Текст книги "Шпион, которого я убила"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

10. Антракт

Ева выбирается в ярко освещенный вестибюль. Впечатление такое, что она вышла из старинного, украшенного бархатом сундука прошлого в яркое пространство настоящего. Привыкнув к свету, Ева застывает на месте, не поверив своим глазам: за одним из столиков сидят Далила и броско одетая женщина, украшенная ярко сверкающим ожерельем. Они пьют шампанское и смеются.

– А я за рулем, – вздыхает Ева, подсаживаясь к ним. – Здравствуй, Маргарита… как там?.. Еще отчество было, я точно помню, сейчас… Францевна!

На смуглой шее Маргариты ловят свет люстр и перемалывают его в острые лучи настоящие крупные бриллианты.

– Девочки, а вы заметили, что Кармен хромает? – Маргарита хитро смотрит на Еву.

– Она провалилась на таком сооружении, вернее… сооружение упало, а Кармен провалила ногой площадку. – Ева с удивлением чувствует, что ей не хватает слов, и голова словно окутана тонкой щекотной паутиной.

– Наверняка ведь поранила ногу. Икру, да? – не унимается Маргарита.

– А ты не говорила, что у тебя есть знакомая ясновидящая, – упрекает Еву Далила. – Я ее как-то затащила к экстрасенсу, ну или к ясновидящей. – Теперь Далила обращается к Маргарите. И по блеску ее глаз, и по количеству шампанского в бутылке Ева понимает, что Далила уже достаточно расслабилась. – По глупости хотели узнать, как мы умрем.

– Вас действительно это интересует? – оживилась Маргарита.

– Да. То есть уже нет, – махнула рукой Далила. – Еву должны были запереть в сундуке и утопить в море.

– Не надо, – слабо просит Ева.

– Не мешай. Только представьте, Марго, ее ведь действительно упаковали в сундук, сундук заперли и бросили в море! Так и было!

– К смерти это не имело никакого отношения, – улыбнулась Маргарита.

– Конечно, не имело, вот же она!.. – Далила показала широким жестом на Еву и опрокинула бокал. – Вот же она, сидит тут и злится на нас, потому что любит шампанское.

– А вы? – Маргарита повернулась всем телом к Далиле. – Что сказали вам?

– Меня сожрут мертвецы, – вздохнула Далила.

– Девочки, а вообще, как вы тут собрались вместе? – вмешалась Ева.

– Это я подошла к Далиле Марковне и сказала, что мы с вами коллеги и старые знакомые. – Маргарита покопалась в сумочке, достала огромные очки с обычными стеклами, нацепила их на нос, вздернула голову вверх и спросила строгим монотонным голосом: – Или вы, Ева Николаевна, скрываете от своей лучшей подруги, что опустились до преподавания в общеобразовательной школе?

На Еву теперь смотрела совершенно незнакомая женщина с опущенными уголками яркого рта. И помада, и легкий макияж на этом надменном лице смотрелись вызывающе уныло, дорогое ожерелье потускнело. Ева вдруг заметила, что глаза за стеклами – светло-коричневого цвета. Цвета не очень крепкого чая.

– Браво! – захлопала в ладоши Далила.

Маргарита сняла очки, легкой улыбкой красиво очерченного рта вернула лицу сообразность макияжа и прически, а бриллиантам – блеск.

– После педагогического института два года курсов при Щукинском, я помню, – вздохнула Ева. – Зачем тебе это?

– Разве я плоха как актриса? – удивилась Маргарита.

– А разве этому можно научить?

– О, из того болота комплексов и психологических проблем, которые меня одолели в детстве и юности, выбраться можно было только таким образом. Играть, играть и еще раз – играть! Почему Барычева играет Кармен в ее возрасте, при ее комплекции и с таким голосом? А вы через десять минут забываете и про возраст, и про комплекцию? Потому что она страстная стерва. Из всех певиц этого театра она самая страстная и самая стерва. А именно это и составляет основу образа Кармен.

– Кстати, про Кармен. – Далила огляделась, и глаза ее округлились. – Почему-то никого нет. – Она осмотрела вестибюль – совершенно пустой. У столиков буфетчицы собирали грязную посуду. – Как это?!

– Уже двенадцать минут идет спектакль, – посмотрела на часы Маргарита.

– Не может быть, а почему я не слышала звонков?

– Далила, вы же сами сказали: «Пойдемте посидим за бутылочкой шампанского, чтобы нам никто не мешал», – улыбнулась Маргарита.

– Ева! – Далила в испуге вцепилась в ладонь Евы на столе. – Я оглохла?!

– Оглохла, ослепла и потеряла ориентацию. Не пей с незнакомками шампанское.

– Я…

– Ладно, пошли. Я тоже немножко потерялась во времени.

– А я допью. – Маргарита вылила в свой бокал шампанское из бутылки.

Дело было в том, что Ева не переносила театр ни как средство подачи определенной энергии, ни как демонстрацию красоты. Ни разу еще ни один спектакль не убедил ее в искренности напрягающихся до сильного крика, слюно– и потоотделения актеров. Она никогда не могла отстраниться от жалости к актерам, играющим жизнь, в то время как жизнь вертит ими, безропотными, в своем одиночестве заблудившимися среди множества условных судеб. Ее завораживали танец и музыка, но ровно настолько, насколько хватало собственного внутреннего ритма, внутреннего ощущения соответствия этой музыки и этого танца тому, что чувствует она. Иногда Ева просто стыдилась удовольствия, получаемого от совпадения своего ритма и ритма движения или музыки, наигранной музыкантами, потому что рядом были посторонние люди со своими восторгами. А восторг, как считала она, – дело сугубо интимное.

– Ты не можешь представить себе, что огромная толпа совершенно разных людей, затаив дыхание, слушает одного певца? – интересовалась как-то на эту тему Далила.

– Могу. Но это же какое насилие над толпой, какая искусственная сублимация восторга!

– Это не насилие, это просто в одном месте собрались единомышленники, и восторг – один на всех!

Ева попросила не трогать ее личный восторг и не распределять его общественно.

Сейчас, сидя рядом с Далилой, она расслабилась и занялась анализом имеющихся в ее распоряжении фактов.

Итак, агент нашей разведки приходит на «Дон Кихота» с подработанной пленкой. Чтобы отследить потом связи агента американской стороны и условия дальнейшей передачи, ведь высокопоставленному чиновнику Коупу уже предъявлено обвинение. Агент «А» – брюнет, обменивается рукопожатием с агентом «Б» – блондином, после чего блондина убивают в туалете. При нем обнаруживается пленка, но совершенно не та, которую ему передал агент «А». На сцене танцует Хосе. Интересно, были ли в те времена у мужчин, да еще служащих в подобном государственном учреждении, такие же облегающие рейтузы, как на этом танцоре? Ева представила себе современную тюрьму и выход охранников в облегающих рейтузах, высоких сапогах, вышитых камзолах… Блондин, получивший пленку, был одет в точности так же, как и агент разведки. Получив пленку, он удивился, в растерянности побродил по залу, сел не на свое место, его потом согнали. Работница театра, «Н», забегает в мужской туалет, обнаруживает мертвого блондина и тут же, во время спектакля, пробирается именно на то место, где сидел агент «Б», объясняя это поисками сережки. Если предположить, что разведка действительно передала блондину подработанную пленку, а у него впоследствии обнаружили пленку с совершенно другими чертежами и формулами, то получается, что пленок было две. Куда-то делась пленка с подработанными чертежами, заготовленными разведкой.

На сцене теперь – тореадор, весьма артистично управляющийся со своим плащом, красной тряпкой и «разъяренным быком», которого… Ева отбирает у Далилы бинокль. Точно! – танцует женщина, в какие-то моменты игриво прикладывая к голове выставленные указательные пальцы, что должно, вероятно, изображать рога. Ева начинает смеяться. Далила толкает ее в бок локтем. Кармен рядом с новым своим возлюбленным – тонким, словно устремленным вверх изящным тореадором – кажется глыбой. Ева вздыхает, косится на Далилу, чтобы определить, насколько та отстранилась от размеров и возраста Кармен, чтобы впасть во всеобщий экстаз от ее голоса.

Женщина-бык на арене, напрыгивающая на изящного тореадора. Это красиво! Второй агент разведки, брюнет, вероятно, мертв. Трудно представить, что он жив и находится где-то в одних плавках и носках. Предположим, на него было совершено нападение. Раздели агента, чтобы быстро и тщательно обыскать одежду. Что именно искали, это понятно, искали пленку. Пленку, упрятанную в золотой зажигалке. Итого, у внешней разведки пропало уже две подработанные для передачи американцам пленки. И совершенно неожиданно появились две, в точности воспроизводящие усовершенствованные чертежи узлов и формулу топлива: одну отобрали при задержании у Коупа, другую нашли у мертвого блондина. Пятна крови в костюмерной находятся на расстоянии нескольких метров от того места, где работница театра «Н», если верить ее словам, обнаружила ворох одежды. Если это кровь брюнета, то либо он отполз уже раздетый, либо его убили в одном месте, а оттащили раздеть в другое, что странно.

Хосе и Кармен ссорятся. Как здорово было бы, если бы все поссорившиеся пары пели о своих проблемах, а не просто орали друг на друга. Итак, работница театра «Н». Предположим, она не просто искала сережку под креслом шестого ряда в первый раз и не просто нашла ворох одежды во второй. Она могла заметить передачу зажигалки – трудно не заметить двух одинаковых индюков, да еще в красных галстуках! – из любопытства проследить за блондином, а когда нашла его мертвого в туалете, пошарила под креслом. Но ее обыскивали. Один раз в театре и второй раз вне здания, дождавшись, когда она, уже успокоившаяся после обыска в кабинете помощника режиссера, могла вынести зажигалку на себе. Прошлое Надежды проверили почти что понедельно. Вся жизнь – на виду, с пяти лет в детском доме. Предположить, что ее завербовали в американскую разведку до пяти лет, конечно, можно, особенно вот на таком спектакле, но Ева делать этого не стала. Ладно, Надежда не дотрагивалась до мертвого блондина в туалете, она могла только обыскать то кресло в шестом ряду, на которое он как бы в рассеянности сел после получения пленки. Допустим, она нашла зачем-то оставленную там блондином зажигалку. Она поняла, что зажигалка золотая, и по-сорочьи не смогла с нею расстаться. Допустим, она более умна, чем кажется, и спрятала эту зажигалку, предполагая несколько обысков. Тогда получается… Тогда получается, что …блондин избавлялся от врученной ему зажигалки?!

С сегодняшнего утра за работницей театра «Н» решено установить круглосуточную слежку, то есть не спускать с нее глаз. И вчера, после пропажи брюнета, агенты разведки караулили Надежду у центрального, служебного и запасного выходов до половины первого ночи, когда в театре погасло все, кроме ночной подсветки на улице. Она не вышла, но с утра приехала к театру на трамвае. Чем объяснить эти прятки? Предположим, Надежда находит в костюмерной – она ведь именно там и работает, кому еще суждено его найти! – мертвого, живого или раненого, но раздетого до трусов и носков брюнета. Вариантов два. Если он жив, она надевает на него любой попавшийся под руку костюм и прячет агента. Если он мертв…

Ева вдруг представила, как крупный брюнет в длинном тяжелом платье (а, судя по габаритам Кармен, на него вполне можно было бы найти платье большого размера) бежит с Надеждой по темным переходам театра, путаясь в юбках. Кстати, Хосе тоже ничего себе, упитанный. Надежда вполне могла подобрать для брюнета и мужской костюм. Вот он бежит в обтягивающих рейтузах, рубашке с широкими рукавами… Если он решил спрятаться, значит, он прячется от своих. Комнату Надежды и дачу какой-то старушки за городом, куда Надежда иногда приезжает с гостинцами и книгами, обыскали. Все связи брюнета отработаны, все предполагаемые места его пребывания осмотрены. Остается – театр. Мертвый или живой, он должен быть здесь.

Если он мертв… Куда она, черт возьми, могла деть тело?! И откуда, кстати, она осматривает партер? Из-за кулис? Нет, оттуда видна только маленькая часть. Ева подносит бинокль к глазам и медленно, метр за метром, перебирает левую часть бельэтажа. Потом – правую. Потом – выше, до закрытого шторками нависающего балкона осветителя. Теперь – с другой стороны. Она замирает. С правой стороны в будке осветителя шторки раздвинуты. Видны стойки с осветительными лампами, и!.. Голый (по крайней мере, по пояс, это Еве видно хорошо!) мужчина смотрит в ее сторону в огромный бинокль. Ева опускает свой, вглядывается, напрягая глаза, в будку осветителя и понимает, что у нее не галлюцинация. Там действительно кто-то голый по пояс смотрит в партер. Ева быстро прижимает театральный бинокль к глазам, напряженно крутит колесико резкости и задерживает дыхание. Ощущение, что темноволосый мужчина смотрит в большой бинокль именно на нее, усиливается, когда она видит, как тот делает ручкой.

– Куда ты смотришь? – шипит Далила и пытается отнять бинокль. Ева не дает. – Отдай сейчас же! – Далила выдернула бинокль и направила его вверх, пытаясь найти, что именно заинтересовало Еву. Она нашаривает линзами человека на балконе осветителя, тот делает ручкой и ей.

– Голый мужик! – шепчет она. – Наверное, единственный здесь голый мужик, и ты с ним перемигиваешься, да?

На сцене Хосе зарезал Кармен, и она теперь умирает.

– Мне срочно нужно уйти, – шепчет Ева, поднимаясь. – Жди меня на улице в машине.

– Ка-а-анечно, срочно, я понимаю!

Ева выбегает в коридор, следуя указателям на стене, поднимается в бельэтаж, потом – выше, на балкон. Восторженный зал уже хлопает, когда она пытает дежурную у дверей, как ей попасть в будку осветителя, а дежурная после долгих поисков очков медленно читает надписи в удостоверении и, все еще сомневаясь, неуверенно показывает на лестницу вниз, объясняет, что в осветительскую можно попасть только изнутри, из галереи за кулисами. Чертыхаясь, Ева спускается вниз, пробирается за кулисы сцены, там стоит страшный гвалт, потная Кармен перед выходом на поклон обтирается мокрым полотенцем, пока ее обмахивают огромным веером. Ева находит глазами Надежду и просит показать, как подняться в осветительскую будку.

– Слева!.. Нет, справа, если из зала, то справа! – путано объясняет она.

Задумчивая Надежда ведет Еву на галерею, потом они проходят винтовую лестницу, потом еще одну. В сумраке закулисья Еве вдруг становится все равно, кто смотрел на нее из будки голый, осветитель или спрятавшийся там брюнет. Ей кажется, что время остановилось, что они заблудились в переходах старого здания навсегда и время, застыв, водит их по кругу. Вот эту щербинку на металлическом ограждении она уже видела, она почувствовала ее рукой – странная выбоина, словно след от влепившейся пули. И эти две кривые ступеньки тоже уже были.

– Мы заблудились? – спросила она, задержав Наденьку рукой.

– Ну что ты, как я могу заблудиться… Хотя да. Сначала заблудились. Вот сюда, и еще один поворот. Пришли!

– Я же просила правую осветительскую, – Ева устало оглядывает небольшое помещение. Пожилой мужчина в синей рабочей куртке вынимает фильтры из потушенных ламп. – Вон ту, – она показывает на противоположную сторону.

В той осветительской уже темно. Кто-то невидимый задергивает изнутри шторки.

– Значит, я не поняла, – вздыхает с облегчением Надежда. – Заблудились!

– Это ты – заблудилась? – оборачивается осветитель. – Да она все переходы в театре знает, как линии на своей ладони, – улыбается он Еве. – Что это такие красавицы пришли сегодня к старику? Надежда наша все больше у Марата сидит, – он кивает в будку напротив.

Внизу пустеет партер.

Через двадцать минут от центрального подъезда театра отъезжают последние машины. Надежда стоит у дверей на сильном ветру и смотрит через почти пустую площадь на двоих мужчин у новых «Жигулей». Худой и длинноносый, с которым они так хорошо поняли друг друга последний раз при обыске в кабинете помрежа, запахивается в пальто и машет рукой. Его напарник идет медленно… медленно идет… идет к дверям.

– Ступай к машине, – слышит Надежда сзади и вздрагивает от голоса помрежа, потому что голос этот сейчас отдает напряжением и непререкаемостью. – Садись и жди меня.

Надежда не двигается, тогда Михал Петрович выходит вперед, готовый заслонить ее собой. Но агент разведки, широко улыбнувшись, отстраняет его, потом – досадливо – Надежду. Он протягивает руку совершенно незнакомой женщине. Женщина отшатывается, как если бы ей подсунули змею. Агент силой берет руку в перчатке, укладывает на свою, согнутую в локте и прижимает к телу свернувшийся маленький кулак.

– Ну что вы, ей-богу, Маргарита Францевна. Что вы так испугались? Думали – не найдем вас? Прошу. Вот тут осторожно, ступеньки!

Надежда бредет к машине помрежа. Помреж сосет валидол. Агенты усаживают грустную Маргариту в «Жигули». За двумя отъехавшими друг за другом машинами гонится некоторое время ветер – то ли рыжим псом, то ли сбившимися в кучу листьями.

11. Дочь мясника

– Ну что, Марго, – спрашивает худой, остановив машину в ближайшем темном дворе, – поговорим?

– Я не знаю, что вам нужно, и разговаривать не буду.

– Будешь, Марго, – ласково произносит его напарник. – Ты же у нас девочка нервная, крови не любишь. – Он проводит рукой по блестящему меху короткой шубки, Марго отодвигается. – Шантаж, Марго, – дело грязное, а ты у нас такая чистенькая, сытая, так хорошо пахнешь. Что же с тобой случилось?

– Ничего. У меня все в порядке. Отвезите меня домой.

– Ну что ты, как можно? Мы же еще не поговорили.

– Я просто хотела помочь, извините, я не должна была звонить, – скороговоркой бормочет Маргарита, наблюдая застывшим взглядом, как рядом с нею мужчина играет ножичком с выкидным лезвием.

– Помочь, да? За две тысячи баксов? Знаешь, кто ты, крошка?

– Я ясновидящая, – шепчет Марго.

– Ты самоубийца, – улыбается худой, развернувшись к ней с переднего сиденья. – Мы прогнали по тебе все, что нашли в архивах. И знаешь, что мы с напарником думаем на эту тему?

– Знаю, – шепчет Марго.

– Действительно, ты же все знаешь. Ну-ка скажи, чтобы мы не сомневались в твоих способностях.

– Вы думаете, что я каким-то образом причастна к мертвым телам, которые помогла найти. Но вы не можете ничего доказать, потому что это люди совершенно для меня посторонние, потому что у меня всегда алиби на день их смерти, потому что я помогаю полиции и вашей службе, когда вы бессильны.

– За деньги, – уточнил мужчина рядом с Марго.

– Да. А зачем бы иначе мне это делать?

– Какая ты, Марго, меркантильная, – укоризненно покачал головой худой. – А скажи, почему ты обратилась именно к нам? Почему не позвонила, как раньше, в приемную Службы?

– Я никогда не звоню ни в какие приемные. Меня приглашают.

– Где ты взяла мой телефон?

– Узнала по справочной вашей службы. Я видела вас на «Дон Кихоте». Посмотрела по удостоверению фамилию и отдел.

Худой переглядывается с напарником и судорожно лезет во внутренний карман куртки. Со вздохом облегчения достает свое удостоверение, отвернувшись от Марго, смотрит в него.

– Ну и что написано у меня в удостоверении?

Марго устало откидывает голову на спинку сиденья, расслабляется, закрывает глаза, и…

– Вверху – Федеральная служба безопасности, слева – фотография, первая строка – буквы прописью – Кушель Анатолий Григорьевич… – Она монотонно перечисляет все в подробностях, до надписей на полуразмытых печатях, до оторванного правого уголка.

– Ну, дает! – восхищается мужчина с ножичком и начинает рыться у себя в карманах. – А теперь… Теперь давай такой фокус со мной! Ну, цирк!

– С вами сейчас не получится, потому что вы забыли удостоверение дома в кармане пиджака. Когда жена вешала его полтора часа назад на плечики, то нашла в правом кармане в носовом платке презерватив в упаковке, разбила вазу, собрала вещи и уехала к подруге.

Мужчина, открыв рот, застывает в немом столбняке.

– Слушай, а как ты это делаешь? – спрашивает худой.

– Я это вижу, как в кино. Только все плоское. Нет верха и низа. Все плоское и слегка размытое, словно размазано по мокрому холсту.

– Ладно, Марго, говори, где тело Женьки Кабурова?

– Так его зовут?

– А что, к нему в удостоверение ты не заглядывала?

– Нет, – пожала плечами Марго. – Мне это было ни к чему. Он раздражал меня два дня. Я везде на него натыкалась. Он был очень беспокойный кафар.[1]1
  Un cafard (франц.) – 1) святоша, лицемер; 2) таракан; 3) сленг — ябеда, доносчик.


[Закрыть]

– Кто он был?

– Кафар. Я так их зову. В предчувствии смерти они ищут меня, задают вопросы.

– Что, Женька и сейчас здесь? – с усмешкой огляделся худой.

– Нет. Они бывают рядом несколько дней, пока не умрут. За эти несколько дней я многое про них узнаю. Это очень утомительно.

– А почему ты ему не сказала, когда и как он умрет? Этому… живому Кабурову?

Марго удивленно посмотрела сначала на одного мужчину, потом на другого.

– А какой смысл? Все равно они умирают.

– Ну ты, Марго, гадюка! Да, может, человек успел бы сделать что-то очень важное перед смертью! – возбудился мужчина на заднем сиденье.

– Если бы я так делала, начался бы хаос. Вы – мужчины. Мышление у вас, естественно, на уровне примитивных инстинктов. Давайте не будем обсуждать мое поведение и моральные устои. Насколько я знаю, денег у вас с собой нет, и вы ничего не предприняли, чтобы их раздобыть. Более того, вы не приехали в театр сегодня, как я просила, не встретились со мной в антракте, вместо этого вы копались почти три часа во всех архивах в поисках информации обо мне, то есть потратили время зря. Уже поздно, банки не работают, и вы, – она ткнула пальцем в худого, – не успеете взять залог под загородный домик, а вы, – теперь она повернулась к мужчине рядом, – продать свой мотоцикл.

– Так нечего было сидеть и ждать нас, если ты такая ясно видящая! – хохотнул агент с ножичком. – Ты должна была предвидеть, что мы не придем, и эту нашу встречу! Правильно?

– Нет. Неправильно. Есть множество вариантов поведения. Это долго объяснять, – устало вздохнула Марго, – особенно мужчинам с установившимися рефлекторными навыками.

– Слушай, чего это она нас все время обзывает? – обратился к худому напарник.

– А вот если бы вы приехали на встречу в театр, – продолжила Марго, – даже без денег, вы бы провели сегодняшний вечер не так, как это случится теперь.

– Она мне надоела, кликуша какая-то, несет не пойми что! Если бы продали да заложили! А вот это видела? – К лицу женщины приближается крупный кукиш. – Щас! Разбежались!

– Вы не пришли с деньгами, вы не пришли без денег, все определено. А еще удивляетесь, почему я не предупреждаю!

– А что такого с нами может случиться теперь? – озаботился худой. – Ну, не пришли. Скажешь, где Кабуров или его тело, мы соберем тебе деньги завтра, возьмем в Службе.

– Поздно.

– Можно, я ей слегка врежу? – шепотом спрашивает мужчина, сидящий рядом с Марго.

Марго подтягивает к себе ноги и забивается в угол.

– Постой… Ты все про нас знаешь, это значит… Это значит, что мы тоже тебе надоедаем последнее время?

Марго, ничего не говоря, смотрит в лицо худого застывшим взглядом широко распахнутых глаз.

– Ну и когда, по-твоему, мы умрем?

– Сегодня, – буднично произносит Марго.

– Нет, я ей точно сейчас врежу!

– Спокойно, Серж. Сегодня? До конца этого самого «сегодня» осталось меньше двух часов. Мадам, приглашаю вас на шоу наших последних мгновений.

– Кушель, давай отвезем эту суку в нашу предвариловку и запрем там до выяснения обстоятельств! – Серж на всякий случай запрятал нож от греха подальше.

– Поехали ко мне домой, ребята уже ждут, карты готовы. Чего вечер портить? А ее прихватим с собой до двенадцати ночи. Во-первых, – подмигнул худой, затем отвернулся и завел мотор, – проверим уровень ее способностей, а во-вторых, сосед мой просил познакомить его с приличной женщиной. Как ты думаешь, в таких мехах и бриллиантах она выглядит прилично?

– Нет, для того чтобы твой сосед проникся к ней доверием, ей нужен длинный махровый халат и бигуди на голову.

– Ладно. Дома переоденем, но бигуди у меня нет. Марго, без обид? – Он опять подмигнул, уже в зеркальце. – Посидишь с нами до полуночи, а я тебя потом, после игры, подброшу домой. Только ты, уж будь добра, скажи, где тело Кабурова!

– Скажет она, как же! А мы ее тогда с утра – в предвариловку! – не унимается Серж.

Было восемь бутылок пива, одна – водки, рыбная нарезка, полная миска винегрета и целая корзина яблок с дачи – той самой, под залог стоимости которой Кушель не успел взять в банке ссуду. Сосед Кушеля – медлительный добродушный толстяк – испугался Марго до потери речи, поэтому женщину, тоже изрядно напуганную, решено было усадить на кухне резать колбасу и хлеб.

Игра все никак не начиналась – то Серж хватался за телефон, разыскивая жену, то Кушель что-то обдумывал до полного отстранения от действительности. Наконец кое-как сели.

– Чего ты дергаешься? – спросил Кушель, приоткрыв свои карты.

– Никто не берет дома трубку.

– Тебе же сказали – уехала. К подруге. Завтра с утра этой подруге и позвонишь, если жены дома не будет.

– Да это ладно. А если серьезней?

– Поверил, да? – спросил, усмехнувшись, Кушель. – Говорил – «кликуша», а сам поверил?

– Да черт его знает, как-то мне не по себе. Если она видит на расстоянии, как моя жена копается в пиджаке, это же получается, что и жена моя – как это, кафар?.. Нет. Не буду думать, ерунда все это.

– Слушай, а что такого с этим презервативом? Не использованный же, – хохотнул Кушель.

– А… Это большая подлянка. Дело в том, что мы с женой договорились пока не иметь детей. Ну, сложное положение в стране, работа – сам знаешь… Кто сдает?

– Работа, и что?

– Спираль у нее стоит.

– Да-а-а, – покачал головой Кушель, – круто Марго тебя сделала. А для кого тогда ты резинку таскаешь?

– Для кого, для кого!.. У этой спроси, если она все знает! Вот же сука! Ты подумай, если ей верить… Ладно, хочешь, скажу самое смешное?

– Давай.

– Для той, к которой сейчас поехала плакаться жена.

Кушель оглушительно хохочет. На кухне Марго испуганно роняет нож, смотрит на него, воткнувшегося кончиком в линолеум, становится возле ножа на колени и утыкается лбом в пол рядом с покачивающейся тяжелой черной ручкой.

– А ты, как последний осел, все время носишь это с собой, да? – Кушель вытирает глаза. – Постой, мысль одна мелькнула. С собой – всегда… Ребята, одну минуту, ну простите, мне нужно срочно позвонить по делу!

…Беги, пока смерть входит в подъезд. Задень ее рукавом шубки, но не смотри ей в лицо. Это даже не гротеск, это – отблеск чужой сказки, когда Золушка успевает добежать до последнего удара часов, но теряет туфельку. На сером камне ступенек лестницы в подъезде изящная черная туфелька с тонким каблуком уже не светится хрусталем, и женщина, прыгающая на одной ноге – вся в черном, и рука, которой она подбирает туфельку, – дрожит. Цокая по холодному асфальту, пошатываясь, она потом идет в ночном сентябре, пока желтая тыква такси не тормозит рядом, тогда мир приобретает очертания сиюминутной реальности. И самое приятное в ней – смешной резиновый пупсик, болтающийся на веревочке у стекла. Раскрученный щелчком шофера, он вращается сначала быстро, мелькая выпуклым задиком, потом – медленно, потом останавливается и улыбается ощерившимся круглым ртом с длинными клыками вампира…

Ночь. Все спят. Дремлет в кресле перед «снегом» на экране телевизора запутавшийся в сегодняшней действительности старик-миротворец. Его породистая рука, удерживающая плед под подбородком, сползла и расслабилась на крупных черно-красных клетках.

В соседней комнате спит в гамаке, забыв снять наушники, под легкий шелест остановившегося диска Костя Вольский – внук старика. Звук в колонках компьютера выключен, и Костя не слышит характерного удара гонга – так у него обычно идет предупреждение о поступающей электронной почте. Костя ждал это сообщение, но забыл включить колонки. На полу под гамаком две пустые бутылки от кока-колы и потрепанный старый «Плейбой». В верхнем ящике письменного стола – небольшой плюшевый мишка с глазами-пуговками еще советского исполнения, коробка с патронами, дорогая ручка «Паркер» и свалка крошечных копеечных монеток.

Спит на черных шелковых простынях круглой кровати Маргарита, устав от своих мертвецов до необходимости смешать спиртное со снотворным. Ее вечернее платье и черное шелковое белье валяются на полу. Сверху – яркой лужицей, подстерегающей всполохи случайных окон в доме напротив, – бриллиантовое ожерелье. В этой спальне одна стена зеркальная. Остальные стены – белые, без единого пятнышка фотографии или повесившегося цветка. На белой-белой шкуре предположительно медведя – огромная разинутая пасть с устрашающими клыками уставилась с пола сама на себя в зеркало – валяются чулки и туфли. На черных-черных простынях, сбросив покрывало, женское тело с тонкими щиколотками худых ног, острыми коленками, длинными кистями ухоженных рук и жалобно выступающими ключицами кажется беззащитным, если не смотреть в лицо. Даже спящее, оно – повелевает.

Обмотав голову полотенцем, спит Далила, исступленно прижав к себе раскрытую толстенную книгу. От вымытых недавно волос промокла подушка. На тумбочке у кровати – альбом Бердслея, учебник английского с заложенной тетрадкой, где на обложке имя «Иннокентий» написано с одной «н», большая заколка для волос на стопке журналов «Психология», в тонком высоком стакане – алая роза, которая в свете забытого ночника отбрасывает на стену диковинную тень.

Спят близнецы, повернувшись головами так, чтобы, засыпая, видеть друг друга. Девочка устроила ладошки под пухлой щекой, а мальчик зажал свои между коленками. Им снится один сон. Они бегут за радугой, отталкиваясь от земли голыми ступнями, и оттого Земля вертится все быстрей и быстрей.

За ширмой на тахте спит Кеша, благоразумно запрятавший под подушку и еще под простыню «Декамерон» Боккаччо. Его что-то отвлекло, когда он был в ванной, и теперь там на раковине засыхает полоска зубной пасты на щетке.

Никто не спит в кровати Илии. Он беспокойно ворочается на неудобной влажной постели в далеком сумрачном городе на воде. Ему снятся убегающие к радуге близнецы.

Никто не спит в кровати Евы. После спектакля ее вызвали в отдел внутренних расследований. В связи с внезапно изменившимися обстоятельствами. Через сорок минут бесполезных переговоров с военными Ева стала повышать голос, требуя доступ к информации о производстве подложных пленок, и к ней в срочном порядке вызвали офицера Осокина. Сейчас она устала ругаться и требовать, на пару секунд сложила руки перед экраном монитора, а на них – уставшую голову, и сон похитил ее мгновенно, как когда-то сказочную принцессу, уколовшуюся веретеном.

Раскручивая себя на полшага то влево, то вправо, рядом со спящей Евой вертит кресло офицер Осокин. Он не спит или почти не спит, разглядывая сквозь устало прикрытые веки уснувшую женщину. Вот женщина пошевелилась, и с тонким звоном упала на пол шпилька. Медленной волной сползли на лицо темные волосы, закрывая от взгляда Осокина длинные ресницы на щеке, небольшой, чуть вздернутый нос, выступающие скулы и невозможно притягательный рот – пухлые полуоткрытые губы без намека на помаду.