Текст книги "По естественным причинам. Врачебный роман"

Автор книги: Нина Люкке

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

На мой вопрос, как распознать таких людей, от которых лучше держаться подальше, Аксель ответить не смог.

Со временем я поняла, что таким экземплярам, как Толстяк, не нужна помощь, они не хотят идти на поправку, не хотят избавиться от боли и стать здоровыми. Они хотят, чтобы другие – в том числе я – пытались оказать им помощь снова и снова; они хотят так и болеть дальше, пока я буду чесать репу в поисках ответов, направлять их на все новые обследования и ко все новым специалистам, поскольку сложившаяся ситуация, со всеми волнениями, надеждами, заботой и верой в будущее, им приятна сама по себе. И им вовсе не хочется из нее выбираться.

Пациенты этого типа используют меня как теплушку, куда можно в любой момент зайти и отогреться. Они ничего не предпринимают, чтобы улучшить свое положение. Напротив, наши с ними беседы словно придают им сил, чтобы идти по накатанной. Они приходят сюда, скидывают с себя груз и подзаряжают свои батарейки, а потом продолжают в том же духе, что и раньше.

Зачастую я могу определить, что за пациент у меня только что побывал, судя по своему состоянию сразу после его ухода. Когда кабинет покидает тот же Толстяк, я чувствую себя совершенно выхолощенной и обескровленной. Но не сегодня. Сегодня мне хорошо и спокойно. Сегодня очередь Толстяка почувствовать себя обескровленным. Я сижу и гадаю, сколько времени должно пройти, прежде чем мне позвонят из регистратуры, где в этот самый момент Толстяк стоит и жалуется, в этом я уверена. Но они не поверят тебе, Толстяк, ведь чего стоит твое слово против моего, ведь ничего подобного никогда не происходило, я могу явственно представить лицо администратора за стойкой регистратуры: с таким выражением лица – вежливым и напряженным – обычно разговаривают с сумасшедшими.

Телефон вибрирует. На этот раз Гру.

Как ты поживаешь? Кстати, вчера я разговаривала с Акселем. Судя по всему, дела у него не очень.

Вдобавок к этому приходит еще одно сообщение от Бьёрна.

Что происходит? Ты вообще жива? Мне очень нужно поговорить с тобой. Мы можем поговорить сегодня вечером? Я буду один с 18 до 19.

Не только Толстяк, но и ты, Бьёрн, используешь меня как теплушку. Ты использовал наши ежедневные телефонные разговоры на протяжении всего года как греющую лампу, позволяющую тебе терпеть свою жизнь, к которой ты, как ни крути, решил вернуться.

Я не отвечаю ни Гру, ни Бьёрну.

Дружба с Гру завязалась пару лет назад, когда однажды вечером она постучала в дверь и попросила медицинский рецепт. Я давно привыкла к тому, что периодически объявлялись соседи из Гренды и требовали врачебной помощи. Было время, когда и дня не проходило без телефонного звонка от кого-нибудь, кому требовался ответ на вопрос или экспресс-диагностика. В основном удар принимала на себя я, и не столько потому, что я врач общей практики, сколько потому, что Аксель обладал уникальной способностью отталкивать людей, видимо распространяя какие-то особые флюиды. Я вытащила батарейку из дверного звонка, и тогда соседи начали стучать в дверь на веранде со стороны сада. Я спрашивала их, почему они не могут позвонить своему постоянному врачу на следующий день, а они отвечали, что у них горят все сроки на работе и нет времени вести ребенка в поликлинику. Какое-то время спустя дети стали приходить и звонить в дверь сами. Все неустанно взывали к чувству общественного долга и солидарности и то и дело намекали на уровень наших зарплат, ведь в Гренде даже десятилетний ребенок выдавал на-гора аргументы не хуже матерого политика.

Но Гру жила не в Гренде, а в одной из вилл напротив, и ее появление было чем-то новеньким. Единственное, что мне было о ней известно, это что ее муж-адвокат на родительском собрании заявил, что детям задают слишком мало уроков. Остальные родители, представители Гренды, переглянулись и захлопали глазами. А теперь она стояла на пороге моего дома, со своими ухоженными ногтями и платиновыми волосами, и рыдала навзрыд. Это было все равно что увидеть вблизи редкое животное.

– У моего мужа были отношения на стороне в течение нескольких месяцев. Он ушел от меня, и я не зна-а-ю, что делать. Я то-о-лько и делаю, что хожу кругами по дому. Мне ну-у-жно успокоительное. Помогите мне. Пожалуйста, помогите мне.

Я была на целую голову выше ее и, скорее всего, вдвое тяжелее, и когда я подошла ближе и осторожно обхватила ее за плечи, то почувствовала себя мужчиной, очень крупным мужчиной. На мне были серые штаны от мужской пижамы и клетчатая мужская рубашка – последние годы я покупала себе одежду в основном в мужском отделе H&M, – а под ней спортивный бюстгальтер, который делал мою грудь такой же плоской, как живот Гру, тогда как мой живот выдавался вперед почти так же, как ее грудь.

– Я не могу дать вам рецепт, пока вы в таком состоянии, – сказала я. – Но у меня есть кое-что, чем я могу поделиться. И думаю, вам лучше остаться на ночь здесь.

Я повела ее на кухню. Я смотрела на виляющую передо мной маленькую попку, обтянутую узкими брюками, на ее субтильную фигурку, со всеми этими побрякушками. Сколько труда вложено во все это, а муж тем не менее ушел. Тем временем мой муж был при мне, хотя я расхаживала по дому в мужской одежде.

– Садитесь, – сказала я. Принесла снотворное и стакан воды.

– Я не знаю, что делать, – повторила она. Руки, держащие стакан, тряслись. – Не знаю, что делать.

Я села напротив и взяла ее за руку. Прошло какое-то время. Аромат ее духов заполнил всю кухню.

– Как у вас уютно, – заметила она. – Я никогда раньше не бывала ни в одном из этих домов. Скоро ли подействует таблетка?

– Минут через пятнадцать-двадцать.

– Но я часто наблюдала со стороны за вашими садовыми вечеринками. Кажется, у вас здесь очень свободно и расслабленно.

– Садовым вечеринкам давно настал конец.

– Почему же?

– Не знаю.

– Я ничего не понимаю, ведь на Рождество у нас все было прекрасно. А теперь он говорит, что все потому, что он тогда был влюблен. Что влюбленность сделала его снисходительным. Терпимым ко мне.

Я спросила себя, были ли у меня когда-нибудь по-настоящему близкие друзья. Кто-то, к кому я могла бы постучаться, уйди вдруг Аксель от меня. Никто не приходил в голову. То есть если бы я постучалась, они бы открыли и постарались мне помочь. Но я просто-напросто не сделала бы этого. Я бы не обратилась ни к кому. Скорее я бы спряталась, как зверек.

– Я налью себе воды, – сказала я и поднялась. Наконец я могла высвободить руки. – А что же его так раздражало? – спросила я, стоя у столешницы.

– Да все подряд. Что я слишком много трачу, слишком много занимаюсь спортом, слишком много разговариваю, когда приходят гости, что танцую и флиртую с другими, когда мы на вечеринке, да мало ли что. И посреди осени он вдруг стал таким довольным и благостным, ничего его не беспокоило. Я смеялась и плясала, как делаю на всех рождественских и новогодних вечеринках, а он смеялся вместе со мной, и я подумала, что худшее позади, что время лечит… а сегодня он пришел и… Не понимаю, как могла ничего не замечать.

Гру сидела, качая головой, а по ее щекам струились слезы.

– Ей даже тридцати еще не исполнилось. У вас нет вина?

– Не советую мешать снотворное с алкоголем.

Я подумала о картонном пакете с вином, который ждал меня в холодильнике. Мне хотелось одного: чтобы таблетка подействовала и я могла спокойно вернуться на диван.

Наконец у Гру начали слипаться глаза, и я отвела ее в спальню Иды. Когда я уходила на работу утром, она все еще спала. Аксель был на очередном лыжном забеге за границей. Вернувшись домой, я обнаружила, что Гру ушла.

На следующий день у входа стоял подарочный пакет с тремя бутылками вина и открыткой: Большое спасибо за помощь! Крепко обнимаю. Гру.

Никто из жителей Гренды ни разу не отплачивал нам за наши врачебные услуги. Аксель любил говорить, что к нам относятся как к высококвалифицированным ремесленникам, на что я отвечала, что это неправда, ведь никто в Гренде не осмелится попросить сантехника или электрика сделать что-либо бесплатно.

Мне захотелось поблагодарить Гру за вино. К тому же было любопытно, как у нее дела, поскольку она стала для меня кем-то вроде пациента. Я отправилась к ней в тот же вечер, и хотя я не собиралась переступать порог и хотела лишь коротко осведомиться о ее состоянии, вскоре я очутилась внутри одной из этих вилл, в прихожей, в которой мне доводилось бывать всего пару раз, да и то исключительно в связи с детскими днями рождения. Я уселась за пятиметровый кухонный стол, на который Гру поставила два бокала и бутылку вина, и вдруг оказалась втянутой в дружбу, завязавшуюся таким странным образом: одна личность взяла в захват другую. Каждый шаг, каждое слово, каждое действие, которые предшествовали этому, выглядят логичными и неизбежными, однако всякий раз, когда я попадаю в подобные ситуации, я спрашиваю себя: как я сюда угодила?

Однажды я ехала в поезде и решила помочь с багажом пожилой женщине, после чего мне пришлось в течение восьми часов сидеть и слушать ее трескотню о себе и ее семье, а также пить остывший кофе и без остановки жевать печенье.

– Скажешь, что я напрасно помогла ей с багажом? – спросила я, когда Аксель засмеялся в ответ на мой рассказ. – Эта старая карга тащила три огромных чемодана, так неужели мне нужно было сидеть сложа руки и наблюдать за ее потугами? Как бы ты поступил на моем месте?

– Разумеется, я бы помог ей с багажом, однако потом я бы достал книгу и наушники и делал бы вид, что ничего не слышу, всякий раз, когда она бы ко мне обращалась. А от кофе и печенья ты могла вежливо отказаться.

– Я и отказалась, но она продолжала трясти передо мной своим чертовым термосом, а пакет с печеньем и вовсе швырнула мне на колени. Если бы я могла предположить, что она будет так агрессивна, я бы отказалась более твердо, но, стоило мне взять из ее рук кофе и печенье, она словно сорвала некую волшебную печать, словно сам факт того, что я приняла ее угощение, дал ей право глушить меня россказнями о своих детях, муже, работе, болезнях, домах, автомобилях, путешествиях, собаках, в то время как другие пассажиры смущенно смотрели на нас. На их лицах было такое выражение, будто они стали свидетелями изнасилования, если только можно представить, что кто-то может спокойно сидеть и наблюдать подобную сцену; на их лицах читались сочувствие и одновременно любопытство, смешанные с легким презрением, ведь я сама позволила так издеваться над собой.

– Помни о Лансароте, – заметил Аксель, когда мы наконец перестали смеяться. – Не забывай о Лансароте.

Лансароте было нашим кодовым названием подобных ситуаций, в которые я то и дело влипала. Однажды мы летели на Канары, и по громкой связи на борту объявили, что срочно требуется врач. Мы с Акселем переглянулись, и он сказал: «Твоя очередь». Я встала и двинулась вдоль прохода между рядами, наслаждаясь видом благоговейных лиц, ведь все серьезно, идет врач. Однако ничего серьезного не случилось – какая-то женщина потеряла сознание из-за перенасыщения легких кислородом, которое, в свою очередь, было спровоцировано боязнью полетов. Я попросила стюардессу принести воду и плед, я села рядом с женщиной, где и оставалась вплоть до посадки. Стоило мне встать, чтобы вернуться на свое место, она вцеплялась мне в руку и начинала стонать. Вся ее семья была рядом с ней – муж и дети, – но нет, ей нужна была я.

– Не уходите, – умоляла она. – Если вы уйдете, я снова буду бояться.

Когда мы приземлились, она стала настоятельно приглашать нас на ужин, в знак благодарности. Ресторан, который она выбрала, оказался где-то на грязных задворках, и мы отравились тамошней едой, после чего всю семью рвало двое суток.

Теперь настал черед нервной дамы ухаживать за нами: она носила нам кока-колу и лекарства из аптеки, и если я никак не могла отделаться от нее до этого, то теперь это было и вовсе бесполезно.

– Что же мне было делать? – спросила я потом Акселя. – Она начинала стонать, стоило мне только шелохнуться. Что бы сделал ты?

– Для начала я бы отказался от приглашения на ужин.

– Но они ведь просто хотели отблагодарить нас за помощь. К тому же мы жили в одном отеле, и было бы непросто избегать их. Я решила, что, если мы отмучаемся на ужине, на этом все закончится.

– Так не бывает.

– Но я не виновата.

– Но именно ты не смогла вовремя сказать «нет». Именно ты сказал «да» от нас всех. И помнишь, что эта дамочка сказала за ужином? Она спросила: что мы будем делать завтра? Мы. Как будто мы вдруг стали сплоченной компанией давно знакомых людей, вместе вылетевших из Осло. В конце концов мне пришлось дать им понять, что мы хотим быть сами по себе, ты запротестовала, в итоге я настоял на своем, и я же оказался подлецом. Это бред.

– Но ведь она помогала нам, когда мы заболели.

– Так ведь в том, что мы заболели, были виноваты они! Кстати, а почему они сами не отравились?

После той поездки я старалась понять, что же заставляет людей инстинктивно обходить его стороной и выбирать в качестве своей жертвы меня. Я наблюдала за его действиями и словами, пыталась оценить свои собственные и распознать тот решающий момент, когда я могла бы ступить на иной путь, четко обозначив свои границы. Все это давалось Акселю без лишних усилий.

Наверное, я источала какие-то неправильные флюиды, поскольку всякий раз, когда меня приглашали на крестины, конфирмацию, юбилей или свадьбу, я оказывалась рядом с кем-то, кто легко взламывал мои личные границы и ни с того ни сего начинал показывать мне какой-нибудь шрам, а потом два часа кряду разглагольствовать о врачах, больницах, социальных пособиях и неправильном лечении, а я сидела загипнотизированная и, как заложник, не смела встать, чтобы сходить в туалет.

Каждый раз, когда такое случалось, мне казалось, что я ощущаю запах собственных кишок, зловонным дуновением доносящийся из глубин моего тела. Как я здесь оказалась? Что случилось? Но найти ответ мне так и не удавалось. Вместо этого я продолжала искать логические и рациональные причины того, почему я притягивала к себе подобные обстоятельства.

Что касается Гру, было вполне удобно в любой момент просто перейти дорогу и оказаться на ее кухне, где всегда находились вино и пиво. Особенно актуально это было в те дни, когда утром я в очередной раз убеждала себя, что бросаю пить, а вечером жалела о принятом решении, ведь ни вина, ни пива после восьми часов уже не достать. После того как я познакомилась с Гру, проблема решалась легко: нужно было всего лишь пересечь узкую дорогу и постучать в дверь.

Так же как я была зависима от алкоголя и телесериалов, а Аксель – от лыж, Гру была помешана на своем бывшем муже и его жизни с новой женой. Между мной и Гру быстро установилась негласная договоренность о том, что если я сидела на ее кухне и пила ее вино, то она могла спокойно разглагольствовать о бывшем муже. Она доставала мобильный телефон и показывала мне последние новости из соцсетей. «Смотри, – говорила она, – как он похудел и постарел. Я беспокоюсь за него. Думаю, у него не все ладно».

Если же Гру сидела на моей кухне и пила мое вино из картонного пакета, я позволяла себе сказать, что теперь это не должно ее заботить и что пора наконец оставить это в прошлом. Однако если я находилась на ее кухне и пила из бокала вино, налитое из настоящей стеклянной бутылки, которую Гру достала из винного холодильника, купленного в свое время бывшим мужем, мне оставалось только кивать и соглашаться с тем, что он действительно очень похудел и что, судя по всему, у него не все ладно.

Была бы моя воля, я бы преспокойно продолжала пить в одиночестве, поскольку это меня более чем устраивало, но у Гру гарантированно имелось в запасе вино, к тому же всем известно, что первый признак алкоголизма – желание пить в одиночестве, поэтому я продолжала ходить к ней и пускать ее к себе, лишь бы убедить себя в том, что я не алкоголик. Однако истинная причина того, что эта странная дружба продолжалась, состояла в том, что я, как обычно, вляпалась с историю, из которой никак не могла выпутаться.

8

Через три дня после первой встречи мы договорились увидеться снова. Встречу назначили в одном из заведений, находящемся в центре у Вокзальной площади и своими люстрами и темными деревянными столами напоминающем старое венское кафе.

За эти три дня мы успели обменяться двумя сотнями сообщений. Что вообще происходит, думала я. Всего пару дней назад этих отношений не существовало, а теперь они появились из ниоткуда и захватили все мое существование, так что я не могла понять, чем же я раньше занималась, когда мне не приходилось постоянно проверять телефон, читать и отправлять сообщения.

В течение дня я постаралась принять всех пациентов максимально быстро и отложила все дела, которые можно было отложить. Я вошла сквозь распашные двери венского кафе уже в половине пятого… Во рту пересохло, сердце колотилось. Как и тогда, Бьёрн уже был на месте. Он притянул меня к себе, и на этот раз я не пыталась вырваться. «Как я рад тебя видеть, – прошептал он мне на ухо. – Как я рад». Я почувствовала его теплую руку у себя на затылке и молча кивнула.

– Теперь твоя очередь, – сказал Бьёрн, когда мы уселись за стол. – В прошлый раз говорил только я. Теперь же я хочу узнать о тебе. Как у вас с Акселем дела?

– Да особо нечего рассказывать. Аксель и я добрые друзья. Мы почти не ссоримся.

– Он очень часто катается на лыжах?

– Да. Это его любимое занятие.

Мне совсем не хотелось жаловаться на это, потому что тогда мне пришлось бы рано или поздно, справедливости ради, признаться в своей зависимости от алкоголя и телесериалов. Я сказала:

– Хозяйством занимаюсь в основном я. Точнее, только я. И готовлю тоже.

– Почему? Вы ведь оба работаете на полную ставку?

– Не знаю. Так получилось. Я планирую все, что касается семьи. Он никогда ничего не предлагает по собственной инициативе, но всегда участвует в том, что придумала я. Но в последнее время я почти ничего не планирую.

Тоска полная. Типичный занудный разговор, когда заранее знаешь, что скажет собеседник, а потом и ты сам. Я могла предугадать каждую реплику, от первой до последней, и я с вожделением взглянула на выставленные в баре бутылки. Я не собиралась пить, нет, не сейчас, но, чтобы не напиться, мне нужно было заставить Бьёрна говорить больше о себе, Линде и их жизни во Фредрикстаде.

– А вы? Кто у вас выполняет работу по дому? Такое ощущение, что всегда кто-то один делает большую часть, а второй лишь помогает. Но, может, это и не так плохо, ведь у главного есть полная картина, – сказала я. Я не хотела жаловаться, что мне надоело быть капельмейстером, шеф-поваром, кастеляншей и тамадой в нашей с Акселем жизни, что надоело быть чертовым локомотивом, везущим полусонного пассажира в последнем вагоне. Что бы случилось, прекрати я стирать одежду, постельное белье и полотенца, делать уборку, если бы я перестала покупать и готовить еду, замораживать остатки ужина, а потом снова их разогревать. Всякий раз, когда Аксель видел меня за работой на кухне, он приговаривал: «Вот ты даешь, бегаешь как заводная!»

Конечно, я могла бы плюнуть на все, но мне было тошно спать в грязной постели, покрытой пятнами спермы трехнедельной давности, тошно вставать с утра и не обнаруживать чистых трусов, тошно ходить по усыпанному крошками кухонному полу, тошно приходить с работы домой и ощущать вонь от затхлого мусорного ведра и забытой в стиральной машине одежды. Я не могла терпеть всего этого с самого детства.

Если я начинала жаловаться, Аксель говорил, что я не даю ему ничего делать. Но каждый раз, когда я разрешала ему упаковать чемоданы дочерей, он забывал положить совершенно необходимые вещи, такие как купальник, полотенце, трусики, теплый свитер. Если мы ехали туда, где есть магазины, все не так страшно – хуже, если мы оказывались без нужных вещей на хуторе, и мало-помалу я прекратила эти эксперименты и стала сама собирать детские вещи. Так же получилось и со всем остальным.

Как и многие другие, я сдалась. Почти все домашние покупки я делала сама и лишь изредка вежливо просила Акселя купить хлеб, яйца или туалетную бумагу. Я отправляла ему сообщение: Ты не мог бы купить хлеб, яйца и туалетную бумагу? Спасибо. Целую. Он отвечал: ОК. На что я отвечала: Спасибо тебе.

Аксель уходил с лыжами, а затем возвращался весь потный, сдирал с себя мокрую одежду, кидал ее в корзину для грязного белья и шел в душ. Я шла вслед за ним и запускала стирку. Мне ведь все равно нужно постирать цветное белье, оправдывала я себя. После того как Аксель выходил из душа, я сметала за ним остатки воды в сток, вытирала насухо мраморную плитку на стене, чтобы на ней не оставалось пятен. Сколько бы раз я ни просила его вытирать после себя душ, он никогда этого не делал. Ты победил, Аксель, думала я, оттирая плитку, ведь я сама настояла на мраморе, хотя могла выбрать любую другую плитку. Так что сама виновата.

Мне встречались исследования, в которых утверждается, что сегодня мужчины выполняют столько же работы по дому, сколько и женщины, но поскольку эти выводы основаны на сведениях, самостоятельно предоставленных респондентами, я не очень-то им верю. В те редкие разы, когда Аксель покупал продукты по собственной инициативе, это событие приобретало для него такое колоссальное значение, что у него создавалась иллюзия, будто он – один из тех, кто постоянно покупает еду в дом по собственному желанию, и, отвечая на вопрос: «Как часто вы совершаете покупки для домашнего хозяйства?» – он наверняка бы поставил крестик напротив ответа: «Не менее одного раза в неделю», хотя в лучшем случае он делал это раз в две недели. Если бы мне пришлось ответить на этот же вопрос, я бы ответила так же – не менее одного раза в неделю, хотя фактически я, не задумываясь, ходила в магазин три-четыре раза в неделю, поскольку покупка еды была столь неотъемлемой частью моей жизни, что я могла делать это даже во сне. Иногда я приходила на кухню, обнаруживала на столешнице пакеты с продуктами и не могла вспомнить, когда я все это купила.

Если же дело касалось лыж, Аксель проявлял себя с совершенно новой стороны. Когда какой-нибудь лыжный магазин устраивал распродажу, Аксель мчался туда сразу после работы и торчал там часами, несмотря на то что терпеть не мог магазины и покупал одежду буквально из-под палки, конечно, если речь не шла о спортивной экипировке. Он заботился о своих лыжах и станке для их подготовки, словно мать о своем недоношенном младенце.

Иными словами, Аксель обладал способностью заботиться, ухаживать, держать важные вещи в памяти и выполнять необходимые действия, но лишь при одном условии – что это было ему интересно. Способность имелась – отсутствовала воля. В итоге Аксель занимался тем, что его интересовало, я же делала все остальное. Меня не особо интересовали туалетная бумага, чистые окна, горячий ужин, чистый пол и так далее, но я хотела избежать противоположного – грязи, пустого холодильника, перегоревших лампочек и вонючего мусорника, и именно поэтому я с самого начала взвалила на себя эту работу, и вскоре у нас укоренился тот же порядок, что и в свое время дома у нас с матерью.

Когда я подросла, я взяла на себя ответственность за наше с матерью хозяйство, а когда мы с Акселем съехались, мне лишь оставалось продолжать в том же духе. Так было проще: все лежало на своих местах. Поэтому на заре наших отношений мы с Акселем договорились, что стирка одежды, уборка дома, покупка продуктов и все домашние дела, не касающиеся автомобиля, крыши и нечастой стрижки газона, были чем-то исключительно интересным для меня, моими увлечениями, тогда как Аксель увлекался лыжами.

Ничего из этого я не поведала Бьёрну в тот вечер. Мне хватало собственных размышлений по этому поводу, от которых накатывало уныние, к тому же при каждой мысли об этом меня одолевало желание выпить, но нет, сегодня я не напьюсь, твердо решила я.

– Рассказывать о нас особо нечего. Как я говорила, мы почти не ссоримся, живем каждый своей жизнью. Он торчит в своей мастерской в подвале, а я… я смотрю телесериалы. – Я хихикнула с извиняющимся видом. – Расскажи лучше о вас с Линдой.

– Неужели тебе не надоело это слушать?

– Вовсе нет.

– Но что ты хочешь знать?

– Расскажи о вашей последней ссоре.

– Ладно. Итак. На днях я купил на заправке багет. Я был голоден, так как из-за бесконечных встреч не успел пообедать, так что, когда я заправлялся на пути домой, я почувствовал такой зверский голод, что махом проглотил багет, хотя понимал, что нарушаю правила.

– Какие еще правила?

– Линда решила, что мы не должны покупать никакой еды, кроме той, что можем приготовить и съесть дома. Она установила на наши телефоны приложение, куда мы должны вносить абсолютно все, что мы потребляем. Но я часто забываю вносить что нужно, и когда я приехал домой, понял, что забыл не только указать багет, но также вытереть майонез с верхней губы. Так что Линда сразу уличила меня в том, что я купил и съел багет, да вдобавок не учел покупку в приложении, то есть одним действием я нарушил целых три правила. У нее случился припадок ярости, и она не могла успокоиться вплоть до вечера следующего дня. И она снова угрожала разводом. «На этот раз я серьезно», – сказала она.

– Да уж.

– Ага.

– Но как покупка багета может стать причиной развода?

– Она считает, что багет лишь верхушка айсберга, свидетельство того, что я лгу и утаиваю от нее что-то.

– Ну а как же не скрывать, когда она придумала эти абсурдные правила?

– Ты абсолютно права. Именно поэтому я никому об этом не рассказывал. Мне стыдно, что она так заправляет мной все эти годы. Каждый день я надеюсь собраться с силами и дать ей отпор: сегодня она точно не сможет насесть на меня и все за меня решать. И вроде бы я продвигаюсь потихоньку, но затем бац! – и я снова в омуте с головой. А через минуту она ведет себя так, будто ничего не произошло.

Потом Бьёрн рассказал, что Линда считает, что он толстый, что он слишком много пьет, что у него нет цели в жизни. Как-то раз к ним пришел сантехник; закончив работу, он не убрал за собой и ушел, и Линда – эта удивительная личность, о которой мне хотелось узнавать все больше, – заставила Бьёрна позвонить сантехнику и сделать ему выговор, а потом она костерила его за то, что он разговаривал с сантехником недостаточно жестко, что он размазня, просто баба.

Как можно произносить такие слова, думала я. Разве это позволительно? Вот как, значит, люди ведут себя за закрытыми дверьми. Могла бы я себе позволить так обращаться с Акселем все эти годы?

– Отчего же она сама не позвонила сантехнику и не отчитала его?

– Хороший вопрос. Она ведь намного жестче, чем я. Когда она взрывается, люди ее боятся гораздо больше, чем меня. И собаки от нее шарахаются. У нее случаются такие чудовищные приступы ярости, что невозможно и представить. И единственное, что я пытаюсь сделать в этих случаях, – это успокоить ее. В ее обществе я могу чувствовать себя безопасно, только если мы в команде. Когда же ее охватывает ярость, я словно падаю в темный колодец.

– Ты живешь при террористическом режиме.

– Так и есть.

– Но тебя ведь постоянно унижают.

– Да, меня унижают.

– Как же ты выносишь такую жизнь?

– Это невыносимо. Но когда приходит кто-то из детей или собираются гости, она становится такой, какой я ее помню, – очаровательной, довольной жизнью и невероятно красивой. Когда мы идем в ресторан, я вижу, как другие мужчины смотрят на нее, и тогда я испытываю гордость. Она моя, думаю я.

Наши руки лежали на столе, рядом. В венском кафе, кроме нас и парочки японских туристов, никого не было. Я понятия не имела, который час и как долго мы там сидим.

– Смотри, как похожи наши руки, – заметил Бьёрн.

– Если я крашу ногти, то выгляжу как трансвестит, – сказала я, и Бьёрн засмеялся. О, как он смеялся. Благодаря ему мои старые шутки казались новыми.

– Могу я подержать тебя за руку?

В ответ я сама взяла его руку, так мы сидели и молчали. Рука Бьёрна была большой и теплой. Я подумала: ничего страшного нет в том, чтобы подержаться за руки. Ничего такого в этом нет.

Я не могла припомнить, когда мы с Акселем в последний раз держались за руки. Да что говорить, я вообще не помню, чтобы мы когда-нибудь это делали.

– Подумать только: мы сидим здесь вместе, – сказал Бьёрн, – мы снова общаемся. Не могу в это поверить. Все эти годы я думал: что бы на это сказала Элин, чем бы она сейчас занималась. Как бы выглядели наши дети. Я никогда не встречал таких, как ты, – ни до, ни после. Каким-то чудом ты справлялась со всем хозяйством на Оскарс-гате, тебе все было по плечу. И ты собиралась стать врачом. Целый год после твоего ухода я лелеял надежду, что ты вернешься. А потом появилась Линда, и со временем стало полегче. Но на протяжении всех этих лет, на каждом повороте и перекрестке, когда рождался очередной ребенок, когда мы переезжали на новое место, на меня снова и снова накатывали прежние мысли: каково было бы сейчас жить с тобой. Когда пару лет назад у нас родилась первая внучка и Линда в больнице держала на руках малышку, я вдруг увидел на ее месте тебя. Это произошло само собой, к тому моменту я давно не вспоминал о тебе, но вдруг ты явилась снова, как будто вовсе не исчезала. А теперь ты сидишь здесь передо мной. Я словно вернулся в свою колею, по которой должен был следовать все это время. Но я сошел с рельсов и оказался на тупиковом пути.

– Ты хочешь сказать, что тридцать лет брака, четверо детей и не помню уже сколько внуков – тупиковый путь? – спросила я и заметила, что жажда алкоголя отступила.

– Да, именно так. Разумеется, это вовсе не означает, что я не люблю своих детей. Или внуков.

Три часа спустя, как и в прошлый раз, мы стояли у входа на Центральный вокзал. Я собиралась быстро чмокнуть Бьёрна в щеку, но он повернул голову так, что я поцеловала его в губы. Уже в метро я написала:

Все зашло слишком далеко. Думаю, нам нужно успокоиться и не видеться какое-то время.

Он ответил:

Ты права. Но меня утешает уже сам факт твоего существования. Люблю тебя.

И я тебя, – написали мои пальцы прежде, чем я успела их остановить.

Туре гогочет в своем углу.

«А теперь ты делаешь вид, что не знаешь, где оступилась, – говорит он, – что твои пальцы каким-то образом отключились от мозга, что ты не контролировала ситуацию. Как бы не так. Ты могла прекратить все это в любой момент».

«Но в тот момент я сделала это исключительно из вежливости. Когда кто-то пишет, что любит тебя, нужно ответить тем же, это вроде как «с Новым годом» или «хороших выходных», на это нельзя ничего не сказать.

Туре: «Ты себя вообще слышишь?»