минуту дамы разбрелись по своим апартаментам и приступили к утреннему туалету.

Надежда Прохоровна намазала фиксирующим гелем вставную челюсть и причесалась.

Софья Тихоновна протерла лицо лосьоном и нанесла недорогой, купленный в аптеке отечественный крем от морщин на лоб и щеки; розовый тоник и крем для век под глаза…

Надежда Прохоровна умылась под краном детским мылом, досуха обтерлась полотенцем и похлопала по лицу ладонями, измазанными в креме «Алоэ» фабрики «Свобода».

Софья Тихоновна припудрилась, провела по бровям высохшим бросматиком – брови легли ровно и получили цвет, слегка подрумянилась и мазнула по губам перламутровой помадой.

Подслеповато щурясь, Надежда Прохоровна выдернула из левой ноздри отросший черный волос.

Софья Тихоновна уложила на лбу локон и немного сбрызнула его лаком для волос.

К завтраку Софья Тихоновна вышла утянутая в серое домашнее платье с кружевным, сколотым у горла брошью воротничком и простенькими белоснежными манжетами, отороченными лишь узкой полоской кружев. В домашних туфлях-тапочках на низком удобном каблучке.

Надежда Прохоровна сняла из-под уютного фланелевого халата ситцевую ночнушку, застегнула его на все пуговицы и надела под мягкие домашние шлепанцы теплые вязаные носки.

Слегка вьющиеся, почти не седые волосы Надежды Прохоровны влажно поблескивали, так как зачесывала их мадам Губкина мокрой расческой.

На кухне уже вскипел чайник, Надежда Прохоровна расставляла на столе-тумбе розетки и вазочки с печеньем, пряниками и конфетами «Лимон», «Василек» и «Золотой петушок» вперемешку. (В последнее время, когда запропал куда-то единственный сосед-мужчина, дамы все чаще и чаще собирались к завтраку на прогретой газовой горелкой кухне, а не в комнатах, как было приняло раньше.) Делала она все это молча, насупленно и на Софью Тихоновну почти не смотрела.

Софьюшка тихонечко села на табуретку, укрытую вязаным разноцветным чехлом, положила ладони на клеенку и, наклонив голову набок, заглянула в лицо подруги:

– Что-то случилось, Наденька?

– Случилось, – хрипло ответила та.

– Что?

– Совсем я ополоумела, – старательно не встречаясь с соседкой взглядом, буркнула Надежда Прохоровна. – Чудища всякие мерещатся.

– А какие чудища, Наденька?

Надежда Прохоровна села на табурет, провела подрагивающими пальцами по столу, будто стряхивая с него невидимые крошки, и покачала головой, по-прежнему не глядя в доброе встревоженное лицо приятельницы.

– Показалось, что Клавдия за спиной прошла.

– Куда прошла? – ласково допытывалась Софьюшка.

– Да вот, – Надежда Прохоровна вскинула голову, – чаю вчера с тобой напилась на ночь, утром пораньше в туалет вышла… Иду, а в зеркале, Соня, – глаза ее расширились, наполненные впечатлениями, – в зеркале… как будто тень мелькнула!

– Тень мелькнула?! – Изображая пугливый интерес, Софья Тихоновна легла грудью на стол.

– Ага! Я иду, а за спиной – шасть! Промелькнуло что-то! Большое, серое… и в Клавину комнату – прыг! Я чуть там прямо и не легла.

– Так пойдем заглянем в комнату!

Софья Тихоновна встала с табурета.

– Зачем? – виновато заерзала глазами соседка. – Померещилось спросонья, и все тут.

– Да нет уж, пойдем! – настаивала Софа. Знала, пока не проверишь, все ли ладно в доме, будет преследовать призрак, не уймется! По ночам станет мерещиться.

Надежда Прохоровна вроде бы безразлично пожала плечами, – ладно, мол, если ты так хочешь, пойдем, – и отправилась за подружкой к комнатам.

Софья Тихоновна принесла ключ от запертой двери, отперла не скрипнувший замок (проделала все это с демонстративной бесшабашностью) и провела соседку в комнату.

Длинный, под потолок тюль легонько колыхнулся им навстречу. По комнате уже вовсю сновали солнечные зайчики и веселенькие кружевные тени, утренний подарок древнего вяза. На покрывале полуторной кровати у стены ни одной морщинки, на мебельной югославской стенке – году в семьдесят четвертом покупали, в рассрочку, – ни пылинки, телевизор накрыт кружевной попонкой, поверх нее две пятнистые собачки из бисквитного фарфора и девочка с оленем.

– Ну? – Стоя в центре большой, почти тридцатиметровой комнаты, Софья Тихоновна развела руками. – Никакого призрака…

– Скажешь тоже, – пугливо фыркнула Надежда Прохоровна и скосила настороженные глаза на высокую постель.

Софья Тихоновна сделала два шага, откинула длинный полог покрывала и заглянула под кровать. Потом, обойдя застывшую истуканом Надежду, поочередно раскрыла платьевые отделения стенки, заглянула в кладовку – горы ветхой и не очень нафталиновой одежды на крюках, тюки, свернутый рулоном матрас и лестница-стремянка.

– Нет ничего. А хочешь, к Вадиму Арнольдовичу зайдем?

– Скажешь еще, – практически повторилась Надежда Прохоровна.

– Пойдем, пойдем.

Сомнения, проскальзывающие в интонациях подруги, нисколько не обманули Софу. Она прошла через коридор до комнаты напротив ванной – два окна Вадима Арнольдовича, как и кухонное окно, выходили во двор, – пошарила за дверным плинтусом и достала запасной соседский ключ. Все в этой коммунальной квартире абсолютно доверяли друг другу и оставляли запасные ключи в пределах досягаемости. Дом старый, коммуникации ржавые – неприятности случаются. При включении отопления могут и батареи рвануть…

– Иди, иди, Наденька, не бойся!

– Не бойся, – буркнула Надежда Прохоровна. Давно уже никто не упрекал бабушку Губкину в трусости.

Лихо шлепая тапками по паркету, Надежда Прохоровна прошла до комнаты соседа и заглянула внутрь.

Там пахло пылью и бумагой. Какие-то листочки и тетрадки лежали перед компьютером на письменном столе, книжные шкафы и полки застыли чинным строем, их было больше, чем остальной мебели. Все стены чуть ли не до потолка завешены непонятными картинами и фотографиями – в большинстве своем черно-белыми.

– Ну? Видишь – никого.

Софья Тихоновна улыбалась, вертелась посреди заполненной книгами комнаты, как маленькая девочка, и с наслаждением вдыхала знакомый, родной библиотечный запах. Надежда Прохоровна в особенности книжного духа не вникала, но душой отходила. Забывала прежнюю мрачность…

Резкий, как удар хлыста, телефонный звонок разом пресек все веселье; дамы взвизгнули – Софья Тихоновна испустила руладу перепуганного мышонка, Надежда Прохоровна ухнула филином, – заполошенно отпрыгнули от тумбы, где надрывалась телефонная трубка на базе. Звонки параллельных телефонов повторялись в комнатах и прихожей…

Софья Тихоновна положила ладонь на грудь. Надежде Прохоровне показалось, что она едва не проглотила вставную челюсть.

Знамо дело – разыскивать призрака в чужой обители занятие нервное…

– Ой, боженька ты мой, – выдохнула бабушка Губкина.

Софа взяла трубку и сказала:

– Алло.

– Доброе утро, Софья Тихоновна, это Алексей Бубенцов. Надежда Прохоровна уже встала? Я могу с ней поговорить?

– Доброе утро, Алешенька. Одну минуточку, – и, прикрывая мембрану ладонью, шепнула соседке: – Алеша, участковый, тебя.

Надежда Прохоровна замотала головой и отшатнулась в сторону:

– Нет меня! Скажи: сплю еще! Или нет! Заболела… или в магазин ушла!

– Почему? – удивилась Софья Тихоновна, но просьбу выполнила: – Простите, Алешенька, Надежда Прохоровна нездорова. Перезвоните, пожалуйста, позже.

– Когда?

Софьюшка переадресовала вопрос движением подбородка, Надежда Губкина категорически резанула ладонью воздух.

– Простите, Алешенька, не знаю. Попробуй те завтра, может быть, ей будет лучше.

Уже сидя за кухонным столом, помешивая ложечкой чай с молоком, Софья Тихоновна спросила соседку:

– А почему ты не захотела с Алешей встретиться, Наденька?

Надежда Прохоровна шумно вздохнула:

– Надо колбаски еще нарезать, – сходила к холодильнику, стоявшему тут же у окна в ряду таких же белых агрегатов, и, лишь нарезав щедрыми ломтями докторскую, ответила: – Незачем все это.

– Что незачем, Наденька?

– Россказни глупых старух слушать.

– ???

– И ты меня прости, Сонечка, – со строгостью к себе сказала бабушка Губкина. – Не для чего было Герочку выкапывать. Глупости все это и старушечьи бредни.

– Зачем ты так? – прошептала Софа.

– А только так и надо! – пригвоздила себя к позорному столбу всех выдумщиков Надежда Прохоровна. – Сначала котов выкапываешь, потом призраки начинают мерещиться! Так и до Кащенки недалеко.

Целый день ходила Надежда Прохоровна как в воду опущенная. Молоко для каши два раза кипятила – первое убежало и пригорело. Белье забыла из стиральной машины достать и развесить, опомнилась, когда уже Софа с тазом на чердак отправилась…

А ночью заперла свою комнату на ключ.

Засова на входной двери коммунальной квартиры никогда не было. Соседи всю жизнь работали в разные смены, возвращались либо поздним вечером, либо под утро, и двери на внутренний засов нарочно не запирали. Кому охота вскакивать ночами и бегать задвижку открывать? Или, наоборот, людей под утро будить…

Сколько себя помнила Софья Тихоновна, еще ни разу она не слышала, как комнатный замок Надежды скрежещет поздним вечером, закрываясь на все обороты…

И мелькнула мысль: «Сдает Надежда. Раз сама себя в туманном зеркале не узнала и перепугалась до полусмерти. Сдает… А признаться в том боится…»

Два дня участковый Бубенцов испытывал сильнейшие терзания. Чужие сверкающие лавры спалили душу до вонючего пепла, душа корчилась в адских муках искреннейшего раскаяния и искала выход из этой топки.

Бубенцов купил уже две книги про английскую старушку мисс Марпл. Одну из них сдуру прочитал и только укрепился в мысли – старость и слабоумие далеко не синонимы.

Вечером в пятницу Алексей Андреевич купил торт «Чародейка», оделся цивильно и неброско и потопал в сороковую квартиру – виниться.

Речь была заготовлена. Желудок пуст. Чувство вины и предстоящая моральная экзекуция совсем лишили аппетита.

Дверь открыла Софья Тихоновна Мальцева. Одетая, как всегда, чопорно, но не без изящества, слегка пахнущая какими-то забытыми духами, приветливая:

– Проходите, проходите, Алешенька, мы как раз собираемся чай пить.

– А Надежда Прохоровна?..

– Проходите, Алешенька, не смущайтесь. Надежда Прохоровна в моей комнате.

Алеша снял ботинки, пригладил волосы пятерней и, зажимая под мышкой книгу, держа «Чародейку» на манер подноса, вошел в большую, освещенную пятирожковой люстрой комнату.

Собрался уже с порога начать виниться (пока слова не выбило волнением), уже промолвил «Добрый вечер», но дальше онемел…

В центре комнаты, за круглым, накрытым для чаепития столом сидел ангел. Под пышными, вьющимися волосами цвета тополиного пуха, что свисали по спине, наверное, скрывались крылья. Розовые губки божества тронула мимолетная улыбка, серьезные серые глаза рассматривали лейтенанта чуть пугливо.

– Здрасте, – еще раз, кивая головой на вытянутой в струнку шее, глупо повторил Бубенцов.

– Здравствуй, Алеша. – Бабушка Губкина была настроена миролюбиво. – Экий ты сегодня нарядный.

Алеша подумал, что комплимент прозвучал так, словно обычно лейтенант захаживает в гости в линялой майке, растянутых трениках и тапочках на босу ногу.

Впрочем, так, наверное, подумал один Алеша. Ангел хлопнул пушистыми ресницами (без малейшего признака туши на них) и тут же был представлен госпожой Губкиной:

– Знакомься, Алешенька. Это – Настя. Внучатая племянница Софы. Садись за стол.

Алеша согнул непослушные циркульные ноги над стулом, чинно пристроил на колени коробочку с «Чародейкой», потом опомнился и протянул ее даме:

– Это вам, Надежда Прохоровна.

– Ба-а-а, – пробасила та. – Какой подарок!

– И книга. Тоже вам.

Все подношения лейтенант преподнес, неловко приподнимая седалище над стулом.

Чувствовал он себя не к тому подготовленным и оттого оробевшим, нелепым, глупым казенным чурбаном, вырядившимся в отутюженные мамой брюки и китайский свитер, подаренный сестрой на День милиции в позапрошлом году.

Ангельские крылья незнакомки, пардон – Анастасии! – прятали не только локоны, но и какой-то неземной домашний костюмчик, сотканный из небесно-голубого света, с розовым мишкой на груди. Мишка, разумеется, по контуру был обшит россыпью звезд.

Софья Тихоновна достала из серванта чашечку и блюдце, налила лейтенанту крепкого чая и, заметив смущение гостя, приободрила похвалой:

– Алешенька, Настя, участковый милиционер.

Милиционер растянул в улыбке резиновые губы.

– Наш защитник и заступник.

Заступник и защитник засмущался окончательно, все мысли о сгинувшем в собачьих желудках Геркулесе вымело из головы серебряное пламя, льющееся из ангельских глаз, и там остались только бестолковые мыслишки вроде «А ногти на руках надо было еще вчера постричь…»

Ангел вместе с тетушкой упорхнул на кухню за ножом и лопаточкой для торта, бабушка Губкина неторопливо делилась с участковым информацией:

– Софа хочет Настю на свою жилплощадь прописать. Поможешь, Алеша?

– Помогу, – хрипло согласился лейтенант.

– Она медичка. Фельдшер. Работала в Перми на «скорой помощи». Как думаешь, в Москве так же устроится?

– Устроится, – скупо ответил Бубенцов, хотя мог бы дать и более развернутое подтверждение. Его сестра Светлана тоже закончила медучилище и о том, что работы в Москве навалом (если ты не лентяй и за особо длинным рублем не гонишься), говорила не раз.

Последние слова Надежда Прохоровна услышала и входящая в комнату Софья Тихоновна.

– Вот только уговорить ее, Алеша, осталось, – сказала как бы мимоходом, склоняясь над тортом.

– Почему – уговорить? – искренне удивился лейтенант, сто раз на дню сталкивающийся с незарегистрированными гастарбайтерами.

– Так передумала! – тоже вроде бы удивленно воскликнула Надежда Прохоровна. – Уезжал – говорила: вернусь навсегда. Приехала – передумала.

– Да, – огорченно кивнула Софья Тихоновна. – Вернулась и что-то в нерешительности…

– Такое бывает, – глубокомысленно отозвался Бубенцов. Как только в комнате затих шелест ангельских крыльев, он понемногу обрел дар речи и здравомыслие. – Побудет человек в гостях, все вроде здорово покажется. А отдалится, съездит домой к родным стенам и пересмотрит решение. Страшно начинать все заново, старое рушить…

– Да было бы чего рушить! – перебила расфилософствовавшегося милиционера гражданка Губкина. – У нее одна Софья на белом свете осталась!

– А друзья? Их вы в расчет не берете? – резонно заметил Алеша и смущенно добавил: – Или… жених, например…

– Да какой там жених! Рассорились они!

– Надя, – укоризненно протянула Софья Тихоновна.

– Что – Надя?! – вспыхнула та. – Вот я помру, на кого тебя оставлю?! А так – Алеша. Походит с Настенькой по Москве, поможет ей обвыкнуться. Не все ж ей с нами, грибами плесневелыми, тут киснуть!

– Надя! Пейте, Алешенька, чай, пейте. Остыл совсем.

Деликатная Софья Тихоновна вовремя перекрыла словоизвержения Надежды Прохоровны. В комнату с лопаточкой для торта вернулось небесное видение – Настенька.

Она ловко скатала волосы в жгут, отбросила их за спину, склонилась над тортом… Ручки у ангела были нежные, пальцы, казалось, выполнены из тончайшего китайского фарфора и прозрачны на свет. С коротко обрезанными розовыми ноготками, с голубыми венами, в которых текла, наверное, небесно-голубая кровь…

О Геркулесе, как о причине визита, Алеша вспомнил только доедая второй кусок торта, поскольку совесть проснулась вместе с аппетитом.

И все казалось необыкновенно вкусным: чай пах тропическими фруктами, торт ванилью, по комнате витали ароматы праздничных духов хозяйки и свежий флер – волос? – неземной гостьи. Алеша раскраснелся, раздухарился и уже подумывал составить план прогулочных мероприятий (возможно, сегодня вечером), как в приятнейшее течение застольной беседы вмешался грубый звук: за дверью комнаты пробухали тяжелые шаги.

– Ой! – подскочила Софья Тихоновна, а Надежда Прохоровна замерла и побледнела так, слов но в прихожей гуляло привидение.

Хозяйки подскочили со стульев, и пока разомлевший участковый соображал: а в чем, собственно, суть переполоха? – устремились в прихожую.

– Ты куда это направился? – раздалось оттуда нервным рыком бабушки Губкиной.

– Куда надо! – прорычал кто-то не менее грозно, и Алеша, вспомнив наконец, что кроме нимфы в доме находятся и две беззащитные бабульки, метнулся к ним на выручку.

У двери в комнату напротив ванной топтался здоровенный стриженый амбал в черной кожаной куртке, черной же кепке, джинсах и тяжелых ботинках; ковыряясь толстыми пальцами за дверным плинтусом, он нашаривал ключ.

Достал и, не обращая внимания на мельтешащих за спиной бабулек, вставил в скважину.

– Что здесь происходит? – громко и грозно произнес участковый.

Амбал мотнул круглой башкой, бросил взгляд через плечо и, ничего грозного в участковом не найдя, занятия не прервал.

– Алеша, ты посмотри, что вытворяет?! – жалобно воскликнула Софья Тихоновна.

– Так, гражданин, предъявите документы, – сурово потребовал лейтенант Бубенцов.

– А по шее тебе не предъявить? – равнодушно отозвался ковыряющийся в замке амбал, и по тому, как он это произнес, Алеша понял – не его контингент. Обычно на протокольно-заученную просьбу предъявить документы его контингент реагирует мгновенно. В долю секунды чует представителя власти и предложений дать по шее не озвучивает.

А жаль. Ведь со спины амбал выглядел чистейшей воды братком.

Комнатный замок наконец поддался. Невозмутимый гость сделал шаг через порог, но просто так войти внутрь ему не удалось: баба Надя ловко поставила наперерез ногу в тапке, амбал об нее запнулся и влетел в комнату, гулко врезавшись лбом в книжный шкаф.

Сверху на него упали какие-то рулоны ватмана, брошюры и газеты, парень потерянно тряс головой и совершенно не грозно, а где-то даже слезно вопрошал:

– Вы что, баб Надь, совсем, в натуре, съехали?!

– А ты не лезь! Куда приперся?!

– За диском своим! Я его у дяди оставил!

– А дядя где?!

– Не знаю! Уехал!

– Врешь, Ромка! Показывай, чего брать будешь!

Ромка покрутил пальцем у виска. На лбу его вспухал огромный голубоватый рубец.

Участковый в перепалку практически не вмешивался. Лишь создавал фоном видимость казенно-протокольного оформления. Поскольку без всяких дополнительных вопросов становилось ясно – в комнату Вадима Арнольдовича, в отсутствие хозяина, зашел совсем не грабитель, а очень даже родственник – Роман, и все остальные мероприятия добровольно возложила на себя одна из квартирных хозяек – гражданка Губкина.

Она стояла за спиной родственника, бдительно взирала за каждым его движением и попутно проводила допрос:

– А откуда у тебя ключ от квартиры?

– Дядя дал, – бормотал племянник, перебирая коробочки с дисками.

– Врешь. Мы за день до его отъезда новый замок поставили, а тебя уже полгода тут не было.

Роман нашел наконец разыскиваемый диск, сунул его во внутренний карман куртки и, повернувшись, довольно зло сказал:

– А он мне в день отъезда принес. Велел почту забирать.

– И куда же это он, интересно, поехал? – язвительно ввинчивала баба Надя.

– А вам какое дело? – грубил племянник.

Алеша не успел вмешаться, как Софья Тихоновна произнесла:

– Не хамите, молодой человек.

Роман набычил шею, зыркнул исподлобья, но с места не двинулся: выход из комнаты перегораживали разозленные соседки и протокольно настроенный лейтенант.

– Так куда же все-таки поехал ваш родственник? – спросил Алеша тоном, которым обычно милиция метрополитена просит вывернуть карманы.

– Не знаю, – безразлично пожал кожаными плечами Роман, оперся задом о письменный стол и, скрестив ноги, засунул пальцы в кармашки тесных штанов.

Весь вид негодника твердил: «Ну? И что ты мне сделаешь?»

– У вас на лбу синяк вспухает, – раздался за спиной Алеши тихий херувимский голос. – Вам надо лед приложить…

Амбал качнулся влево, разглядел за протокольным ментом сияние платиновых кудрей и перестал контролировать накачанное тело: ладони сами собой выползли из штанов на волю, ноги встали прямо…

«Эх, пропадай моя телега! – подумал почему-то лейтенант. – Все четыре колеса…»

– Давайте я здесь уберусь, – переливались звоном ангельские бубенчики. – А тетя Соня вам лед из холодильника принесет…

Настасья обогнула участкового, как пограничный столб, проникла на чужую территорию и, присев на корточки, стала собирать с пола разбросанные бумажки.

Пушистые волосы соскользнули вниз вдоль дивной шеи, и Алеша очень удивился, не увидев под ними сложенных крыльев. «Хотя, быть может, их спрятал бирюзовый костюм со звездным мишкой?» Худенькие девичьи лопатки двигались под мягкой тканью, над ангелом нависла черная безмолвная скала…

– Ну что застыл? – грубовато спросил скалу милиционер. – Пошли на кухню, лоб морозить…