Текст книги "Календарь историй (СИ)"

Уоп!

– Оно всегда так? – паренёк казался совсем дезориентированным: он в растерянности оглядывал комнату, не в состоянии сфокусировать взгляд. Если так пойдёт и дальше, он может из–за этого погибнуть.

Двенадцатый придержал его за руку.

– Нет. Не всегда. Если здесь есть помехи, то они придут сверху.

Он указал на дверь, ведущую на чердак. Створка была приоткрыта, и казалось, что темнота следит за ними.

Парень кивнул. Потом спросил:

– Сколько у нас времени?

– Всего? Минут десять.

– Я всё спрашивал на Базе одну вещь, но мне так и не ответили. Сказали, сам увижу. Кто они такие?

Двенадцатый не ответил. Что-то изменилось, совсем чуть-чуть, в чердачной темноте прямо над ними. Он прижал палец к губам, поднял своё оружие и показал, чтобы парень сделал то же самое.

Они вылетели из дверного проёма, кирпично-серые и плесневело-зелёные, острозубые и быстрые, очень быстрые. Парень всё пытался нащупать курок, а Двенадцатый уже начал стрелять и обезвредил всех пятерых до того, как юноша успел выстрелить хоть раз.

Он кинул взгляд на паренька – его трясло.

– Хорошо держишься, – сказал Двенадцатый.

– Думаю, следовало спросить, что они такое?

– Что или кто. Без разницы. Они – враги. Проскальзывающие из-за границ времени. Сейчас, при передаче полномочий, они будут особенно сильны.

Двенадцатый и новичок вместе спустились по лестнице. Они были в маленьком загородном доме. Женщина и мужчина сидели в кухне, на столе перед ними стояла бутылка шампанского. Казалось, они не заметили двух мужчин в форме, прошедших через комнату. Женщина разливала шампанское по бокалам.

Форма юноши была новенькой, тёмно-синей – такой, словно её ни разу не надевали. Висевший на его поясе годометр* был полон тусклого песка. Форма Двенадцатого была потёртая и выцветшая до синевато–серого оттенка, заштопанная в тех местах, где её разрезали или разрывали, или прожигали.

Они дошли до кухонной двери и...

Уоп!

Они оказались снаружи, в каком-то лесу. Здесь было зверски холодно.

– ПРИГНИСЬ! – прокричал Двенадцатый.

Острая штуковина пролетела над их головами и врезалась в дерево.

– Ты вроде говорил, что это не всегда так происходит, – возмутился парень.

Двенадцатый пожал плечами.

– Откуда они берутся?

– Из времени, – ответил Двенадцатый. – Прячутся за секундами и постоянно пытаются вырваться.

Где-то совсем близко раздался странный звук – что-то вроде "вумпф" – и гигантская ель вспыхнула дрожащим медно–зелёным огнём.

– Где они?

– Над нами, снова. Обычно они вверху или внизу.

Они спустились, как искры от бенгальского огня, прекрасные, белые и, может быть, слегка опасные.

На этот раз мужчины стреляли вместе.

– Тебя проинструктировали? – спросил Двенадцатый. Приземлившись, искорки стали выглядеть не так привлекательно и намного более опасно.

– Не совсем. Мне сказали, что это всего на год.

Двенадцатый остановился, чтобы перезарядить ружьё. Он был сед и покрыт шрамами. Паренёк же выглядел слишком молодым для того, чтобы держать оружие.

– А они сказали, что этот год растянется на всю твою жизнь?

Парень покачал головой. Двенадцатый помнил то время, когда и сам был таким же молодым, одетым в чистую, не порванную ещё форму. Неужели и он был таким наивным? Таким невинным?

Он разобрался с пятью искро-демонами. Юноша позаботился об оставшихся трёх.

– Значит, это год борьбы, – сказал он.

– Каждую секунду, – ответил Двенадцатый.

Уоп! 

Волны с шумом разбивались о песчаный берег. Здесь, в Январе Южного полушария, было жарко. Тем не менее, ночь ещё не закончилась.

В небе над ними повисли неподвижные фейерверки. Двенадцатый проверил свой годометр: в нём осталось всего пара песчинок. Осталось недолго.

Он внимательно осмотрел пляж, волны, камни.

– Я их не вижу.

– Я вижу, – отозвался паренёк.

Там, куда он указывал, из моря поднималось что-то огромное – настолько огромное, что и трудно вообразить – злобная груда, вся в щупальцах и клешнях, и она оглушительно ревела, возвышаясь над водной массой.

Двенадцатый стащил со спины реактивное ружьё** и перекинул его через плечо. Он выстрелил и смотрел, как пламя расцветает на теле создания.

– Самый громадный из всех, что я видел, – сказал он. – Наверное, приберегли лучшее напоследок.

– Эй, – возразил паренёк. – Но для меня это только начало.

И тогда оно поползло к ним: стучали клешни, щупальца хлопали, как кнуты, клацали челюсти...

Они рывком преодолели песчаную гряду.

Паренёк был быстрее Двенадцатого: он был молод, но иногда молодость – это преимущество. У Двенадцатого болели колени, и он спотыкался.

Его последняя песчинка падала на дно годометра, когда что–то – щупальце, понял он – обернулось вокруг его ноги, и он упал.

Он посмотрел вверх.

Парень стоял на гряде, расставив ноги так, как учили в лагере для новичков, и держал реактивное ружьё незнакомого дизайна – судя по всему, что-то из времён после Двенадцатого. Он начал мысленно прощаться с жизнью, пока его тащили по пляжу, пока песок царапал его кожу... Раздался глухой выстрел, и существо, отброшенное обратно в море, разжало щупальца.

Мужчина завис в воздухе, когда последняя песчинка упала, и Полночь забрала его.

Двенадцатый открыл глаза в том месте, куда уходят старые года. Четырнадцатая помогла ему подняться с платформы.

– Как всё прошло? – поинтересовалась Тысяча Девятьсот Четырнадцатая. На ней была белая юбка до пола и длинные белые перчатки.

– С каждым годом они становятся всё опаснее, – ответил Две Тысячи Двенадцатый. – Секунды и те существа позади них. Но мне нравится новый парнишка. Думаю, он справится.

___________________________________________________________________

*в оригинале это красивое слово "yearglass" – то есть, песочные часы, которые отмеряют целый год

**собственно, противотанковое реактивное ружьё. В оружии не особо разбираюсь, но базукой назвать рука не поднялась.

neilhimself: – Почему Январь так опасен?

zyblonius: – Потому что престарелый ветеран только что ушёл в отставку, и его заменил неопытный юноша, совсем ещё ребёнок.

(с) вдохновительные твиты

Февраль

Серые Февральские небеса, укрытые туманом белые пески, чёрные камни и море, тоже кажущееся чёрным... Всё вокруг – монохромная фотография, и только девушка в жёлтом платье добавляет миру красок.

Двадцать лет назад старая леди выходила на пляж, невзирая на погоду, всматривалась в песок, изредка наклонялась, чтобы поднять камень и посмотреть, что под ним. Когда она перестала спускаться к пескам, женщина помладше – думаю, её дочь – стала приходить вместо неё. Энтузиазма у неё было поменьше. Теперь и та женщина перестала приходить – её место заняла совсем молодая девушка.

Она подошла ко мне. Я был единственным человеком, осмелившимся гулять по пляжу в такой туман.

Я выглядел не старше, чем она.

– Что ты ищешь? – спросил я.

Она скорчила рожицу.

– Почему это ты думаешь, что я что-то ищу?

– Ты спускаешься сюда каждый день. До тебя сюда приходила другая леди, а до неё – ещё одна, старая леди, с зонтиком.

– Это была моя бабушка, – ответила девушка в жёлтом плаще.

– Что она потеряла?

– Кулон.

– Должно быть, он очень ценный.

– Да не очень. Скорее, дорог как память.

– А я всё же думаю, очень ценный, раз твоя семья ищет его уже столько лет.

– Да, – в сомнении протянула она. – Бабушка говорила, что кулон заберёт её домой. Она говорила, что пришла сюда, чтобы оглядеться. Ей было любопытно. Потом она забеспокоилась, что кулон всё ещё на ней, спрятала его под камнем, чтобы найти попозже, когда вернётся. А когда вернулась, она уже не помнила, под каким камнем его оставила. Это было пятьдесят лет назад.

– А где был её дом?

– Она никогда не рассказывала.

То, как девушка отвечала, заставило меня задать вопрос, от которого внутри всё замирало:

– Она всё ещё жива? Твоя бабушка?

– Вроде того. Но она больше с нами не разговаривает. Просто смотрит на море. Наверное, это ужасно – быть таким старым.

Я покачал головой. Нет, не ужасно.

Я сунул руку в карман своего плаща.

– Это, случайно, не он? Я нашёл его на пляже примерно год назад. Под камнем.

Кулон не повредили ни песок, ни солёная вода.

Девушка выглядела потрясённой. Она обняла меня, поблагодарила, взяла кулон и побежала по туманному пляжу к маленькому городку.

Я смотрел, как она бежала: вспышка золота в чёрно–белом мире, несущая кулон её бабушки в руке. Он был таким же, как тот, что я носил на шее.

Я подумал, а вернётся ли её бабушка – моя маленькая сестрёнка – домой? Простит ли она мне мою глупую шутку? Может, она решит остаться на земле и пошлёт вместо себя внучку.

Было бы забавно.

Только когда моя внучатая племянница исчезла из виду и оставила меня одного, я поплыл вверх, позволяя кулону тянуть меня домой – в бескрайнюю бездну, где мы странствуем вместе с одинокими небесными китами. Туда, где небеса и море едины.

__________________________________

neilhimself: – Расскажите о самом странном событии, произошедшем с вами в Феврале.

TheAstralGypsy: – Встретил на пляже девушку, которая искала потерянный 50 лет назад бабушкой кулон. Он был у меня, я нашёл его в прошлом феврале.

(с) вдохновительные твиты

Март

"...что нам известно – так это то, что её не казнили."

Даниэль Дэфо, "Всеобщая история грабежей и смертоубийств, учинённых самыми знаменитыми пиратами"

В большом доме было слишком жарко, и они вышли на веранду. Далеко на западе набирал силу весенний шторм. Уже полыхали молнии, а неожиданно холодные порывы ветра дарили свежесть и прохладу.

Мать и дочь чинно сидели на качелях и гадали, когда отец девушки вернётся домой – он сел на корабль, гружённый табаком, идущий к далёким английским берегам.

Тринадцатилетняя Мэри, такая хорошенькая, так легко всему удивляющаяся, сказала:

– Знаешь, я очень рада, что всех пиратов повесили, и отец вернётся к нам целым и невредимым.

– Я не хочу разговаривать о пиратах, Мэри, – произнесла её мать, не переставая улыбаться своим мыслям.

***

Ей пришлось переодеться мальчишкой, чтобы избавить отца от скандала. Она не надевала женское платье до тех пор, пока не попала на корабль к отцу и к матери, его служанке и любовнице, которую в Новом Свете он назовёт своей женой. Корабль держал путь из Корка в Каролинас.

В том путешествии она, одетая в непривычную одежду, неуклюжая во всех этих странных юбках, впервые влюбилась. Ей было одиннадцать, и её сердце похитил не моряк, но сам корабль: Энн сидела на носу, смотрела, как под ногами её проносится серая Атлантика, слушала крики чаек и чувствовала, как с каждым мигом Ирландия удаляется всё дальше и дальше и забирает с собой всю старую ложь.

Она с великим сожалением оставила свою любовь, когда они причалили к берегу, и даже когда её отец стал успешным на новой земле, она мечтала о скрипе мачт и хлопающих на ветру парусах.

Отец её был хорошим человеком. Он был рад её возвращению и не спрашивал ни о чём, что она делала вдали от дома: ни о молодом человеке, за которого она вышла замуж, ни о том, как он увёз её в Провиденс. Она вернулась к семье спустя три тогда, с ребёнком на руках. Девушка сообщила, что муж её умер, и, хотя ходило множество слухов, даже самый острый язычок из обменивающихся сплетнями не мог и помыслить о том, что Эни Райли и есть та пиратка Энн Бонни, первая помощница капитана Красного Рэкхэма.

"Если бы ты дрался, как мужчина, тебе не пришлось бы подыхать, как псу". То были последние слова, которые Энн Бонни сказала человеку, подарившему ей ребёнка.

***

Миссис Райли наблюдала за молниями и слушала далёкие раскаты грома. Её волосы уже тронула седина, а кожа была всё так же прекрасна, как у любой местной состоятельной женщины.

– Звучит совсем как пушечный выстрел, – заметила Мэри. (Энн назвала её в честь матери, а ещё в честь лучшей подруги, с которой познакомилась, пока была вдали от дома.)

– Почему ты вдруг заговорила о таких странных вещах? – спросила её мать. – В этом доме мы не говорим о пушках.

Пролился первый Мартовский дождь, и, к удивлению дочери, миссис Райли вскочила с качелей и выбежала на улицу. Дождь окатывал её, как морские брызги. Подобное поведение было вовсе несвойственным для такой респектабельной женщины.

Она чувствовала капли дождя на своей коже и представляла, что она – капитан собственного судна, и вокруг гремят пушки, и морской бриз несёт дым от пороха. Мёртвые на её корабле будут выкрашены красным, чтобы скрыть пролитую в битве кровь. Ветер будет раздувать паруса со свистом громким, как пушечный рёв, и они захватят торговое судно, и заберут всё, что пожелают – украшения и деньги – и она подарит своему первому помощнику обжигающий поцелуй, когда яростному безумию придёт конец...

– Мама? – позвала Мэри. – Ты, должно быть, думаешь о чём–то сокровенном. Ты так странно улыбаешься.

– Глупенькая моя акушла*, – ответила её мать. – Я думаю о твоём отце.

Она говорила правду, и Мартовский ветер разносил вокруг них безумие.

_____________

*дорогая девочка – ирл.

neilhimself: – Какую историческую личность напоминает вам Март?

MorgueHumor: Энн Бонни и её мятежное сердце, мечтающее о собственном корабле.

(с) вдохновительные твиты

Апрель

Ты понимаешь, что слишком сильно давил на уток*, когда они перестают тебе доверять – а мой отец забирал у них всё, что мог, с прошлого лета.

Он спускался к пруду и приветствовал их.

В Январе они попросту уплыли. Один особенно раздражительный селезень – мы называли его Дональдом, но только за его спиной, утки чувствительны к таким вещам – слонялся неподалёку и ругал моего отца.

– Мы не заинтересованы, – говорил он. – Мы ничего не хотим у вас покупать: ни страховку, ни энциклопедии, ни алюминиевую обшивку, ни безопасные спички, ни тем более гидроизоляцию.

– В двойном размере или ничего! – возмущалась чрезвычайно раздражённая кряква. – Уверена, ты на это поспорил! С помощью того двухстороннего четвертака!

Утки, которым пришлось с сомнением изучить четвертак, оброненный отцом, согласились друг с другом и поплыли, изящные и сердитые, к противоположному берегу.

Мой отец воспринял это как личное оскорбление.

– Ох уж эти утки. Они всегда рядом. Как корова, которую в любой момент можно подоить. Все они неудачники – самого высшего сорта. К таким можно возвращаться снова и снова. А я всё испортил.

– Нужно, чтобы они снова начали тебе доверять, – сказал я отцу. – А ещё лучше – можешь просто быть с ними честным. Начни всё с чистого листа. У тебя теперь есть настоящая работа.

Он работал в местном пабе, прямо напротив утиного пруда.

Мой отец не стал начинать всё с чистого листа. Он остался на том, что уже исписан. Крал свежий хлеб с кухни в пабе, собирал недопитые бутылки с красным вином и спускался к пруду, чтобы завоевать утиное доверие.

Он развлекал их весь Март, он кормил их, рассказывал им шутки, делал всё, чтобы только смягчить их. Это продолжалось до самого Апреля, когда всё вокруг стало одной сплошной лужей, а деревья снова позеленели.

Когда мир стряхнул с себя зиму, отец принёс колоду карт.

– Как насчёт дружеской игры? – спросил отец. – Без денежных ставок.

Утки нервно переглянулись.

– Ну, не знаю... – осторожно пробормотали некоторые из них.

Потом одна престарелая кряква, которую я не узнал, изящно расправила крылья:

– Он так часто приносил нам свежий хлеб и красное вино – будет невежливо отказываться. Может, сыграем в пьяницу**?

– Как насчёт покера? – предложил отец с непроницаемым лицом***, и утки согласились.

Мой отец был счастлив. Ему даже не пришлось предлагать делать ставки – это сделала престарелая кряква.

Я кое–что знал о том, как сдавать снизу: я смотрел, как отец сидит в нашей комнате по ночам, практикуясь снова и снова, но та старая кряква могла научить отца парочке приёмов. Он сдавал снизу. Сдавал из середины. Он знал местонахождение каждой карты в колоде, и ему требовалось совсем немного времени, чтобы положить нужную карту в нужное место.

Утки забрали у моего отца всё: его кошелёк, его часы, его табакерку и всю его одежду. Если бы утки приняли в качестве ставки мальчишку, он бы и меня проиграл, и, возможно, в некотором роде он это и сделал.

Он вернулся в паб в нижнем белье и носках. Утки не любят носки. Такой у них пунктик.

– По крайней мере, у тебя остались носки, – сказал я отцу.

В Апреле отец научился не доверять уткам.

_____________________

*ещё одно значение слова "duck" – неудачник, "push" – не только "давить", но и "толкать товар, рекламировать". Отсюда игра слов.

**точнее, вид рамми – карточной игры, в которой игроки подбирают карты по достоинству или по последовательности и сбрасывают

***poker face – ничего не выражающее лицо (характерное для игрока в покер)

neilhimself: – Какое ваше самое счастливое Апрельское воспоминание?

_NikkiLS_: – Когда утки снова начали нам доверять: мы с отцом кормили их свежим хлебом, украденным из паба, в котором он работал.

(с) вдохновительные твиты

Май

В Мае я получила анонимную открытку на День Матери. Это поставило меня в тупик. Я бы заметила, если бы у меня были дети, так ведь?

В Июне я нашла уведомление, в котором говорилось "Стандартный Сервис Будет Возобновлён в Кратчайшие Сроки". Оно было приклеено к зеркалу в ванной вместе с несколькими тусклыми медными монетками неизвестного номинала и происхождения.

В Июле мне доставили три открытки, с интервалом в неделю: на почтовых штемпелях было указано "Изумрудный город". В них сообщалось, что отправитель замечательно проводит время, и он также просит напомнить Дорин, чтобы она сменила замки на задней двери и отменила доставку молока. Я не знаю никого по имени Дорин.

В Августе кто–то оставил коробку конфет на моём крыльце. На прикреплённом к ней стикере говорилось, что это важная улика в судебном деле и конфеты нельзя есть, пока они не будут проверены на отпечатки пальцев. Весь шоколад растаял на Августовской жаре и превратился в мягкую коричневую массу. Пришлось выбросить всю коробку.

В Сентябре я получила посылку, в которой был первый выпуск "Action Comics", Первый Том Пьес Шекспира и отпечатанная в частной типографии копия романа Джейн Остин под названием "Разум и Глушь". Я не интересовалась комиксами, Шекспиром или Джейн Остин и потому оставила книги в гостевой спальне. Неделю спустя они исчезли – я обнаружила пропажу, когда искала что–нибудь для чтения в ванной.

В Октябре я нашла пришпиленное к аквариуму уведомление "Стандартный Сервис Будет Возобновлён в Кратчайшие Сроки. Честно". Похоже, нескольких золотых рыбок заменили их идентичными копиями.

В Ноябре я нашла записку с требованием выкупа, в которой говорилось, что я должна делать, если хочу снова увидеть дядю Теобальда живым. У меня не было дяди Теобальда, но я всё равно целый месяц носила в петлице розовую гвоздику и не ела ничего, кроме салатов.

В Декабре мне пришла рождественская открытка с Северного Полюса. В ней объяснялось, что в этом году из-за канцелярской ошибки я не попала ни в список Хороших, ни в список Хулиганов. Подпись на открытке начиналась с буквы "С". Может быть, там было написано "Санта", но я больше склонялась к варианту "Стив".

В Январе я проснулась и обнаружила, что кто-то ярко-красной краской написал на потолке моей крошечной кухни "УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ВЫ ЗАКРЕПИЛИ СВОЮ МАСКУ, ПРЕЖДЕ ЧЕМ ПОМОГАТЬ ОСТАЛЬНЫМ". Немного краски пролилось на пол.

В Феврале на автобусной остановке ко мне подошёл человек и показал мне чёрную статую сокола, лежащую в его сумке для покупок. Он попросил помочь ему сберечь статую от Толстяка, а потом увидел кого-то позади меня и тут же убежал.

В Марте мне прислали три рекламных брошюры: первая сообщала, что я, возможно, выиграла миллион долларов, вторая – что меня, может быть, зачислили во Французскую Академию, а последняя – что я почти уже стала титулованным правителем Священной Римской Империи.

В Апреле на прикроватном столике я нашла записку с извинениями за качество обслуживания, в которой меня уверяли, что впредь все ошибки во Вселенной будут тут же исправляться. В конце стояла приписка "МЫ ИЗВИНЯЕМСЯ ЗА ДОСТАВЛЕННЫЕ НЕУДОБСТВА".

В Мае я получила ещё одну открытку на День Матери. На этот раз не анонимную. Она была подписана, но я не могла разобрать букв. Подпись начиналась с "С", но я почти уверена, что это было не "Стив".

neilhimself: – Какой самый странный подарок вы получали в Мае?

StarlingV: – Анонимный подарок на День Матери. Просто задумайтесь об этом на пару мгновений

(с) вдохновительные твиты

Июнь

Мои родители не соглашались друг с другом. Так уж было заведено. Более того – они ссорились. По любому поводу. Я до сих пор не могу понять, как они сумели договориться о женитьбе или о том, чтобы завести детей – меня и мою сестру.

Моя мама верит в перераспределение богатства, и считает, что самая большая проблема коммунизма в том, что он не распространился повсеместно. У стены с отцовской стороны кровати висит фотография Королевы в рамочке, и он голосует так, как голосовал был самый прожжённый консерватор. Мама хотела назвать меня Сьюзан, папа – Генриеттой, в честь тёти. Ни один не хотел уступать. Я единственная Сюзиетта в школе – или, что более вероятно, во всём мире. По той же причине мою сестру зовут Алисмима.

Они ни в чём не могли согласиться друг с другом: даже если дело касалось простой температуры. Моему отцу всегда слишком жарко, а маме – слишком холодно. Они включают и выключают обогреватель, открывают и закрывают окна всякий раз, когда кто–нибудь из них заходит в комнату. Мы с сестрой болеем простудой целый год, и, думаю, нам даже известна причина.

Они даже не могли решить, в каком месяце лучше поехать в отпуск. Отец настаивал на Августе, мать – на Июле. В результате нам пришлось отдыхать в Июне, что было неудобно вообще для всех.

Они не могли решить, куда поехать. Отец подбивал нас отправиться в Исландию, чтобы покататься там на повозках, запряжённых пони, а мама мечтала о поездке на верблюдах по Сахаре, и оба посмотрели на нас, как на полоумных, когда мы сказали, что были бы не против посидеть на пляже где-нибудь на юге Франции. Они сделали передышку для того, чтобы сказать, что этого мы не дождёмся, равно как и поездки в Диснейлэнд, а потом снова начали спорить.

Несоглашение о Том, Где Мы Проведём Июньский Отпуск закончилось быстро: родители хлопали дверьми и кричали друг другу что–то вроде "Ну и ладно!"

Когда неудобный отпуск начался, мы с сестрой были уверены только в одном: никуда мы не поедем. В библиотеке мы взяли целую кучу книг – столько, сколько смогли унести – и приготовились выслушивать множество ссор в ближайшие десять дней.

Потом приехали какие-то фургоны, и люди начали затаскивать в дом разные вещи.

Для мамы в подвале установили сауну. Рабочие насыпали на пол песок, повесили на потолок солнечную лампу*. Мама постелила прямо под этой лампой полотенце. На стенах подвала висели картины, изображающие песчаные дюны и верблюдов – до тех пор, пока они не отклеились из-за невероятной жары.

Для отца в гараж втащили холодильник – самый большой холодильник из всех, что он смог найти, такой большой, что в него можно было зайти. Холодильник занял так много места, что пришлось парковать машину снаружи. Отец вставал рано утром, надевал тёплый исландский свитер, брал с собой книгу и термос с горячим какао, и немного Мармайта**, и сэндвичи с огурцом – входил в гараж с большой улыбкой на лице и не выходил до самого обеда.

Иногда я думаю, что ни у кого больше нет такой же странной семьи, как у меня. Мои родители вообще ни в чём не могу согласиться.

– Ты знаешь, что мама надевает пальто и после полудня пробирается в гараж? – внезапно спросила меня сестра, когда мы сидели в саду и читали библиотечные книги.

Я не знала. Но этим утром я видела, как отец, одетый в домашний халат и плавки, направляется в подвал, к маме. Улыбка у него была до ужаса глупая.

Не понимаю я родителей. Впрочем, думаю, никто не понимает.

__________________________

*кварцевая лампа, лампа–солнце – такие обычно устанавливают в соляриях.

** "Мармайт" – фирменное название питательной белковой пасты производства одноимённой компании; используется для бутербродов и приготовления приправ

neilhimself: – Где бы вы провели идеальный Июнь?

DKSakar: – В холодильнике. Летом я всегда мечтаю о том, чтобы делали огромные холодильники, в которые можно было бы залезть.

(с) вдохновительные твиты

Июль

В тот день, когда от меня ушла жена – сказала, что ей нужно побыть одной, что ей нужно время, чтобы подумать – первого Июля, когда солнце палило над озером в центре города, когда кукуруза на лугу вокруг моего дома доходила до колен, когда переполненные энтузиазмом дети запускали первые ракеты и петарды, чтобы поразить нас и раскрасить летнее небо, на заднем дворе я построил иглу из книг.

Я строил его из книг в мягких обложках, потому что боялся, что книги в твёрдых обложках и энциклопедии придавят меня, если я не закреплю их как следует.

Но конструкция выдержала. В высоту она была футов двенадцать, и в ней был тоннель, через который я мог проползти ко входу, чтобы спрятаться от суровых арктических ветров.

Я принёс книг в иглу, которое и так было сделано из книг, и читал их там. Удивительно, как тепло и удобно было внутри. По мере того, как я дочитывал книги, я клал их на землю, выстилал ими пол, а потом приносил ещё больше книг и садился на них, уничтожая последние следы пребывания в моём мире зелёной Июльской травы.

На следующий день ко мне пришли друзья. Они проползли в иглу и сказали, что я веду себя как сумасшедший. Я ответил им, что единственное, что стоит между мной и зимними холодами – отцовская коллекция книг в мягких обложках, выпущенных в 50-х, со специфическими названиями, сенсационными обложками и с разочаровывающее степенными историями внутри.

Мои друзья ушли.

Я сидел в своём иглу, представляя, что снаружи арктическая ночь, и размышляя, сверкает ли в небесах северное сияние. Я выглянул наружу, но увидел только ночное небо, заполненное мелкими, как булавочные головки, звёздами.

Я спал в своём иглу, сделанном из книг. Когда меня настиг голод, я проделал в полу дыру, закинул туда удочку и стал ждать, когда что-нибудь клюнет. Я поймал рыбу, сделанную из книг – приключений Пингвиньего детектива в зелёных винтажных обложках. Я съел её сырой, боясь разжигать огонь в своём иглу.

Выбравшись наружу, я обнаружил, что кто-то покрыл книгами весь мир: везде были книги с бледными обложками всех оттенков белого, синего и фиолетового. Я бродил по ледяному покрову из книг и увидел кого-то, очень похожего на мою жену там, на льду. Она делала ледник из автобиографий.

– Я думал, ты ушла, – сказал я. – Ушла и оставила меня одного.

Она ничего не ответила, и я вдруг понял, что она была лишь тенью тени.

В Июле арктическое солнце никогда не заходит, но я устал и пошёл обратно в иглу.

Я заметил тени медведей до того, как увидел их самих: они был громадными, бледными, слепленными из страниц яростных книг: древние и современные поэмы бродили по льду в медвежьей форме, заполненные словами, которые могли ранить своей красотой. Я видел бумагу и вьющиеся по ней слова. Я боялся, что медведи почуют меня.

Я прокрался обратно в иглу. Может, я уснул в темноте. А потом выполз и лёг на спину, прямо на лёд, и уставился на невероятные цвета мерцающего северного сияния. Я слушал, как трещит и скрипит лёд, пока айсберг из сказок откалывается от мифологического ледника.

Я не знаю, когда заметил, что рядом со мной кто-то лежит. Должно быть, я услышал её дыхание.

– Они такие красивые, правда? – спросила она.

– Это Аврора Бореалис, северное сияние, – ответил я.

– Это фейерверки в честь 4 Июля, дорогой.

Она взяла меня за руку, и мы вместе смотрели на фейерверки.

Когда последний из них исчез в облаке золотых звёзд, она прошептала:

– Я пришла домой.

Я ничего не ответил. Я только сжал её руку и покинул своё иглу из книг, и пошёл в наш с ней дом, греясь в лучах Июльского солнца, как кошка.

Я услышал далёкие раскаты грома, и ночью, пока мы спали, прошёл дождь, который разрушил моё иглу из книг и смыл слова со всего вокруг.

neilhimself: – Какой была самая необычная вещь, которую вы видели в Июле?

mendozacarla: – ... иглу, сделанное из книг.

(с) вдохновительные твиты

Август

Тем летом Августовские лесные пожары начались рано. Все грозы в мире ушли от нас на юг и забрали с собой дождь. Каждый день мы видели вертолёты, таскающие цистерны с озёрной водой, готовые в любой момент затушить ею пламя в дальних районах.

Питер, австралиец и владелец дома, в котором я сейчас живу, а заодно и готовлю для хозяина еду, сказал:

– В Австралии растут эвкалипты, которым нужен огонь, чтобы выжить. Некоторые семена не могут прорасти, пока лесной пожар не вычистит весь подлесок. Им необходимо тепло.

– Странно это – появляться на свет из огня.

– Да не очень, – ответил Питер. – Вполне нормально. Особенно для тех времён, когда на Земле было намного жарче.

– Сложно представить более жаркий мир, чем нынешний.

Он фыркнул.

– Это ещё ничего, – сообщил он, а потом рассказал о жаре, которая господствовала в Австралии во времена его молодости.

Следующим утром в новостях сообщили, что населению из нашего района следует эвакуировать свою собственность: мы находились в пожароопасной зоне.

– Чепуха, – сердито заметил Питер. – Проблем у нас тут не возникнет. Мы на возвышенности, к тому же, окружены речкой*.

Когда воды было много, эта речушка могла быть четыре, а то и пять футов глубиной. Сейчас в ней был один, от силы два фута.

К вечеру запах древесного дыма заполнил собой всё вокруг, а по телевизору и по радио настойчиво советовали убираться подальше – чем раньше, тем лучше. Мы улыбнулись друг другу, глотнули пива и поздравили себя с тем, что мы не поддаёмся панике в сложной ситуации.

– Мы слишком самодовольны... – сказал я. – Человечество, все мы. Люди. Мы видим, как листья жарятся на деревьях Августовским днём, и после этого всё ещё не верим, что всё в самом деле изменится. Наши империи будут стоять вечно.

– Ничто не длится целую вечность, – возразил Питер и налил себе ещё кружечку. Он рассказал о своём австралийском друге, который потушил огонь, перекинувшийся на семейную ферму, с помощью одной только банки пива.

Пламя спускалось в долину, направляясь прямо к нам, и это было похоже на конец света. Мы поняли, что речушка нас не защитит. Горел даже воздух.

Тогда мы, наконец, побежали, подгоняя самих себя и кашляя от удушающего дыма. Мы бежали вниз по холму, до реки, а потом легли в воду, держа над поверхностью только головы.