Текст книги "Бусы"

Автор книги: Оэль Терещенко

Оэль Лектова
Бусы

© Терещенко О. А., стихи, рассказы, иллюстрации, 2021

© Оформление. ООО «Бук», 2021

Дорогие друзья!

Я всё‐таки решилась издать книгу своих произведений. Человек – существо социальное, от этого все проблемы и радости, хочется делиться мыслями, чувствами, настроением.

Я вовсе не возомнила себя большим литератором, но, может быть, у меня получится через страницы книги стать вашим единомышленником или собеседником. Может быть, мне удастся поднять вам настроение, а грусти придать вкус вишневого варенья с кусочками манго.

Буду нескончаемо рада, если рассказы найдут отклик в вашей душе, а стихи прозвучат приятной мелодией.

«Нитку бус красивых и ярких…»

 
                            Нитку бус красивых и ярких
                            Я надела – украсила платье.
                            Они словно к наряду ремарка —
                            Разъясняют женское счастье.
                            Но безжалостно точит нить время,
                            Что удерживает украшение.
                            И рассыпалось вмиг ожерелье…
                            Ищет смысл, а возможно, спасение.
 

Расскажу

Любовь – это когда хочешь переживать с кем‐то все четыре времени года…

Рэй Брэдбери

 
Я расскажу тебе про осень,
Про грустный дождь,
Про листопад,
Про то, как ветер лист уносит
Вслед птицам, что на юг летят.
Я расскажу тебе про осень,
Про свежесть и прохладу дня
И как береза, листву сбросив,
Стоит, сережками звеня.
 
 
Я расскажу тебе про зиму,
Про снег скрипучий под ногой,
Как он, на землю шаль накинув,
Слепит невинной наготой.
Я расскажу тебе про зиму,
Про песни вьюги и метель,
Как ель согнулась, ветер фуги
Наигрывает целый день.
 
 
Я расскажу тебе про солнце,
Что согревает нас весной,
И как цветок сквозь снег пробьётся,
Напившись талою водой.
Я расскажу тебе про солнце
И про ручьи, что побегут,
Когда земля от сна очнётся,
А тучи снежные уйдут.
 
 
Я расскажу тебе про лето,
Про ночи тёплые, закат,
И как под солнцем твои плечи
Румянцем нежным загорят.
Я расскажу тебе про лето,
Про небо дивной синевы,
Про зелень с ароматом терпким
До горечи и дурноты.
 
 
Я расскажу, а ты послушай,
Я расскажу, а ты поверь.
Не закрывай так неуклюже,
Поспешно кованую дверь…
 

Осень

Урок биологии

Завороженная золотыми деревьями, ярко выделяющимися на фоне тёмного, практически свинцового неба, я припарковалась, вышла из машины и зашагала по тротуару, усеянному опавшими листьями. Они успокаивающе шуршали под ногами, и их шорох напоминал мне шелест страниц интересного романа. Захваченная невольной ассоциацией, моя мысль понеслась дальше, я уже с трудом улавливала ее витиеватую цепочку, когда перед глазами возник образ совсем неожиданный и почти забытый, но ставший вдруг ярким и живым.

Удивившись ходу мыслей, я остановилась, чтобы осознать, откуда, зачем и почему. Недоумение быстро прошло, так как всё стало вполне понятно и объяснимо: октябрь, осенние листья, первый гербарий, урок биологии, день учителя, Галина Григорьевна Топорова. Великолепное сочетание имени, отчества и фамилии. Учитель биологии, легенда нашей школы, удивительный человек!

Ее уроки сложно передать словами. Что мы, ученики, только не вытворяли эти сорок пять минут в кабинете на третьем этаже! В буквальном смысле стояли на головах. В наших дневниках напротив записи «биология» красовались двойки. Смысл темы урока понять было невозможно по двум причинам: ужасный шум в классе и отсутствие связи в предложениях учителя. Особо «старательные» конспектировали каждую фразу педагога, а потом на перемене зачитывали получившуюся «лекцию», закатываясь до колик в животе и икоты. Получалось весело:

– Иванов, попрошу, пожалуйста. Вопрос… Маша, сядь, что ты встала?

– Галина Григорьевна, это элементарно! Маша встала, потому что у нее шило в одном месте!

– Иванов, сядь! Два!

– Галина Григорьевна! Вы спросили, я ответил! За что два?

– Попрошу, пожалуйста… сядь. Иванов. Встань, вопрос…

– Тоже мне нашли ваньку-встаньку! Может, мне лечь? Смотрите, как я умею…

– Попрошу, пожалуйста. Иванов, сядь на место!

– Маша, два! Перепелица, строение клетки?

– Нуууу…

– Садись. Дневник. Два! Попрошу, пожалуйста.

– Вы мне ответить не даете.

– Отвечать надо было вчера. Ставлю двойку!

– Кому?

– Всему классу.

Биологию мы любили всей душой! Из класса выходили воодушевленные, осипшие, взбудораженные и счастливые.

Галина Григорьевна вела биологию в каждом классе нашей школы, ее знали все учащиеся пятых тире десятых классов. Она жила недалеко от тогда еще моего дома, и я часто наблюдала, как мальчишки не ленились пробежать лишний квартал, только бы успеть поприветствовать учителя, перед тем как она зайдет в подъезд хрущевской пятиэтажки. И приветствовали они ее громко, во всю мощь своих легких, зычно и звонко кричали и без того звенящее:

– Галина Григорьевна! Здравствуйте! Как себя чувствуете? Смотрите не болейте!

Она же в ответ улыбалась, качала головой и, по‐моему, очень счастливая, исчезала в темноте дверного проема.

Галину Григорьевну любили за то, что ее уроки были самыми сумасшедшими и веселыми. На этих уроках можно было беспрепятственно сидеть где хочешь, а не там, куда посадил классный руководитель. Можно было выяснить наконец, нравишься ты тому самому мальчишке или он влюблен в твою подругу. Везло, когда биология в расписании стояла первым уроком и можно было успеть сделать невыполненную домашку.

Всё омрачали лабораторные работы. Делать их всё‐таки приходилось. Галина Григорьевна тетради проверяла придирчиво и дотошно, но для таких случаев в классе всегда находились умники, готовившиеся в медицинский институт и считавшие честью курировать весь класс. Она проработала в школе достаточно долго, выпустила немало учеников, среди которых были даже поступившие в медицинский. Как это им удалось, мне, честно скажу, непонятно, хотя именно эти счастливчики отзывались о ней как об очень знающем и эрудированном биологе. Не думаю, чтобы кто‐нибудь из учеников других школ мог похвастаться таким учителем.

Годы пролетают быстро, многое забывается, иной раз не вспомнишь одноклассника, с которым учился не один год – то ли так изменился, то ли память подводит. Но на встрече выпускников Галину Григорьевну вспоминают все. И у каждого, посещавшего ее уроки в ушедшие в историю дни, лицо сначала освещается улыбкой, а затем начинают подрагивать плечи в тихом смехе от нахлынувших воспоминаний:

– А помнишь, как она говорила?

– А двойки! У меня в дневнике стояло 222!

– Что?! Слабак! В восьмом я поставил рекорд: 2222 за один урок! Только не понимаю, откуда взялась четверка в аттестате?

Слушая перебивающих друг друга бывших одноклассников, а ныне взрослых и серьезных мужчин и женщин, я вспомнила одну ситуацию, скорее историю, связанную с Галиной Григорьевной. Вот как это было.

Урок биологии в восьмом классе. Всё как обычно, как всегда: шум, гам, тарарам. Пашка Смирнов старательно целится в портрет Павлова, висящий над классной доской. Только ленивый не обстреливал этот достойный объект! Но Пашка поставил перед собой сложную задачу: сбить портрет с гвоздя! Он подготовился на славу: рогатка, штук пять ластиков, скомканная, а затем сжеванная, спрессованная бумага – всё это аккуратной кучкой лежало на парте. Им была разработана целая тактика и стратегия, которая увенчалась сокрушительной победой! Победу омрачила Галина Григорьевна. Портрет сорвался с гвоздя и приземлился прямехонько на голову учителя.

Класс непривычно затих. Пашка испытывал сложные чувства: удовлетворение, с одной стороны, и предчувствие краха – с другой. Его растерянное лицо долго всплывало в моей памяти. Галина Григорьевна, я так думаю, в первую секунду ничего не поняла. Она продолжала стоять несокрушимая, теперь уже под гвоздем, на котором еще не так давно висел портрет. Ситуацию спасла относительно небольшая масса и относительная ветхость рамы примечательного предмета интерьера. Эти факторы позволили репродукции уважаемого ученого расколоться при соприкосновении с головой несчастной.

Постепенно, взирая на валяющиеся вокруг себя осколки, учитель стала понимать, что случилось. Выражение лица Галины Григорьевны менялось на глазах – от недоумения к возмущению. Больше всего ее расстроил факт неуважения к почитаемому в целом мире ученому. Как мог Смирнов поднять руку на выдающегося человека, который так много сделал для него же, Смирнова, для нас всех в этом классе! Еще ее очень возмущало, что ученики, которые войдут в этот класс после нас, никогда не увидят это умное лицо, и она не сможет им объяснить, что был такой нехороший Пашка, который настолько нехороший, что уничтожил самую большую ценность этого кабинета. Этот портрет был преподнесен Галине Григорьевне выпускником школы, а ныне доктором медицинских наук в знак любви и уважения, а она эту любовь и уважение не сберегла, так как Пашкин поступок разрушил, расколол на части последнюю веру в человечество. Речь учителя биологии была эмоциональной, на этот раз очень связной и красочной. И ни слова о собственной голове и появившейся на ней неслабой шишке. Класс сидел тихо, и всем было стыдно, так как Пашка реализовал то, что хотел сделать каждый.

События разворачивались стандартно: директор, родители, педсовет, родительское собрание. Нестандартным оказался отец Пашки Смирнова: его воспитательные методы носили чувствительно прикладной характер. На следующий день «герой» явился с хорошим фингалом под глазом. Увидев своего нерадивого ученика в таком плачевном состоянии, Галина Григорьевна побледнела, ахнула и сказала: «Как так можно! Да бог с ним, с портретом!», обняла бедолагу, извинилась, что погорячилась, решительно выскочила из школы и направилась к Пашкиному дому. Что происходило дальше – никто не знает, так как свидетелей событий не было, но известно одно: любивший применять эффективные и проверенные методы воспитания отец больше руку на сына никогда не поднимал, хотя тот не раз давал для этого повод. Да и Галину Григорьевну старательно избегал, а если не удавалось скрыться от нее незаметно, то всегда уважительно кланялся, справлялся о здоровье и желал послушных и старательных учеников.

Я продолжала шагать по асфальту, поддевая носком сапога желтые, красно-бурые, оранжевые и ржаво-зеленые листья. Они и вправду были похожи на страницы книги, на которых мелькают имена, смешные или трогательные сцены. Только книгу эту не найдешь в библиотеке, она хранится далеко-далеко в нас, глубоко в сердце, в уголке, где всегда тепло и солнечно. На моем лице блуждала улыбка, так как я очень живо представила Галину Григорьевну со сверкающим взглядом больших карих глаз и раскрасневшимися щеками, окаймленными непослушными прядями волнистых волос. Слегка крючковатый нос и еле заметные усики над четко очерченным ртом придавали ее лицу особое выражение, так что она напоминала встревоженную наседку, высидевшую непослушных, стремящихся к воде неугомонных утят. И то, как она отчитывала крупного дядю, защищая своего провинившегося ученика, было похоже на заступничество самоотверженной птицы.

Только спустя годы я поняла, почему ни у кого в аттестате не было по биологии оценки ниже четверки, зачем мы так хулиганили на уроках и как безобидная, смешная Галина Григорьевна напугала Пашкиного отца. Только годы да шуршание листвы под ногами приоткрыли мне ответы на эти очень непростые вопросы, хотя вполне возможно, что мне только кажется, что я поняла секрет человеческой доброты.

Стихи

 
Я забрасываю тебя стихами, словно осень листвой.
Надеюсь, что они, как листья, укроют тебя собой,
Укроют, сберегут, согреют холодной долгой зимой.
Я укрываю тебя стихами, словно осень листвой.
Я не жалею слов тёплых, образов, ярких картин,
Я хочу, чтобы ты в мире этом не был один,
Чтобы не ведал одиночества долгой зимой.
Когда холодно, особенно хочется услышать: «Я с тобой!»
Я с тобой, когда бывает плохо и от проблем передоз,
Я с тобой даже в самый неутешительный прогноз.
Я забрасываю стихами,
Я с нежностью плету
Из листвы, улегшейся коврами,
Узор со словом «люблю».
 

Колдунья

 
Ослепила, околдовала,
Нерва вытянув тетиву,
Словно я никогда и не знала
И не ведала, что не живу,
А бегу, подгоняема ветром,
Не оглядываясь на вчера,
Будто жизнь просто так под запретом
И я та, что сама не своя.
Ну а ты всё дождями из солнца
Одеваешь кустарники в мед,
Чтобы я всё ж смогла успокоиться,
Не заглядывая наперёд.
Чтобы золотом вдруг одарённая,
Я увидела, что красота,
Тобой в городе сотворённая,
Обжигает слезами глаза.
Гуммигутовым саваном выстлала
Ты тропинки, что шепчут листом,
А затем поднимаешь неистово
Свои крылья в полете шальном.
Вот уже растворилась досада,
И размыта печаль моя, боль.
И под выстрелы листопада
Птиц прощальный звучит бемоль…
 

Лист

 
Вот лист оторвался, затем полетел
Так смело, отчаянно, ярко!
Подобно порыву запущенных стрел,
Без шанса вернуться обратно.
Куда он летит? Куда устремил
Свой взгляд он, ветру послушный?
Что ищет, затратив немало сил,
Паря над землёй равнодушной?
В искании счастья? Другой стороны?
В искании места укрыться?
И мысли мои тревожны, грустны,
Несутся напуганной птицей:
Сейчас ты оранжевый, свежий, резной,
В полёте, как бабочки крылья,
Но время пройдёт, и холодной зимой
Исчезнут листов эскадрильи.
Исчезнет багрянец, исчезнет туман
И запах, от терпкости влажный.
Наступит мороза застывший обман —
Блестящий, холодный, витражный.
И мне в череде бесконечных часов
Ждать пору красы превосходства,
Ее заколдованных пестрых лесов,
Лазурного неба и солнца.
 

Осенний танец

 
Я хочу танцевать старый вальс,
Закружиться под музыку быстро,
Сделать легкий шутя реверанс
Под финальный аккорд пианиста.
Пусть и осень танцует со мной!
Этот танец так листьям знакомый.
Под Шопена кружатся гурьбой
В такте музыки невесомой.
Я хочу танцевать старый вальс!
Грустный дождь отбивает ритмы,
Серебро раздавая в аванс,
Завлекая беспечно флиртом.
Ведь так короток век у листвы,
Листья осень жестоко срывает,
Напоследок даёт от души
Вальс исполнить, потом убивает…
Потом лужа, грязь, и каблук
Чей‐то их пригвоздит не робея
Под ритмичный капельный стук
И под стук каблуков по аллее.
 

«Восемь вечера. Поздний октябрь…»

 
Восемь вечера. Поздний октябрь.
Суета подмосковных окраин.
На дорогах машины пестрят,
В закоулках выбирая гавань.
Пешеходов нескончаемый бег
Выполняется нелепой походкой,
И взирает надменно Бог,
Декорируя в тон обстановку.
Он повесил кианитовый свод,
Облака запустил из маренго,
Беж разлил полосой в горизонт,
Лес поставил еловый шеренгой.
В бархат чёрный его одел
И коснулся каплей блен‐де-блана.
Отрешенно всё осмотрел
И добавил немного тумана.
Подведя поднебесный итог,
Месяц вышил серебряной ниткой,
Ветром сделал последний мазок,
Ламинируя глянцем открытку.
В изумлении я замерла,
Восхищаясь божественным смыслом:
Люди, небо, машины, земля
На мгновенье в пространстве зависли.
 

«Уже с клена слетает листва…»

 
Уже с клена слетает листва,
И хоть день до нежности теплый,
Осень. Осень в город пришла,
Загружая нас новой заботой.
Я с тревогою жду холодов
Без желанья прощаться с летом,
Ведь в плену своих бархатных снов
Я еще в наготу одета.
Не успела наряд прикупить
Потеплее да понадежней,
Чтоб дождями не заболеть,
Когда ветер подует таежный.
Уже с клена слетает листва,
Украшая собою тропинку.
По ковру из листьев прошла,
Поймав падающие слезинки.
Небу грустно, грустно и мне.
Не хочу расставаний печальных.
Но с осенними днями вполне
Расставания интегральны.
Уже с клена слетает листва
Вслед за клином в мертвое небо.
Попрощаюсь с тобою и я,
Мое жаркое, светлое лето.
Уже с клена слетает листва…
 

«Уговори, чтобы не плакать…»

 
Уговори, чтобы не плакать,
Не всхлипывать, что жизнь прошла.
Скажи, что это просто слякоть
И я всё так же молода.
Ты заслони от бед дождями,
Укрой туманом, обними
И с малосольными груздями
Столом богатым удиви.
Не закрывай надолго солнце,
А вместо листьев пусть янтарь
На землю листопадом льется
И загорится, как фонарь.
Уговори, чтобы не плакать
И не скучать о теплых днях,
В оттенках серых полумрака
Увидеть свет, цветы в камнях
И не роптать, что сожалею,
Не сожалеть, что не вернуть,
Гулять, как осень по аллее,
Вдыхать, наполнив счастьем грудь.
 

«Осень, осень, точно осень…»

 
Осень, осень, точно осень!
Никаких сомнений!
Под ногами зашуршало ее проявление.
Пусть еще травы наряды
Сочные, зеленые,
Но фасоны сарафанов
Прохладой отмененные.
Посвежела, порыжела
За окном картина,
Заалели ярко бусы
Молодой рябины.
Скоро, скоро, очень скоро
Лужи разольются,
А затем нестройным хором
Ветры засмеются,
Забросают всё листвою —
Ярким ковролином,
Лето запустив стрелою —
Клином лебединым.
И невольно вдруг тревога
В сердце постучится,
И невольно вдруг слезами
Туча разразится.
Станет день серей, короче,
Освежит морозцем
И еще поближе к ночи
Всплакнет разок по солнцу.
Осень, осень, точно осень
Засопела в ухо,
Только в небе ярко просинь
Выплыла краюхой.
 

Румба

 
Обрюхатила черные тучи,
Заслонила тоска собой солнце.
Ветер ей подвывает тягуче,
В окна бьет, как безумный, смеется.
Хороводы заводят березы,
Чтоб хоть как‐то без листьев согреться,
Засыпая, уносятся в грезы,
Где зима им в снега даст одеться.
А пока неприкаянный ливень
Замерзает под бешеным ветром
И вонзается в землю, как бивень,
Чтоб привычно водой уйти в недра.
Среди сора пустеющей клумбы,
На ветвях легкомысленной розы
Всё танцуют предсмертную румбу
Два бутона, трясясь под гипнозом.
Не дано полюбить, быть согретым,
Не увидеть друг друга в расцвете,
Лишь качаться на ветке приметой
О куда‐то исчезнувшем лете.
 

Ремарка

 
Такой красивый, яркий, гордый
Закат взорвал холодный вечер
И острым каблуком ботфорта
Пришпорил быстрый, резвый ветер.
И через миг помчался дальше,
Навстречу к тем, кого не знает,
Подобно ритмам старых маршей,
Влечет, куда‐то призывает,
Разрезав небо флагом алым,
Тревогу заменив надеждой,
Но незаметно ускользает…
И тучи, тучи, как и прежде.
И тучи вновь плывут кругами
И размывают пятна неба,
Хватая их своими ртами,
Замуровав в застенки склепа.
И в этой тьме сырой и зябкой
Всплывает месяц кляксой яркой,
На тучу сел забавной шляпкой.
То ноября без слов ремарка…
 

Осень

 
Очень тихо, по‐кошачьи
Пробралась на лапах клена,
Замурлыкала дождями,
Как пластинка патефона.
На диване, спрятав ноги,
Обернулась мягким пледом,
Отдохнуть легла с дороги
Под кино с смешным сюжетом.
По подушке раскидала
Косы рыжие спросонья,
Потянулась, позевала
И ушла, светясь здоровьем.
 
 
Что ж, гуляй и дальше вволю!
Кружись с ветром импульсивным.
Любоваться чтоб тобою,
Дай на это, осень, силы.
Я, как ты, хочу беспечно
Веселиться, тут же плакать
И наряд свой безупречный
Каплями дождя заляпать.
За листом бежать от клена,
Что летит за солнцем к югу,
И под карканье вороны
Напугать задором скуку.
Дай на это, осень, силы!
Приласкай нежарким солнцем,
Пусть с ветвей плакучей ивы
Янтарем листва польется.
И подхватит, и подбросит
Вверх, подальше сильный ветер…
Я не думаю, что спросят,
Как проводим этот вечер.
Так давай нальем заката,
Как вина в бокал хрустальный,
И под тост замысловатый
Мы сезон откроем бальный!
 

Не спешила

 
Не спешила на нашу встречу,
Не мечтала о вкусе багрянца,
Не желала взору развлечься
Пестротою знамен португальцев.
Извини меня, осень, за это.
Ты шикарна и даже помпезна,
И душа сочиняет сонеты
Красоте твоей поднебесной.
Только грусть разливает горчинку
Из укола шприцом сожаленья,
Заведя старомодно пластинку,
Доставая мечты из забвенья.
И вздыхаешь, и думаешь думу,
Подражая осеннему нраву:
Желудь падает, щелкая, с дуба,
Устремляясь на мягкие травы.
И так тщетны природы попытки
Зацепиться за землю корнями,
Так и чувств моих белые нитки
Всё слабее с осенними днями.
 

Куст ракиты

 
Еще сочна деревьев зелень,
И тянет, словно омут, заросль,
Лишь куст ракиты – яркий перстень
На лапе леса – света ярость.
На темном фоне ярко-желтый…
Мазок? Фонарь? Или досада?
Среди листвы густой, комфортной
Кустарник золотой наградой.
Он неожиданно прорвался
Сквозь занавес из веток ели
И, вспыхнув, так здесь и остался
Гореть в чернеющем туннеле.
Быть может, леса наважденье,
Быть может, мыслей ход невольный,
Но вспомнила я пробужденье
И привкус счастья бесконтрольный.
И вспомнила, как были вместе
И как смеялись, словно дети,
Как очень глупо, неуместно
Любви искала я приметы.
Но не вернуть. Лишь лесом темным
Проходят будни чередою,
И, как отлив светло-медовый,
Вонзился вспышкой световою,
Взорвал покой, уединенье
Дувал надежный из годов,
И вызвал бурю изумленья
Ракиты куст и ты из снов…
 

Роза

 
В моем саду, где нет уже цветения,
А только жухлая листва,
Что на земле нашла спасение,
Осень хозяйкой полноправною пришла.
Осень везде: то в небе тучей серой,
То инеем в траве засеребрит,
Рукой туманной, неумелой
Котов мяукающих распушит.
В окно струей дождя стучится,
А у порога лужу разольёт.
То плачет, то, как дура, веселится,
Прохожих по домам поспешно разведёт.
На удивленье роза зазевалась —
Ей не понять, где осень и где ты.
Она к забору, бедная, прижалась
И распустила яркие цветы.
Не испугалась ни росы студеной,
Ни ветра мокрого, ни туч, ни холодов.
Лишь засверкала нежным цветом,
Не уронив на землю лепестков.
Пусть пасмурно! Строптивица, как жала,
Направила на осень острые шипы.
Она у октября три дня отвоевала,
Кусочек лета и мои мечты.