Текст книги "Томас Гарди, прозаик и поэт"

Автор книги: Нина Демурова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Первый поэтический сборник Гарди "Уэссекские стихотворения" был опубликован в конце 1898 года. За ним вышли "Стихотворения о прошлом и настоящем" (1902), "Шутки времени" (1909), "Сатиры на случай" (1914), "Минуты озарений" (1917), "Поздняя и ранняя лирика" (1922), "Театр жизни" (1925), и "Зимние слова" (1928).

В английской поэзии XIX и XX веков Гарди занимает совершенно особое место, он был современником многих поэтов, за творчеством которых следил с неослабеваемым интересом (многих из них он пережил). Среди них такие имена, как Теннисон, Уордсворт, Браунинг, Суинберн, Уолтер Патер, Киплинг, Хопкинс, Йейтс, Хаусмен, Паунд, Элиот, Лоуренс, Бриджес, Оуэн, Роберт Грейвз. У некоторых из них он чему-то учился (Теннисон, Уордсворт, Браунинг), другие, поэты молодого поколения, чему-то учились у него (ранний Лоуренс, Грейвз). Однако и темы, и голос у Гарди свой, его не спутаешь ни с кем.

Обратившись к поэзии в середине XIX века, Гарди с особым вниманием читал Уордсворта, Браунинга и Теннисона. Ближе всего из этих поэтов-романтиков ему был Уордсворт с его пасторальной поэзией, оказавшей несомненное влияние на молодого поэта. Если рассматривать поэзию Гарди в плане литературной традиции, то следует назвать и плена Грея и Крабба, элегическая и деревенская поэзия которых также получила свое продолжение и развитие в творчестве Гарди.

Не менее заметна в поэзии Гарди и другая традиция: традиция народной песни, баллады, гимна. Нельзя не упомянуть в этой связи и имя дорсетского филолога и поэта Уильяма Барнса, одного из первых учителей юного Гарди, чей сборник "Стихи о деревенской жизни, написанные на дорсетском диалекте" (1844) Гарди высоко ценил. Гарди был предан Барнсу и оплакал его кончину в 1888 году.

Воспринимая традиции литературной и народной поэзии, Гарди в то же время вносит в нее свою чрезвычайно личную ноту, которая сразу же обращает на себя внимание.

Стихотворения Гарди можно было бы, конечно весьма условно, разделить на три неравные части. В первую вошли бы стихи, посвященные Дорсету первой половины XIX века, каким его знал Гарди. Большей частью это сценки деревенской жизни или легенды. Это то прошлое, которое на протяжении всей жизни волновало его. Стихотворения, посвященные патриархальному Дорсету, Гарди писал всю жизнь; пожалуй, вначале их было несколько больше, чем в последние годы. О чем бы ни шла в них речь, мы слышим голос поэта, с любовью и грустью воссоздающий невозвратно ушедшее. Вот почему лишь очень немногие из утих стихотворений Гарди имеют исключительно эпический или драматический характер. К числу их можно было бы, вероятно, отнести такие, как "Пожар в брачную ночь", в котором Гарди воссоздает старую дорсетширскую легенду (в подзаголовке сказано: "Из Уэссекской традиции"), или "Трагедия бродяжки" и "Органистка", имеющие хронологические пометы, относящие их соответственно к 20-м и 50-м годам XIX века, "К Лизби Браун", о которой Гарди вспоминает в автобиографии. В этих стихотворениях звучат голоса поселян XVIII и начала XIX века, сохраненные традицией или воссозданные поэтом. Иногда мы слышим одни голос, иногда же Гарди оживляет прошлое в драматическом стихотворном диалоге. Исследователи видят в этой диалогичности влияние драматической музы Браунинга. Конечно, исключить такого рода воздействие вовсе нельзя, но думается, что Гарди не нужно было обращаться за вдохновением к Браунингу, ибо сам он владел драматическим даром, чему свидетельством его проза.

Близко к этой группе стоят стихотворения, которые Гарди создал, работая над своими романами или рассказами. Это как бы выплеснувшиеся в поэзию характеры и ситуации, лирические монологи героев, которые продолжали жить в сознании своего творца и настоятельно требовали поэтического воплощения. "Молочница" могла бы быть написана об одной из подружек Тэсс. Стихотворение "Они сажали сосны" написано от лица Март Саут; оно имеет подзаголовок, прямо отсылающий читателя к роману "В краю лесов". В нем в поэтической форме рассказывается об одном из самых трогательных эпизодов романа; пропущенный через сознание самой Март, эпизод этот приобретает тем большее значение. "Жалоба Тзсс", также написанная от первого лица, посвящена тому горькому времени, когда, оставленная своим мужем, Тэсс скорбит о своем одиночестве. Стихотворение "Играю ей" воспроизводит, также от первого лица, только на этот раз музыканта, те сцены народного веселья, которым сам Гарди не раз бывая свидетелем в юности. Он увековечил их и в своих рассказах и романах.

От первого лица написан и ряд антивоенных стихотворений Гарди.

Когда бы встретил я

Такого паренька.

Мы сели б рядом, как друзья,

За столик кабачка.

В сраженье, как солдат,

Его я повстречал

И, выпустив в него заряд,

Ухлопал наповал...

Эти строки из стихотворения "Человек, которого он убил" – прямая полемика с Киплингом и некоторыми другими поэтами-патриотами. В войне Гарди, свидетель двух войн, англо-бурской 1899-1902 годов и первой мировой войны, видит прежде всего солдата, простого труженика, которому приходится умирать за чуждые ему слова, лишенные человеческого содержания.

Да, я убил его

За то, что он мой враг,

Не правда ль – только и всего,

Ведь это ясно так.

Наверно, тяжело

Он без работы жил,

Как я, продавши барахло,

В солдаты поступил.

Да, такова война!

Тех убиваем мы,

Кому бы поднесли вина

Иль дали бы взаймы.

(Перевод М. Зенкевича)

В известном смысле антивоенные стихи Гарди перекликаются со стихами на военную тему А. Э. Хаусмена. Впрочем, между ними есть и различие: социально стихи Гарди более четко окрашены; стихи Хаусмена, поэта и филолога-античника, строже, "классичнее". Различие это, возможно, меньше ощущается в переводе, и все же оно, безусловно, есть. (Все это говорится отнюдь не для принижения Хаусмена, замечательного в своем роде поэта, а для того, чтобы яснее представить себе своеобразие Гарди как поэта.) Уже во втором сборнике поэзии Гарди, "Стихотворения о прошлом и настоящем", находим стихи, разоблачающие войну во всей ее жестокости и бесчеловечности. Написанные на материале англо-бурской войны, они выражают позицию писателя, не поддавшегося шовинистическому угару. Среди лучших стихотворений этого сборника – "Барабанщик Ходж", многократно включаемый в наши дни в различные антологии, "Отъезд", "Отправка батареи" и др. Тема войны получает дальнейшее развитие и в других сборниках писателя, особенно в тех, которые были написаны во время мировой войны 1914-1918 годов. Стихи этого времени перекликаются со стихами так называемых "окопных" поэтов, которых Гарди высоко ценил (с одним из них – Зигфридом Сассуном – он поддерживал отношения после воины).

Самую большую группу в стихотворном наследии Гарди образует его лирика в строгом смысле слова, это наивысшее достижение поэта. Продолжая традицию Уордсворта, Гарди создает замечательные образцы лирической поэзии, посвященные природе и обыденным, каждодневным вещам. Зарисовки природы в его лирике всегда лаконичны и точны. Это не отчужденные описания тех или иных феноменов природы, смены времен года и связанных с ними событий, но поэтическая летопись эмоциональной жизни поэта, неразрывно слитой с природой. Для Гарди, как поэта, каждое проявление природной жизни одухотворено и тем самым связано с его духовной жизнью. Он не устает наблюдать за вечно меняющимся ликом природы. Лежа без сна, поэт видит, словно наяву, утреннюю звезду, светящую ровным светом на востоке, буки, каждая веточка которых отчетливо вырисовывается на небе, луг под белым покровом росы, светлеющее за темными деревьями кладбище ("Бессонница"). Он воссоздает эту и подобные ей сцены с точностью и свежестью чувства, которые не имели себе равных в английской поэзии его времени. Вглядимся в такое стихотворение, например, как "Январская ночь" (1879). Тонкая звукопись передает и порывы ветра, и трепетанье листьев плюща, и шум дождя, и дребезжанье отсыревшей двери, и то неясное чувство тревоги, которое охватывает неназванных наблюдателей этой сцены. Многие из лирических стихотворений Гарди посвящены вещам, лишенным, казалось бы, какой бы то ни было поэтичности и красоты. Таково стихотворение "Старая мебель", заставляющее вспомнить запись, сделанную 35-летним поэтом в дневнике, имеющую для него смысл поэтической декларации: "Область поэзии – находить красоту в некрасивом". Старые, дедовские вещи исполнены для него красотой: поэт видит на них отпечатки "рук поколений", которые придают им особый смысл и одухотворенность. Вообще говоря, для Гарди все, что становится объектом его поэтической музы, исполнено внутренним смыслом, одухотворено – холмы и деревья, деревенские дома, старая мебель, переходящая от поколения к поколению, камни, животные, птицы.

Агностик Гарди далек от того, чтобы придавать всем этим окружающим его вещам религиозный смысл. Он по устает говорить о том, что на все вопросы о скрытом смысле окружающих вещей он может ответить лишь одно: "Мы не знаем". Эта фраза, заключающая стихотворение "Ночь в октябре", звучит как настойчивый лейтмотив поэзии Гарди. Для него важно другое: какова бы ни была разгадка тайны бытия, он остро, всем своим существом ощущает единство живой и неживой природы, их неразрывность, их слитость в одно органическое целое. Это ощущение, которым отмечены и лучшие страницы прозы Гарди (вспомним "Тэсс" или "В краю лесов"), пронизывает всю лирику Гарди.

Вершиной лирической поэзии Гарди критики единогласно признают цикл стихов, посвященных первой жене Гарди, Эмме Лавинии, написанных после того, как Гарди узнал о ее смерти (она умерла 27 ноября 1912 года). Среди них "Исчезновение", "Твоя последняя прогулка", "Голос", "После поездки", "Мыс Бини", "У замка Ботерел", "Призрачная всадница". К ним можно было бы присоединить такие стихотворения, как "Разлука", "Прощание на перроне" и др. Шестнадцати стихотворений, написанных Гарди после смерти жены, по мнению одного из английских исследователей стихотворного наследия Гарди, было бы вполне достаточно, чтобы обеспечить ему почетное место среди поэтов XX века. Чувство любви и невосполнимой утраты пронизывает эти лирические стихотворения, в которых ярко высвечены все основные события их совместной жизни. Многие из них в той или иной форме были запечатлены Гарди и в лирике предшествующих лет; он будет возвращаться к ним и позже. В своей лирике Гарди словно бы создает некий в высшей степени личный "миф", покоящийся на истории его любви. Именно это свойство лирики Гарди вызвало крайнее раздражение Т. С. Элиота, заметившего, что Гарди "пишет всегда о себе". Здесь не место рассматривать сложную историю взаимоотношений между Гарди и поэтами-модернистами. Заметим только, что Элиот выступал против пронзительной лиричности поэзии Гарди, которая была неприемлема для модернизма, по которая составляла едва ли не самую сильную сторону Гарди-поэта. Чтобы лучше оценить специфику лирики Гарди, перечитаем любое из его стихотворений 1912-1913 годов. Гарди, вообще говоря, поэт неровный, в поэзии которого есть и взлеты, и падения, создает в эти годы цикл замечательных по своей силе и выразительности лирических стихотворений, посвященных его покойной жене Эмме. Это вершина лирики поэта. Возьмем хотя бы "Голос". Стихотворение открывается обращением к женщине, о которой тоскует поэт, где в одной фразе, произнесенной на длинном дыхании, поэт восстанавливает все фазы их любви от первого, безоблачного дня (первая строфа). Здесь нет ни одного случайного, "проходного" слова, ни одной лишней детали. Предельная лаконичность; сложный синтаксис, передающий неустойчивость отношений между поэтом и возлюбленной. Вторая строфа картина прошлого: женщина вес в том же голубом платье, в котором поэт увидел ее впервые, ждет подъезжающего поэта. Из дневника Эммы, отрывки из которого Гарди включил в свое "Жизнеописание", мы узнаем, что именно так она была одета, когда поэт говорил с ней впервые (он видел ее сначала в коричневом плаще, верхом на небольшой лошади, что тоже найдет свое выражение в его лирике). Третья строфа по форме представляет собой риторический вопрос: поэт спрашивает себя, не принимает ли он за голос ушедшей возлюбленной ветер, шелестящий туманом над мокрыми лугами. Выразительная звукопись двух последних строф создает пронзительное чувство тоски и смятения. Завершает стихотворение строка, возвращающая нас к первой строке и к основной теме, заявленной в ней. Такая замкнутая, "кольцевая", композиция (также, кстати сказать, весьма часто используемая в народных жанрах) не только придает всему стихотворению законченность, завершенность, но и подчеркнуто усиливает основную тему. Гарди использует простые, но мощные образные средства: поэтическое обращение, риторический вопрос, звукопись, повторы. Обращает на себя внимание отсутствие метафор. Нет в стихотворении, если не считать нескольких скупо вкрапленных эпитетов, и других тропов. Голос зовущей женщины (1-я строфа) сменяется зрительным впечатлением (2-я строфа), в свою очередь уступающим место звуку, вернее звукам природных сил (3-я строфа, начало 4-й строфы), которые возвращают нас к первоначальному звуку, голосу женщины (завершение 4-й строфы).

Сравнивая это стихотворение с другими, видишь, как заданный в нем сюжет пополняется новыми подробностями, обрастает деталями, расширяется пространством и временем, превращается в некий "миф" лирической поэзии Гарди. "Призрачная всадница" возвращает нас к первому дню знакомства Гарди и Эммы Лавинии, а также их совместным прогулкам вдвоем. "У замка Ботерел" и "Мыс Бини" также связаны с первым, счастливым периодом их любви, тогда как в стихотворении "После поездки" и в других слышатся отзвуки иных, "изменившихся" дней. Но прошлое не умирает, не уходит в небытие. В каждом новом лирическом стихотворении Гарди оно снова и снова наполняется жизнью, пульсирует горячей кровью. Эта слитность прошлого и настоящего, их возрождаемость и составляет самую суть "мифологичности" лирики Гарди. Эмма мертва – и в то же время голос ее продолжает звать поэта; она навеки растаяла в бледном тумане – и в то же время стоит (и будет вечно стоять!) все в том же "первом" голубом платье, дожидаясь возвращения поэта. В последней строфе стихотворения "После поездки" поэт знает, что возлюбленная скоро должна будет исчезнуть, ибо день уже стучится в окно, и молит ее о новой встрече, в которой не сомневается, ибо он все тот же, каким был во дни счастья. На склоне дней Гарди записал в дневнике: "Относительность. То, что вещи и события всегда были, есть и будут (например, Эмма, мама и отец все тат; же живут в прошлом) ". Сплав прошлого, настоящего и будущего, "просвечивающих" друг сквозь друга, одномоментность их существования и вечная повторяемость уже бывшего, которое продолжает жить для поэта, такова основа "мифа" лирической поэзии Гарди.

Многие исследователи творчества Гарди видят в его лирике лишь своеобразный поэтический дневник, в который он заносил все, большие и малые происшествия своей жизни, свои наблюдения над природой, раздумья о смысле жизни. В какой-то мере это наблюдение верно. Конечно, творчество всякого лирического поэта, – а Гарди, если не говорить об эпической поэме "Династы" (1904-1908), был поэт по преимуществу лирический, – так или иначе "дневниково". Поэтический импульс отталкивается от каких-то, пусть даже совсем мелких и незначительных событий жизни поэта (знаменитое ахматовское "Когда б вы знали, из какого сора..."). Однако, вырастая из этого "сора", лирика Гарди, как и лирика всякого большого поэта, перестает быть ему равной, приобретает иное, гораздо более широкое, обобщающее значение. Пороки сторонников биографического метода толкования поэзии в том, в частности, и заключаются, что они ставят знак равенства между "поводом" к стихотворению и самим произведением.

Поэзия Гарди традиционна по форме, он пишет рифмованным стихом, используя старые размеры. Однако, оставаясь в общих рамках традиции, Гарди развивает и продолжает ее. "Мы можем только, – сказал Гарди молодому Роберту Грейвзу, – писать на старые темы в старых стилях, но пытаться это делать чуть лучше, чем наши предшественники". Своеобразие лирики и уэссекских стихов, ориентированных на народную поэзию, нашло свое отражение и в оригинальной ритмике и строфике Гарди. Гарди использует традиционные размеры, но широко разнообразит ритм и строфу, стремясь приблизить их к разговорной речи. Исследователи отмечали, что он не повторяется в своих метрах. Отдавая решительное предпочтение рифмованному стиху, Гарди весьма часто использует неполную или несовершенную рпфму. В своем дневнике он отмечал, что "неточные размеры и рифмы, введенные кое-где, гораздо приятнее, чем правильные", сравнивая последние с потертыми монетами, слишком долго бывшими в обращении.

В 1919 году Гарди получил ко дню своего рождения подарок – "красиво переплетенный томик стихов сорока с лишним поэтов-современников, каждое собственноручно вписанное автором". Подошедший вплотную к своему последнему десятилетию поэт был глубоко тронут и, как рассказывает он в своем "Жизнеописании", написанном от третьего лица, "постановил себе ответить каждому письмом и исполнил свое намерение, хоть это и заняло у него немало времени, говоря, что если они дали себе труд написать ему стихи, он, конечно, может дать себе труд написать им письма. Едва ли не впервые он осознал, что мало-помалу, словно под мраком ночи, возникло мнение, что в современном мире поэзии он не последняя сила". Эти слова Гарди, говорящие о его необычайной скромности и непритязательности, подтверждаются свидетельством Дж. М. Барри, который хорошо знал Гарди. В своих воспоминаниях о Гарди Барри писал: "Впервые я встретил Гарди в клубе на Пикадилли, куда он пригласил меня пообедать. В таких клубах после обеда все идут в курительную комнату и час-другой горячо спорят о стиле. Гарди почти не принимал участия в споре, а то немногое, что он сказал, не произвело ни на кого впечатления. Я подумал: "Как интересно, что единственный человек среди нас, у которого есть стиль, не может ничего сказать о стиле". Этот эпизод приобретает тем большее значение, если иметь в виду, что речь идет об одном из тех клубов, где собирался цвет английской литературы тех лет. И еще: "Он никогда не желал своей славы. Если бы он мог отделаться от своей поэзии, он с радостью отдал бы ее первому же нищему, который подошел бы к его двери".

Эти слова были сказаны уже после смерти Гарди, последовавшей 11 января 1928 года. Последние годы его жизни академическая, литературная и даже официальная Англия делала все, чтобы загладить обиды давних лет. Королевское литературное общество присуждает поэту золотую медаль, его избирают почетным доктором Оксфорда, Кембриджа, Сент-Эндрюса, а также Абердинского и Бристольского университетов, ему присуждают орден "За заслуги", один из высших орденов Великобритании. Прах Гарди был захоронен в Уголке поэтов Вестминстерского аббатства, литературного пантеона Англии. Возможно, лучшей эпитафией Гарди могли бы быть слова того же Барри: "Гарди мог выглянуть в сумерки в окно и тут же увидеть нечто, до той поры скрытое от глаз человеческих". Мало кому дан этот великий дар.