Текст книги "Колбат"

Автор книги: Нина Емельянова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

17

Утро было свежее, и в лесу на траве и листьях деревьев лежала роса. Высоко в облаках летел самолет. Савельев, усевшись на пенек под деревом, старательно обувался, расправляя портянку и ловко обвертывая ею ногу. После двух дней непрерывного орудийного гула тишина казалась удивительной. И то, что удалось спокойно поспать в эту ночь, было очень хорошо.

Савельев поднял голову и осмотрелся. Большая поляна уходила вниз по склону. Свежая росистая ее трава в этот ранний утренний час была уже кое-где примята проходившими людьми. След от проехавшей повозки пересекал поляну. В дальнем ее конце, снизу по ложбине, ехали верхом командир и конный разведчик. Командир слез и пошел вверх по склону, а разведчик повел лошадей в овражек.

На опушке леса под деревом, налево от Савельева, спали три оставшиеся при штабе служебные собаки: Аян, Хабитус и Колбат. Аян – густую шерсть его не мог пробрать никакой холод – спал, развалившись на боку, а Хабитус с Колбатом свернулись клубком и сунули носы в пышную шерсть на боку около задней лапы.

Из-за деревьев, веселым светлым строем рассыпанных по краю поляны, вышел красноармеец и побежал по ходу сообщения к расположенному тут же командному пункту батальона. Собаки не проявили никакого беспокойства, только Аян открыл глаза, посмотрел и снова заснул.

Далекий свистящий звук возник откуда-то справа, усиливаясь так, будто он нес с собою ветер пронзительной силы. Внизу, в лощине, звук оборвался, с гулом взметнулась земля… и все стихло.

– Начинается! – сказал Савельев, все еще глядя на собак.

Аян и Хабитус не шевельнулись, а Колбат поднял голову и насторожил уши. Потом, вытянув передние лапы, спокойно опустил на них голову и прикрыл глаза.

Снова друг за другом стали доноситься далекие звуки выстрелов и густые оседающие звуки разрывов снарядов вблизи, в лощине, и левее по фронту.

Из хода сообщения выскочил Гусельников.

– Куда бьет? – спросил он Савельева и, когда тот молча указал ему направление, сказал: – Все второй роте достается… А молодец Колбат! Ему, видно, что стреляют, что нет – все равно.

– Привык, – ответил Савельев: – сколько раз он с тобой на стрельбище ходил.

– Что – стрельбище! Я его на полигоне по шесть часов вываживал, – засмеялся Гусельников, направляясь к собакам. – Скажешь ему: «Колбат…»

Колбат, услышав свою кличку, торопливо вскочил навстречу Гусельникову и замахал пушистым, завернутым кверху хвостом. Когда Гусельников подошел совсем близко, Колбат чуть-чуть приподнял верхнюю, почти черную влажную губу над белейшими зубами и ткнулся Гусельникову носом в ладонь. В ладони у Гусельникова ничего не нашлось, но Колбат все посовывал носом и все так же морщил свою черную влажную губу.

– Играет еще, – сказал Савельев Гусельникову, но увидел только спину красноармейца: она мелькнула среди зеленой, осыпанной росой листвы.

Ветви, потревоженные Гусельниковым, покачивались, и капли росы на листьях сверкали в косом, очень раннем солнечном луче.

В той стороне, куда пошел Гусельников, за деревьями стояла походная кухня, и к ней подходили красноармейцы с котелками. Видно было, как повар длинным черпаком раскладывает в подставленные котелки пшенную кашу. Красноармейцы брали один полный котелок на двоих и отходили, и повар сказал им:

– Чай поднесут потом, в термосах.

Савельев посмотрел на Колбата и засмеялся: Колбат стоял, натянув поводок, и, наклоняя голову то на правую, то на левую сторону, не отрываясь смотрел вслед Гусельникову. Изо рта у него капала на траву слюна.

– Рано, рано есть захотел, – подымаясь, сказал Савельев и двинулся к собакам, приговаривая на ходу: – Ты поработай сначала, да покажи боевую выучку, да сбегай на пост, да заслужи свой паек…

Услышав голос Савельева, Колбат повернул голову и ослабил поводок. И сейчас же, припав на передние лапы, стал изгибаться направо и налево, всем видом показывая удовольствие. И когда Савельев подошел, Колбат замахал хвостом и, посматривая на Савельева блестящими глазами, ткнулся носом ему в колени. Савельев провел рукой по шее Колбата и похлопал по белой его могучей груди.

Аян и Хабитус тоже сунулись было к Савельеву, но он отстранил собак, стал прямо и ровно и от этого как бы прибавился ростом: подходил только что приехавший начальник штаба полка. Колбат узнал его и двинулся к нему, но поводок, привязанный у самого корня молодого, гибкого деревца, не пустил, и Колбат, качнув деревцо так, что оно посыпало сверху свежие капли росы, остановился, глядя в сторону начальника штаба. Но тот и не взглянул на Колбата, а обратился к Савельеву.

– Попросите ко мне командира батальона и начальника сзязи, товарищ Савельев, – приказал он.

Савельев побежал за деревья, где раздавали пищу, и сейчас же вернулся с крепким, коренастым старшим лейтенантом Петровым, который доложил, что комбат на левом фланге обороны и скоро прибудет.

– Как у вас организована связь в батальоне? – спросил начальник штаба, отвечая на приветствие Петрова.

– Телефонная – со всеми ротами, а с левофланговой еще и радио.

– А собаками с кем держите связь?

– Собаки – по ротам. С левым флангом работают Ангара и Вилюй. Но сегодня уж очень сильно обстреливают лощину. Беспокоюсь, пойдет ли Ангара. Собака молодая, боязливая.

– А какие собаки в резерве?

– Колбат и Аян.

– Так замените Ангару Колбатом.

Тут начальник штаба встретился глазами с Колбатом, подошел к нему и сделал чуть заметный знак бровями. Вмиг Колбат уже обскочил вокруг начальника штаба и сел у левой его ноги.

– Видали, товарищ Петров, как помнит своего учителя? – засмеялся начальник штаба и наклонился к Колбату. – Как поживаешь, друг? – спросил он. – Это, брат, тебе не стрельбище!

Колбат махнул хвостом и легонько захватил зубами руку начштаба; от руки пахло нагретой кожей поводьев и влажной лошадиной шерстью.

– Сколько у него друзей, – сказал начальник штаба, – подумать только! Недоверчивый Колбат – и ко всем ласкается! Размяк, старина…

– Не ко всем, товарищ начальник, – сказал Савельев, – чужого ни за что не подпустит. Да что говорить! Понтяев хоть и свой, а побаивается Колбата. Колбат злопамятный и любит крепко только меня да вашу семью. А Гусельников, конечно, теперь его вожатый, парень очень хороший, сумел подойти…

– Очень хороший вожатый, – подтвердил начальник штаба. – Пойдемте, товарищ Петров, – и, сопровождаемый начальником связи батальона, пошел на командный пункт.

Когда в блиндаж прибыл командир батальона, начальник штаба пододвинул к себе карту, разложенную на столе, показал, где находятся сейчас главные силы полка, и стрелкой отметил направление их движения. Главные силы шли форсированным маршем, чтобы, обойдя противника, ударить ему во фланг и тыл. Начальник штаба повторил приказание командира полка батальону: несмотря ни на какие трудности, сдерживать противника до подхода главных сил к утру следующего дня.

Командир батальона и начальник штаба знали, что задача серьезная и выполнение ее требует большого напряжения сил. Батальон оборонялся на широком фронте, и поэтому каждому командиру и красноармейцу надо было собрать все свое внимание, чтобы вести меткую стрельбу, уберечь себя от потерь и точно выполнить свою боевую задачу. Они наклонились над картой, еще поговорили о сведениях, доставленных нашей разведкой и предполагаемых намерениях противника, потом с вершины холма понаблюдали в стереотрубу за расположением противника и спустились обратно в блиндаж.

Третий день батальон N-ского стрелкового полка, выдвинутый на передовой рубеж, прикрывал сосредоточение подходивших наших войск. Район был выбран очень удачно: роты занимали группу невысоких, пологих и вытянутых с северо-востока на юго-запад холмов, покрытых лесом. Лес был негустой, спускался неровными языками вниз по склонам, и пахло в этом лесу грибами и земляникой. Вблизи опушки леса и располагался передний край обороны.

Первая рота на правом фланге была расположена выгоднее, чем вторая, потому что все ее управление и пути, по которым доставлялись патроны и питание, находились на обратном противнику склоне, и склон этот не мог им простреливаться. Все пулеметы, стрелковые отделения и снайперы были так врыты в землю и замаскированы, что, когда стрельба не велась, казалось, что на склоне, обращенном к противнику, никого нет.

Расположение второй роты было хуже, потому что гребень холма, где она укрепилась, изгибался и оставлял уязвимым для противника свой обратный склон. Вторая рота была отделена от первой широким логом, который был прикрыт огнем станковых пулеметов. Вот по этому-то логу и по району обороны второй роты противник снова начал обстрел в это утро.

– Место для командного пункта выбрано хорошо, – сказал начальник штаба, вставая и проходя среди густых кустов жимолости и бересклета, закрывавших выемку заброшенной каменоломни в вершине балки, где и находился командный пункт.

– Да, – самодовольно сказал командир батальона, – у нас посыльные и то путаются. Как выйдут из хода сообщения, непременно приостановятся, прежде чем свернуть в правильном направлении…

И начальник штаба пошел вниз по тропинке к лошадям.

Все это время был слышен прерывающийся, неровный гул выстрелов справа, как будто этот гул шел то от нашей стороны, то откуда-то издали к нашей. Снова стал надвигаться кувыркающийся свистящий звук, и налево за деревьями грохнуло, загудело, и слышно было, как по ветвям зашумели мелкие осколки.

Савельев, наклонившись к Колбату, осматривал покрасневший его глаз, когда с противоположной стороны поляны вынырнул Гусельников. Колбат сразу оживился, заметив у него в руках котелок с кашей и свою миску. И от миски и от котелка шел пар.

– Где ты был? – спросил Савельев.

– Слазил поглядеть, куда попало. Всё по лощине долбят, а там у нас провод. Воронку выкрутило здоровую.

Савельев перешел на служебный тон и сказал:

– Быстро позавтракаете, товарищ Гусельников, и проведете Колбата. Будет работать вместо Ангары с левофланговой.

– Есть провести Колбата! – с веселой готовностью ответил Гусельников. – Сейчас выстужу ему кашу.

– Только бережно сделай – место опасное. И сам поаккуратней… – добавил Савельев.

Колбат во время разговора смотрел то на Савельева, то на Гусельникова. Он сидел среди зеленой густой травы. Трава и листья на деревьях уже подсыхали. Солнечный луч падал теперь не сбоку, а сверху и вкось на Колбатово надломленное ухо. Какая-то мелюзга толкалась в этом луче, и назойливый слепень вился над его головой. Колбат держал большую гладкую свою голову, как бы ничего не замечая, чуть-чуть косил глазом и вдруг вскидывал голову и хапал пастью, не причиняя, однако, никакого вреда слепню.

На дальнем краю поляны начальник штаба связи сел на лошадь и вместе с коноводом поехал в ту сторону, откуда не было слышно ни свистящего тяжелого полета, ни грохота, ни гула.

– Чегой-то приезжал начальник штаба? – спросил Гусельников.

Он обломал крепенький кленовый сучок и помешивал им кашу в миске Колбата, чтобы скорее остывала. Савельев раскладывал из котелка в миски кашу Аяну и Хабитусу.

– Боевая задача серьезная, – с достоинством ответил Савельев. – Вот и проверяет, чтобы связь не подкачала… – И побежал за обедом себе и Гусельникову.

Ожидая, пока простынет каша, Колбат занялся полезным делом: вытаскиванием клеща. Но клеща добыть из припухшей кожи около глаза было нелегко, и, зажав обеими лапами морду, он долго тер лоб и глаза, стараясь сбросить круглого напившегося маленького врага.

Гусельников подошел с простывшей кашей, вытащил у Колбата клеща, сказал: «Как же я его прозевал?» – и подвинул ему миску. Как и всякий заботливый вожатый, Гусельников должен был следить, чтобы у собаки не было клещей: собака может заболеть от их укуса. Гусельников уж так и привык, что, даже гладя Колбата, крепко прижимал его шерсть рукой и нащупывал, не впился ли где-нибудь клещ.

Пока Савельев и Гусельников обедали, Колбат дочиста вылизал свою миску и, подталкивая ее носом, довез до дерева, а там еще погремел ею. Гусельников вытер котелок травой, налил из своей фляжки в миску Колбата чистой воды, и Колбат жадно ее вылакал. Потом Гусельников отвязал поводок Колбата, подал команду, и они пошли направо вместе с Савельевым.

Место было незнакомое. Лес уходил вниз по склону. Постепенно деревья редели, и скоро лес кончился. Дальше склон опускался полого и открыто, под жарким уже солнцем весь заросший густой травой с крупными яркими цветами. Противоположный склон был тоже некрутой, так что вся эта лощина походила на слегка согнутую ладонь, и там, где эта цветущая и открытая ладонь переламывалась, бежала чистая, веселая струя родника.

Колбат стоял у дерева между Гусельниковым и Савельевым, когда тот же свистящий звук снова возник и стал приближаться так угрожающе, что Колбат прижал уши и поднял шерсть на загривке. Гусельников плотно прислонился к дереву, а Савельев как бы насторожился. Тяжелое и угрожающее пронеслось над их головами в лощину, и навстречу из цветущей ее середины взметнулся большой черный столб, который сейчас же опал, рассыпался и затих.

– Тебе не лучше будет усилители надеть? – сказал Савельев.

Гусельников пощупал траву и землю. Трава вверху уже подсохла, но внизу, в самой гущине, стебли были совсем влажные, и рука его почувствовала приятный холодок земли. Гусельников достал из кармана усилители – плоские подушечки, – присел и пристегнул их к подошвам сапог.

Когда нужно, чтобы земля крепче сохраняла запах следов вожатого, он надевает усилители. Запах их очень долго держится в травах, и дорогу по нему собака может найти даже на другой день.

Гусельников подтянул Колбата поближе к ноге и, согнув свое тонкое, крепкое тело и весело блеснув серыми небольшими глазами на Савельева, пошел в густую траву, а Савельев остался у опушки леса, отошел на несколько шагов и лег за куст.

Колбат рядом с Гусельниковым стал медленно пробираться в травах. Здесь всюду шла своя жизнь: сновали зеленые усатые жуки, прыгали кузнечики, под травой пробежала полевая мышь, а в темной глубокой ямке, как будто в темной ноздре, таился запах чего-то живого. Опустив морду к земле, Колбат было сунулся носом в эту ямку и нюхнул в себя так, что в ноздри ему попали песчинки, но Гусельников натянул поводок, и Колбат отвернул голову. Теперь они шли через запутанные заросли мышиного горошка. Круто изогнутые его стебли густо и цепко оплетали соседние травы, и лиловато-синие кисти его цветов свешивались там и тут. Лапы Колбата стали путаться в зарослях, и, чтобы освободить зацепившуюся заднюю лапу, он слегка подпрыгнул, за что сейчас же был легонько потянут назад Гусельниковым.

И сейчас же послышалось несколько выстрелов: справа и над головами Колбата и Гусельникова тоненько засвистели пули. Гусельников бросился ничком на заросли горошка и приказал Колбату: «Ползать!» Они ползли вместе, приминая плотные свежие кисти цветов, обрывая их и дыша нежным и терпким их ароматом, а справа слышались выстрелы, и оттуда приходило непрекращающееся посвистывание над головой.

Полоса мышиного горошка обрывалась внезапно черной большой ямой, куда Гусельников легко скользнул, некоторое время оставался еще лежать, а потом сел. Яма была такая, что Гусельников и Колбат легко в ней уместились. По краям ее свисала и отчетливо выделялась на черной взрыхленной земле светлая зелень и плотные яркие кисти мышиного горошка. Под оборванными корнями трав в темной земле извивался красный земляной червяк.

Колбат уселся рядом с Гусельниковым и привалился к нему боком. Черный нос Колбата морщился, двигался, вбирая в себя запахи деревьев и трав, мелкого лесного зверья, неподалеку расположенного муравейника и тот особенный запах, который остается в земле после разрыва снаряда. Вдруг стало совсем тихо. Солнце так пригревало, что Колбат чуть не задремал. Но Гусельников сделал знак Колбату и, нагнувшись, пошел дальше.

Они тихо сползли к роднику, но пить из него Гусельников собаке не позволил. Переползли через чистую его холодную струю и торопливо выбрались на противоположный склон к кустам. Гусельников выпрямился во весь рост, и они быстро дошли до поляны. Тут стояло несколько красноармейцев. Среди них был и Понтяев.

– Смотрите, ребята, Гусельников пришел, – сказал он.

Гусельников подошел к командиру роты и, став прямо перед ним, доложил о прибытии.

Два красноармейца сидели под деревом и чистили винтовки. Один из них, только что разбиравший затвор, опустил его на колени и, взглянув на Понтяева, хитро подмигнул ему, указывая глазами на Колбата.

– Что ж, Понтяев, – сказал он, – гляди, «твой»-то работает! Колбат! – окликнул он собаку.

Колбат, вскинув ухо, быстро повернул голову в сторону красноармейцев и дружелюбно замахал хвостом, но от Гусельникова не отошел.

– Видишь, – засмеялся красноармеец, – образовался пес. Собака, она, брат, пони-ма-ает, – протянул он.

Понтяев посмотрел на Колбата и махнул рукой.

– Пока водишь его, он и работает, – сказал он. – Я-то уж его знаю. – Он двинулся было к Колбату, но тот прижал уши и отодвинулся в сторону.

– Очень он тебя любит, – засмеялся красноармеец. – Просто симпатию к тебе имеет.

И они оба с товарищем дружно захохотали. Понтяев обиженно отошел в сторону.

– Вот как бывает, – сказал тот же веселый красноармеец, снова берясь за винтовку. – Собака – что человек: и добро помнит и зло. Гляди, как ощерился на Понтяева. – И оба с сочувствием поглядели на Колбата.

К Колбату подошел Гусельников, приказал «к ноге» и пошел с ним обратно по только что промятой ими тропке. Когда они спустились до полсклона, Гусельников достал из кармана записную книжку, написал донесение, открыл портдепешник на ошейнике Колбата, положил туда записку, отцепил поводок от ошейника и скомандовал:

– Пост!

Колбат побежал между густыми травами, в которых все еще стоял оставленный следами Гусельникова и его собственными следами запах. Перескакивая через родник, Колбат замедлил бег.

Гусельников, остановившись у дерева, смотрел, как черная спина Колбата мелькает, раздвигая траву, и как уверенно идет собака по своему следу. Колбат работал: нос его чуял направление, и лапы бежали по этому следу так уверенно, как будто перед ним была давно знакомая дорога.

Раздался выстрел, и Гусельников увидел, что Колбат на секунду припал к земле, как будто его тяжело стегнуло по спине. Сердце у Гусельникова замерло… Но Колбат мотнул головой, как будто огрызнулся на врага, справился и побежал вперед. Теперь он бежал осторожней, не отбрасывая задние лапы, а семеня ими, так что сделался на бегу немного ниже. Слева от Колбата застучал пулемет, но Гусельников с облегчением увидел, что Колбат уже не так легко относится к стрельбе и, добежав до зарослей мышиного горошка, не прыгнул, а припал на брюхо и переполз цветущую полосу.

В лесу Колбат понесся большими скачками и скоро услышал тонкий подсвист Савельева и слова: «Ко мне, Колбат!» Колбат подбежал, увидел стоящего у дерева Савельева, обогнул его и сел, высунув малиновый язык и поглядывая снизу вверх блестящими глазами.

Савельев и Гусельников во время пробега Колбата напряженно следили за ним с двух сторон, и оба облегченно вздохнули, когда он миновал родник. Савельев сразу же взглянул на спину Колбата, сказал: «Пустяки, царапнуло», и достал из портдепешника записку Гусельникова на печатном бланке контрольного донесения. Там, где было напечатано: «На посту все в порядке», Гусельников приписал: «На восточном склоне нас обстреляли ружейным огнем».

Савельев пошел доложить начальнику связи батальона, что связь собаками с левофланговой ротой налажена хорошо и что разведчики противника обстреляли Гусельникова у открытого края лога и легко ранили Колбата, когда он бежал обратно.

18

После своего путешествия с Гусельниковым Колбат целый день никуда не ходил, а Гусельников не вернулся даже к вечеру. Артиллерийский обстрел был все время очень силен, два раза прилетали вражеские самолеты-бомбардировщики, но собаки, приученные к стрельбе на полигоне, не обращали внимания на выстрелы и разрывы, хотя то, что еще утром гремело и взрывалось направо за склоном, к вечеру подвинулось ближе, и на поляну теперь падали осколки снарядов и мин.

Место, где лежали собаки, было укрыто поднимающимся склоном, на котором виднелись вверху серые крупные камни. Иногда о край каменного выступа ударялась пуля, отскакивала и, пронзительно взвизгивая, уносилась в сторону.

В этот день люди редко появлялись на поляне: и красноармейцы и командиры находились на переднем крае обороны. Оттуда через поляну иногда пробегали посыльные на командный пункт батальона. Неподалеку от Колбата, на поляне, в небольшом окопчике полулежал красноармеец с телефонной трубкой и время от времени говорил в нее. Ближе к командному пункту, около зеленого ящика радиостанции, сидел радист. Ящик был поставлен на узкую сторону. Из него торчал длинный прут и матово поблескивал на солнце.

Несколько раз на поляне появлялись санитары с носилками. Они проходили тяжелой походкой. На носилках лежали раненые красноармейцы, и санитары иногда опускали носилки на землю, перехватывались поудобнее и снова поднимали. Колбат, повернув морду, провожал их глазами, морщил нос, принюхиваясь к тяжелому запаху, шедшему от носилок, и тихо поскуливал.

Вечером, когда в прорези листвы стал заметен лиловый отсвет на небе, Савельев вышел на поляну вместе с санинструктором Рязановым, проводником Хабитуса. Рязанов надел на Хабитуса санитарные сумки, прицепил Хабитусу бринзель к ошейнику, взял собаку на поводок, и они пошли. Хабитус долго куда-то бегал, а когда они с Рязановым вернулись, Хабитус был возбужден и очень ласкался к санинструктору, а тот его хвалил и давал из руки кусочек, но в голосе его ясно слышалась печаль.

Ужин Колбату принес не Гусельников, а Савельев, и после еды Колбат заснул, как обычно, сунув нос в пышную шерсть около задней лапы, и звуки для него приглушились. Ночью было тихо, только в той стороне, где остался Гусельников, появлялся ненадолго голубой свет прожекторов, освещал полосу впереди и снова прятался за сопку, да в небе гудели невидимые самолеты.

Уже под утро, когда туманный холодноватый воздух стоял над поляной и света под деревьями прибавилось, так что можно было различать очертания и цвета, два санитара пронесли на носилках тяжело раненного, прикрытого командирским плащом с одной шпалой на свесившемся воротнике. От носилок шел тяжелый, душный запах крови. Колбат проснулся, поднял вверх морду и начал было выть, но санитар сказал: «Фу!» – и Колбат примолк. Он вытянул шею так, что голова его далеко и плоско улеглась на протянутые вперед лапы, и уставился печальными глазами на подошедшего к носилкам Савельева. Савельев держал в руках свою фуражку и, вернувшись, подошел к Колбату. Он достал галеты, размочил их и накормил его.

– Так-то, Колбат! – сказал он. – Вот оно как разведка достается. Нащупали, гады, рвут у нас лучших людей, да и только!

Колбат, будто понимая по интонации голоса, что у Савельева тяжело на сердце, перебрал лапами, подполз к нему и вытянул голову около его ноги. Но Савельев куда-то заторопился и отошел.

Торопливость в это утро с самого рассвета чувствовалась в ускоренном и поспешном разговоре людей, которые появлялись на поляне группами и поодиночке. Торопливость эта шла оттого, что справа, перебивая друг друга, непрерывно врывались звуки выстрелов, грохот и шум взрывов. Внезапно вновь налетели вражеские самолеты и начали пикировать на наши позиции.

Из-за деревьев быстро вышел коренастый старший лейтенант Петров и направился к окопчику, где сидел телефонист. Лейтенант стал диктовать донесение, а телефонист повторял слова Петрова. Внезапно слова телефониста прервал такой грохот, что они оба замолчали. Красноармеец похлопал себя по ушам:

– Вот беда-то! Уши точно ватой заткнуло. В это время по склону сбежал другой красноармеец.

– Товарищ начальник, – сказал он, – от разведки к нам бежит Тунгус. Беляев пошел принимать.

На поляне долго никто не показывался, а потом к Петрову подошел Беляев и подал донесение. Он порывисто дышал, лоб у него был мокрый от пота.

– Отжил Тунгус! – сказал он, и голос у него задрожал. – Маленько не добежал, его и ударило. Я ему подсвистываю, думаю, задело только, а он жалобно глядит на меня и ползет ко мне из последних сил… Эх, товарищ начальник!.. – И Беляев отвернулся в сторону.

– А донесение у вас откуда?

– Я к нему туда вниз сползал, товарищ начальник, донесение взял и самого вытащил на палатке. Вот он, Тунгус! Хорошая была собака. Не мог я его так оставить. Я его потом зарою.

– Приноровились! – сказал Петров. – Такую собаку сняли! Только то и утешение, что у них урон все-таки много больше нашего.

В лощине, куда Гусельников водил вчера Колбата, раздались взрывы и гул сильней прежнего.

– Ну и жарят! – усмехнулся Петров. Но в это время закричал телефонист:

– Товарищ начальник! Обрыв! Провод оборвали!

Он еще пытался говорить в трубку.

– Тихо. Нет, молчат! – с отчаянием сказал он.

– Попробуйте соединиться обходным путем, – приказал Петров, – через тыловой провод.

Телефонист снова заговорил в трубку, а Петров обернулся к зеленому ящику, около которого на коленях стоял радист, и то брал в руку большую трубку и говорил в нее настойчиво: «Кама, Кама…», то откладывал трубку, пристраивал зеленый квадратный брусок с черной ручкой и начинал постукивать: тук, ту-тук, ту-тук, ту-тук!

– Что, – спросил Петров, – не отвечают?

– Не могу связаться, товарищ начальник: аккумуляторы ведь сели у нас. Микрофоном не слышат, а ключом – еле-еле! Нам передают… – И он, прислушиваясь и не отнимая трубки от уха, раздельно сказал: – Передает командир второй роты. Ему Сухенко сообщил: противник начинает обход с левого фланга. Спрашивает, какие будут распоряжения.

– Связывайтесь, чтобы приняли радиограмму. Я доложу комбату.

Петров побежал вверх по склону и скоро сбежал обратно.

– Передайте: второй роте держаться. Сухенко два пулемета перевести в вершину оврага к поваленному дереву. Сейчас батарея откроет заградительный огонь.

От себя Петров прибавил:

– Наши-то на подходе. Не больше чем через час врагу во фланг ударят.

Красноармеец у зеленого ящика снова застучал: тук-ту-тук! Но в это время так грохнуло, что даже у Колбата моргнули глаза. Около него внезапно появился Савельев. Он на ходу свертывал донесение.

– Кого посылаешь? – спросил Петров.

– Колбат доставит! Он проползет… Савельев положил бумажку в портдепешник Колбата, отвязал поводок и побежал большими прыжками к лесной опушке.

Колбат бежал рядом с Савельевым по тому же следу, который они проложили вчера с Гусельниковым. Савельев торопился, как и все в это утро, но на опушке леса замедлил шаг, и, когда перед ним открылась та самая пологая лощина, Савельев лег и влево от себя уложил Колбата. На открытом склоне были видны пятна взрытой земли, которых вчера не было.

Они лежали рядом, и Колбат усиленно обнюхивал перед собой траву.

Савельев погладил Колбата, крепко прижал его спину ладонью к земле и настойчивым шепотом приказал:

– Ползать! Пост!

Колбат с полным удовольствием шевельнул хвостом и пополз.

– Ползать, ползать! – еще раз повторил оставшийся на опушке Савельев.

И вот Колбат, прихлопывая лапами, держа голову близко от земли и не давая крестцу выпячиваться, пополз по тому пути, которым прошел вчера. Ему снова попались цепкие и неудобные заросли мышиного горошка, и снова он переполз их на брюхе, но так поднялся в это время над травой, что наблюдавший за ним Савельев забеспокоился и крикнул:

– Ползать, ползать!

В это время снова засвистели пули над головой Колбата. Он пополз быстрее и скоро перевалился во вчерашнюю воронку, где отдыхал с Гусельниковым. В оборванной его лапой кисти мышиного горошка остался крепкий запах травяного клопа, но Колбат, не задерживаясь, выбрался из ямы и пополз вниз к родпику.

Около родника снаряд тяжело ударил совсем близко от Колбата, и на него посыпались комья земли. Перепуганный, он прянул в сторону. В тот же миг Савельев громко и взволнованно крикнул:

– Пост!

Колбат услышал и огромными скачками кинулся вверх по склону. Он мчался среди густой травы уже невидимый Савельеву и так вымахнул к стоявшим на противоположном склоне деревьям. Отсюда Колбат уже чувствовал присутствие людей. Теперь ему оставалось, как бывало много раз, подбежать к Гусельникову. Гусельников его погладит, скажет: «Хар-ра-шо, Колбат!» – и в поощрение угостит кусочком из ладони.

Но чем ближе Колбат подбегал к тому месту, куда его вело приказание Савельева, тем разительнее менялся его бег и весь его вид. Движения его замедлились и стали неуверенными. Был момент, когда Колбат стал нюхать направо и налево от себя, как бывает, когда собака теряет след.

След не был им потерян, но что-то произошло впереди…

Движения Колбата стали еще настороженнее. Он подходил все ближе и ближе к тому месту, где его должен был ждать Гусельников, когда из травы послышалось подсвистывание. И другой голос, голос Понтяева, позвал:

– Ко мне, Колбат!

Колбат остановился, как бы желая отпрыгнуть, отскочить… Потом шагнул осторожно, еще раз шагнул и снова двинулся вперед…

Колеблясь и как бы преодолевая препятствие, Колбат все ближе подходил к Понтяеву, но не весело, как всегда бегал к Савельеву или Гусельникову, а нехотя, понуро, опустив голову. Так он подошел вплотную и остановился слева. Понтяев взял его за ошейник, протянул ему ладонь с кусочком хлеба и сказал:

– Хар-ра-шо, Колбат!

Но Колбат не взял кусочка. Он опустился на землю и вытянул передние лапы. Понтяев торопливо открыл портдепешник и достал оттуда донесение.

Командир второй роты, разъединенный со штабом батальона прерванной телефонной и радиосвязью, беспокоился за свой левый фланг, который был и левым флангом батальона. В роте было неизвестно, получено ли в штабе батальона сообщение, переданное командиром роты о движении противника, и в роте напряжение нарастало. Но связи со штабом все еще не было.

Когда на командный пункт второй роты донесли, что от штаба к ним бежит Колбат, это было долгожданное восстановление прерванной связи роты со штабом батальона.

– Гусельников пошел уже принимать Колбата? – спросил командир роты.

– Гусельников тяжело ранен, товарищ старший лейтенант, – сказал Сухенко.

– А кто же пошел?

– Понтяев, – ответили ему.

– Вот это зря! – резко сказал командир роты. – Значит, опять связь сорвется. Все в полку знают историю Колбата, а послали. Пойдемте, Сухенко, может, что-нибудь удастся сделать. Где у вас организован прием?

– Вон там, на опушке, – сказал Сухенко и повел командира по чуть заметной тропинке.

Впереди шел складный Сухенко, за ним командир второй роты. Понтяев, увидев их, выпрямился и взял на поводок Колбата.