Текст книги "Свидание в Санкт-Петербурге"

Автор книги: Нина Соротокина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

13

Лядащев сидел в углу гостиной, почти спрятавшись за штору, и прилежно смотрел в окно, то есть старался быть незаметным и до времени не участвовать в разговоре, который вел Саша. Софья вежливо отвечала, а сама все косилась на Василия Федоровича, о котором столько была наслышана, и недоумевала, почему он появился в ее доме.

Саша вел странную беседу, вопросы задавал как бы между прочим, после каждого ответа Софьи хмурился, словно она никак не могла угадать, что от нее требуется. И добро бы спрашивал о ней самой. Но Сашу куда больше интересовало не то, что она видела и чувствовала на маскараде, сколько поведение Никиты: с кем он встречался во дворце, что говорил да куда смотрел. И уж совсем не понравился Софье вопрос: «А о чем вы беседовали с Никитой, когда он вез вас с маскарада?»

Не будь здесь этого господина, Софья, конечно, ответила бы на все вопросы без утайки, да и что утаивать-то, подумаешь, тайны мадридского двора, а если на балу человека убили, так в Петербурге редкий день обходится без убийства – сходи на Пустой рынок, еще не то услышишь. Саша быстро, словно оценивающе глянул в сторону Лядащева.

– Почему вы меня об этом спрашиваете, Александр Федорович? – не выдержала, наконец, Софья. – Не проще ли справиться у самого Никиты? Поймите, мне неприятно, я как на… следствии, – добавила она неожиданно для себя.

Саша сделал неопределенный жест. О любом другом Софья подумала бы, что он беспокойно заерзал на стуле, но для светской, непринужденной позы Саши надобно было подыскать другое выражение.

– Дело в том, Софья Георгиевна, – сказал вдруг Лядащев, отрываясь от окна, – что Никита Оленев пропал три, – он оглянулся на Сашу, тот кивнул, – три дня назад при невыясненных обстоятельствах.

– Как пропал? Этого не может быть! – Софья стремительно сорвалась с места и вышла из комнаты.

Саша и Лядащев переглянулись, у первого даже появилась надежда, что вся эта глупость с исчезновением друга разъяснится сейчас самым простым и естественным образом.

Софья вернулась назад очень скоро, села на кончик стула и строго посмотрела на Сашу.

– Я к маменьке ходила. Вчера казачок был от Оленевых. Меня дома не было, я в парке с Николенькой гуляла. Казачок справлялся, нет ли у нас барина, а записки никакой не оставил.

Лядащев чуть заметно кивнул, и Саша подробно рассказал Софье все, что ему было известно об этой истории.

Софья слушала его нахмурившись. Она и мысли не допускала, что с Никитой могло вот так, ни с того ни с сего случиться что-то страшное, однако тут же поняла, что весь разговор с Сашей надо словно вывернуть наизнанку. Как только Саша мысленно поставил точку, Софья быстро сказала:

– Я знаю, куда он поехал.

– Он вам сказал? – подался вперед Лядащев.

– Нет… Когда мы ехали с маскарада, мы говорили совсем о другом. Никита хотел развеселить меня, но это у него плохо получалось. Против воли мы все время возвращались к убитому. И знаете, Никита как-то философически об этом говорил. – Видно было, что Софья сама удивилась, что вспомнила эти подробности. – Странно… Впрочем, нет, не странно. Никита всегда видит то, на что другие не обращают внимания. Понимаете? – обратилась она к Лядащеву.

Тот неопределенно кивнул, боясь спугнуть Софьин настрой.

– Никита тогда сказал, что в природе существует… как же он его назвал? Ах, да, закон парности. – Софья подняла два пальца. – Ну, в смысле пары каких-то событий. Например, никогда не видел, как лодка переворачивается. А тут мало того, что увидел, как люди в воду попадали, так в этот же день на твоих глазах опять лодка перевернулась. И с этим человеком то же самое. Никита увидел его на мосту в карете, а потом на этом диване… во дворце.

– Какой человек? – не понял Саша.

– Убитый. Купец… Гольденберг, кажется. Никита ему паспорт оформлял, потому и запомнил. Он потом на маскараде его встретил, и Никите показалось, что тот от него прячется. Но Никита сказал еще, что все это глупости, просто Гаврила заразил его мистицизмом.

– Гаврила – это?..

– Камердинер Никиты. Очень забавный и добрый человек. И еще я хочу сказать, – понизила Софья голос, словно стеснялась, – на маскараде этот закон пары был соблюден еще раз…

В гостиную с улыбкой вплыла Вера Константиновна с рабочей коробкой в руках, села в кресло и неторопливо принялась за шитье. На ней был немецкий наряд; чепец в кружевах, атласная, обшитая бахромой по подолу юбка, но все-таки в этом наряде проскальзывало что-то русское, допетровское. Она не собиралась принимать участия в разговоре и зашла только из приличия – что-то уж слишком засиделись гости с замужней дамой.

Разговор при ее появлении сразу прекратился, и все взоры устремились на рабочую коробку. Человеку свойственно вдруг замереть и тупо уставиться на какой-либо предмет, будь то огонь, вода или деловитые пухлые руки, быстро сшивающие куски ткани. Вера Константиновна почувствовала напряженность гостей и осведомилась вежливо:

– Не прикажете ли чаю аль кофею. – И видя, что гости молчат, все также напряженно в нее вглядываясь, добавила беспомощно: – Может, шоколаду?

Сошлись на чае, и Вера Константиновна ушла распорядиться. Лядащев тут же вернулся к прерванному разговору.

– Я не очень понял, Софья Георгиевна, смысл вашей последней фразы. Что значит закон пары соблюден еще раз?

– На маскараде был человек очень похожий на Никиту, – охотно пояснила Софья. – В маске их вообще нельзя отличить.

Показалось ли ей, или Лядащев первый раз изменил своему невозмутимому выражению лица и чуть-чуть нахмурился.

– Он был в таком же костюме?

– Ну не совсем в таком же, но… очень похожем, тот же берет, плащ… И этот двойник разговаривал с убитым… То есть тогда он был еще жив. – Софья запуталась в словах и беспомощно махнула рукой.

– Вы хотите сказать, что Оленев был одет на маскараде точно так же, как некий мужчина? Вы считаете, что Оленев сознательно это сделал? Он не объяснял вам – зачем?

Софье не понравился напористый тон Лядащева, очень не понравился.

– В чем это вы подозреваете Никиту? И какое вы имеете на это право? – Она встала и с негодованием заходила по комнате. – Никита вообще этого двойника не видел. Я хотела ему об этом сказать, но забыла. Я не думала тогда, что это важно.

– Костюм для Никиты в прокатной лавке брал я сам, – вмешался Саша. – Он мне ничего определенного не заказывал. Сказал только – поскромнее. И потом на его рост вовсе не просто подыскать костюм!

Софья задержалась подле Лядащева, весь ее вид говорил: ну вот, видите?!

– Допустим, это случайное совпадение, – задумчиво сказал тот, глядя мимо Софьи.

– Что значит «допустим»? В чем вы нас подозреваете? Вид у Софьи был до крайности возбужденный, ей и в голову не приходило скрывать свою обиду от Лядащева, она разве что ногами не топала, и он, опомнившись, обратил все в шутку.

– Простите, Софья Георгиевна. Это у меня привычка такая дурацкая, на все говорить– допустим. Встаю утром, смотрю в окно и говорю себе: допустим, идет дождь… Или, допустим, я пью кофе…

– Допустим, мы будем пить чай… Раньше про кофе надо было думать, – вмешался с улыбкой Саша, стараясь убрать с лица Софьи остатки озабоченности, и как ни в чем не бывало вернулся к прежнему разговору: – А скажите, Софья, вы упомянули, что в маске их не отличишь. Значит, вы видели двойника Никиты без маски?

– Да. Я танцевала, потом танец кончился, и я его увидела со спины в глубине зала. Конечно, я бросилась к нему. А мужчина снял маску и сказал: «Милое дитя…» Рядом стоял Гольденберг. Он сказал что-то по-немецки этому высокому, и они долго смеялись.

– Опишите, как выглядел двойник.

– Лицом он совсем не похож на Никиту. Вообще он неприятный человек, знаете… Такой насмешливый взгляд! Так смотрят люди, для которых все вокруг дурочки и дураки, один он умный. – Она помолчала, подыскивая слова, потом добавила: – Лицо очень бледное, и еще у него очень заметные руки… их помнишь…

Софья еще помнила мушку, приклеенную к подбородку, настолько большую, что в голову пришла мысль, что он прятал под этой мушкой шрам или порез – поранили, когда брили, помнила указательный палец с большим кольцом, этим пальцем незнакомец фамильярно взял Софью за подбородок, а она ударила по нему веером. Все эти подробности не хотелось рассказывать гостям.

– Теперь скажите, куда поехал Никита? – перешел Лядащев к своему главному вопросу. – Почему вы молчите?

Она еще размышляла: сказать не сказать, не повредит ли она Никите излишней откровенностью, и вообще – мало ли куда он мог отлучиться на три дня, почему обязательно– пропал?! – как Саша пресек ее колебания неожиданным вопросом:

– Он поехал к великой княгине Екатерине?

– А ты откуда знаешь? – Волнуясь, Софья зачастую обращалась к Саше на «ты», но потом возвращалась к прежним, несколько отстраненным отношениям.

– Догадался.

– Вот и я… догадалась. – Софья умоляюще посмотрела на Лядащева. Взгляд ее говорил – не навреди! Если узнал чужую тайну да еще такую деликатную – молчи. И корила себя, что проболталась.

– Никита был знаком с великой княгиней, еще когда она была невестой, – осторожно сказал Саша. – Собственно, он и не знал тогда, что она невеста. Познакомились по дороге из Германии в Россию.

Ответный взгляд Лядащева сказал, что он понял куда больше, чем услышал. Софья не знала, куда деть глаза; это ужасно, откровенничать с Тайной канцелярией, даже если Василий Федорович, как утверждает Саша, «хороший человек».

– Может быть, стоит поговорить с Анастасией? – обратилась она к Саше. – Во дворце ведь все все знают.

– Знают, да молчат, – неохотно отозвался тот. – Государыня и все прочие отбыли в Петергоф, а молодой двор отбыл в Царское Село. Вот и все новости.

Дверь деликатно скрипнула. Служанка принесла чашки, медный кувшин с кипятком и жаровню с углями. Вера Константиновна принялась сама готовить чай. Просто удивительно было, как легко Лядащев переключился на простые, обыденные вопросы. При этом он обращался в основном к Вере Константиновне: ах, у нее двое внуков, как это приятно, а у него только пасынок… да, он знавал ее сына Алексея, весьма приятный молодой человек. Незаметно разговор перешел на галерный и парусный флот. Вера Константиновна в этом мало понимала, Лядащеву тем более было глубоко наплевать на этот вопрос, но говорили они с упоением.

Как только интерес к русскому галерному и парусному флоту истаял, гости начали прощаться. Софья ждала, что Саша улучит минутку, отзовет ее в сторону и скажет что-нибудь такое, что не надо знать Лядащеву, или постарается ее утешить, подбодрить. Ничего этого Саша не сделал, сказал только, что заедет сразу же, как появятся новости. Его прощальная улыбка была скорее вежливой, чем сердечной.

«Он стесняется этого Лядащева, – подумала Софья, оставшись одна, – боится выглядеть мальчишкой…» Это было так похоже на Сашу, что она не огорчилась, но позднее ее стала тревожить другая мысль: Саша боялся показать ей, что дело с пропажей Никиты куда серьезнее, чем ей представлялось.

14

Отдав лучшие годы жизни своей службе в Тайной канцелярии и возненавидев это заведение всей душой, Лядащев Василий Федорович пять лет назад вышел в отставку, женился и зажил барином. Вдова подполковника Рейгеля была не только богата, но и красива, добра, щедра, а если и глуповата, то где их взять – умных. Но уж что совсем непереносимо – обожала давать советы и неукоснительно следила за их исполнением. Словом, брак не дал Василию Федоровичу истинного вечного блаженства, но он на него и не рассчитывал.

Вначале жили в Москве, потом в Кашире в огромном, богатом и несколько запущенном имении. Оно могло давать доходы вдвое больше обыкновенных, но управляющий был разгильдяй, староста – плут, крестьяне нерадивы – обычная русская история. Лядащеву и в голову не пришло вмешаться каким-то образом в эту систему, пытаясь ее улучшить. Он уговорил жену не расстраиваться попусту и поехать посмотреть свет.

Уж поездили по Европам, поездили. Лядащев вошел во вкус вольной жизни, понравилось ему и расточительствовать, тратя деньги на «безделки», как называла их супруга Вера Дмитриевна.

Началось все с того, что в каширском доме все часы либо спешили, как неуемные торопыги, либо вовсе не шли, являя собой как бы скульптуры, украшенные зачем-то циферблатами. Василий Федорович приступил к их осмотру и к своему величайшему удивлению починил, затикали. Красота механизма, вот что его поразило! Как все ловко придумано, а пружина не иначе как спрессованное время. Ослабляясь, она дарит нам секунды жизни, высочайший божественный дар!

Он побывал во многих часовых мастерских Германии и Франции, ездил в Руан, где творил свои часы мастер Легран, посмотрел круглые карманные часы – «нюрнбергские яйца», и всюду покупал, торговался, выменивал, а потом упаковывал замечательные творения механики и, не доверяя оказиям в Россию, а тем более почте, возил часы с собой в специальных, самим сконструированных ящиках. Любимая супруга никак не мешала увлечению мужа, и уже за одно это Василий Федорович с радостью прощал ей любые издержки характера.

По возвращении домой богатства были распакованы, выставлены в библиотеке, заведены, и зазвучал вселенский перестук – симфония времени. Лядащев и в России не оставил собирательства, потому что часов из Европы было завезено много, а людей, готовых расстаться со своими механизмами – настольными, напольными и карманными, было тоже достаточно. Он брался теперь за починку самых сложных часов, и поэтому с гордостью говорил жене, что он не только граф и барин, но еще и часовщик.

Каждый часовщик в душе еще и философ. Время – загадка вселенной. Ум человеческий не может постичь, что есть бесконечность, но, вот, пожалуйста, время… Оно всегда было и не может кончиться. Но, простите, время может кончиться в нашем сознании. Вот я уже труп, и нет времени, потому что время – это движение. Но ведь и труп не пребывает в покое, его гложут черви, он станет потом почвой, зато душа бессмертна. Есть здесь о чем подумать и вкусить философического чтива, можно развлечься еще книгами по истории часов от древних, библией помянутых, гномов до маятников.

В каждом циферблате Лядащев находил сходство с человеческим лицом, тут были и мудрецы, и праведники, простаки с шепелявым боем, а про розовые часы с ангелочками и розочками он говорил:

«Экая мордашка!»…

Лядащев оставил Москву и переехал в Петербург по настоятельному совету супруги: она хотела быть близкой ко двору. Это только называлось постно – советом, а на самом деле было капризом, неумеренным желанием настоять на своем. Да черт с тобой, женщина! Поехали, часы вот только упакую. В конце концов не так уж это плохо, переехать в столицу. Опять же по настоятельному совету Веры Дмитриевны он возобновил отношения с Беловым. Головокружительная карьера молодого человека, который всего пять лет назад был у нее в доме репетитором, не давала ей покоя. «Дружи с ним, я тебя умоляю! Анастасия Ягужинская, говорят, теперь первейший человек при государынею.

Приятно выполнять советы, если они соответствуют твоим желаниям. Встретились, поговорили, словно и не было этих пяти лет. Саша всегда был симпатичен Василию Федоровичу, кроме того, не считая себя мистиком, Лядащев тем не менее полагал, что они связаны с Беловым самой судьбой – ведь не кто иной как Саша устроил когда-то его женитьбу. При десятилетней разнице трудно дружить, но Василий Федорович говорил себе с иронической усмешкой, что испытывает к Саше отцовские чувства. Это так естественно при Сашином уважении, хотя порой трудно разобраться, к чему Белов испытывал больше почтения – к Тайной канцелярии или к самому Лядащеву.

Почему-то Саша решил, что Василий Федорович вернулся на службу в прежнее ведомство. Пусть его, зачем разубеждать, оправдываться, тем более, что представился случай помочь – если не делом, то хотя бы советом.

Без особой натуги Василий Федорович внял Сашиным уговорам и нанес визит милой девочке Софье, Просто удивительно, что она мать двоих детей. Разговор против ожидания получился интересным. Здесь было о чем подумать. По возвращении домой Лядащев на цыпочках, дабы избежать забот супруги, прошел в библиотеку и заперся там на ключ. Успокаивающе тикали часы. Он сел к столу, положил перед собой чистый лист бумаги, запалил свечу и надолго задумался, глядя на огонь. Пламя горело ровно, только кончик его поминутно делился натрое, образуя зубцы прозрачной короны. Вокруг фитиля скоро вытопилась ямка, воск капнул на бумагу и застыл в виде носатого профиля. Лядащев ткнул пером в еще мягкий воск, наметив глаз. Потом перо его пошло само бродить по бумаге.

Говорят, что по бессознательным рисункам можно определить характер человека. Характер Василия Федоровича выражал себя в виде кущ длинных, словно на болоте выросших листьев и примитивных цветков, которые все прилепились к одному крайне вертлявому, изгибистому стеблю. Вокруг кущ выросли какие-то кубики, ромбы, табакерки или домики, потом пошли легкие, как птицы, женские профили.

Наконец он перевернул лист и украсил его римской цифрой I, легкая заминка, и цифра облачилась в юбку, потому что была великой княгиней Екатериной Алексеевной. Как говорил этот умник? Думаем, что живем в настоящем, а на самом деле в прошедшем, забывая о будущем. Можно, конечно, предположить, что Оленев убит. Шел нарядный на свидание, а кто-нибудь из шайки Ваньки Каина его дубиной по голове… Чушь! Семь часов, центр города… Скорее всего он благополучно дошел, и все приключилось во дворце. Надобно объяснить Белову, что главное сейчас выяснить, что случилось в этот вечер в покоях Екатерины.

Римская цифра II обозначала убитого. Никита с Сашей его обнаружили, Оленев его помнил, потому что паспорт ему оформлял, здесь ничего предумышленного быть не может, простое совпадение. Можно, конечно, тряхнуть стариной, пойти по прежним сослуживцам, порасспрашивать – кто мог убить и зачем… Но не только идти по старым связям, вспоминать-то о них было тошно. Сашка человек ушлый, сам разберется, что к чему. Во дворце сплетен как сквозняков.

III – это двойник. Как говорил милейший юноша князь Оленев – закон парности. Может быть, и случайное совпадение, но что-то в этом есть. Если их Софья на маскараде чуть было не перепутала, то мог и еще кто-то перепутать, тот, кому Оленев не нужен, а в двойнике как раз есть надобность. Это Сашке хорошо надо в голову заложить – узнать имя и отчество двойника.

Еще нельзя отметать, что Оленев служит в Иностранной коллегии, а там, как он сам говорил, шпионов ищут. Инстинктивно Лядащев чувствовал, что эта линия самая опасная. Если Оленев угодил в неприятность по иностранным делам, то это гаже всего, потому что попахивает Тайной канцелярией. Пальцы давно нащупали проступившее на бумаге восковое пятно. Лядащев обвел его контур, пририсовал парик, и получился Бестужев.

Главным занятием Тайной канцелярии в настоящее время было искать болтунов, порочащих славное имя государыни, как-то: говорящих, что рождена до брака, что наследник Петр Федорович имеет более прав на престол, чем она, и прочая, прочая… Это не работа, это так… семечки. Болтунов было мало, потому что Елизавету любили в народе, а Петра Федоровича только терпели, куда ж недоумку на трон, лучше подождать, пока сына родит. Болтунов мало и работы мало, но был в Тайной канцелярии круг людей, которые имели дополнительные обязанности и дополнительных начальников, чья иерархическая лестница восходила к самому канцлеру Бестужеву. Этот круг людей, может, их там и было-то всего три-четыре человека, занимался поисками антигосударственных людей не столько в России, сколько в недрах прилегающих к ней иностранных государств. Если Оленев пропал из-за усердия этих трех-четырех, тогда дело плохо. Тогда и убитый немец имеет отношение к делу, тогда следствие, розыск и Сибирь.

Лядащев зачеркнул трижды бестужевский профиль, сломал вконец затупившееся перо и потянулся за новым. Часы на разные голоса пробили десять. Кажется ему или Пренстон и впрямь фальшивит? Часы английского мастера Луиса Пренстона были гордостью его коллекции, а теперь – надо же такому случиться – отстают чуть ли не на минуту.

Василий Федорович ни в коем случае не мог позволить себе копаться в механизме при свечах, но проверить-то необходимо. Ничего серьезного, просто почистить и смазать надо утром.

Потом он ужинал, весьма благодарный жене, что она не заметила его длительного отсутствия, была за столом мила и предупредительна, велела даже приготовить грог, зная, что муж до него большой охотник.

Поленья в камине, трубка, горячий грог, книга, рядом жена нанизывает бисер на нитку, вышивая ему кошелек – кажется, время остановилось. Василий Федорович и думать забыл о молодом князе, а вспомнил о нем уже в кровати, и то потому, что не мог сразу заснуть. Рядом в кружевном чепце посапывала сладко Вера Дмитриевна. С улыбкой, вызванной приятным сновидением, она повернулась на бок и крепко обхватила мужа рукой. В жесте этом была и нежность, и уверенная власть собственницы.

Да куда ему деться, князю Оленеву? Ну работает в Иностранной коллегии, и что? Ясное дело, этот стихоплет близко не придвинется к каким-либо шпионским делам. Либо он объявится через день-два и сообщит самую банальную причину своего отсутствия, либо… Да не может быть никакого «либо» – у бабы прохлаждается! Лядащев попробовал освободиться от тяжелой, горячей руки жены, но это ему не удалось. Так и заснул…