Текст книги "Закон парности"

Автор книги: Нина Соротокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Руководство к действию

Лядащев начал давать инструкции через неделю после приезда в Кенигсберг. Инструкций было много, и Мелитриса думала с горечью: «Словно тараканов выпустили на волю, и они прыснули в разные стороны, попробуй запомни, какой из них первый, а потому главный». Лядащев был не похож на себя: строг, серьезен. Давая инструкции, он вышагивал по комнате, доходя до стены, резко поворачивался и опять печатал шаги, утвердительно взмахивая в такт рукой. Слушая его, Мелитриса смотрела в окно, Лядащеву казалось, что она рассеяна, не собрана и вообще не дает себе отчета в важности услышанного, и он повторял время от времени:

– Сосредоточьтесь, княжна, сосредоточьтесь, мадемуазель… это важно!

Зачем повторять прописные истины с таким жаром? Она все отлично запомнила. По приезде Лядащев от ее имени послал письмо в Торговый дом (название его она немедленно забыла) некоему господину С. Сейчас, наконец, от господина С. пришел ответ, из которого явствует, что он знает о фрейлине Репнинской, рад ее приезду и готов с ней встретиться. Место и время встречи будет оговорено особо, то есть еще одним письмом, присланным в гостиницу «Синий осел».

– Это письмо мы надеемся получить завтра, – важно присовокупил Лядащев. . – Мы – это вы и я?

– Не только. Мы – это весь секретный отдел, то есть группа лиц, которая работает в Кенигсберге во имя победы и во славу России. И от вас, Мелитриса Николаевна, от вашего мужества и поведения зависит исход этого благородного дела.

Мелитрису передернуло, как от озноба, но она тут же взяла себя в руки, мол, продолжайте. Однако нервное содрогание ее можно было истолковать не только как страх, свойственный девице, но как откровенное сомнение в том, что к шпионским делам можно приставить эпитет «благородные». Во всяком случае Лядащев именно так и понял и, что неожиданно было при его уме и насмешливости, вдруг обиделся и принялся на разные лады ругать Мелитрису за отсутствие патриотизма.

Мелитриса слушала его внимательно и настолько невозмутимо, что Лядащев уже готов был обвинить ее в забвении памяти отца, но вовремя опомнился, облачив свой гнев в более невинные слова:

– Что меня удивляет, так это умение девиц делать что-то со своими глазами! Они вдруг становятся фарфоровыми, совершенно теряя осмысленное выражение. Я ни в коем случае не хотел вас обидеть, но ведь и вы эдак же…

– Давайте по инструкции, Василий Федорович… Продолжайте,

– Продолжим, – тут же согласился Лядащев, употребив множественное число, словно говоря от имени всего секретного отдела.

Правильно говорит пословица: дальше в лес, больше дров. Оказывается, завтра Мелитриса будет встречаться с господином С., то есть главным резидентом, которого зовут Сакромозо. Кто такой Сакромозо? Он, оказывается, рыцарь, как во времена Дон-Кихота. Смешно…

Далее… Сакромозо умный и сильный враг, более того, он удачливый человек, но мы, то есть русский секретный отдел, должны его переиграть… потому что мы о нем мало знаем, а он про нас, то есть об истинных целях Мелитрисы, не знает ничего.

– …Кроме того, душа моя, что вы отравительница, – добавил Лядащев деловым, уверенным тоном.

– Помилуйте, зачем вы мне этот вздор говорите? И потом, я-то как раз про вашего Сакромозо ничего не знаю, – взорвалась Мелитриса.

– Расскажу, – Лядащев доверительно положил руку ей на плечо. – Все расскажу… со временем…

Поставленная перед Мелитрисой задача показалась ей возмутительной, вызывающей, нескромной: понравиться Сакромозо, войти к нему в доверие и доказать, что в ней, Мелитрисе Репнинской, есть большая надоба в Берлине.

– В Берлин я не поеду, – быстро сказала Мелитриса.

– Это я образно сказал, надеюсь, что до Берлина дело не дойдет. Сакромозо будет вам задавать вопросы для того, чтобы проверить вас, кроме того, он захочет получить через вас секретную информацию.

– Какую еще?

– Все, что надо, мы напишем. Пусть вас это не волнует. Главное, чтобы он вами заинтересовался. Вы скажете Сакромозо, что привезли шифровку.

– Это еще что за крокодил вавилонский – шифровка? Это бумага?

– Да, письмо в цифрах. Запомните, вы привезли ее из Петербурга в каблучке. Туфельки уже готовы

На лице Мелитрисы изобразилось такое глубокое изумление, а вытаращенные глаза настолько стали напоминать благородный китайский материал, что Лядащев расхохотался.

– Что вы так оторопели? Это обычный способ перевозить секретную почту. И еще в шляпах, в локонах, в поясах, в тростях – да мало ли…

– Господин Лядащев, но как я отдам эту… шифровку? А если у меня спросят, откуда она у меня? Что я отвечу?

– Надеюсь, вы шутите, – грустно усмехнулся Василий Федорович, весь его вид говорил – как с вами, красавица, трудно… просто невозможно разговаривать. – Вы не должны допускать самой возможности такого вопроса! Разговор с Сакромозо надо построить на том, что рыцарь безусловно сам знает, от кого вы в Петербурге получили шифровку. А если он это знает и вы, в свою очередь, знаете, то что об этом говорить?

– А если Сакромозо свои домыслы выстроит на том, что об этом как раз и надо говорить? Если он вздумает меня проверять?

Лядащев почесал кончик носа, словно помогая себе правильно оценить ситуацию.

– Если Сакромозо будет настаивать на ответе, то вы… Запомните, это важно! Вы скажете, что шифровку взяли в тайнике. Теперь нам надо придумать этот тайник, и чтоб без дураков, чтоб все достоверно.

Вначале Лядащев придумал тайник в Новом пешеходном мосту через Мойку. Этот мост десять лет назад построил архитектор Растрелли, и его по сию пору зовут Новым. Мыслилось так: на растреллиевском мосту, где все позолота, оконные проемы с карнизами и фигурными наличниками, каждая ваза может быть тайником, а главное, он расположен близко от императорского дворца.

Сам придумал, сам передумал. Лядащеву не понравилось, что слишком там людно, посему было решено устроить тайник в фонаре на въезде в Семионовский мост. В массивной подставе фонаря, оказывается, один кирпич вынимается, в этой нише письмо спрятать легче легкого. Остановились перед мостом, нагнулись, будто бы пряжку на башмачке поправить, кирпичик незаметно отодвинули.

– Причем это все не придумка, – веско сказал Лядащев. – В нашем деле все должно быть точно. Я сам этим тайником пользовался.

– Это я поняла, – нетерпеливо перебила Лядащева Мелитриса. – Но кто положил в этот тайник для меня шифровку? Я-то должна это знать,

«Дотошная девица, – с уважением подумал Василий Федорович. – При этом спокойна и холодна. Голос что хрустальный ручей… Может, и будет от нее польза…»

– Ладно. Расскажу вам суть дела. Некоторое время назад мы поймали вражеского агента. Он русский, но служил пруссакам. Назывался он у них Брадобрей. Кое-что мы у него узнали, например, пароль, с коим вы пойдете, и еще кое-что, по мелочам. Настоящего разговора с Брадобреем не получилось, потому что он умер в лазарете.

– От пыток? – прошептала Мелитриса с ужасом, и Лядащев увидел, как щеки девушки заливает густой, брусничный румянец.

– Нет, девочка, не бойтесь, – сказал он мягко. – Никто этого Брадобрея не пытал. Он болел сердцем, а при аресте, видно, перепугался, и у него случился кровяной прилив к мозгу. Так лекарь в госпитале сказал. .У него отнялась речь. Потом частично вернулась. Допрашивал агента один человек, он не по нашему ведомству – некий капитан Корсак.

– Его зовут Алексей? – встрепенулась Мелитриса. – Он друг князя Оленева.

– Он самый, – кивнул Лядащев. Девушка вдруг засмеялась со счастливыми нотками в голосе.

– Я никогда не видела Корсака, но князь Никита рассказывал о нем. Я верю, что этот капитан не сделает ничего дурного. Продолжайте, Василий Федорович.

– Продолжаю, – Лядащев обрадовался, что в Мелитрисе проснулся живой интерес. – Капитан Корсак нашел к агенту подход. Во всяком случае, все, что нам Брадобрей сообщил, было его предсмертной исповедью. Но из всего, что я здесь рассказал, вам надо помнить только одно: шифровку в тайник положил Брадобрей. На всякий случай его словесный портрет: ему около сорока, лицом неприметен, голубоглаз. Но поминать его можно только в самом крайнем случае, если будет задан прямой вопрос. Вы меня поняли?

– Что в этой шифровке? Какое ее содержание? – Мелитриса с трудом привыкала к плоскостопному шпионскому несообразному языку.

– Вам этого знать не надо. Приказали, вы исполнили. И все! А любопытство большой грех, – возвысил он голос, видя, что Мелитриса пытается отстаивать свои права. – Так уж в нашей службе принято – не знать ничего лишнего, подальше от греха.

Маленькая цифирная записка, аккуратно уложенная в полый каблучок правой сафьяновой туфельки, таила в себе ничего не значащую информацию о партикулярной верфи в Петербурге. По перехваченной у Брадобрея шифровке виден был круг его интересов.

Лядащев предполагал, что в Берлине уже знают об аресте Брадобрея, но он не мог знать, что маленький барон Блюм, собиравший сведения о русском флоте, находился уже в Кенигсберге. Добывать и переправлять сведения о русских кораблях сейчас в Петербурге было некому, поэтому по предъявлению шифровки из каблучка Мелитриса была бы непременно разоблачена.

– А пароль?

– Пароль надо учить наизусть. Он странный. Это латынь. То есть обращаетесь по-немецки: «Доблестный рыцарь!»… Обращение также часть пароля. А дальше латынь. Я вам тут на бумажке написал. Когда выучите, сожгите бумажку на свечке. Или нет, еще забудете, лучше отдайте мне, Я сам сожгу.

Ну вот и все. Инструкции, наконец, получены. Мелитриса ушла в свою комнату. Боже мой, как все это глупо! Видел бы папенька покойный, в какую неприятную историю вляпалась его любимая дочь. Да что – вляпалась, в капкан попала. Но почему? Чем она прогневила Господа? Наверное, грешной и запретной своей любовью… Может быть, другого мужчину любить и угодно Богу, а этого нет. Потому что он старше ее, он опекун, он должен быть как отец, а она голову потеряла. Потеряла и не хочет ее найти, чтобы водрузить на место. Мелитриса засмеялась сквозь вдруг набежавшие слезы. Не могу… Или не хочу? А может быть, это одно и то же? Молитва ее кончилась обычным вопросом и обычной мольбой: «Господи, можно мне его любить? Можно?.. Где ты, мой любимый? Господи, где он?»

По дороге в Кенигсберг ей казалось, что, добравшись до места, она сразу поймет, что делать. Если гулять по центральной улице каждый вечер, то в течение недели, ну, двух, она непременно встретит князя Никиту. А на месте оказалось, что город огромен, окраины чисты и вполне пригодны для обитания приличного человека. Так где же его искать?

Да и в этом ли дело? Она стоптала бы три пары башмаков железных, притупила три посоха кованых, чтоб найти своего Финиста, но ведь в Кенигсберге ее попросту не выпускают из гостиницы. Она опять пленница и подчинена чьей-то злой воле.

Но не надо падать духом, надо надеяться на лучшее. Лядащев не злой человек. Если ее встреча с Окромозо пройдет удачно и Лядащев останется доволен, то по возвращении в гостиницу она попросит его помочь, чтобы отыскать ее опекуна.

– Лядащев не откажет, он друг, – прошептала Мелитриса, перекрестилась, поднялась с колен и развернула бумажку с паролем. – Redeamus ad arietes nostros, – прочитала она латинский текст, законченный переводом. – Вернемся к нашим баранам… – она невольно рассмеялась, – одни бараны кругом, а если не бараны, то овцы.

Встреча в саду вблизи замка

Ожидаемое письмо, вернее, небольшую записку, передала горничная: это для мадам, принес мальчик, нет она его не знает, нет, он не просил денег за услуги… Еще несколько «нет»и, сжимая в кулаке монетку, горничная удалилась. Это была белесая, сдобная, любопытная и необычайно самодовольная особа. Разговаривая с Мелитрисой, она надменно кривила губы и зыркала по углам, ожидая увидеть там что-то запретное и тайное.

«Они нас все презирают, – с обидой подумала Мелитриса. – Мы победители, а они не только нас не боятся, но всегда готовы оскорбить. И при этом улыбаются слащаво.»

Лядащев меж тем развернул записку. Она была немногословна. В восемь вечера за фрейлиной будет послана карета, на встречу фрейлина должна явиться одна, после приватного разговора она будет доставлена в эту же гостиницу – вот точный ее перевод. Самой длинной была последняя фраза: «Податели сего рассчитывают на понимание, скромность и предусмотрительность фрейлины, письмо предназначено только для ее глаз, по прочтении сжечь».

– Ну вот, Мелитриса Николаевна, и дожили вы до серьезного дня. Где ключ, там и скважина. Помните, что вы мне говорили? – глаза Лядащева азартно блестели.

– Ничего я не помню, – Мелитриса от возбуждения топнула ногой. – Я вообще боюсь ехать. Я трусиха! Я вас предупреждала…

– Опять все сначала, – Василий Федорович поднял глаза горе, как бы призывая всевышнего в свидетели.

– А вы как думали? – в голосе девушки звучали слезы. – Вы только вообразите, как это глупо! Я вхожу в дом к совершенно незнакомому человеку, я ему не представлена, и вместо того, чтобы поздороваться, а потом завести какой-нибудь вежливый отвлеченный разговор, я брякаю про каких-то дурацких баранов, да еще на латыни. Девицам не пристало знать этот язык. Я не синий чулок!

– Но ведь это пароль, – застонал Лядащев, черт бы побрал этих светских восемнадцатилетних дур. – И потом, это всем известная пословица, ее не возбраняется знать даже фрейлине Ее Величества!

– Ответ тоже пословица? Ваш Сакромозо мне должен сказать: «Не бойтесь…» как это… «ovem lupo committere – доверить овцу волку». Получше вы не могли пароль придумать? Это просто неприлично!

«Вы бы лучше за жизнь свою поостереглись», – подумал Лядащев машинально, и мысль эта его отрезвила,. пропало раздражение, под рукой оказались и нужные слова, и участливый тон:

– Такова наша работа, дружок мой. И помните, что каждым своим шагом вы мостите дорогу, ведущую вас к вашему избраннику и счастливой, не запятнанной ложью жизни.

– Я запомню ваши слова.

Конец разговору положила Фаина, явившись с платьем бирюзового шелка. Серебряная тесьма украшала только лиф и рукава, оборки были восхитительны, целый каскад кружев, пенящихся у локтя, словом, все было каприз, движение и легкость. При эдаком модном лифе у Мелитрисы даже бюст обозначился, и вообще она стала похожа на красавицу Настин Гагарину, фрейлину из свиты великой княгини. Фаина без всякого каркаса соорудила вполне приличную прическу, благо волос было достаточно. Букли на затылке были украшены мелкими розочками.

Лядащев придирчиво осмотрел Мелитрису, улыбнулся, довольный, но, увидев в ее руках кожаный футляр, воскликнул:

– Только очки не надевайте!.

– Глупости какие! – на той же ноте воскликнула Мелитриса. – Как же иначе я всех увижу?

Час отъезда неумолимо приближался. Приехавшую карету – она появилась минута в минуту, – Мелитриса увидела в окне и тут же вскочила, вытянулась в струнку, оборотив к Лядащеву побледневшее лицо.

– Споко-о-й-но, – прошептал тот. – Я выйду вас проводить. В записке это не возбраняется.

Он надел шляпу с полями, которая наполовину скрывала его лицо, взял под руку Мелитрису, тесно и плотно, словно в тиски, сжал локоть и решительно направился к двери.

Двухместная карета была неказиста, имела вид заказной, во всяком случае человек на козлах выглядел как подлинный кучер, а не совмещавший в себе много профессий агент. Впрочем, кто их там разберет? Он внимательно посмотрел на вышедшую из гостиницы пару.

– Графиня Грауфельд, – назвалась Мелитриса вымышленным именем и спросила по-немецки: – Вы за мной?

Кучер неторопливо соскользнул с козел. Он был низкоросл, степенен, толстые икры ног его были обтянуты белоснежными чулками (которые больше всего успокоили Мелитрису – не может негодяй носить такие белые чулки!), голову кучера украшала шляпа с кокардой.

– Едет только дама, – сказал он хмуро и неожиданно так ловко оттолкнул Лядащева, что тот немедленно усомнился в первом своем мнении о нем.

Дверца распахнулась, с легким щелчком отвалилась подножка. Мелитриса впорхнула в карету, миг, и вот уже мнимый кучер вскочил на козлы, занес кнут и пустил лошадей вскачь.

– Однако… – пробормотал Василий Федорович, – все равно догоню мерзавца…

Оседланный конь стоял за углом гостиницы под каштанами, добежать до него было делом минуты, но, «оказывается, далеко поставил и долго бежал. Когда Лядащев свернул на безлюдную улочку, кареты и след простыл.

– Шалишь, милый, – прошептал Лядащев, – я твою карету хорошо запомнил. Отыщу, чай, не иголка…

Мелитриса сидела в карете ни жива ни мертва. Она боялась, что ей завяжут глаза, Лядащев предупреждал о такой возможности, но нет… от нее не скрывали пути, по которому везли в неизвестность. Она отодвинула занавески и смотрела на пробегающие дома очень прилежно, но скоро совершенно запуталась. Кучер то и дело сворачивал на новую, очень похожую на предыдущую улочку, которая разнилась от предыдущей только расположением канала, раньше он был слева, теперь справа, сейчас опять слева, и все те же аккуратненькие домики, построенные фахверком, палисады с цветущими настурциями, бегониями, за домами сады. Скоро цветущие палисады сменились более строгим пейзажем, трехэтажные и выше дома стояли теперь сплошняком, деревья исчезли, подковы лошадей цокали о брусчатку. Но и на этих улочках карета отчаянно вихляла, парящий над городом замок прусских королей, хмурое, стоящее на холме сооружение, мелькал то слева, то справа. Мелитриса вертела головой как птица на ветке, от этого бессмысленного верчения ее стало поташнивать.

Но самый длинный путь имеет конец. Еще один поворот, и карета въехала под кирпичную арку и покатила по узкой аллее из молодых лип. Парк, вернее сад, казался безлюдным, но вдруг из кустов вышел мужчина со злым, внимательным лицом. Но Мелитриса смотрела не столько на его лицо, сколько на руки, они были очень длинными и сильными, словно у гориллы. Карета остановилась, длиннорукий о чем-то бегло заговорил с кучером. Они говорили очень тихо, и Мелитриса слышала только отдельные слова. Рефреном шло» господин ждет»и «господин сердится». Судя по интонации, кучер все время оправдывался. «Еще мне не хватало рассерженного господина, – с испугом подумала Мелитриса. – Только бы он не кричал, а то я забуду все». Карета тронулась, и Мелитриса поспешно задернула штору, прячась от изучающего взгляда длиннорукого.

И минуты не прошло, как карета опять остановилась. Кучер распахнул дверцу, и Мелитриса ступила на усыпанную гравием дорожку. Глазам предстал белоснежный особняк в стиле барокко, над дверью и окнами его лепились раковины, завитушки и листья аканта с виноградными гроздьями. Ушастые фавны поддерживали маленький балкон, словом, особнячок был украшен на самую пышную руку.

Из подъезда вдруг вышел худой, как трость, мужчина в черном сюртуке и сказал строго:

– Прошу…

«Как мне все это не нравится, – подумала Мелитриса и вступила в прихожую, отметив про себя, что черный даже не поклонился толком, а лишь головой кивнул. – Что это? Простая невоспитанность? Или люди, принимающие ее, считают такое поведение естественным с отравительницей?» Внутренне она поежилась, поняв вдруг до конца, какую неблаговидную роль выпало ей играть. Лядащев говорит: они враги, они пруссаки… но сознаемся, ей куда симпатичнее обычные пруссаки, чем русская отравительница. В конце концов это невыносимо, право, сейчас она заплачет!

– Обождите,здесь, – сказал черный и исчез.

Мелитриса осмотрелась, комната была просторной, уютной, с камином, книгами и кабинетным бильярдом в углу. Окна выходили в парк, одно из них было полуотворено, и Мелитриса поспешила к нему, свежий воздух казался сейчас спасением. Смеркалось… У подъезда зажегся одинокий огонь.

Что-то не торопится господин Сакромозо… Дверь в соседнюю комнату была закрыта драпировкой со множеством складок. Мелитриса мельком бросила на нее взгляд, тут же появилось ощущение, что за ней подсматривают. Не иначе, как за драпировкой кто-то прячется. Глупости какие… Зачем? А может, это часы за ней следят, циферблат отдаленно напоминал женское лицо. Уже девять… с минутами… Подумать только, ее целый час возили по городу.

Ей захотелось, как в детстве при игре в прятки, подкрасться на цыпочках к двери и схватить всю драпировку в охапку, чтобы два вопля – ее, торжествующий: нашла! – и испуганный прячущегося – слились в один.

Драпировка раздвинулась,., Вошедший мужчина около тридцати, даже, пожалуй, меньше, был бледнолик, изящен, строен – все соответствовало описанию Сакромозо – Мелитриса сделала глубокий книксен и прошептала:

– Вернемся к нашим баранам, мой доблестный рыцарь…

Рыцарь смотрел на нее во все глаза, он даже улыбаться забыл, так поразил его облик юной Мелитрисы.

– Вернемся же, наконец, к баранам, – повысила голос девушка, требуя ответного пароля. – Да, да… Не боитесь доверить овцу волку…

– На латыни, пожалуйста…

Мужчина поклонился и насмешливо проговорил:

– …Ovem lupo conimittere… Добрый вечер, мадемуазель. Я получил ваше письмо. Не скрою, ваше появление в Кенигсберге – неожиданность. Чем или кому обязан?

– Ах, сколько можно повторять. Я уже писала, – Мелитриса приняла чопорный вид. – Пользуясь инструкциями людей вам известных, я выполнила поручение Берлина. Здоровье государыни Елизаветы было подорвано, но… не до конца, – она жеманно улыбнулась. – Надо было усилить дозу и повторить… Но я обнаружила за собой слежку… Да, да, очевидно, я была у них на подозрении, – «у кого это – у них? Какая чушь!»– пронеслось в голове у Мелитрисы, но она продолжала еще более уверенным тоном, – опасаясь ареста и Тайной канцелярии, я бежала. Мой опекун последовал за мной.

– Вы говорите о господине, который живет с вами в гостинице? – в голосе Сакромозо не было и намека на фривольный тон.

Мелитриса с достоинством кивнула.

– Он знает о вашей роли в этом деле?

– Вы имеете в виду порошок? Нет, не знает. Но он верный человек. Я могу его вам представить.

– Нет, нет, пока в этом нет необходимости… «Экая шельма, – подумал меж тем бледноликий хозяин, – бежала с любовником и еще пытается заработать на этой ситуации! Но в этой девице определенно что-то есть… обескураживающее. Худа, очкаста, неестественна… И главное, совершенно непохожа на то, что он ожидал увидеть. Не подтверди сидящий за драпировкой Блюм – точно, она, Мелитриса Репнинская, отравительница – он бы ни за что не поверил. Вообще с этими отравительницами история до чрезвычайности темная. Блюм несет какой-то вздор про» свою племянницу леди Н.«. Пока они никого не отравили и серьезно относиться к ним могут только в России. Берлину нужен результат, а в Петербурге только за идею отравления могут наказать кнутом, вырезать язык, посадить в колодки – как они там называются?»

– Вы позволите один нескромный вопрос? – голос собеседника прозвучал вкрадчиво, даже интимно. – Вы фрейлина королевы… Зачем вам понадобилось?.. – он сделал вид, что смешался.

Мелитриса передернула плечом. Секретные туфли нестерпимо жали, и вообще ее несказанно раздражал этот важный, напыщенный господин.

– Вы заставляете меня разочаровываться в выбранном пути. Мне обещали богатство, самостоятельность. Будучи .фрейлиной, я не имела ни того, ни другого. А ваши люди обещали мне возможность жить в Европе.

– Понимаю, – в руках Сакромозо появился кошелек. – Здесь 500 талеров. При скромной жизни в Берлине вам хватит этого до старости.

– Не уверена, – быстро сказала Мелитриса, чувствуя, что беседа потекла куда-то не в нужную сторону. – Если считать старость тридцать дет, то, может быть, вы и правы, а если сто? – она рассмеялась и сама порадовалась, как естественно прозвучал ее ответ. – Если вы не имеете возможности заплатить, то дайте возможность заработать. Вернемся к нашим баранам. Я привезла шифровку.

– Вот как? – Сакромозо явно удивился. – От кого?

– Вам это известно лучше меня.

Сакромозо не стал настаивать, он молча протянул руку. Мелитриса поискала глазами, куда присесть, и тут опомнилась. Это, право, никак не возможно. Защитной была мысль – Лядащев велел любым способом добиться повторного свиданья, но главное, что ее смутило, – необходимость при незнакомом мужчине стоять босиком. Разве это мыслимо – снять туфлю и протянуть ему, как бокал с вином. А может, у туфли подкладка мокрая от пота, недаром она жмет. Все эти шпионские игры – верх неприличия!

– Шифровка осталась в гостинице. Я по рассеянности надела не те башмаки. Я везла ее в каблучке, – добавила она, потупясь.

Шут их разберет, шпионов, то улыбался, прямо лучился весь, то вдруг хмурый стал и смотрит исподлобья. Мелитриса отступила к окну, ноги ее не держали, ей хотелось если не сесть, то хоть прислониться к подоконнику.

– Не оглядывайтесь, – услыхала она вдруг шепотом из темноты, казалось, Лядащев говорил ей в самое ухо. – Это не Сакромозо.

По телу ее пробежала дрожь от затылка до пяток. Может быть, ей все это просто почудилось? В самом деле, где здесь может прятаться Лядащев. Она оборотилась к окну, скосила глаза… Колонну у входа обвивал плющ, он же вился по стене, цепляясь за раковины и завитки лепнины.

Басовито и крепко начали бить часы. Неужели она целый час ведет этот странный коварный разговор? За голос часов надо держаться, как за здравый смысл.

Мнимый Сакромозо дождался конца боя, потом сказал внятно и четко:

– Я не верю, что вы привезли шифровку.

– А я не верю, что вы Сакромозо, – парировала Мелитриса. – Я готова была ответить на все ваши вопросы. Вы же не задали мне ни одного,

– Так вы берете деньги?

– Нет, мой господин. Я буду разговаривать только с рыцарем Сакромозо. Вы должны запомнить, что я дорого стою. Не машите руками… Не я сама, но моя тайна. Вряд ли Европа оценит поведение Берлина как положительное и достойное уважения. Отравить императрицу… фи! В России, между прочим, тоже не дураки

Хозяин особняка сделал шаг к Мелитрисе, вид он имел до чрезвычайности нахмуренный.

– Вы угрожаете?

«Еще один шаг – и мне останется только одно – упасть в обморок», – пролепетал внутренний голос, а ее реальный произнес глубоко и внятно:

– Предупреждаю… – Она склонилась низко.

– А ведь можно прямо сейчас сдать вас русским… в Тайную канцелярию.

– Вот уж глупо, – она рассмеялась. – Во-первых, я от всего отопрусь, а вовторых, во время ареста уже не перепутаю туфли. Отвезите-ка меня лучше в гостиницу. В «Синем осле»я буду ждать встречи с настоящим Сакромозо. Поддельные мне не нужны!