Текст книги "Без мозгов"

Автор книги: Оксана Иванова-Неверова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 10. Лирическое отступление

Всеволод. Ну-ну. Так Дёмина обращалась ко мне только когда сомневалась в моих умственных способностях. И ещё, когда не хотела продолжать разговор. К текущей ситуации подходили оба варианта.

Я привык просто, что Маринка – это… Почти я. Привык, что она всегда меня поддерживает, даже в самых бредовых проектах.

Во втором классе мы с ней рассчитали, что, если проломить пол в определенном месте, то можно попасть прямо за свою парту из кабинета английского. И пол там не очень был – доски, шаткие на вид. Я же не подумал сразу, что под ними бетонная плита. Так что мы решили попробовать нанести хотя бы пару ударов. Только не вышло, нас учитель заранее отругал. Попросил не топотать. А мы не могли проламывать пол и не топотать. Но главное, Дёмина ни на секунду не усомнилась в том, что идея – грандиозная.

Мы с ней, как с Юриком, одна команда. Были. До того, как наш класс накрыла любовная эпидемия. Вот тогда-то Дёмина начала посматривать на меня так, словно я не оправдываю ожиданий.

Когда в пятом классе все начали дико друг в друга влюбляться, я тоже хотел влюбиться. Но не знал, в кого. И решил спросить у Дёминой. Ну, чтобы она разузнала по своим девчачьим каналам, может, я уже кому-то нравлюсь. Она разузнала и присватала мне эту шантажистку Кускову. Уже тогда Кускова нацеливалась проткнуть одной шпагой оба наши с Юриком сердца.

– Вот так, – сказала Дёмина, намекая, что моя песенка спета. – Теперь давай, пиши ей записки каждый день.

– В директ, что ли?

– И туда тоже, – Маринка недобро прищурилась. – Но на бумаге обязательно. В директе кто хочешь эмодзи напихает, а это несерьёзно. Над отношениями надо работать. Так что сначала записки, потом письма. Так принято, понимаешь? И домой ты можешь только с ней ходить. А если вам не по пути, то ни с кем. И ещё покупать ей чипсы на большой перемене, или что она там любит…

Я представил, как каждое утро чахну над запиской для Кусковой. Что я туда напишу? Привет, Кускова, ты не айс? Чипсы ещё эти. Сколько ей надо пачек, если она постоянно что-то хомячит? Это мне все карманные деньги на Кускову спустить и жить впроголодь?! Нет, такая любовь категорически не подходила моему растущему организму. Поэтому я вежливо сказал Дёминой:

– Дёмина, ты рехнулась?! Если любовь подразумевает всю эту дичь, то я, так и быть, готов перенести это с…

И тут я понял страшную вещь. Единственным человеком, для которого я способен на подобную ахинею, была…

– Ну? – сказала Дёмина. – С кем?

– Что с кем?

Меня заклинило от изумления. Я смотрел на Маринку, как будто в первый раз её увидел. А увидел я её в первый раз на горшке. Когда меня привели в ясельную группу, то сначала показали туалет. Там, на красном горшке, ярчайшим впечатлением моей жизни уже сидела Дёмина. Мне тоже дали горшок, только синий, с паровозиком. Так мы сидели рядом, поделывали важные дела и разговаривали. О чём мы могли разговаривать в два года, я не представляю. Но мама утверждает, что мы сразу нашли общий язык. Который я проглотил в момент прозрения.

– Перенести, – напомнила Дёмина. – Всю эту дичь.

– А! – Я пришёл в себя. Не мог же я увлечься человеком, которого помню на горшке.

– Всю эту дичь, Марин, я готов перенести на год-другой. Так что спасибо, но Кускову я не потяну.

Вот так я остался в статусе «всё сложно». И хотя год уже прошёл, он не принёс изменений в мою незавидную личную жизнь. Даже тьма новеньких, среди которых я тоже был новеньким, не нарушила моего одиночества. Я чувствовал, как все заново друг к другу приглядываются, но сам ни на кого не смотрел. В смысле, ни на кого другого.

В вопросах отношений я обычно советовался с Дёминой. Но советоваться с Дёминой насчёт Дёминой я не был готов. Тем более, что в последнее время я стал всё острее чувствовать односторонность нашей связи.

Маринка – фанатка соцсетей. Она первопроходец, реально. Как только появляется что-то новое, она немедленно там заводится. И я на неё везде подписан. Я, можно сказать, официальный ценитель Дёминой. Сначала она меня ради поддержки просила, чтобы гарантировать себе хотя бы один лайк. А потом стала популярной. И вся толпа фолловеров кочует за ней с площадки на площадку. Ну и я по привычке. Получается, что я про Маринку знаю всё, и ошибочно полагаю, что она про меня тоже.

Вот и с мозгами этими. Я почему-то решил, что Дёмина уже сразу на моей стороне, и мы как бы вместе боремся с формалиновым порабощением. А она, Дёмина, значительно усложнилась за последний год. Мне стало труднее находить правильные слова в её присутствии.

И ещё – вот и дошли до самого неприятного – мои позиции крепко подорвал Петька Брынцалов. Пётр, то есть. Этот орк едва увидел Дёмину на линейке, сразу на неё подписался. И взял моду ставить первый лайк. И на матчи её приглашает. Прямо в ленте, комментами, приходи, мол, меня поддержать… Она в сентябре ответила, что пришла бы, играй он не в мячик, а на гитаре. А потом отвечать перестала, знай лайкает его исправно в ответ.

Может, и на тренировки уже к нему ходит. Самое глупое, что я и спросить не могу – язык не поворачивается. Раньше, до озарения, я что угодно у неё мог спросить. А теперь любая тема – как режим без сохранения. И вернуть бы старое, а не получается, дурацкие симпатии поперёк дороги. Все теперь за всеми смотрят, всё домысливают, подписки считают, каждый день какой-нибудь новый закрытый чатик появляется. Кого туда зовут, мне неведомо. Я вот не удивлюсь, если Маринка где-нибудь фанатскую баскетбольную группу модерирует. И фанатеют они, конечно, известно от кого.

Из-за этого я на нервной почве внезапно записался на гитару. Отец обрадовался, купил мне дорогущий инструмент. Сейчас такое время, что родители вообще на всё готовы, лишь бы мы планшет выпустили. И я старался, бряцал, с тоской посматривая на лыжные палки за шкафом.

Только… меня не отпускает. Как ни пыжься, а я всё чаще и чаще слышу от Маринки «Всеволод». Как будто этим она вознамерилась наше совместное горшковое прошлое стереть. Конечно, Брынцалов-то сразу красивый в её жизни объявился. В штаны на площадке не писался, соплями в яслях не пузырил, с поста его во дворе не снимали…

Меня, было дело, мелкого сняли с поста. Копались мы все в дворовой песочнице. Маринка и Юрик совочками, а Андрюша-тормоз мастерком. Где он его добыл история умалчивает. Подходит ко мне этот Андрюша и спрашивает:

– С поста снимаем?

– Снимаем, – говорю.

Он мне фигак мастерком по башке. Кровь пошла, все как испугаются… и давай мне голову песком засыпать…

В общем, по всему получается, что я ни разу не романтический герой. С моим-то прошлым на что я, Всеволод, могу рассчитывать?

Если вы ждали, что тут будет про мозги, то скоро будет. А это – лирическое отступление. Просто потому что я тоже человек. И мне не чуждо.

Глава 11. Я встаю на тропу войны

Маринку я, конечно, ни в какой биологический кружок отпускать не собирался. Пусть онлайн занимается, если так прижало. Она, кстати, верно догадалась – мне было обидно. Сначала очень обидно. А потом я вспомнил, что Рина уже не Рина. И ещё большой вопрос, сколько в ней осталось человеческого. Рубанова с Юриком изменились, но все заморочки остались при них. Мне представлялось, что они приболели, но могут выздороветь. А Рина, как финальный босс, может быть, окончательно потеряна для общества.

Медсестра Рубанову домой не отпустила. Так что Лидочка как миленькая вернулась за парту. Правда, выглядела бледнее обычного. И вообще была потерянная. Настолько, что безропотно отдала Кусковой пушистый брелок с глазками и даже не погладила его на прощание.

Конь напротив был собран, как никогда. Он не скакал в проходе, не шумел, никому не угрожал. Он сидел, как хищник в засаде, и… не спускал глаз с Рубановой. Так мог бы смотреть доктор на обречённого пациента. Когда Рубанова вместо учебника по русскому языку достала контурные карты, Миха побледнел.

На перемене он рванул в кабинет биологии. Я помчался за ним. В кабинете галдели семиклассники и… пахло лекарствами. Рина подняла на Коня усталые глаза, молча кивнула и ушла в лаборантскую за доской. Она тоже показалась мне бледной, и я порадовался, что избавил Юрика от мозгов. Если они все потихонечку мутируют под влиянием формалина, то процесс у Юрика хотя бы замедлится, пока я не разберусь, как это остановить.

– Какими судьбами? Сева, да? Ты же играешь в субботу?

О, кто бы сомневался. Врага надо знать в лицо, и Брынцалов меня знал. Стоял и улыбался, как ханаанская собака. Ну… Я в ответ показал брекеты. Петька моргнул, мой металлический оскал явно не тянул на тёплую улыбку.

– Вы Рину довели? – Я шумно втянул медицинский запах.

– Не, она сама по себе дошла.

– Холодновато у вас, – заметил я, с недоумением глядя на открытое окно.

– Проветриваем на перемене, – Брынцалов снисходительно приподнял одну бровь. Вроде как он и не заметил, что сквозняк, а слабенькие могут кофточку надеть или походить в коридорчике.

Мимо нас, не глядя по сторонам, пронёсся Миха. В его кармане что-то брякало.

– А больше тут, – я выглянул из-за Петькиного плеча, – ничего странного?

– Ты, – сказал Петька. – Ты странный. Ты что тут делаешь?

Я подумал, что тут мне действительно больше нечего делать, и оставил Брынцалова наедине с его догадками. Сгонял в кабинет трудов и едва успел вернуться в класс до звонка.

Рубанова заметно повеселела. На географии к ней вернулся здоровый цвет лица, на истории – концентрация. Пару раз она даже шикнула на Кускову, когда та полезла к ней в пенал. Впрочем, Кускова свою линию продавила: новый ластик перекочевал-таки из одного пенала в другой. Я громко откашлялся, и Кускова затравленно посмотрела на меня. Я просигналил в ответ, что око Саурона не дремлет. Олька повозила ластиком в тетради и нехотя вернула его Рубановой, будто и правда брала только попользоваться.

После шестого урока я демонстративно прошёл к Маринке через весь класс. Так делали те, кто напрашивался в официальные провожатые. Этим я публично обозначил свой краш. Вряд ли нас с Дёминой будут шипперить, скорее всего, мне тупо приклеят ярлык страдальца. Безответная любовь, все дела. Впрочем, подколы я как-нибудь переживу, зато Конь будет знать, что у Дёминой есть френдзона, об которую можно и зубы обломать.

Кускова прищурилась, Рубанова оглянулась с любопытством, но задерживаться не стала – в дверях уже потряхивал гривой братишка.

– Надо поговорить, – сказал я Дёминой.

Прозвучало так, будто я собираюсь выяснять свои шансы на взаимность. Шансов, я не сомневался, у меня было ноль, Брынцалову я мог противопоставить только мужественный шрам над бровью. Но Дёмина видела, что шрам я получил в погоне за кошкой, не заметив торчащую арматуру. А потом валялся на спине, дёргал ногами и немужественно подвывал. Так что… Неважно, меня сейчас волновало не это. И я на всякий случай добавил, чтобы Маринка не вздумала меня игнорировать:

– Надо поговорить прямо сейчас.

– Мне тоже, – обронила Дёмина.

Не глядя на меня, она сбрасывала вещи в рюкзак. Неужели всё-таки поверила? Три урока – три! – она о чём-то крепко думала. Я всегда замечаю, когда Дёмина впадает в раздумья. И знаю по опыту, что в такие моменты её лучше не трогать. Я и не трогал – после провала с Конём и кнопкой не хотел испытывать судьбу. Надеялся только, что появятся новые доказательства, лишь бы не летальные, и рано или поздно я предъявлю их Дёминой. А до этого времени нужно просто оберегать её от общения с хтоническими чудовищами.

Кускова собирала учебники нарочно медленно, и я демонстративно уставился на пушистый брелок, прицепленный к её рюкзаку. Олька мгновенно ускорилась, так что в коридор мы с Маринкой вышли последними. Дёмина вздохнула так, будто пришло время признаться, что на самом деле её воспитали волки-шептуны.

– Нет, – опередил я. – Никаких кружков. Ты не пойдёшь.

– А что ты сделаешь? – спросила она.

Я уже сделал, и, надо сказать, не гордился собой. Порча школьного имущества – так себе выход, но придумать ничего лучше я не успел. Маринка смотрела на меня, наклонив голову, и ждала ответа. Ей и в самом деле было интересно.

– Я, Марин, позвоню и скажу, что школу заминировали.

– Серьёзно? А завтра?

– Ну… – я поводил глазами, – может, и правда, придётся её заминировать.

– Ты настолько веришь в свой формалиновый психоз?

– Я, Дёмина, верю, что ничего не бывает просто так. И меня пугает то, что я объяснить не могу. Не суйся туда одна.

– Угу, – Дёмина почесала переносицу. – Поэтому ты теперь будешь за мной ходить?

Я покраснел. Ещё и потому, что вдруг понял: за Кусковой бы я, наверное, не ходил. К Кусковой, может, пусть оно и коннектится. Мне стало стыдно, что я не такой благородный, каким хотел быть. По всему выходило, что моё рыцарство – ситуативное. Я, вроде как, не собирался спасать школу от власти формалиновой плазмы. На такую высокую цель разве что Брынцалов замахнётся.

Я хотел ответить, что вообще… вообще-то, я бы и за Кусковой приглядывал, если бы Маринке было не всё равно. Но ответил по теме.

– Я знаю Юрика всю свою сознательную жизнь. И ты тоже. Ты не можешь не видеть, что он нездоров. Загадочно нездоров. Он тормозит. Ходит, словно на ощупь. Смотрит так, будто видит всё в первый раз. Слова медленно подбирает. Ты слышала его ассоциации, когда играли? Это же бред! И это не от ветрянки. А с Рубановой на русском – что было?! Она ручку рассматривала пол урока как неведомый гаджет.

Маринкины глаза расширялись. Она вспоминала и… Не могла не согласиться. Я распалился, как бабуин перед племенем. Я хотел вести сородичей за собой. Ну, в смысле, Дёмину.

– Я пытаюсь разобраться! А ты… Если хочешь помочь, должна элементарно сберечь себя. Двоих одновременно они не смогут вырубить. Разве что их пати прокачивает себя с каждым часом… В любом случае, они действуют осторожно, без лишнего шума. Так что, да, я буду ходить за тобой, если нужно.

Маринка по-прежнему таращилась на меня, и я вдруг подумал: а что, если она вовсе не хочет, чтобы я за ней ходил? Это как бы… что там говорила Кускова, будь она неладна? Вроде как, неправильно занимать чужое место. Если один там какой-нибудь пацан всё время таскается за какой-нибудь там одной девчонкой, то к ней никто другой уже прорваться не может. А она, к примеру, спит и видит, когда к ней именно что другой прорывается. Дёмина бы мне, наверное, сказала, если бы спала и видела. Только я не очень хотел такое слушать, поэтому заранее подстраховался.

– Если настаиваешь, – я мучительно подбирал слова и ненавидел себя за благородство, – пусть Брынцалов за тобой ходит. Ты, главное, в обморок не падай.

Маринка фыркнула:

– То есть тебе без разницы, ты меня спасёшь или Петька?!

Я молчал, как на приёме у стоматолога, разинув рот. Как она так всё вывернула? Разве я это хотел сказать? С Маринкой я и сам себя уже не понимал.

– Я… это… Короче. Если ты не хочешь, чтобы к тебе прицепили паразита сознания, не открывай двери кому попало.

Прозвучало смешно, навроде «гроб на колёсиках ищет вас», и Маринка засмеялась.

– Ладно, Орлов, я что, по-твоему, биолог?

– То есть ты не собиралась идти?

– Не-а, – Маринка мотнула головой.

– А зачем спрашивала тогда?

– Низачем, – Дёмина выказала верх логики.

– То есть я зря суперклей на трудах украл и замок им залил…

– А ты замок залил? Зачем?!

– Низачем! – передразнил я. – Мне просто стало нравиться врать и воровать! Вспомни об этом, когда Рубанова тебя сестричкой назовёт.

Маринка открыла рот и… Закрыла рот.

– Д-да, – промямлила она. – Я как раз о Рубановой и хотела поговорить.

Глава 12. Меня терзают смутные сомнения

С Лидочкой всё было очевидно странно и несомненно плохо. И вот как раз до неё, в сравнении с Кусковой, мне всё же было дело.

Рубанова была… Красивая. Но не задавака. Собиралась поступать в какой-то европейский университет и, представьте, знала это с пятого класса. Мама у Лидочки работала переводчиком, так что Рубановой было на кого равняться. Я видел в её ленте тайм-трекер, где она отслеживала свой прогресс в изучении иностранных языков: английского, испанского и чешского.

Она не воображала из себя, ей просто некогда было дружить в реале. В совокупности с брендовыми вещами, которые Рубанова носила без внимания к брендам, всё это создавало потрясающий эффект недосягаемости. Для меня всегда было загадкой, как в Лидочку мог влюбиться Юрик. Шумный, открытый, быстрый Юрик выбрал зачем-то страдать по отстранённой, неспешной, сдержанной Рубановой.

Интерес Коня был понятен. Миха заявился к нам в этом году, и само собой, Лидочка его поразила. Так было всегда – где бы она ни появлялась впервые, неизменно кого-нибудь контузило. Конь в её присутствии вёл себя как ошалевший волчонок: тявкал и нападал, пытаясь добиться ответной реакции. Сейчас, когда Рубанова стала не вполне собой и прекратила на него злиться, Конь ходил за ней с тихим восторгом, буквально след в след.

Что до меня, то я знал Рубанову с подготовительной группы в детском саду. До того, как она нажила взгляд с поволокой и мысли об отъезде в Европу. И в отличие от Юрика, влюбляться в неё не собирался. Но то, что мы росли в одном дворе и ходили в одну группу, делало Лидочку как бы своей. А своих не бросают.

Дёмина тоже это знала. И в смысле спасения Рубановой у неё были оригинальные соображения.

– Мы должны сходить к маме Рубановой и всё ей рассказать, – объявила Маринка.

Я аж поперхнулся. Я прекрасно знал, чем в таких случаях заканчиваются попытки привлечь взрослых. Они связывают нас по рукам и ногам, а в конце кто-нибудь непременно умирает.

– Может, мать повлияет на Лидочку, когда узнает, – сказала Дёмина без особой надежды.

– Что узнает?! – Я начал выходить из себя. – Что к Лидке припаяли мозг и теперь она на дистанционном управлении?!

Маринка закусила губу. В первом классе она охотно поддержала бы теорию заговора. Мы бы прятались, и выслеживали, и обменивались тайными знаками. Но сейчас… Мы же были такими… Большими. Взрослыми. Мы все читали ужастики, но никто из нас ни на йоту не верил, что человек может стать растением и жрать суперфосфат. Или что зеркало засасывает в другой мир и выплёвывает вместо жертвы отражение. Это, кстати, подошло бы Лидочке и Юрику – их словно пожевали и выплюнули.

– Рубанова сегодня в туалете корвалол пила, – Дёмина смотрела на меня так, как будто ждала объяснений.

– Может, у неё возрастное, как у Юрика. Сердце за ростом не поспевает.

– Так она… – Маринкины брови взлетели. – Она две бутылки выпила. Два, то есть, пузырька.

Понятно теперь, что брякало в кармане у Коня. И Рина, выходит, знала, что это Рубановой поможет, потому что успела на себе опробовать.

– Это же опасно, Сев, так и сердце встанет.

Сердце… Если дальше так пойдёт, скоро их изнутри разъест. Вдруг они пьют всё, что пьётся…? Я пытался вспомнить, чем дома у Юрика чистят ванну. Маринка дёрнула меня за рукав:

– Может, она в какой-нибудь кретинской группе? Ну, где задания выполняют. Там маньяки прикидываются френдами, втираются в доверие, и… вот.

Ну да. И банки с мозгами они носят по заданию. И все, как один, вступили в биологическое братство, откуда командой умников отправятся в светлое будущее. Закалёнными и устойчивыми к холодам…

– Не складывается, – заметил я. – Юрик, прежде чем в такое ввязываться, мне бы рассказал.

– Нельзя же. Это всегда первое задание. Проверка на секретность. Юрик хотел потихоньку до нас достучаться, когда записку передавал. Там же, у маньяков, слежка везде.

– Слушай, вот ты в слежку веришь, а в ядовитый формалин нет.

– Ладно, – признала Дёмина. – Допускаю, что и твоя версия не так плоха. Поэтому ты должен пойти со мной к маме Рубановой.

Классный заход, умеет Дёмина свою линию гнуть.

– Угу, – сказал я. – С чего бы?

– Это же… Типа саморазрушение…

Я представил, как мы расскажем, что Рубанова всосала два пузырька корвалола и… Ничего с ней не случилось. Родители посадят дочурку под домашний арест или вообще переведут на онлайн. И тут она без доступа к химикалиям потихонечку загнётся. Новая Рубанова, или какая-то её часть, нуждалась в нестандартных пищевых добавках.

Но одно дело, когда заражённые пьют воду. И совсем другое – лекарственные препараты в лошадиных дозах. Об этом и правда надо знать взрослым. Только как бы понять, поможет это Лидочке или навредит.

– Я пока не могу, – сказал я Дёминой и двинулся к лестнице.

– А когда сможешь?! – Маринка шла за мной.

– Когда решу, о чём рассказывать и кому. И вообще. – Я замер на верхней ступени и повернулся к Дёминой. Она не успела затормозить, так что мы оказались лицом к лицу. Дёмина отступила и покраснела. Я не нарочно её смутил, просто мне зачем-то хотелось знать, кого ещё она посвятила в секрет Рубановой.

– Почему именно я, Дёмина?! Почему я должен ходить с тобой и что-то кому-то объяснять? Ты не пробовала попросить кого-нибудь постарше? Из седьмых там классов хотя бы?

– Орлов, – Маринка строго посмотрела на меня. – Ты дурачка-то не строй.

Ну да, действительно. Чего ещё я ожидал? Что Дёмина скажет: ты единственный, кому я доверяю?

– Ты единственный… – начала Дёмина, и я обмер, – кому не всё равно.

Тут я совершенно по-дурацки клацнул челюстью и почти застонал от разочарования.

– Если бы не ты, – продолжала Маринка, – я бы тоже внимания не обратила. Кто-нибудь, кроме тебя, вообще заметил, что с Рубановой творится?!

– Рубанова ваша в старом туалете ревёт уже десять минут, – раздался снизу злорадный голос.

В пролёте лестницы стояла Кускова и, прищурившись, ждала моей реакции.

– Ясно, – сказал я как можно спокойнее, пытаясь вспомнить, что могла услышать Олька из нашего разговора. Выходило, что немного, и я выдохнул.

– А чего она ревёт? – уточнил я.

– А того, что я завтра уезжаю, – Кускова победоносно ухмыльнулась. – Меня папа с собой в командировку берёт. А у вас будет тяжёлый день. Ты сообщение от математички видел в новостях? Кстати, чтобы уж совсем по-честному…

Она пошарила в кармане, замахнулась посильнее и швырнула в меня пластиковым прямоугольником. Я почесал пострадавшее ухо, поднял прямоугольник и кивнул Кусковой: принято.

– Теперь доволен? – Она вызывающе вскинула голову. – Не многовато вас у Рубановой защитников?! Я своё слово держу. Надеюсь, и вы никому не расскажете.

– Замётано, – я кивнул. Надо было срочно избавляться от Кусковой. Я видел, что Маринка набрала воздуха, собираясь взять слово. Этого нельзя было допустить. Я выхватил у неё рюкзак и побежал вниз по лестнице с воплями:

– Скорее! За мной!

– Орлов?! – Дёмина бросилась следом.

– Можете не торопиться, – крикнула нам в спины Кускова. – Там Конь на стрёме стоит!