Текст книги "Тайны московских монастырей"

Автор книги: Нина Молева

Петр I.

Потолки тоже составляли предмет большой заботы. Если их не обтягивали одинаково со стенами, то делали узорчатыми. «Подволока» могла быть «слюденая в вырезной жести да в рамах». Иногда слюда в тех же рамах заменялась все еще дорогим и редким чистым стеклом.

Но в главной парадной комнате на дощатый накат потолка натягивался грунтованный, расписанный художником холст. Одной из самых распространенных была композиция с Христом в центре, по сторонам которого изображались вызолоченное солнце и посеребренный месяц со звездами, иначе «беги небесные с зодиями (знаками Зодиака. – H. M.) и планетами».

В живописную композицию старались включать и люстру, называвшуюся на языке тех лет паникадилом. Люстры часто были по голландскому образцу – медные или оловянные) реже хрустальные с подвесками. Встречались и исключительные паникадила: «…в подволоке орел одноглавой, резной, позолочен; из ног его на железе лосевая голова деревянная с рогами вызолочена; у ней шесть шанданов (подсвечников. – Н. М.) железных, золоченых; а под головою и под шанданами яблоко немецкое писано».

Но и такого многообразия форм и красок в жилой комнате казалось мало. В окна местами вставлялись цветные стекла, «стеклы с личины» – витражи, а за нехваткой витражей – их имитация в виде росписи по слюде. Именно такая расписная слюда украшала окна спальни маленького Петра I.

Заметные перемены происходили и в отношении мебели. Сундук должен был уступить место шкафу – в XVII столетии от него уже отказываются все страны Западной Европы, кроме Голландии, скамьи, лавки – стулу. И вот столовая палата. Обычная. Одна из многих. Стулья, «опрометные» скамьи, несколько столов – дубовых и «под аспид». Пара шкафов под посуду и парадное серебро. Непременные часы, и не одни.

Остальные подробности зависели уже от интересов и увлечений хозяев – «большая свертная обозрительная трубка», птичьи клетки в «ценинных (фаянсовых. – Н. М.) станках», термометр – «три фигуры немецких, ореховых; у них в срединах трубки стеклянные, а на них по мишени медной, на мишенях вырезаны слова немецкие, а под трубками в стеклянных чашках ртуть». Во многих зажиточных московских домах посередине столовой палаты находился рундук (возвышение. – Н. М.) и на нем орган. Встречались также расписанные ширмы – свидетельство проходивших здесь концертов или даже представлений.

Обстановка «спальных чуланов», которыми пользовались в зимнее время, ограничивалась кроватью, столом, зеркалами. В спальных летних палатах к ним добавлялись кресла, шкафы, часы, ковры, музыкальные инструменты. Тут же могли оказаться «накладные волоса» – тот самый парик, который все привыкли связывать лишь с петровскими годами, насильно открытым окном в Европу.

Широкая деревянная рама на ножках, с бортами и колонками для балдахина по углам – так выглядела кровать, которой в это время пользовались во всей Европе. Немецкие мастера делали ее из орехового дерева, с богатой резьбой и вставками из зеркал или живописи на потолке балдахина. В московском варианте, появляющемся в торговых рядах бок о бок с романовским двором, она имеет несколько иной вид: «…рундук деревянной о 4-х приступех, прикрыт красками. А на рундуке испод кроватной резной, на 4-х деревянных пуклях (колонках. – H. M.), а пукли во птичьих когтях; кругом кровати верхние и исподние подзоры резные, вызолочены; а меж подзоров писано золотом и расцвечено красками». При этом существовал вполне определенный порядок убирания подобной кровати.

В московской горнице на матрас – «бумажник» и клавшееся под подушки изголовье – «зголовье» надевались наволочки рудо-желтого – оранжевого – цвета, а на подушки – пунцового. В боярских домах их обшивали серебряными и золотыми кружевами, а внутрь закладывали «духи трав немецких». Прикрывать постель предпочитали покрывалом из черного, с цветной вышивкой китайского атласа.

«Кровать новомодного убору» не шла ни в какое сравнение по своей ценности ни с коврами – на московском торге было немало и персидских, и «индейских», шитых золотом, серебром и шелками по красному и черному бархату, – ни даже с часами. Самые дорогие и замысловатые часы – «столовые боевые (настольные с боем. – Н. М.) с минютами, во влагалище золоченом, верх серебряной вызолоченной, на часах пукля, на пукле мужик с знаком» – обходились в семьдесят рублей, попроще – «во влагалище, оклеенном усом китовым, наверху скобка медная» – вдвое дешевле. Зато описанная кровать оценивалась в сто рублей, постель на ней – в тридцать. Атласное покрывало можно было купить отдельно за три рубля.

Имели подобные кровати бояре, но, судя по сохранившимся описям, их можно встретить и в домах попов кремлевских соборов, даже в доме часовых дел мастера, состоявшего при курантах. Шкафы, и среди них модные в Западной Европе – гамбургские, огромные, двустворчатые, с резным щитом над широким, далеко вынесенным карнизом, также хорошо известны подьячим, составлявшим описи. Подьячие свободно разбирались в особенностях изготовления шкафов, как, например: «шкаф большой дубовой, оклеен орехом». Имелась в виду ореховая фанера – материал, представлявший новинку в западных странах. Фанера появилась во второй половине XVI века с изобретением аугсбургским столяром Георгом Реннером пилы для срезания тонких листов. Не редкость и шкафы, фанерованные черным деревом, которые попросту имитировали мастера Оружейной палаты. «Чернились» наборы мебели для целых комнат – понятия гарнитуров ни в западных странах, ни в Московском государстве еще не было – и почти всегда стулья.

Конечно, бытовали тогда в московских даже очень богатых домах лавки, зато каких только не было стульев. Столярной и нередко токарной работы, с мягкими сиденьями, обивались они черной или золоченой кожей, простым «косматым» или «персидским полосатым» бархатом. В домах победнее шла в ход «телятинная кожа» и сукно. Но главным украшением обивки всегда оставались медные с крупными рельефными шляпками гвозди, которыми прибивалась к основанию кожа или ткань. Считали стулья полдюжинами, дюжинами, а в палатах 1670—1680-х годов их бывало и до сотни.

Судьба музея в доме Романовых имела продолжение и в советские годы, когда музей перешел в ведение Оружейной палаты. С 1952 года он превратился в филиал Государственного исторического музея, где наряду с экспозицией боярского быта в верхнем этаже устраивались также связанные с бытом, сменяющие одна другую выставки вроде «Русская вышивка» или «Русский самовар».

Колокольня Знаменского монастыря. Фото XX в.

Что же касается строительства в продолжавшем существовать вплоть до Октября монастыре, то последним стало появление в середине XVIII века одноэтажного служебного корпуса вдоль восточной границы монастырской территории, точнее, его капитальной реконструкции в 1858–1859 годах под жилье для сотрудников музея, а в дальнейшем для хранения его фондов.

Последними перед Октябрем «властьми» Знаменского монастыря состояли член Духовной консистории архимандрит Аристарх – настоятель, казначей – иеромонах Иннокентий, ризничий – иеромонах Евстратий, духовник – иеромонах Досифей, благочинный – иеромонах Феропонт, а также жили в нем два иеромонаха и четыре иеродьякона.

Заиконоспасский монастырь

ПРИВЕТСТВО БЛАГОЧЕСТИВЕЙШЕМУ, ТИШАЙШЕМУ САМОДЕРЖАВНЕЙШЕМУ ВЕЛИКОМУ ГОСУДАРЮ ЦАРЮ И ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ АЛЕКСЕЮ МИХАЙЛОВИЧУ, ВСЕЯ ВЕЛИКИЯ И МАЛЫЯ И БЕЛЫЯ РОССИИ САМОДЕРЖЦУ, О ВСЕЛЕНИИ ЕГО БЛАГОПОЛУЧНОМ В ДОМ, ВЕЛИИМ ИЖДИВЕНИЕМ, ПРЕДИВНОЮ ХИТРОСТИЮ, ПРЕЧУДНОЮ КРАСОТОЮ В СЕЛЕ КОЛОМЕНСКОМ НОВОСОЗДАННЫЙ.

Добрый обычай в мире содержится:

В дом новозданный аще кто вселится,

Все друзи его ему приветствуют,

Благополучно жити усердствуют,

И дары носят от серебра и злата

И хлеб, да будет богата полата.

Нищ ли кто в злато, руце (руки) воздевает

К Богу и молбы теплы возсылает,

Да подаст здраво и счастливо жити,

Им же даде в дом новый ся вселити.

Аз сей обычай честный похваляю,

И сам усердно ему подражаю,

Видя в дом новый ваше вселение,

В дом, иже миру есть удивление,

В дом, зело красный, прехитро созданный,

Чесности царей лепо сготованный,

Красоту его мощно есть равняти

Соломоновой прекрасной полате…

Единем словом, дом есть совершенный;

Царю великому достойне строенный;

По царской чести и дом зело честный,

Несть лучше его, разве дом небесный.

Седмь древн дивных вещей древний мир читаше:

Осмый див сей дом время имать в наше.

Симеон Полоцкий

Когда-то это место на нынешней Никольской улице занимал один из древнейших в городе монастырей – Никола Старый, существовавший еще в XIV столетии. Но сведений о нем сохранилось слишком мало, чтобы проследить его историю. По какой-то причине в конце ХVI века западный участок монастырской земли отделился вместе со стоявшей на нем церковью, как можно предполагать, Спасской. Достаточно оснований имеет и другое предположение – что здесь возник монастырь, который в первой московской переписи 1620 года упоминается как «Спас на Старом», или «Спас Старый».

Симеон Полоцкий.

У нового монастыря было особенное расположение, изменившее его первоначальное название, – за тянувшимся вдоль Никольской улицы Иконным торговым рядом. Отсюда появилось московское определение – Заиконоспасский. К 1626 году на очень тесном монастырском участке числилась главная – каменная церковь, еще одна – деревянная, а вдоль границы с Никольским монастырем тянулись простые деревянные кельи. И уже в 1630-х годах появляются упоминания о существовании в монастыре «общенародной школы». Потребность в грамотности возрастала, а подручные учителя из числа низших церковников знаниями не отличались.

Начинание оказалось настолько популярным, что уже к середине XVII века здесь строится особое здание «школы для грамматического учения», а к названию монастыря добавляется новый эпитет – «учительный». Уважением у москвичей он пользовался совершенно исключительным. Появляется расхожее понятие Заиконоспасской академии, хотя настоящее название сложившегося образовательного учебного заведения было иным. Расцвет «академии» начинается с Симеона Полоцкого, который открывает здесь в 1660-х годах свою школу.

Мирское имя монаха так и остается загадкой. По отчеству он был Емельянович, по фамилии Ситнианович-Петровский. Полоцким его стали называть в Москве по месту его первоначальной службы.

Собственно попытки организовать правильные школы делал и Михаил Федорович, но не слишком удачно. Гораздо более настойчивым оказался Алексей Михайлович, который искал для московской школы «некоторого учителя смышленного еллинскому языку и рассудителя евангельскому слову». Религиозные волнения середины века побудили царя выписать из Киевского братского монастыря ученых старцев Арсения Сатановского, Дамаскина Птицкого и Епифания Славинецкого. Именно они и создают в Москве гнездо просвещения. Вслед за ними начинают прибывать другие питомцы той же Киево-Могилянской академии.

Заиконоспасский монастырь. Славяно-греко-латинская академия. Собор. Фото к. XIX в.

Сегодня широкий читатель знает о Симеоне Полоцком очень мало, чаще всего – вообще ничего. Между тем вряд ли можно пренебречь знаменательными словами Михаила Ломоносова, что одна лишь «Рифмотворческая Псалтирь» стала для великого ученого и поэта «вратами учености». Ведь это именно Симеон Полоцкий внес в практику русского стихосложения второй половины XVII века правильно организованное стихотворство силлабическое. Чтобы было понятно, он устанавливает необходимость соблюдения равносложности строк – обычно по 12–13 слогов в каждой строке, цезуру в середине стиха и парную, так называемую женскую рифму.

Подобные правила выработались на польской почве и были подсказаны характером польского ударения, постоянно приходящегося на предпоследний слог. Их усвоила сначала украинская стихотворная литература, через которую они на первых порах привились и в русском стихотворстве. В Киево-Могилянской академии, которую окончил Полоцкий, практической и теоретической работе над стихом уделялось особое внимание. Сначала Полоцкий писал стихи на белорусском, польском и латинском языках, а после переезда в Москву – на тогдашнем русском литературном. В Заиконоспасской школе в качестве проповедника и автора полемических сочинений, направленных против раскола, он усиленно занимался стихотворчеством, к чему его одинаково обязывало положение и наставника царских детей, и придворного поэта. Это жанр хвалебных, панегирических стихотворений, которые непосредственно предшествовали торжественным классическим одам XVIII столетия. Все они связаны с теми или иными событиями придворной и государственной жизни.

Алексей Михайлович.

Незадолго до своей кончины Полоцкий объединил все свои сочинения подобного рода в сборник, получивший название «Рифмологиона». Кроме того, он издает и другой аналогичный сборник – «Вертоград Многоцветный» на 30 000 строк, включающий 1246 стихотворений на самые разнообразные темы. Здесь и многочисленные обработки преимущественно из средневековых исторических сборников, например Винцента из Бове, псевдоисторических сюжетов вроде рассказов об убийстве лангобардского короля Альбоина его женой Розамундой или о смерти епископа Гаттона, съеденного мышами, церковно-назидательные повести, восходящие к Патерикам, прологу к «Великому Зерцалу», «Золотой легенде» Якова из Ворагина, «Римским деяниям». Полоцкий одинаково использует нравоучительные анекдоты, смехотворные рассказы типа «Фацеций», просто шутки и сатиры на эпизоды из окружавшей его современной русской жизни. Полоцкому далеко до обличительства. Ему он предпочитает веселую незлобивую шутку, снисходительность к человеческим странностям и даже порокам.

Напечатанная в 1680 году «Рифмотворная Псалтирь» Полоцкого имела огромный успех. Перевести текст Псалтыри в стихи Симеона побудила практика Белоруссии и Украины, где, как, впрочем, и в Москве, многие полюбили «сладкое и согласное пение польския Псалтири, любовно преложенныя». Находились и такие, которые пели польские канты «мало или ничтоже знающе и точию от сладости пения увеселящего духовне». Руководствуясь церковнославянским подлинником, Симеон по существу подражал популярной стихотворной Псалтыри известного польского писателя ХVI века Яна Кохановского. Его издание оказалось такой же важной для народа книгой, как «Арифметика» Леонтия Магницкого и «Грамматика» Мелетия Смотрицкого. Ими закладывалось основание школьной учености.

Мирское имя Полоцкого остается до настоящего времени невыясненным. Имя Симеона он принял в монашестве, по окончании Киево-Могилянской академии, став учителем – «дидаскалом» братской школы в Полоцке. При посещении в 1656 году Полоцка царем Алексеем Михайловичем молодой «дидаскал» обратил на себя его внимание: он лично преподнес царю приветственные «Метры» своего сочинения. Алексей Михайлович не забыл о нем и спустя восемь лет, когда для царя встал вопрос об образовании его собственных детей.

В 1664 году Полоцкого вызывают в Москву, где ему поручается обучать молодых подьячих Тайного приказа, что должно было происходить в Спасском монастыре за иконным рядом. Годом позже Симеон преподносит царю «благоприятствование о новодарованном сыне», царевиче Петре Алексеевиче. Это были первые стихи, посвященные великому преобразователю.

 
Радость велию явил месяц май есть,
Яко нам царевич Петр яве ся родил есть.
Вчера преславный Царьград от турок пленися,
Ныне избавление преславно явися.
Победитель прииде и хочет отмстити,
Царствующий оный град ныне освободити.
О Константине граде! Зело веселися!
И святая София церква – просветися!
Православный родися ныне нам царевич,
Великий князь московский Петр Алексеевич…
 

Симеон становится учителем не только старших царевичей, но и царевен, в том числе Софьи Алексеевны, которую считает своей самой талантливой ученицей. Будущая правительница перенимает от учителя умение писать стихи на нескольких языках и сочинять так называемые школьные драмы. С ними со временем удастся познакомиться Н. М. Карамзину, признавшему сочинительницу обладательницей выдающегося литературного таланта.

Сам Симеон Полоцкий выступает как автор двух школьных драм, написанных силлабическим языком, – «О Новходоносоре, о теле злате и с триех отроцех, в печи не сожженных» – переложение знаменитого «Пещного действа», разыгрывавшегося в канун Рождества во многих московских, новгородских и вологодских церквах, и «Комедии притчи о блудном сыне». Ученица в отличие от учителя и сочиняла, и ставила, и принимала участие в исполнении собственных драматургических произведений, вовлекая в свои постановки сестер-царевен и боярских дочерей.

Но как бы Алексей Михайлович ни заботился о воспитании собственных детей, Симеон Полоцкий был для него важнее как превосходный сочинитель и полемист в области церковных проблем и взаимоотношения церкви с государством. Воспитателем царевичей и царевен Полоцкий становится в 1667 году, но перед тем по уполномочию восточных патриархов, приехавших в Москву для суда над Никоном, он произносит перед царем орацию о необходимости «взыскания премудрости» – усилия образовательных средств в государстве.

По поручению Собора 1666 года Полоцкий составляет опровержение челобитных Лазаря и Никиты, которое публикуется от имени царя и Собора под заглавием «Жезл правления на правительство мысленного стада православны-российския церкви, – утверждения во утверждение колеблющихся в вере, – наказания в наказание непокоривых овец, – казнения на поражение жестоковыйных и хищных волков, на стадо Христово нападающих». Собор признал «Жезл» «из чистого серебра Божия слова, и от священных писаний и правильных винословий сооруженным», хотя блестящая эрудиция автора, сложность его доказательных построений остались недоступны для рядовых служителей церкви и вызывали враждебность с их стороны.

Неуязвимый для своих противников благодаря исключительному положению при дворе, Полоцкий добивается оживления церковной жизни в Москве. Это он возобновляет в столице традицию живой церковной проповеди, которую давно заменило чтение святоотеческих поучений. Его проповеди числом свыше двухсот были изданы в двух томах уже после смерти «дидаскала»: «Обед душевный» и «Вечеря душевная».

Не располагая никакой подсобной педагогической литературой для занятий в теремах, Полоцкий сам пишет для своих царственных учеников необходимые учебники – энциклопедические справочники. Это «Вертоград Многоцветный» – сборник стихотворений в виде книги для чтения, «Житие и учение Христа Господа и Бога нашего», «Книга кратких вопросов и ответов катехизических». Но особенный интерес представляла книга «Венец веры кафолической», в которой Полоцкий попытался объединить всю сумму знаний, начиная с апокрифов и кончая астрологией.

Полоцкого не стало в 1680 году, во время правления его воспитанника – царя Федора Алексеевича. Он похоронен в Заиконоспасском монастыре. Его гроб украшен «Эпитафионом» Сильвестра Медведева:

 
Зряй, человече, сей гроб, сердцем умилися,
О смерти учителя славна прослезися:
Учитель бо зде токмо един таков бывый,
Богослов правый, церкви догмата хранивый.
Муж благоверный, церкви и царству потребный,
Проповедию слова народу полезный,
Симеон Петровский от всех верных любимый,
За смиренномудрие преудивляемый…
 

Погребен был Полоцкий в нижней церкви монастырского собора. Еще в 1660-х годах для него и для его учеников, среди которых были такие просветители, как Карион Истомин, тот же Сильвестр Медведев, возводятся особые кельи. Царь Федор Алексеевич считал потерю невосполнимой и тем не менее обратился к восточным патриархам с просьбой помочь основать в Москве высшую гуманитарную школу. Такая рекомендация была дана братьям Лихудам, которые приезжают в Москву в 1685 году.

Федор Алексеевич.

К этому времени тесное монастырское землевладение оказалось почти полностью застроенным. Поэтому «для устроения училищ» к монастырю с запада присоединяется участок, ранее принадлежавший Земскому двору. Вместе с Лихудами на нем появляется очень большое для своего времени трехэтажное здание Коллегиума, иначе Училищного корпуса, с галереями и квадратной лестничной башней, увенчанной восьмериком.

Братья Иоанникий и Сафроний Лихуды, родом из Кефалонии, были потомками византийского царского рода. Они получили первоначальное образование в Греции, продолжив его затем в Венеции и Падуанском университете. Ко времени их приглашения в Московское государство они уже некоторое время работали в родной Греции учителями и проповедниками. В 1686 году братья открыли занятия в «заиконоспасских школах», начав преподавать грамматику, пиитику, риторику, логику, математику и физику. Спустя два года Иоанникий Лихуд отправился в Венецию в качестве русского посла, где вынужден был задержаться на целых четыре года. И хотя Сафроний все это время продолжал преподавать, возвращение в Заиконоспасскую академию оказалось для него совсем не простым.

Прежде всего власть перешла к юному Петру и его окружению. Требование иерусалимского патриарха Досифея, возражавшего против того, что Лихуды вели преподавание и на греческом, и на латинском, отстранить братьев от обучения было удовлетворено. Единственное место, которое находит для них правительство Петра, – московская типография, что никак не соответствовало ни их эрудиции, ни главное – педагогическим способностям.

В 1697 году последовал указ Петра поручить Лихудам обучать пятьдесят пять человек итальянскому языку, причем в действительности учеников оказалось только десятеро. Все остальные под разными предлогами отказались от занятий. Между тем с момента торжественного открытия «спасских школ» прошло всего десять лет. Лихудов обвиняли то в ересях, то в неких политических интригах, связанных с Царьградом, пока в 1701 году не сослали в костромской Ипатьевский монастырь.

Славяно-греко-латинская академия. Учительский корпус. Фото сер. XX в.

Заиконоспасская академия представляла собой широко разросшееся хозяйство. Ректор, учителя и студенты жили в двухэтажном Братском корпусе, получившем позднее название Учительского. Корпус стоял вдоль северной стороны собора, по Китайгородской стене, в одну линию со зданием Коллегиума. Между обоими корпусами существовал разрыв, который в 1719 году был застроен двухэтажными Учительскими кельями. Десятью годами позже к ним пристроили галерею, как бы замкнув единый архитектурный ансамбль.

Между тем ссылка Лихудов продолжалась сравнительно недолго. Уже в 1706 году Новгородскому митрополиту Иову позволено было поручить братьям устройство в Новгороде Славяно-греко-латинской школы по образцу московской. Но в 1709 году в Москву был вызван Сафроний для занятий в академии и для исправления Библии. Но только через семь лет ему удалось добиться приглашения в столицу брата. Иоанникий почти сразу по приезде в Москву скончался, Сафрони же около 1720 года был назначен настоятелем Солотчинского монастыря, где его предельно враждебно встретила братия. В столицу летели жалобы на «гречина», последовало даже несколько покушений на его жизнь – монастырские стряпчие не могли простить настоятелю, что он пытался положить конец расхищению монастырского имущества. Сафроний бежал в Москву, где и скончался в 1730 году.

Но независимо от хозяйственных и финансовых дрязг, с которыми Сафроний Лихуд явно не справлялся, настоящее значение братьев было в том, что они стали родоначальниками общего образования в России. Ими составлены (по большей части до настоящего времени остающиеся в рукописях) учебники по риторике, грамматике, логике, физике, математике, психологии, богословию, по которым и проходило преподавание в Заиконоспасской академии. Скорее всего, за основу ими были взяты те курсы, которые они сами слушали в университете в Падуе. Научный уровень их учебников выше того, который представляли воспитанники Киево-Могилянской академии.

Именно из учеников братьев Лихудов образовалось целое поколение первых собственно русских ученых – Поликарпов, Головин, Козма, Иов, Палладий Роговский и многие другие. Одни из них стали преподавателями и руководителями той же Московской академии, другие – авторами научных изданий.

И очень существенно, что работа, в частности, Сафрония основывалась на простом энтузиазме. Вернувшись вторично в Заиконоспасскую академию, он вообще преподавал бесплатно. Единственным источником его существования оставалась правка Библии, дававшая ему 50-рублевое годовое жалованье, тогда как ученики Сафрония получали в четыре или пять раз больше.

Место Лихудов в школе заняли их ученики – Николай Семенов и Федор Поликарпов. Первым же нововведением стало изгнание латинского языка. Но этот период оказался недолгим. С 1700 года руководство переходит в руки Палладия Роговского, получившего образование на Западе и бывшего даже некоторое время униатом, чему сочувствовал в определенной степени и сам Петр. Во главе академии оказываются ректор, следивший за наставниками и преподаванием, и префект – следивший за учениками. В число предметов преподавания входили богословие, философия по Аристотелю, физика, метафизика, психология, риторика, метеорология. Наставники, как и ученики богословия, обязывались проповедовать в церквах. Все они в течение 1712–1747 годов принимали участие в исправлении Библии в ее славянском переводе.

Ученики набирались из духовного сословия, из дворян и разночинцев, иногда даже в принудительном порядке. В их числе могли оказаться также священники, дьяконы, церковнослужители и монахи. Время пребывания в академии не было ограничено, единственным условием ставилось окончание полного курса, которое для некоторых затягивалось на 10–15, а то и целых двадцать лет. Среди выпускников академии были князь Антиох Кантемир, митрополит Гавриил, историк Бантыш-Каменский, поэт Костров, Ломоносов.

В 1743 году Святые ворота были перестроены и увенчаны колокольней, а в 1780-х годах на западной границе монастырского участка появилось двухэтажное здание бурсы. Тем самым ансамбль монастыря был завершен. Теперь на его парадный двор вели особые – Школьные – ворота, располагавшиеся западнее Святых.

Академия в Заиконоспасском монастыре просуществовала до 1814 года. Реконструкция города, связанная с последствиями пожара во время пребывания в Москве наполеоновских войск, подсказала в значительной мере перевод академии в Троице-Сергиеву лавру. В стенах восстановленного старого монастыря расположилось теперь Заиконоспасское духовное училище.

В 1822 году обветшавшее здание Коллегиума разобрали и возвели заново. В 1880-х годах произошел раздел территории между духовным училищем и монастырем, причем была восстановлена западная монастырская граница. К обители отошла большая часть Братского корпуса, надстроенная затем третьим этажом.

На рубеже ХIХ—ХХ веков по линии Никольской улицы, после слома старых зданий, был построен по проекту архитектора М. Т. Преображенского Торговый дом (№ 7) и новая надвратная колокольня, спроектированная с псевдорусскими деталями архитектором З. И. Ивановым. Новая колокольня включила в себя объемы старой. На сегодняшний день помимо перечисленных зданий сохранились Спасская церковь, Братский корпус и дом Заиконоспасского духовного училища.

Здесь стоит вспомнить, что всего в Российской империи существовало четыре духовных православных академии. Самой старой была Киевская, основанная еще в 1615 году в виде Киево-братской школы для изучения классических языков, риторики, богословия и некоторых предметов элементарного образования. Киевский митрополит Петр Могила превратил школу в высшее учебное заведение – Киево-Могилянскую коллегию (1631—173l). После Заиконоспасской в 1721 году по указу Петра I при Александро-Невском монастыре появилась школа для обучения азбуке, письму, псалтыри, арифметике, грамматике и толкованию евангельских блаженств. В 1726 году ее переименовали в Славяно-греко-латинскую семинарию, в 1788-м – в Главную семинарию, а в 1809-м на ее базе была создана Санкт-Петербургская духовная академия.

Киевский митрополит Петр Могила.

Наконец, четвертая академия – в Казани начиналась в 1723 году с архиерейской элементарной школы, преобразованной в 1732-м в семинарию по образцу Киевской духовной академии, из которой и были приглашены первые наставники. В 1797 году семинария преобразована в академию с высшим богословским курсом. Для пополнения образования воспитанники должны были посещать лекции в Казанском университете. С 1818 по 1842 год академия не функционировала. С 1854 года в ней были открыты миссионерские отделения. Большую ценность представляла академическая библиотека, куда перевезли около 2000 славянских рукописей из Соловецкого монастыря еще в XIX веке.

Храм Заиконоспасского монастыря представляет один из лучших образцов архитектуры так называемого московского барокко. Складывался он постепенно. В 1701 году к нижней церкви 1661 года пристроили трапезную. До 1709 года получила существующий поныне облик и верхняя церковь. С запада и севера под папертью верхнего храма было устроено два этажа келий для студентов академии, число которых достигало в то время четырехсот человек.

Братский, или Учительский, корпус может быть датирован последней четвертью XVII века. Нижний его этаж служил для хозяйственных потребностей. Здесь размещались хлебня с погребом, кладовые и даже конюшня, а также кухня. Верх занимало жилье, украшением которого служили очень хорошие изразцовые печи. В 1886 году здание надстроили третьим этажом и декорировали в псевдорусском стиле по проекту архитектора Н. А. Шера.

План первого этажа.

К западу, по линии Братского корпуса, располагается здание Заиконоспасского духовного училища, выстроенное в 1821–1822 годах по проекту знаменитого московского зодчего О. И. Бове, причем на фундаменте Учительского корпуса, но с значительным расширением общего плана в сторону Китайгородской стены.

Заиконоспасское духовное училище предназначалось главным образом для детей духовенства Москвы. Оно имело четырехклассную программу, по окончании которой ученики могли поступать в духовные семинарии. Общежития в последнее время его существования в нем не имелось. «Властьми» его, как и Ставропигиального Заиконоспасского мужского монастыря, были перед Октябрем управляющий – архиепископ Владимир, благочинный – архимандрит Алексий, смотритель Владимирской церкви – иеромонах Рафаил. В монастырском штате числилось три иеромонаха, три иеродьякона и один послушник.

И любопытная подробность. Деятельный соратник царевны Софьи, талантливый ученик Симеона Полоцкого, монах местного монастыря, поэт и богослов Сильвестр Медведев поднес царю Федору Алексеевичу на утверждение «Академическую Привилегию», являвшуюся уставом образовывавшейся академии.