Текст книги "Рассказы о чудесах"
Автор книги: Нина Горланова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Горланова Нина
Рассказы о чудесах
Нина Горланова
Рассказы о чудесах
СПРАВЕДЛИВОСТЬ ВОСТОРЖЕСТВОВАЛА
В одном южном городе обокрали квартиру...
За день до этого по подъезду ходила старуха, звонила во все звонки подряд, якобы искала Машу, с которой вместе лежала в больнице. Фамилию Маши, мол, забыла, потому что лежала с трепанацией (и в доказательство показывала шрам на виске).
Во время ограбления шел обвальный дождь.
В этот день с самого утра хозяин квартиры Ярослав Иванович чувствовал во рту что-то нехорошее, как бы волосы. В одиннадцать часов он сел в свою машину и поехал домой. Потянуло, и все.
– Яр, подожди! – Твердохлеб остановил машину и сунул в нее какую-то заплаканную женщину, едущую кормить грудью младенца. У нее в больнице лежала другая дочь. Ярослав Иванович привык, что его заместитель кудахчет вокруг своих больных, но почему-то сегодня его это особенно раздражило, словно потерянная минута отразится как-то... Неудачу принесет.
Во дворе своего дома ему чем-то не понравился красный поцарапанный "Москвич". Отдыхающих в городе навалом, но лысоватый хозяин "Москвича" почему-то показался ему неприятным типом. В подъезде Ярослав Иванович достал из почтового ящика газеты. Потом вошел в квартиру. Все было в порядке. Он выпил стакан кофе и, когда выходил, опять встретился глазами с хозяином старого "москвичонка". Вернее, хотел встретиться, но не получил ответного взгляда... Вообще-то Ярославу было некогда заниматься ерундой, пора на совещание. Все бывает, но уж это – поставить глухонемой диагноз по температуре, не осматривая! Тамара Васильевна его не в первый раз подставляет. Оказалось, у больной аппендицит – хотя и при атипичном залегании отростка... Но ведь глухонемая пишет в жалобе, что показывала рукой где нужно – справа в низу живота. Когда Ярослав подходил к залу заседаний, Тамара двигалась ему навстречу. На ее лице, как обычно, было написано: у меня двое детей, мужа нет, алименты маленькие. Что я могу предложить Ярославу? Себя? Костюм? Костюм.
– Купила сыну костюм – широк. Только на вашего Женю!
– Да? – неопределенно отвечал Ярослав Иванович.
Еще лет пять назад он бросал на нее такие взгляды, а нынче чуть ли не от костюма сыну отказывается!.. Тамара знала, что у нее бывают ошибки в работе, но привычно винила во всем бывшего мужа: с тех пор как он ушел от нее к молоденькой медсестре, как-то трудно все время быть внимательной...
С запанибратством старшей сестры, издалека, крикнула Люба:
– Ярослав Иванович, к телефону!
Он вернулся в кабинет, хотя был уже у двери зала заседаний.
В трубке долго молчали, потом пошли гудки. В этот день все не нравилось – не понравились и гудки.
Люба задержала его:
– Моя сестра приехала. Ей к зубняку срочно.
– Хорошо. Где она?
Вошла женщина, похожая на Любу, но старше, и вместо зубов у нее оказалось нечто серо-зеленое; при ближайшем осмотре это все вывалилось, и он понял – прополис! Ярослав подумал о меде, и тут же у него в руках оказалась трехлитровая банка меда.
– Так, запомните: якобы у вас обострение язвы. Это дает право на внеочередное протезирование. – Он быстро написал нужную бумагу. – Да, Люба, официантка из-за травмы на ногах не стоит – уволим.
Оля Закуренко обрадуется, когда узнает, что освободилось место. У нее дочка с ожогами лежит третий месяц. При дочечке будет Оля! С мужем развелась, с пьяницей, а тут такая беда: у дочки бант загорелся...
Твердохлеб вошел и вручил Ярославу пакет:
– Отец вашего, этого... остеомиелита.... Коньяк. – И Твердохлеб поставил на стол бутылку, развернув, весь из себя бессребреник. Можно быть бессребреником, когда руки золотые, все ценят, так уж ценят, что в Ростов забирают! А работает на елизаровских аппаратах, сам ничего особого не выдумал, руки просто... Зачем Тамара не послала глухонемую на рентген вечно шаманством занимается!
– Да, Гриша-Шиша опять лег к нам, – сказал Твердохлеб с улыбкой.
Хорошо, что предупредил. Гриша-Шиша выкидывает разные номера, нужно быть наготове. И сразу же в коридоре Ярослав столкнулся с ним. Гриша-Шиша сразу начал стихами:
Вот идет живорез,
Везде он нужен позарез.
"Обормот", – подумал Ярослав, улыбнулся и пошел дальше.
Но сейчас нужней ты там,
Где выносят разный хлам.
Твоя милая коробка
Будет словно голожопка.
Ярослав остановился, потом обернулся: что это, о чем он?
– А костюмчик-то придется взять! – добавил Гриша прозой.
Ярославу показалось, что из шишки на Гришином лбу выстрелил прожектор горячих лучей – прямо в грудь попал. "Устал. Пора в отпуск. Вот выйдет первый зам, и уйду... Отдохнуть надо".
...Когда Ярослав ехал на обед домой, Твердохлеб опять посадил ему женщину, кормящую мать. Где-то рассеянный, а тут... Что ему эта женщина? Восьмого марта Твердохлеб говорил поздравительную речь и перепутал ланиты и перси. По рассеянности – он конечно же знал разницу. Но хорошо, что не перепутал ланиты с лоном... Ярослав Иваныч покрутил радио и поймал вдруг Каунта Бейси.
– Каунт плэйс, – сказала кормящая мать.
– Для меня рок-н-ролл больше чем просто музыка, – почему-то признался Ярослав.
– Музыка – всегда больше чем музыка.
– Чайковский после рабочего дня – нет...
– Он не отключает, заставляет страдать...
Ярослав спросил, смотрела ли она "Мелодии и ритмы зарубежной эстрады". Как, она вообще это не смотрит? Но ведь там можно увидеть и услышать все!
– Неужели все?
– Все-все, – отрезал Ярослав. Носится Твердохлеб с этой женщиной... Он сам, Твердохлеб, человек не тонкий, приходит в гости и не замечает японскую вазу с пейзажем: ее поворачиваешь – солнце всходит, становится все светлее, а потом повернул – и солнце заходит...
– Где вы работаете? – вежливо спросил Ярослав.
– Чтобы объяснить, где я работаю, нужно целую лекцию прочесть – по функциональной музыке. Это "Сенатор Уайтхед"?
Да, и гитара свою функцию знала хорошо и совсем успокоила Ярослава. Значит, на заводе эта женщина крутит в перерыве диски... Они расстались на сей раз без рубля, может быть, потому что музыка – это всегда больше чем просто музыка.
"Вот тебе и Гриша-Шиша!" – подумал Ярослав, глядя на выставленную дверь своей квартиры. Не зря он на обед поехал! Обычно и на работе можно хорошо поесть, но потянуло. Жена уже сидела на телефоне... Вазы не было, "Сони" не было... Он забрал трубку и сам позвонил в милицию, чтобы с собакой обязательно...
Собака взяла след лишь до того места, где стояла машина, которая, судя по всему, проехала по огромной луже, а дальше – неизвестность.
– Проклятый ливень!
– Они грабят в дождь, потому что меньше вероятность встретить кого-либо...
Следователь не нравился Ярославу, темнота: с ошибками пишет названия украденных редких дисков: например, вместо "Катя Буш" – "Кати Буш"...
В городе много говорили об ограблении: справедливость, дескать, восторжествовала. Ярослав Иванович был человек влиятельнейший, но взятки брал безбожно, и народ роптал, бывало...
– Какая справедливость! Я покажу им справедливость! – кричал дома Ярослав, когда жена пересказала ему кое-что. – Я им восторжествую! Галя! Да я за три года нагоню все, вот увидишь! Сегодня только костюм мне предлагали...
"А костюмчик-то придется взять" – так он сказал, Гриша-Шиша? Всегда он все знает наперед...
– К Грише-Шише надо подойти мне, он все знает, наверное.
Утром Ярослав пошел на поиски Гриши, но оказалось, что Гриша ушел из отделения, раздумал оперироваться. Он то приходит, то уходит. Такой...
Когда Люба подала Ярославу приказ о принятии новой официантки, он велел его перепечатать. Нужно дать месяц испытательного сроку, то есть пока временно оформить. Люба поняла, что потребуется взятка: она уже знала об ограблении и как бы понимающе кивнула. Но чем-то ей нравилась несчастная Оля, которая не только дочку лелеяла в больнице, но и ухаживала за другими: вставляла газоотводную трубку, выносила судно...
Ярослав ехал на хутор к Грише-Шише с надеждой. Гриша мог бы жить как миллионер: сколько раз находил пропавший скот... Но Гриша жил в нищете. Он заварил гостю какой-то травяной чаек, было даже непонятно, уловил ли он суть вопросов Ярослава. Когда вопросы были повторены, Гриша стал вести общие рассуждения о том, что все должно идти своим чередом.
– Но зачем тогда... ты зачем заранее-то намекнул? – спросил Ярослав.
– Я тебе твое лишь сказал.
– Мое?
– Твое. Ты уже сам знал. Я только твое и знаю. И у каждого лишь на лице читаю... Иногда.
Но Ярослав был человеком с интуицией. Чуял: недоговаривает Гриша. И шишка на лбу, кстати, у Гриши странно шевелилась, словно жила своей собственной жизнью.
Гриша-Шиша и в самом деле прислушивался к шишке и в конце концов понял, что все украденное добро через два месяца вернется к хозяину. Но он не имел права об этом говорить: за два месяца пройдет жизнь, состоящая из шестидесяти дней, и разные люди за это время проявят разное отношение к этому добру, причем одни станут хуже, другие – лучше. Еще повезет Оле, новой официантке в больнице, а если Гриша сейчас все скажет, то... Нет, не имеет он права говорить.
Ярослав покидал хутор с убеждением, что Гриша знает, где "Сони", где ваза, где всё. Ну а что не хочет говорить, так ему ж хуже. Всю жизнь так и протопает в комнатных тапочках. Как это он сказал на прощанье?
Счастье держи в голове, а не в руках,
Тут ни при чем человек в очках.
Это он небось про подозрения Ярослава насчет того, что сосед навел воров. Неужели он все мои мысли читает? Стало быть, не зря съездил к Грише – отпал вариант с наводчиком; Ярослав поверил, что человек в очках тут ни при чем.
Возле коллективных садов он догнал музыковедшу с двумя сетками яблок. Предложил подвезти. Спросил про дочку.
– Спасибо, лучше. Зрение вернулось к ней. Но сотрясение мозга еще долго будем лечить... А я знаю, что вашу квартиру обокрали, но... Если кто-то предложил поменяться, то я... с радостью бы, пусть обокрадут, только б дочка не упала с качелей...
Она думала: если б можно меняться, то, конечно, пусть сейчас ограбят, а потом, когда обрастем новыми вещами, еще раз ограбят, но зато никто не упадет с качелей... Еще повезло, что попали к Твердохлебу: такой врач...
А в больнице ей говорила Оля: "Я бы поменялась с вами, чтобы дочка упала с качелей, но личико красивое осталось..." – у Олиной дочки все обгорело...
После чего женщина в белом платке заплакала и тоже пробормотала что-то про обмен – уже с Олей. У Оли лицо дочкино обожжено, а ее – женщины дочка... умирает в двадцать лет. Автомобильная авария...
В эфире передача "Слово автоинспектору". У микрофона старший лейтенант УВД Никитин. "С добрым утром! В этом месяце стоит прекрасная погода, и все мы просыпаемся с добрым настроением. На дорогах области относительно спокойно. Но по-прежнему наш враг – алкоголь – является причиной многих дорожных происшествий. Так, неделю назад, шофер самосвала Игошев Алексей, будучи в нетрезвом состоянии, совершил наезд на "Москвич-410", в котором находились кроме шофера трое пассажиров, среди них молодая девушка. Все получили тяжелые внутренние повреждения..."
В мужской палате обсуждали, где брать деньги, – им дали понять, что Ярослав бесплатно оперировать не будет. Твердохлеб уезжает в Ростов и уже не берет пациентов. Что же дать хирургу, что? У них не было ничего, кроме взятого у самого Ярослава на прошлой неделе. Проклятый дождь, не смогли увернуться от самосвала. Ну черт с ним, с барахлом. Мороз, человек со скрюченной рукой, вышел в коридор и направился к кабинету главного врача. Он подождал, когда оттуда выйдут двое посторонних. Можно не приводить разговора, который произошел между человеком со скрюченной рукой и Ярославом, но нельзя опустить то, что вечером Ярослав сказал жене:
– Вот наконец-то справедливость восторжествовала! Они нас обокрали – и попали к нам же! И как я раньше-то его не узнал! Ах да, он, оказывается, перед кражей красил усы в черный цвет. Акварельной краской... В больнице смылось...
Выздоравливали они медленно. Но хорошо, что добились отдельной палаты. Жалели, что Лидку спасти не удалось...
– И вообще: нет справедливости никакой! – говорил Мороз. – Хотели пожить спокойно, но пришлось все вернуть. Теперь снова надо в дело...
"Нет справедливости", – думала Оля, соображая, где взять денег на взятку главному врачу. Она вынесла судно из-под интересного мужчины, который медленно, но верно поправлялся после тяжелой полостной операции.
– Присядьте, Олечка, – попросил он. – Я, знаете, загадал: если будет дождь сегодня, я вам все скажу... В день, когда вы первый раз подошли ко мне, тоже лил дождь...
– Я кормлю с ложечки только тех, кто с хуторов, к кому редко приезжают, – отвечала рассеянно Оля, думая, что деньги брать тут не очень-то удобно, хотя они были очень нужны: Ярославу-то придется отдать всю свою зарплату. Так намекнула старшая сестра.
– Оля, я знаю, что вы живете с дочкой... Я тоже один. Я вас прошу: давайте вместе... Попробуем вместе... И в дождь, и не в дождь...
– Как вы хорошо сказали: и в дождь, и не в дождь, – сказала Оля. – Я только у дочки спрошу, но... но она согласится, я знаю!
ТАК КТО ЖЕ ПОСЫЛАЕТ ДОЖДЬ?
ГРИША-ШИША
В автобусе гуляла казачья свадьба: все наряжены цыганами, муж "бьет" плеткой жену: работай, мол, работай! Она идет гадать пассажирам – звенят нашитые на юбку крышечки от пивных бутылок. Гришу узнали по шишке, поднесли водочки...
Он шел по Калитве и вспоминал свадьбу. Подумал: "Может, и мне надо бы жениться..." А уже темнело. Одинокая женщина стояла перед пятиэтажкой и говорила:
– Только бы живой показался, а там уж пей сколько душе угодно!
Помолчав, она снова стала умолять:
– Покажись живой-то!
Гриша подошел:
– Кто должен показаться?
– Да Магмуддинов. Вася. Муж мой. Он у меня в голове, а ты – не в голове. – После чего женщина снова повернулась лицом к окнам: – Скучаю я, Вася... Но пора, все! Поговорила я с тобой, пора...
...Гриша очнулся на скамейке возле пятьдесят четвертого дома. Очень пить хотел. Здесь, на втором этаже, живет знакомая баптистка. Недавно звала его в общину вступить. Но у баптистов нельзя смеяться и шутить. А стакан воды дадут? Похмелье Гриша не любил: будто все тело надето на костяк как-то набекрень...
Остановился у реки, попил. Рядом мужик ловил рыбу на макуху. Тут же пятилетний мальчик натягивал футболку на голову. Папа, папа, смотри! Папа посмотрел и спросил, зачем сын рвет футболку.
– Я не рву, я – инопланетянин!
Гриша понял: надо оставить после себя сына, маленького Гришу, но без шишки. Шел и все думал об этом. А в "Соснах" пели "Донцы-молодцы", шумела праздничная толпа – казачий хор закончил песню, и все смотрели выставку самодельных ковров. Местный поэт Василий Г. выступал после хора; по газетной странице он читал:
Я хочу влюбиться в хуторянку,
Завести хозяйство у пруда,
Не круша, работать по утрянке,
Как земная светлая звезда.
Иногда Грише казалось, что во время сочинения стихов Василий специально сходит с ума. Почему звезда светлая? Разве бывают темные? Гриша подошел и негромко спросил:
Если ты влюбился в хуторянку,
Успокой, пожалуйста, меня,
Ты зачем, мой милый, по утрянке
Все крадешься возле куреня?
– А здоровкаться кто будет? – протянул ладонь Василий, пропуская мимо ушей намек Гриши на очередную ночную пассию. – Я новые почитаю. Хочешь? Образ я уже освоил, образ у меня хороший получается. Сейчас над слогом работаю.
Гриша повернул к дому. "Я сам могу наплодить много слов", – думал он. "А сына?" Про несуществующее существо он ничего не мог знать – ведь оно еще и не существо.
На лавочке возле его дома сидела незнакомая женщина. Значит, муж от нее сбежал, это уж понятно. Гриша сердито отрезал: я вам не гадалка все-таки. Не хотел он больше говорить людям всю правду. Он знал, что цепь событий с его участием ничем не лучше цепи событий без его участия.
– Я распишусь, распишусь! – дергала его за рукав женщина.
Давно уже Гриша завел это тетрадь, где каждый должен был свою просьбу написать и подписаться. Женщина вывела: "Я хочу знать, где мой Витек". И подписалась: Гуселькина. Гриша сказал ей так:
– Одна потеряла, другая нашла. Общая сумма радостей и печалей не меняется...
Он мог говорить проще и предпочитал говорить проще, но боялся огорчить женщину; не его это дело – горе добавлять человеку.
– Виноград сладок, да не пьянит, он лишь раздавленный переходит в вино. Тоже... страдание человеку нужно, как винограду.
Гриша искренне так думал: раз страдание нельзя уничтожить, то на благо душе использовать его. Пострадал – потом радость, что все уже позади... Но женщина хотела конкретно знать, где Виктор Гуселькин.
– Ты сама ведь думаешь сейчас, что он у Людмилы Павловны, – сказал наконец Гриша. – Там и есть. Но не дома, а в саду они, виноград опрыскивают. Искупаться собрались к тому же...
– Купаться ей, суке, надо! – побагровев, запричитала Гуселькина. – А я уже две ночи не спала, вру детям, что на пасеке задержался он.
Гриша проводил гостью и захотел выпить. Чтобы стать таким же, как все. Пленка спасительного незнания тогда закрывала перед ним все мысли других людей, и жить становилось интересно. Когда собутыльники пьянели, Гриша становился лишь нормальным человеком. Но он не знал, где она, грань нормальности, пил еще и неизменно проскакивал ее, догонял товарищей, пьянел и засыпал.
Гриша пошел в огород, чтобы набрать овощей на закуску. Там рыжая соседская кошка ела огурцы прямо с грядки, хрустя сочной мякотью. Гриша знал, что огурцы она ест не от голода, а потому что путает их с травой "огуречник", которая повышает детородные способности. Мечта о сыне опять пришла ему на ум. Грише всегда удавались урожаи в огороде. Он нахватывался советов в разных журналах, когда бывал в библиотеке... Сейчас придет женщина Гуселькина и принесет жареную курицу. Ее нужно съесть, чтобы не испортилась. У Гриши нет холодильника. И в самом деле послышались шаги на лестнице, и она вбежала:
– Да, там она, там! Я курицу у них отобрала для тебя! Сука! Зачем ты мне сказал!.. Я убью ее... Или сама... сама...
Гриша полез в кованый сундук, достал книгу подписей и без слов показал женщине.
– Гриша, а можешь сделать так, что я опять ничего не знаю? Я тебе заплачу, хорошо заплачу!
– Не могу. Не могу я.
– Ешь курицу-то, Гришенька, ешь! А обратно его к нам перекинуть можно? Нет? К детям ведь...
– Нет.
– Я ничего не пожалею, меду у нас!.. Качаем по четыреста литров за лето...
– Я не колдун. – Гриша устал – он стал рвать курицу на части и есть. До свидания.
– Гришка! – закричала вдруг женщина. – А ты... шарлатан! В суд на тебя подам. Да-а... И часы у тебя не идут, двое часов, а стоят. Тут ведь кроется...
Гриша и без часов знал время, но не стал ничего объяснять. А Гуселькина схватила будильник и допекала: почему часы стоят?!
– Режим экономии. Слыхала такое? Чтобы не тратить лишнее время, я иногда часы останавливаю. Понятно?
Тут ей стало понятно, что перед нею человек ненормальный и взять с него нечего. А Грише только этого и нужно было... Устал он. Только так и избавляешься от напастей, когда изобразишь сумасшедшего. Он налил себе немного вина и выпил. И вдруг Грише стало хорошо, это означало – к нему идут. И не чужие, а свои – Игоренок, Вовка Бендега. Несут раков вареных. Гриша еще сбегал в огород. Когда обратно шел, увидел: проехала машина с солдатами. Опять солдаты эти задели его за живое: сына бы надо оставить! А в хате уже сидели гости, причем поэт Василий с ними (его Гриша не предсказывал себе сегодня). Значит, только что написал что-то – прибежал читать. Точно.
– Новое пошло! Такое! Предчувствие полета, слушаете?
А Гриша только что летал, он захотел послушать.
Василий насупился и начал выпевать:
Как зоб вулкана с темной магмой,
Ходящей, словно толща плоти,
В отлогах скрученных ристалищ...
Гриша прервал его:
– Много слов знаешь! Каких еще ристалищ?!
А Игоренок приставал в который раз к Грише: кто да кто у них с Маринкой родится? И в третий раз Гриша ему сказал, что все, завязал с предсказаниями.
– А как мы жить будем? – оскорбился Вовка Бендега. – Не привыкли мы жить в заблуждении...
– Заблуждение – оно, может, нужнее, – отрезал Гриша.
– Разлюбила меня баба! – вдруг горестно сообщил поэт Василий.
"Так вот почему он пришел", – подумал Гриша.
– Какая?
– Кладовщица Тося...
И начал новые стихи читать:
Мужичок ты больно слабый, как сырое просо...
– Это... хватит! – сказал Гриша. – Бред какой-то собираешь...
Василий вскочил:
– Да у меня книжка выходит! В Ростовском областном книжном издательстве, вот!
"А, вот почему он пришел, – догадался Гриша, забывший под воздействием вина, как читать мысли другого человека. – Но... плохо дело, последние дни человеком живет, там зазнается, пропадет..." И Гриша погладил Василия, который последние дни является человеком.
Вовка Бендега затянул:
Конь боевой, с походным вьюком, стоит у крыльца,
Копытом бьет,
А из ворот военной школы...
– А из ворот военной школы, – подхватили все, – и песня, простая и мужественная, пошла гулять по душам поющих, отсекая их от неприятных мыслей.
А из ворот военной школы-ы
Под смелым взглядом военрука-а...
Песня лилась без запинки, и когда у одного из поющих кончался воздух и он отдыхал, вступал второй, третий, и так они по очереди отдыхали, а песня длилась. Гриша вспомнил, как в кузнице качали воздух два меха и поток воздуха не прерывался.
– Умирать не хочется, – сказал Гриша, и слезы его капнули в стакан с вином.
– А кто тебя просит? – удивился Василий.
– Сына бы оставить после себя...
Вовка Бендега готов был спьяну поделиться своей знакомой Галей.
– Хочешь познакомлю? Она говорит всем: "Вам приятно – мне нетрудно". И беременеет – раз – и ждет ребенка, куда тут деваться?..
Запретно-постыдно-прекрасный образ плодовитой женщины на миг вдохновил Гришу, но пошел он на следующий день все-таки к пятьдесят четвертому дому, к знакомой баптистке. В школьные годы он ходил к ее дому на Стандартном охранял его. Целыми ночами, бывало, бродит. Так ему хотелось... охранять.
– А, беззаконник пришел! Закона Божьего не исполняешь! Зачем пришел?
– Подожди ты... голова раскалывается. – Он сел на полку для обуви.
– Господь нас испытывает... Духа не будешь иметь – здоровья не будет у тебя. Или нет, пусть тебя ученые твои лечат, сильно ты их любишь, Гришенька...
Он подумал, весь поселок тогда на ней лежал, а я не смел и мечтать, тем более теперь она не согласится родить мне... Тут вдруг появилась гостья-баптистка, обе они сели на стулья напротив Гриши и запели:
И шла путем я прямо к аду,
Господь поставил мне преграду.
Вовка повел его знакомиться на следующий вечер. Гриша волновался, но выпить отказался наотрез.
– Опустишься ты, когда женишься, – печально заметил Вовка.
– Я не опущусь, я корни пущу, – сказал Гриша. – Спешу я.
Но Вовка Бендега оказался жертвой арифметики, которою пренебрег. Он не подумал, что десять лет назад был в том доме, да и тогда женщина была на десять лет его старше. Таким образом, они пришли к пенсионерке. Гриша точно знал, что ей пятьдесят шесть лет. Но уже накрывали на стол – куда деться...
– Люська, – позвала женщина свою молодую квартирантку, – салат быстро нарежь, как я учила! Помельче!
Люська с интересом смотрела на Бендегу, но Гриша знал, что вино давно вымыло из него, Вовки, всю мужскую силу. Вдруг у Гриши поднялось настроение: понял, что сюда идет кто-то... Подруга Люськи Лариса. Вот она вошла и сразу встала на диск "Здоровье", начала крутиться. Будто танцевала на привязи, и хотелось Грише ее отвязать. Хотелось обнять. И не говорить лишнего, а чтобы как в Библии... но позвали за стол, и танец прекратился. Вовка мирно беседовал со своей пенсионеркой:
– Хрущев тогда был, кукурузу претворял!
– А помнишь, как у меня корова отелилась?
Гриша загорюнился: корова отелилась, овечка ягнилась, кобыла – тоже...
Лариса протянула ему рюмку – чокнуться. Губы под помадой были немолоды. Гриша сделал вид, что пригубил вино, а сам все думал, где взять деньги.
Потом Люся пошла провожать Бендегу, а Ларису нес Гриша. Он мог донести ее до своего дома, но дома не было денег.
На следующий день Гриша рано пошел к Игоренку: понес золотые часы. Их ему подарил поп Синегорской церкви – за то, что Гриша сказал, где украденные иконы. В общем, уже в полдень Гриша был в Калитве, купил золотое кольцо и стал искать Ларису. В одном кафе он встретил одноклассника (школу Гриша не закончил, потому что перед самыми выпускными экзаменами обвинил директора в краже стройматериалов, за что и... освидетельствовали его врачи и запретили сдавать экзамены). Одноклассник сказал, что видел Ларису по пути на пляж. Да ты, Гриша, смотри, она же спортсменка... чемпионка в этом...
Гриша пришел на пляж и сразу стал требовать, чтобы Лариса подарила ему сына. Она слушала так, что даже пустила на песок немного слюны. С тех пор как она помнит себя с мужиками, чего только не требовало от нее племя мужское, но рожать никто не просил. Всегда наоборот!..
Кольцо она взяла, надела: как раз. Ну, не зря ведь про Гришу говорят, что он этот... провидец. Обещала, что вечером придет к нему.
Гриша поставил в центр стола огромный букет георгинов, постелил чистое белье. Только Лариса начала на себе расстегивать что-то, как в дверь застучали.
– Гуселькин, ты? – спросил Гриша. Понял: Гуселькина выдала.
– Я... я... я тебе морду сейчас расквашу! Бабский угодник, жертва аборта! Что ты наплел жене моей?
"Нет, пора умирать", – подумал Гриша.
– Лариса, ты вылазь в окно, драка тут будет.
– Ну и что такого – драка так драка, – буднично ответила Лариса и пошла включать свет.
– Отойди от двери! – закричал Гриша.
Только она отошла, дверь выпала, запахло перегаром и мужским потом: видимо, Гуселькин всю дорогу бежал, распалялся. Гриша видел, что удар придется ему по шишке, однако не успел загородиться. Но и Гуселькин получил в лоб от Ларисы чем-то увесистым. Это заставило Гуселькина ретироваться. Прибежал на шум Игоренок, который прогуливал беременную Маринку и увидел бежавшего человека.
– Шишка после удара опять расти начнет, – печально говорил Гриша.
– И опять спадет, – успокаивал Игоренок. – Пора тебе ее вырезать!
– И буду я Гриша, бывший Шиша?.. А вдруг это буду не я?
Игоренок ушел, а Лариса снова выключила свет... После того как маленький Гриша был зачат, а будущая мать крепко заснула, Гриша-Шиша долго плакал, стараясь неслышно вытирать лицо простыней. Голова сильно болит, а в больнице он лежать не может: там вокруг у людей под одеждой идет ежеминутное разложение или перерождение, а помочь нельзя ничем. Если бы Гриша умел лечить, он бы действовал с пользой, а так... Знание без дела мертво, Гриша это еще в детстве понял, когда мать заболела. Была она человеком совершенно опустившимся, до нуля, до минус единицы, когда же заболела и слегла, то стала каяться перед сыном. А он ясно видел, как паутина смерти прорастает у матери внутри, но помочь ничем не мог, а хотел, о, как хотел-то!..
Четыре месяца Гриша провалялся почти без памяти: друзья за ним присматривали, кормили с ложки. Однажды приходила Лариса – уже неуклюжая, на пятом месяце. Гриша знал, что она пытается женить на себе Иванку-шофера с завода. Говорит ему, что беременна от него, Иванки...
В эту ночь Вовка Бендега дежурил у постели Гриши с бутылкой водки в руках. От вина он последние дни не пьянел. Пришлось купить водку. Гриша умирал, зная, что через четыре месяца будет на кладбище ползать между могил его сын. Даже не ползать, а барахтаться и кричать. Он будет сигналить миру, что живой. Муравьи приползут и захотят выесть глаза у младенца, но идущие со смены женщины заметят ребенка и отнесут в больницу. Небольшая припухлость на лбу станет заметна у него позже, когда его выпросят – за красоту и ум – приезжие венгры (муж и жена). Венгры тогда будут работать в Калитве (договор на год).
Пройдет десять – двадцать лет, и память о Грише-Шише станет слабеть, хотя кое-кому он еще пару раз явится во сне, а кого-то испугает строчкой из своих стихов, которая прозвучит над ухом почти как наяву...
ЗА ГРЕХИ МОИ
Начну, благословясь, вот с чего.
На ТВ меня спросили: что люблю больше – детей, мужа или писать рассказы. Я говорю: больше всего люблю Бога, а потом все остальное. После Людмила Александровна Грузберг мне хотела возразить: это же разные вещи Бог и остальное, а вас спросили про остальное. Но, по-моему, для любви все едино... Либо, если разделять, то можно без конца. Ведь детей любишь тоже не так, как мужа. Более того, люблю писать рассказы не так, как писать романы, а пьесы – тоже по-другому. Пьесы тебе кто-то диктует, романы долго тебя греют, и во время бессонницы, и во время застолья они сами по себе пишутся где-то внутри, а рассказы – раз! – и готово.
...Это было в 1986 году. Мне сделали операцию (камни в почке). И вот лежу я ночью в палате, прикидывая, как удачнее выброситься в открытое окно: с разбега или вывалиться. Боль невыносимая, а промедол мне мой врач не ставит. Но поскольку со второго этажа убиться нет гарантии, то я – атеистка – от безнадежности с какой-то полуверой обратилась к Высшему Существу:
– Если Ты есть, помоги мне!
И чудо тут же случается: в палату входит дежурный врач и спрашивает, как я. А так, говорю, Климов промедол не разрешил... В окно хочу выброситься, больше не могу терпеть...
– Поставьте промедол, я распишусь, – сказал врач сестре.
Мне сделали укол, я заснула. Это было три часа ночи. В шесть боль вернулась, но терпимая, и промедол более не понадобился. (Врач мне говорил, что он задерживает заживление и проч.)
Недавно, празднуя свой пятидесятилетний юбилей и подсчитывая "достижения", я поняла, что главное достижение – это мой приход к вере. Я сейчас вообще не понимаю, как я раньше без нее жила, потому что ежечасно: "Господи, благослови, Господи, помилуй, Господи, исцели мою доченьку, Господи, помоги спасти наш город от утилизации твердотопливных ракетных отходов, Господи, спаси нас от коммунистов и фашистов (срывая лозунги РНЕ)..." И помогает, спасает каждую секунду, продляя нашу жизнь...
А была пионеркой, комсомолкой, и только однажды, когда очень хотела поступить в университет, обратилась к Богу, то есть дала вдруг обет: если поступлю, то поставлю свечку в церкви. Поступила – и поставила. У меня была очень религиозная бабушка, может, это как-то от нее мне передалось (ощущение счастья оттого, что верю). Причем мне нравится быть именно простой прихожанкой, как бабушка. Хотя я заглядываю в книги то св. Григория Паламы, то в "Мистическое богословие" Дионисия Ареопагита, слово батюшки, сказанное мне во время исповеди, значит для меня больше, чем многие книги.
К нам долгое время ходил друг мужа, блестящий аспирант-физик, который ушел в церковные сторожа, – так вот, он покровительственно поучал меня тому-сему (бросайте писать, бросайте смеяться), а когда я его попросила показать мне в Молитвослове Покаянный канон, чтоб приготовиться к исповеди, он не знал, какой такой покаянный канон, и предположил, что сие – псалом 50.
