Текст книги "Сумерки богов"

Автор книги: Нина Халикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Замечательно, – сдержанно сказала Вера.

– Только… три тысячи извинений, но тебе, пожалуй, следует переодеть платье, – Киану подошёл ближе и стал вглядываться в её глаза, словно гипнотизировал.

– Зачем?

– Оно коротковато.

Брови Веры удивлённо взметнулись, однако она спросила профессиональным голосом медсестры, привыкшей ухаживать за капризными больными:

– Тебе что, не нравятся мои ноги?

– При чём здесь твои ноги?

– А при чём здесь длина платья?

– Приличия.

«Да, – грустно подумала Вера, – какой там клевер, ей-богу? Вот ведь упрямец. Его глаза не видят ничего из того, что творится вокруг, но не теряют бдительности и не упускают малейшей мелочи, если она касается меня». Выражение лица Веры резко изменилось, как у ребёнка, которому не дали досмотреть чудесную волшебную сказку.

– Разве я неприлично выгляжу?

– Видишь ли, мой брат – одинокий отшельник, он пока не сунул голову в священную петлю. Поэтому…

– Поэтому что?

– А если он в тебя влюбится? Что тогда?

– Что за нелепость? Но предположим. И?

– И я буду ревновать, – в его голосе прозвучало приглушённое недовольство.

– Киану, не говори таких ужасных вещей, – как можно спокойнее сказала Вера, а про себя подумала: «Если тебе нужен повод для самоистязания и ты его ищешь уже сейчас, то при чём здесь я?»

– Как бы то ни было, дама должна быть скромна, – его тон был сухим и требовательным. – Прости мне мой безобидный предрассудок.

Что поделать, Киану любил заострять внимание на пустяках и придавать им самое серьёзное значение. Блаженство исчезло с души вместе с бодрой уверенностью в возможном счастье. Пейзаж тут же сделался далёким и не таким поэтичным, а плещущая река превратилась в глетчер. «Ладно, – в тысячный, в миллионный раз подумала Вера, – ко всему на свете привыкают». Совершенно искренно Вера полагала, что ко всему на свете можно привыкнуть, даже к самому, казалось бы, губительному, и не только привыкнуть, но и полюбить. Первая сигарета вызывает тошноту и отвращение, а по прошествии лет становится незаменимым утешением; поначалу мозг протестует против водки, ожирения, диет, костылей, непосильных нагрузок, несвободы, нищеты, но потом ко всему привыкает. В действительности же Вера сама не знала, чего она хочет от Киану: приручить его, противостоять ему, держать оборону, подстраиваться, пробудить в нём доверие или же окончательно расстаться. Всё зависело от её личного выбора. Или почти всё.

– Поехали, – сказал Киану, – мы уже недалеко от дома, осталось всего ничего.

Ссутулив плечи и шаркая подошвами, раздосадованная Вера поплелась в машину, как старуха, страдающая ревматизмом, а чудесное белое платье стало походить на больничный халат.

* * *

Автомобиль переехал реку и обогнул небольшой холм. Шоссейную дорогу практически сразу сменила просёлочная. Брат Киану жил почти на склоне холма. От дома и до самой реки расстилались его виноградники, блестящие под солнцем и отгороженные от местного селения небольшим лесом.

Киану уверенно съехал на маленькую боковую дорожку, засыпанную гравием, сбавил скорость, пересёк железные распахнутые ворота и остановился у двухэтажного причудливого строения с большими четырёхстворчатыми окнами.

– Ну вот мы и на месте, – сказал Ки, и лёгкая улыбка тронула его губы.

Сердце же Веры, напротив, взволнованно всколыхнулось, как у ребёнка, которого впервые привезли сдавать экзамен, а он не знает ни одного ответа и от этого чувствует внутреннюю панику, но всё же как-то держится.

Окна машины слепил такой яркий, радостный солнечный свет, что смутные опасения стали понемногу отпускать. Вера приняла равнодушный вид, но тень беспокойства всё же промелькнула на её лице. Интересно, понимает ли Киану, как она сейчас волнуется? Или ему это в голову не приходит, или же он сам в избыточном напряжении и чувствует нечто подобное? Зачем они вообще сюда приехали? На самом деле Вера боялась этого знакомства, ровно столько же, сколько и хотела его.

В этот момент молодой загорелый парень с большими светло-голубыми глазами, ямочками на щеках и выгоревшими на солнце волосами выбежал им навстречу, замахал руками и закричал:

– Салют обществу почтенных учёных! Как хорошо, что приехали!

Пока Вера отыскивала дверную ручку, парень подлетел к машине, открыл дверцу и, придерживая её одной рукой, другую протянул Вере. Не дожидаясь, когда его представят, он сказал:

– Эвальд.

На одно мгновение Вера вежливо коснулась его руки и вышла из машины. Парень стоял против солнца и выглядел совершеннейшим юнцом, чем ужасно смутил Веру. Она не поверила своим глазам. Оказывается, это и был хозяин. Вместо располневшего, окутанного религиозной таинственностью святого отца в рясе перед ней стоял стройный мужчина, почти юноша. Эвальд был ровесником Киану, но казался гораздо моложе. Обветренные щёки, потёртые джинсы, сандалии на босу ногу, льняная рубаха неопределённого цвета с длинными рукавами и без пуговиц на манжетах. Помимо воли, Вера ненадолго задержала на нём взгляд, он показался ей настоящим воплощением мужской красоты и энергии. Кроме того – глаза! Таких глаз Вере никогда не доводилось видеть. На первый взгляд своей синевой они как две капли воды походили на глаза Киану, но если присмотреться, то это были совершенно иные глаза. Сказать, что они были прекрасны – не сказать ничего. Необыкновенного цвета – не просто голубые, а цвета итальянского неба на древних полотнах, такие глаза не просто сбивают с толку женщин, а превращают их в трепетных дев, в рабынь. Глядя на Эвальда, Вера испытала нечто похожее на восторг, который усиливался от неожиданности.

– Приветствую, – обронил Киану, выбираясь из машины, оправляя помятый костюм, протягивая брату руку и бросая вокруг себя нарочито небрежный взгляд.

– Сколько лет, сколько зим! Рад, что ты вспомнил о моём существовании. Почему не сказал, что приедешь не один?

– Хотел сделать сюрприз. Знакомься, это Вера.

Эвальд с любопытством на неё посмотрел. Разумеется, Вера немного покраснела, а почувствовав это, так смутилась, что смогла только безмолвно кивнуть головой.

– Какими судьбами?

– Да вот, захотелось подышать воздухом родных мест. А ты всё такой же прыткий. Ну и видок!

– Зато у тебя унифа что надо. При полном параде, как я посмотрю, можно прямо на учёный совет, – с добродушной усмешкой сказал Эвальд, и солнечные лучи заиграли на его губах.

– Напротив, чувствую себя студентом, приехавшим на каникулы.

– Надолго?

– Пока не прогонишь в три шеи.

– Вот тебе на. Это и твой дом, если не забыл.

– Дом? – наигранно удивился Киану. – Я возвращаюсь через сто лет, и что я вижу? Ты всё-таки восстановил эту рухлядь?

Стараясь держаться непринуждённо, Вера стояла у левого крыла машины. Нужно ли говорить, что она была искренне рада увидеть брата Киану, но одновременно и взволнована, и растрогана. Правда, ей показалось, что братья поздоровались слишком машинально, что они всего лишь смущённо пожали друг другу руки, без тепла и чувствительности, которые обычно говорят о близости людей. Возможно, они не умели выразить своё душевное расположение, а может быть, никакого расположения и не испытывали. И всё же Вера заметила, что Эвальд ведёт себя почти естественно, а Киану старается выглядеть счастливым и внушительным перед братом.

– Как добрались?

– Превосходно.

– Устали с дороги? – спросил Эвальд и тут же сам себе ответил: – Конечно, устали. Сейчас я вас освежу. Проходите, осматривайтесь, а я пока по хозяйству.

Пытаясь отыскать в себе хоть немного уверенности, скованная неловкостью Вера вежливо посмотрела по сторонам. Дом был несовременный и не слишком изысканный, но огромный, наполовину деревянный, наполовину облицованный искусственным камнем, с овальной верандой, выбеленными известью стенами, покрытый покатой шапочкой красной черепицы. От дома открывался прелестный вид на виноградники. Вниз по склону ширился простор, раскинувшиеся там шелковистые лужайки доходили до самой реки, чей всплеск, казалось, слышался и здесь. Вдали виднелось каменное здание винодельни с широкими железными воротами, а ещё дальше – река с проплывающей и немного дымящей буксирной баржей. С южной стороны был высажен огромный фруктовый сад, где яблоневые деревья сплошь покрывали наливающиеся плоды, с северной же стороны дом сомкнутым строем окружали старые каштаны. Лёгкий ветерок гонял облака, шевелил листья деревьев и волосы Веры. Стало немного легче, дурацкая скованность отступила, хотелось выглядеть сдержанной и ровной. Чуть ли не впервые в жизни Вера раздражала саму себя, и, чтобы отделаться от этого раздражения, она начала разглядывать веранду.

Веранда с фасадной стороны дома делилась на две части: застеклённую и открытую. Деревянные колонны открытой веранды напоминали дорические, пол устилал чёрно-белый тротуарный плитняк, выложенный в шахматном порядке. Словом, деревенский особняк, но не без изюминки. Тут же стояла плетёная уличная мебель, клумбы перед домом пестрели цветами, дорожки засыпаны гравием. В глубине двора возвышалась постройка с решётчатыми окнами, похожая на дровяной сарай или кладовую для всякой утвари, у ворот припаркован довольно старый внедорожник с откидным верхом, больше похожий на фургон для перевозки домашнего скота, чем на автомобиль для комфортных поездок.

Возвратившийся с двумя стаканами белого вина Эвальд, видимо, уловил удивление, написанное на лице Веры, и пояснил, что в такую машину удобно загружать ящики с вином. В очередной раз Вера смутилась и стала ковырять гравий носком туфли.

После все направились в дом. Вино оказалось непривычно кислым и отдавало пробкой, но Вере было не до мелочей. Она взошла на веранду первой, вдохнула тот особый запах спокойствия, что хранят лишь старые деревянные постройки, и замычала про себя от удовольствия. Небольшая с виду веранда оказалось довольно просторной, светлой, уставленной фикусами в кадках, бегониями, орхидеями в горшках, лимонной геранью, комнатными розами и ещё множеством цветов, названия которых Вера не знала. Солнце радостно подсвечивало пыль на стёклах и на сочных зелёных листьях разросшихся фикусов. Из распахнутой двери навстречу Вере, лениво потягиваясь, вышли два старых кота с царскими повадками. Она протянула было руку, чтобы погладить их вздрагивающие уши, но коты равнодушно посмотрели на неё, отвернулись и уселись у ног Эвальда, как бы демонстрируя, кто в доме хозяин.

Без нужды пощупав в кармане платья зеркальце, Вера спросила:

– Как их зовут?

– Мистеры Иксы, – ответил Эвальд.

– Что, обоих сразу?

– Да, – запросто ответил он. – Когда-то, будучи котятами, они так славно наперебой мурлыкали, что их хозяйка… – он почему-то смутился, будто сказал что-то не то. – В общем, это Мистеры Иксы.

– Они милые, – вежливо ответила Вера, не зная, куда девать глаза.

За верандой располагался выбеленный огромный холл со множеством закрытых дверей, лестница на второй этаж и распахнутая двойная дверь, ведущая в большую, хорошо обустроенную кухню. Чистая, как стекло, кухня пахла сушёными фруктами, свежей зеленью и кофе. Пожилая тощая женщина, покойницкого вида, в строгом коричневом штапельном платье и туфлях без каблуков, наливала там чай. Облезлые коты уже были здесь и, как старая пара носков, обвивали её ноги. Одной рукой женщина держала чайник, а другой придерживала крышку. Увидев входящего Киану, женщина заметно побледнела, хотя, казалось бы, бледнеть было уже некуда, замерла, будто уснув, и не замечала, что заварка течёт через край чашки прямо на дубовый стол. Через мгновение женщина очнулась, выпустила чайник из рук, и лоб её тут же сложился множеством некрасивых складок. С труднообъяснимым недоверием она посмотрела на Веру, неуклюже повернулась и, не выразив ни малейшего сожаления по поводу своей неловкости, вышла из кухни, видимо предоставив лужицу на столе заботам хозяина. Коты лениво поднялись и поплелись за ней. Воцарилась гробовая тишина, воздух как будто слегка накалился, братья словно чего-то испугались и поэтому старались не смотреть друг на друга. Первым подал голос Эвальд:

– Вера, это Ида… – хватая тряпку и немного смутившись, сказал он. – Она робка и малахольна, но ничего, она привыкнет к вам. У нас тут, понимаете ли, своя провинциальная галантность…

Вера недоумённо пожала плечами, сомневаясь, что такая странная особа сможет к ней привыкнуть.

Настало время позднего обеда или раннего ужина. Стол накрыли на улице. В тени каштановых листьев, под небольшим тентом хозяйничал Эвальд, сервируя стол. С подносом в руках на улицу вышла та самая тощая кухарка в штапельном платье. Бледные растрескавшиеся губы её, хоть и были плотно сжаты, но всё равно заметно дрожали. Смотрела она пустыми, ничего не отражающими глазами. Со смутной жалостью Вера отметила, что это самые странные глаза, которые ей довелось видеть, хотя в больнице она насмотрелась всякого.

– Здравствуйте, – наконец сказала женщина, и даже не сказала, а как-то простонала.

Это был самый настоящий стон, вырвавшийся из груди с непонятной, необузданной болью. Вере показалось, что приветствие Иды предназначалось только Киану, но на всякий случай она кивнула головой и тоже поздоровалась. Киану смутился и ушёл в машину доставать вещи. Эвальд отправился за ним. Вера же сломила своё внутреннее сопротивление, набралась храбрости и без единого звука стала помогать Иде накрывать на стол.

* * *

– Что за прелестная Гретхен? – Эвальд по-свойски хлопнул Киану по спине. – Колись, где ты нашёл это экзотическое чудо?

Киану сделал вид, что не совсем понял вопрос. Он наклонился, поправил шнурок на своём ботинке, посмотрел по сторонам, вытащил из багажника два разномастных чемодана, стонущих под тяжестью уложенных в них вещей, достал кожаную сумку, затянутую ремнями, и лишь после этого спокойно ответил:

– Вера работает медсестрой в больнице. А что?

– Хм, – недоверчиво ухмыльнулся Эвальд, легко подхватив один из чемоданов. – Теперь, братец, ты отдаёшь должное не только студенткам-третьекурсницам, которые никогда не стареют, но и медицинским работникам?

– Это не то, о чём ты подумал. Это совсем другое, – сказал Киану сдавленным голосом, показывавшим, что ему неловко обсуждать эту тему с братом. – Я собираюсь сделать ей предложение.

– Ого, не узнаю тебя! Ты стал сентиментальным или теперь тебя привлекают игры в несвободу?

– Никаких игр. Всё более чем серьёзно.

– Ладно, тогда присмотрюсь к ней повнимательнее.

– Только прошу, не оценивай её в известном смысле, соблюдай декорум, – предостерёг брата Киану.

– Я же тебе не Казанова какой-нибудь. Ты о чём? – слишком неестественно удивился Эвальд.

– О том… – голос брата звучал раздражённо. – Сам знаешь, о чём… Веди себя прилично…

Киану был мужчиной и понимал, что, несмотря на всю свою сдержанность и честность, Эвальд тоже был обычным здоровым мужчиной, а это племя смотрит на любую молодую красивую женщину, неизбежно задаваясь вопросом, насколько она хороша в любви.

– Слушай, братец, я не ущемляю твои права жиголо… – запнулся Киану, – но… Словом, я тебя предупредил.

– Итак, малышка исцеляет физические недуги?

– Ну, типа того.

– Надеюсь, она, как всякая приличная дама, носит в сумочке флакончики с мышьяком, чтобы травить им надоедливых любовников?

– Три тысячи извинений, – тихое бешенство постепенно завладевало Киану. – На что ты намекаешь?

– Ладно-ладно, я пошутил, пробу Марша перед завтраком тебе делать не обязательно.

– У тебя отвратительное чувство юмора, братец. Или ты стал женоненавистником?

– Вот тебе на! Я? С чего бы? Ни в коем случае! Женоненавистники – это те, кто не пользуется успехом у женщин. При чём же здесь я? – он белозубо улыбнулся.

У Киану немного отлегло от сердца, а в сердце Эвальда, наоборот, заскреблось что-то вроде раздражения, а возможно, и банальной зависти.

Почему слова брата так задели его за живое? Брат привёз в дом красивую девушку, ну и что? Сам-то Эвальд жениться не собирался. Вероятно, задели потому, что он устал вкладывать свои нерастраченные чувства в виноделие или… Ему бы радоваться за брата. Так он вроде и радуется, но, положа руку на сердце, не слишком искренно.

– Вот увидишь, она будет моей женой, – уверенно сказал Киану.

– Будет, – с довольно странной интонацией произнёс Эвальд, – если согласится. Знаешь, иногда женщины отказывают мужчинам, а иногда бывает и наоборот: мужчины бросают женщин и тем самым преграждают путь собственному счастью, – в его голосе послышалась гадливость.

– Бывает, – сухо согласился Киану и взглянул на брата скептически.

– Но тебе-то вряд ли такое знакомо, потому и толковать не о чем.

– Ну, а ты по-прежнему один?

– Исключительно.

– Почему?

– Видимо, жду совершенства, которого не существует на свете.

Недовольные друг другом, братья вернулись под тент в тень каштанов. Стол был накрыт. Белая как полотно Ида, сославшись на головную боль, отказалась от обеда. Вера промямлила какие-то слова сожаления, предложила аспирин и выразила надежду по поводу скорейшего выздоровления, но, к своему смущению, не могла не порадоваться такому удачному стечению обстоятельств. Ида почему-то не нравилась Вере.

В это самое время во дворе появился невзрачный, немного неуклюжий старичок в немыслимой одежде. Он приближался уверенной мешковатой походкой.

– Вера, знакомьтесь, – Эвальд широко улыбнулся, и на его щеках вновь заиграли ямочки, – это друг нашей семьи, викарий отец Родион. В здешней церкви он ведёт свои проповеди.

Пред девушкой стоял невысокий сухонький мужчина в зрелых летах. Теперь стало понятно, что на нём надета вполне пристойная длинная чёрная ряса, поверх неё тёплая верблюжья куртка, а серые фланелевые брюки выглядывали из-под края. Лицо старика заметно шелушилось, выпирал кадык, из ноздрей огромного носа торчали волоски, бесцветные глаза были полны и покорности, и чудаковатости одновременно; в руках он держал карманный библьдрук.

– Ох и долго же тебя не было, – первым делом старик обнял Киану и дружески похлопал его по спине. – Где же ты скитался-то, сын мой?

– Искал счастья.

– Нашёл?

– Полагаю, да. Вот оно, – Киану указал на Веру, – перед вами.

– Моё почтение, – поклонился неказистый старичок. – Вы уж не обессудьте, у нас тут всё по-свойски. Я давно тут живу, и люблю этот дом, как если бы он был мой собственный, и мальчиков люблю, как своих детей. Бог даст, полюблю и вас.

На ужин были приготовлены бифштексы с кровью, обсыпанные немолотым чёрным перцем, рассыпчатый картофель, соус из сливок, чеснока и розмарина, бисквит, пропитанный рислингом и взбитыми сливками, и настоящий домашний хлеб.

– Сегодня хлеб с коринфскими плодами, – гордо провозгласил Эвальд, высоко подняв корзинку.

– Говори проще, с оливками, – тут же вставил святой отец.

– Точно! Ида специально испекла его к вашему приезду, – сказал Эвальд Киану. – Она начала приготовления в доме, как только ты известил нас о своём приезде. Намывала, снимала чехлы с мебели, месила тесто, так что прошу, прошу. Чем богаты, тем и рады.

– Ого! – присвистнул Киану, потирая руки, – если ты собираешься нас потчевать в стиле Гаргантюа, то это будет кстати. Мы чертовски голодны, почти как волки.

Все уселись за стол. В тени листвы играли солнечные зайчики, осыпавшиеся каштаны шуршали под ногами.

– Мне всегда было приятно обедать с вами, – сказал Киану.

– Аминь, – ответил викарий, двигая вставной челюстью.

Ужин начался вполне спокойно: лёгкая светская болтовня, не требующая усилий. Вокруг стояла вечерняя тишь, земля благостно пахла летом. В самых общих фразах поговорили о доме, вспомнили родителей, коснулись на редкость чудесной погоды, поговорили о потеплении климата и о прочих безопасных банальностях. Потом Киану в нескольких словах обмолвился о карьере в жизни мужчины, не слишком вежливо – о том, что женщина создана для уюта в доме и что ей не место в деловых сферах.

– Какой хлеб! – воскликнул отец Родион. – Чудо! Никогда вкуснее не ел! Вера, попробуйте!

Хлеб действительно был чудесный, нарезанный большими ломтями, с твёрдой корочкой снаружи и ароматной мякотью внутри, испещрённой тонкими зелёными кружочками оливы. Правда, ели все без особой охоты, хотя, казалось бы, на свежем воздухе должен был разыграться аппетит.

Вера по большей части молчала, довольная тем, что на неё не возлагали тяжесть обязательной беседы. Потом она всё же немного осмелела и рассказала, что они с Ки видели по дороге, какие страны проезжали, в каких ресторанах обедали, по каким мостам и набережным гуляли. Мужчины слушали её, но всё же она чувствовала себя не в своей тарелке. Девушке казалось, что все трое не просто за ней наблюдают, а пристально рассматривают. Киану, видимо, выискивал промахи в её поведении, чтобы потом устроить очередную сцену, а его брат и святой отец, наоборот, смотрели на неё светлыми лицами, как люди обычно разглядывают понравившееся полотно или ясное утро. Когда она встречалась с ними взглядом, глаз они не отводили, а лишь вежливо улыбались ей, как давнему другу. Разумеется, она ничего не знала ни о них, ни о здешней жизни и не успела приобрести их расположение, но воображение подсказывало ей, что она попала к хорошим людям, и прониклась к ним симпатией.

Постепенно запас общих вопросов исчерпался, безопасный разговор ни о чём, который ничем не грозил, окончился, и Киану спросил брата:

– Ну, а как винодельня?

– Одно скажу – налоги… – Эвальд беспомощно развёл руками. – Шкуродёры… хоть караул кричи.

Эвальд устало махнул рукой, разлил вино по бокалам, и, глядя на викария, сказал:

– Ваше здоровье, отец мой.

Из-под полуопущенных век Вера следила за каждым движением Эвальда. Бессознательно ей хотелось наблюдать за ним. Нельзя было не заметить, что хоть жизнь и клокотала в Эвальде, но движения его были безмятежны и размеренны, а глаза смотрели с невозмутимым спокойствием, как это бывает лишь у людей, живущих и работающих на земле. Заметив на его широком загорелом запястье крохотную платиновую фигурку мадонны, Вера опустила глаза.

– Ну, а ты как? – в свою очередь спросил Эвальд брата.

– Заканчиваю монографию. Далее собираюсь баллотироваться во власть, – увесисто ответил Киану.

– О-о-о, – присвистнул Эвальд и сделал большой глоток, – узнаю птицу… Примкнёшь к сборщикам налогов?

Киану отодвинул тарелку, не спеша вытер рот салфеткой и вежливо спросил:

– Тебе не нравится платить налоги?

– Не нравится? – переспросил Эвальд, будто не расслышал. – Вот те на! В своё время, братец, Создатель не придумал для людей ничего умнее неизвестности, безропотного подчинения и, разумеется, жертвы. Без жертв мы никуда. Жертвуй всем, отдай всё, порви на себе последнюю рубаху и докажи таким образом свою преданность. Ой, прости меня, Господи, – он возвёл глаза к небу, перекрестился, на всякий случай поплевал через левое плечо и довольно едко продолжил: – А власть, любая власть в любом государстве, она ведь тоже не промах, она туда же лезет, на одну ступень с Создателем. Она ведь требует от людей того же самого: бесконечного жертвоприношения, подчинения и при этом так же, как и Он, – Эвальд поднял вверх указательный палец, – предпочитает держать всех в неведении.

– Ладно, – отец Родион с энтузиазмом поднял бокал, чтобы унять нарастающее напряжение за столом и улыбнулся. – Давайте осушим, если мне будет позволено так сказать, осушим, посмотрим друг на друга и возрадуемся. Когда незнакомые люди или те, кто давно не виделся, садятся за стол, вино, дети мои, сближает, и сближает оно быстрее, чем разум. А это важно. От вина проблемы исчезают, а от разума они только прибавляются.

– Отец Родион у нас специалист и по части вина, и по части небесного этикета, – шутливо сказал Эвальд.

– Если не секрет, сколько вам уже стукнуло, отец Родион? – спросил Киану. – Что-то я запамятовал…

– Возраст, доложу я вам, молодые люди, имеет значение лишь в детстве, – смакуя вино маленькими глоточками, сказал святой отец, – в юности, ну, может, ещё в зрелости, но когда ты состарился (даже если это произошло в сорок пять), когда состязание с временем окончилось, возраст уже не играет никакой роли. Кому есть дело, сколько вам – пятьдесят три или шестьдесят четыре? Да хоть все семьдесят два – окружающим все равно. Молодые быстро старятся, потом приходят следующие молодые и опять старятся, потом следующие, опять и опять, а ты всё живёшь и живёшь. Бо́льшая часть жизни, детки мои, проходит в старости.

Раскрасневшийся и помолодевший отец Родион почти ничего не ел, но достал из недр своей рясы длинную коричневую сигару, обрезал её конец маленькой стальной гильотинкой и закурил. Его руки с прожилками и бородавками, усеянные старческими пятнами, словно забрызганные горчицей, немного дрожали.

Хотя Вера и была основательно утомлена и издёргана, но наблюдать за неказистым стариком было довольно интересно, во всяком случае, не менее интересно, чем за братьями. Она уже обратила внимание, что он вёл беседу с паузами, давая себе время на осмысление.

– Вот отец Родион без конца утверждает, – проговорил Эвальд, – что пока мы не превратились в частицы неодушевлённой материи, надо бы как следует продегустировать винца.

– Признаться по чести, так оно и есть, – охотно согласился святой отец, – и я ещё раз поспешу вам это повторить. В наше время любое пойло носит титул вина (хотя вполне могло бы обойтись и без этого титула), но мы-то с вами, слава богу, знаем, что такое настоящее вино. Вино, – он торжественно поднял свой бокал и посмотрел, как сквозь него просвечивает солнце, – это напоминание о том, что Бог любит нас. Вино – это благословенный дар виноградной лозы, и не ценить сей дар – большая неосмотрительность. Это же ясно, как божий день, дети мои.