Текст книги "Алешка"
Автор книги: Никул Эркай
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)
– Пускай угар выйдет, потом зайдете. Веник в корытце лежит. – И ушла.
Митрич посадил Алешку на полок, окатил горячей водой и начал мылить. Обгоревшая Алешкина кожа слезала с тела целыми пластами.
– Комары-то дают знать? – спросил Митрич, глядя на расчесанные Алешкины ноги.
– Хватает, – сказал Алешка. – Они и в шалаш лезут, собаки.
Трет Митрич Алешку мочалкой, а про себя думает, что парень за все лето в бане-то, наверное, первый раз. Видно, никому и в голову не приходило отмыть парня.
– Дядя Петя, давай я тебе спину потру.
– Погоди, Алешка, сначала твою спину отшлифуем. Грязи на тебе накопилось – хоть возами вози.
Сполоснул Митрич Алешку теплой водой. Алешка слез с полков и принялся тереть спину Митричу.
– Теперь давай попаримся. – Митрич плеснул ковш воды на раскаленные камни.
Паром пыхнула каменка. От жары Алешка присел на пол. Митрича на полках еле видно сквозь плотный туман. Втащил Митрич Алешку на полок и принялся обрабатывать веником. От шлепков веника приятно зудит кожа. А Митрич хлещет – только успевай поворачиваться. Живого места не осталось на Алешке. Тело вспыхнуло, закраснелось, будто ошпаренное.
Не стало больше у Алешки терпения. Спрыгнул с полков – и бегом наружу. Выскочил в предбанник. В приоткрытую дверь тянет легкий сквознячок, обдает прохладой горящее тело. Ф-фу, хорошо!
Вернулся Алешка в чистых, шелестящих трусиках, а на стуле лежат новые брюки и гимнастерка, на полу стоят новенькие сандалии.
– С паром, Алешенька! – сказала Марина. – Одевайся. Сандалии – тоже твои, Митрич привез.
Больше всего понравился Алешке ремень с блестящей пряжкой. Оделся Алешка в новый костюм – совсем другой парень. Ладный, подтянутый, даже как будто ростом повыше стал.
Марина сама застегнула пуговицы на гимнастерке, расчесала Алешкин чуб.
– Хорошо помылись?
– Хорошо, – сказал Алеша, – аж кожа горит.
Сели за стол ужинать. Марина постаралась, нажарила котлет с макаронами. Алешка проголодался, ест – только за ушами хрустит.
После ужина вышли Митрич и Алешка из дома, присели на лавку.
– Какие книги читаешь? – спросил Митрич.
– Книги? – удивился Алешка. – Да я их и не читаю вовсе. У меня времени нет. Я, дядя Петя, и сплю-то мало, встаю рано, даже днем спать хочется.
– А как пионерские дела?
– Не знаю. В школе был пионером, а теперь не знаю... На сборы меня не зовут. Может, уже давно вычеркнули.
– Вот как! – сказал Митрич. – Даже не знаешь, пионер ты или нет. Это, брат, никуда не годится.
– А я позабыл об этом, работы много, – сказал Алешка. – У нас с дедушкой стадо знаешь какое – молоко не успевают на завод отвозить. Что же, я виноват?..
– И в самом деле тебя, Алешка, винить трудно, – задумчиво сказал Митрич.
Стало темнеть. Поодиночке начали проглядывать звезды. Послышался шорох листвы. Это ветер лениво ворочался в саду, словно устраивался там на ночлег. После сытной еды Алешку клонило ко сну.
В это время примчался Андрейка. Возбужденный бегом, горячий, как уголек, он вытянулся перед Алешкой, поднял правую руку над головой и отрапортовал:
– Алешка, задание выполнено. Коровы подоены. Бидоны наполнены, даже с верхом. Стоят теперь в роднике. Доярки свободны, а я голодный. Виноват, забыл: твоя порция парного молока хранится в надежном месте. – Андрейка похлопал себя по животу.
Алешка стоял перед Андрейкой тоже навытяжку. Вспомнилась школа, пионерский отряд.
– Рапорт сдал! – крикнул Андрейка.
– Рапорт принял! – ответил Алешка, обнял своего друга, и начали они бороться...
– Хватит, хватит вам возиться! Андрейка, испачкаешь Алешку... – крикнула Марина из сеней.
Андрейка бросил Алешку, подбежал к матери, обнял и ну ее крутить...
– Мам, я спать буду вместе с Алешкой!
– Иди мыться, – сказала Марина, целуя Андрейку в темя. – Поешь, потом разберемся, кому где спать.
Андрейка, как говорится, ноги в руки – и марш в баню. Марина вслед за ним понесла белье.
Митрич с Алешкой зашли в избу, зажгли свет. Была у Марины привычка сумерничать. Сидит вечером в потемках, одна. Зажмурит глаза, а в голове думы плывут – невеселые, вечерние. О чем думает? Неизвестно. Может быть, о муже, который на целый год запропал в городе. Или об Андрейке, который носится тем временем со своими приятелями.
В потемках-то лучше думается.
– Ну, Алеша, давай спать. Тебе Марина постелила в сенях. Андрей ляжет на погребице – это его любимое место, а тебе с ним нельзя: он как вьюн ворочается, все равно спать не даст, – сказал Митрич.
– Дядя Петя, а можно мне чуть-чуть посидеть с Андрейкой?
– Немного можно.
Пришел Андрейка из бани, поел, выпил кружку молока – и готов. Наконец-то они остались вдвоем. Забрались на погребицу. Андрейка достал из-под постели какую-то тряпку и показал Алешке:
– Видал?
– Ну и что... – сказал Алешка. – Наш рюкзак, ничего особенного.
– Правильно, рюкзак.– Андрейка хитро улыбнулся. – Только разве рюкзаки пустые бывают? Понимать надо!
– Конечно, бывают. – Алешка ничего не понимал. – Вот этот же пустой.
– А мы сделаем, чтобы он был полный... – таинственно сказал Андрейка.
– Чего ты мне загадки загадываешь? – рассердился Алешка.
– Ничего не загадка. Был рюкзак пустой – станет полный. Понятно?
– А-а, за горохом? – догадался Алешка.
– Да мне гороху и даром не надо. Эх, ты! Знаешь, где я сегодня был? В большом саду! Там анис уже поспел и грушовка... Я уже разведочку сделал. Вот, тебе яблоко оставил.
Взял Алешка яблоко, надкусил – во рту тает. Загорелся:
– Идем!
– Сандалии сними, через забор полезем.
Мимо дома прокрались ребята на огороды. Тихо сейчас в селе, даже собаки не лают. Никто их не видит, только луна сверху подглядывает.
Идут по тропе. Сто раз здесь ходили, а места будто и незнакомые. По обеим сторонам – картошка. Листья у нее от лунного света серебряные. На околице стоят избы. Крыши блестят, словно сделаны из белой жести. Все меняется в неверном лунном свете: дорога через поле серебрится, как речка, так и хочется прислушаться, не журчит ли. Далекие постройки будто присели – расплылись, сливаются с темнотой.
Андрейка шепотом:
– Эх и ночь, Алешка! Никогда такой не видал.
– И я не видал,– отозвался Алешка.
И снова замолкли. Мягко шлепают босые ноги по пыли. Вот и сад.
– Яблоки рвать не будем, – прошептал Андрейка.
– А что, смотреть на них? Зачем тогда шли?
– Опять ты, Алешка, не понимаешь. Я же не сказал, что без яблок уйдем.
Алешке надоели Андрейкины загадки, но спросить боится – еще услышат.
Сад обнесен высоким забором. Вокруг забора густо посажена акация – ветроломная полоса. Подошли ребята к забору и скрылись в густой тени деревьев. Перелезли. Сначала Андрейка, затем Алешка. В саду никого не видно. Стоят яблони рядами, молчат. Алешка поднял с земли яблоко и надкусил. Яблоко хрустнуло на зубах так громко, что Алешка даже испугался. Прислушался... По-прежнему никого нет. Только тогда почувствовал, как свело скулы.
– Кислятина, – сказал Алешка. – Где же сладкие?
Андрейка еще днем приметил яблони со сладкими яблоками, а теперь не мог вспомнить где – ночью сад совсем другим стал. Скрываясь в тени деревьев, ребята осторожно двинулись в глубь сада.
– Ой-ей! – заорал вдруг Алешка и отпрыгнул в сторону. Вскрикнул он скорее от неожиданности, чем от боли.
– С ума сошел! – зашипел Андрейка.
– Ты бы не сошел... – проговорил Алешка сквозь слезы.– Я на ежа наступил, наверное. Всю ногу исколол.
– Где еж? Покажи!
Вернулись, пошарили в траве. Да разве ночью отыщешь!
– Давай яблоки рвать. И домой пойдем... – сказал Алешка.
– Сказано, рвать не будем, так ведь одной зелени насобираем. Вот смотри. – Андрейка потряс яблоню. Зашуршали в листве, застукали по ветвям осыпающиеся яблоки. – Теперь понял, почему рвать нельзя? Самая спелятина падает...
Яблок нападало много. Стали собирать вдвоем. Набили рюкзак, карманы, а на земле еще целый воз остался.
Тронулись домой. Рюкзак несли оба, держа с двух сторон за лямки. Андрейка первый залез на забор. Алешка подал ему рюкзак. Андрейка перевесился, спуская рюкзак на ту сторону, да не удержался и вместе с ним грохнулся на землю. Когда Алешка перелез через забор, то увидел, что Андрейка сидит на траве и трет ладонью колено.
– Небось даром не достаются яблочки, – плачущим голосом сказал Андрейка.
Алешка приспособил рюкзак на спину и понес. Андрейка захромал следом.
– До крови? – спросил Алешка.
– Вроде нет...
– Я тоже знаешь как искололся, – сказал Алешка. – Я, Андрейка, завтра в поле рано уйду, а яблоки возьму с собой. Пойдешь косить, приходи ко мне. Там уж наедимся...
Придя домой, ребята спрятали яблоки. Алешка ушел ночевать в сени. Андрейка забрался под одеяло и сразу уснул.
* * *
Сторожа с молочнотоварной фермы звали «Чужой Иван». Это для того, чтобы отличить от своих Иванов, потому что пришел он в колхоз из соседнего села – женился на здешней.
Поздно вечером Чужой Иван обошел все фермы. Навестил и Байкала. На ферме, кроме Байкала, другой скотины не было. Чтобы быку не было душно, сторож оставил ворота открытыми. Байкал лежал на мягкой подстилке и спокойно жевал жвачку.
Медленно тянется время дежурства. Одно развлечение Чужому Ивану – зайти в правление послушать радио. Вот и сегодня: походит, походит Иван по участку – и в правление. Охранять-то особенно некого, на ферме один Байкал. Но все же, мало ли что... Забредет какой-нибудь пьянчужка, устроит пожар.
Снова прошел Иван по ферме. Никого нет. Луна да звезды. Все село спит. Один Иван бодрствует...
Впрочем, нет, еще один человек не спит – Федька. Вот он притаился у стены фермы, ждет, когда сторож кончит обход. Ведь говорил же Федька, что бык в одиночку сбесится. А раз говорил, так должно и быть...
Тишина стоит на улице. Спят люди, честно трудившиеся целый день. Осела дневная пыль. Воздух прохладен и чист. Гуляй, дыши на здоровье, если уж тебе не спится ночью. Но не для прогулки вышел на улицу Федька. Луна серебрит всё вокруг, но свет луны Федьке только помеха.
Зашел Чужой Иван в правление, уселся у приемника.
Федька неслышными шагами пробрался к Байкалу. «Спишь, бычок? Сейчас проснешься... Будет веселье и тебе и Митричу».
С грохотом, словно бомба взорвалась, вскочил бык на ноги. Натянулись цепи, удерживая быка на месте. Заметался Байкал в стойле – могучий и... беспомощный. Крепко держат цепи. А в спину снова и снова вонзается что-то острое, причиняя нестерпимую боль. Пытаясь избавиться от этих непонятных укусов, вскочил бык передними ногами в кормушку, рассвирепев, двинул рогами в дощатую стену. Стена не выдержала, повалилась. Яростно мотнул Байкал головой, и доски, вырванные из стены, повисли на концах цепей. Так, вместе с досками, волочащимися сзади, выскочил Байкал из фермы. С глазами, налитыми кровью, роняя с губ розовую пену, несся Байкал по селу и крушил все, что попадалось ему на дороге. С диким ревом, как самых лютых своих врагов, лбом таранил Байкал заборы, рушил мазанки, погребицы – только пыль летела...
Первым услышал бычий рев Егор Васильевич. Он босой выскочил на улицу и, увидев разъяренного быка, попытался остановить его. Но для Байкала не было сейчас ни родных, ни знакомых. Все ему одинаково ненавистны. Лишь на секунду остановился он перед Егором Васильевичем, опустил голову, взрыл ногами землю и бросился... Егор Васильевич не успел посторониться. Удар здоровенной бычьей башки отбросил его в сторону саженей на десять. Так и остался лежать Егор Васильевич неподвижно. А Байкал двинулся дальше.
Разбуженное ревом и криками, все село, от мала до велика, высыпало на улицу. Тут и Митрич, и Иван Ефимович – председатель. Чужой Иван прискакал на лошади. Здесь же и Федька. Он бегал от одного к другому и кричал громче всех:
– Говорил я, взбесится скотина!.. Говорил... Говорил, не брать из стада! Что теперь делать? Умники!
Чужой Иван с кнутом в руке подъехал к быку и начал теснить его в сторону фермы. Бык бросился на лошадь и одним рогом, как показалось всем, лишь слегка царапнул ее по боку. Но от этого легкого прикосновения у лошади вылезли ребра, и она грохнулась на землю вместе с Иваном. Расправившись таким образом с живыми врагами, Байкал продолжал сокрушать неживых: амбарушки, плетневые сарайчики, погребицы. Он подходил уже к погребице, где спал Андрейка. Женщины кричали:
– Убить его!..
– Стреляйте...
Как ни крепко спал Алешка, но услышал крики, проснулся. В одних трусах выскочил на улицу. Когда увидел людей и обезумевшего быка, вспомнились ему Федькины слова. Подумал: «Видно, прав был Федька...»
В эту минуту истошно закричала Марина:
– Андрюшка ведь на погребице!.. Ой, убьет... Помогите!
Не помня себя закричал и Алешка плачущим голосом:
– Байкал!.. Байкал!.. Байкал!..
Бык остановился, поднял голову и начал осматриваться вокруг. Бросился Алешка в избу, схватил ломоть хлеба, посолил и бегом обратно. Бык все еще стоял на месте. Алешка, увертываясь от рук людей, которые хотели задержать его, подбежал к Байкалу.
– Байкал!.. Байкал!.. Ты чего?.. Байкал...
Несколько секунд Байкал тупо смотрел на Алешку, словно не узнавал. Затем пошел прямо на мальчишку. В толпе ахнули. А Байкал, убийца с налитыми кровью глазами, подталкивая Алешку мордой, стал обнюхивать его живот и руки. Алешка осторожно похлопал быка по шее. Люди замерли от удивления. Рядом с быком щуплый Алешка выглядел совсем маленьким. А бык уже пережевывал протянутый Алешкой кусок хлеба. Затем облизнулся и фыркнул в лицо горячим своим дыханием. Тогда Алешка сказал ему, как обычно:
– Ну, Байкал, прими, чего ждешь? Прими!
Байкал опустил голову, Алешка уселся между рогами. Байкал поднял его и медленно направился в поле со своей ношей. Люди расступились, с удивлением глядя на победителя. Байкал шел между двумя рядами, словно вдоль почетного караула. Проезжая мимо председателя, Алешка сказал ему по-хозяйски:
– Больше я вам быка не отдам. Сам буду смотреть...
Байкал побрел к лагерю. Озадаченные колхозники долго еще стояли молча.
Когда уехал Алешка, у Марины словно столбняк прошел. Спохватилась и бегом понеслась к погребице. Андрюшка спал беспробудным сном. На голой коленке – кровоподтек. Рюкзак лежит на боку у изголовья; возле него раскатились краснобокие яблоки. «Лазили ночью в сад, черти!» Но на этот раз даже не разбудила Андрейку, чтобы отругать как следует. В другое время получил бы Андрейка не один подзатыльник за такие дела. А сейчас... «Жив ведь остался, жив... Даже и не слыхал ничего». Поправила Марина сползшее одеяло и ушла в дом. В сенях на табуретке так и остался лежать новый Алешкин костюм. Тут же стояли и сандалии.
«Ой, в одних трусах, босиком ушел мальчишка!» Марина сложила костюм, завернула его с сандалиями в один пакет.
«Надо бежать в поле, одеть Алешеньку. И завтрак отнести ему. Пойдет Петя в лагерь, захватит одежду и завтрак». Марина быстренько затопила печь. Хлопочет у печи, а сама все думает... «Спит ведь Андрюшка, ничего не знает... А все Алешенька... Кто, кроме него, может с Байкалом совладать? Ведь от смерти спас. Отвезли бы Андрюшу в больницу вместе с Егором Васильевичем. А может, не пришлось бы и везти в больницу-то...»
* * *
В поле Алешка слез с Байкала и пошел сзади. Только теперь он спохватился, что идет в одних трусах, босиком и ему холодновато. Но ничего не поделаешь, с полдороги не воротишься, да и Байкала нужно доставить на место.
Еще издали Алешка увидел лагерь, коров, которые стояли в загородке. И бык, как только увидел, что подходит к стаду, поднял голову и громко замычал.
В лагере тоже заметили Алешку и Байкала и высыпали их встречать, как больших гостей. Даже Цоп выбежал навстречу и, притворно лая, стал нападать на Байкала. Байкал, наклонив башку, поворачивался вслед за собакой.
– Дед Степан, получай Байкала обратно! – еще издали крикнул Алешка пастуху. А подойдя к деду, сказал с укоризной: – Вот отдал без меня быка, а он в селе вон что наделал... Егор Васильевич, не знаю, живой останется или нет.
Собрались возле Алешки доярки. Разволновались, разохались, стали расспрашивать, что да как. Алешка рассказал, что знал, и пошел к стаду.
Стадо разбрелось по лугу вдоль реки. Понурый Байкал, как будто с неохотой, брел за коровами. Что-то с ним произошло, словно силу отняли у быка. Далеко за стадом не пошел, потоптался на месте и залег. Алешка принес ведро холодной воды, поставил перед быком.
Байкал понюхал воду, но пить не стал. Вывернув шею, он тужился достать языком, зализать какие-то места на спине. Алешка встревожился: не случилось ли чего плохого? Утро было прохладное, слепни не донимали быка. Никак не мог Алешка понять, почему бык ведет себя беспокойно. Вгляделся повнимательнее и заметил на спине и на ляжках Байкала кровавые пятна. «Ободрался, наверное, когда буянил», – решил Алешка.
Через некоторое время подъехали на лошадях Иван Ефимович и Митрич.
– Ну, как дела, герой? – спросил Митрич.
– Дядя Петя, на спине у быка кровь откуда-то, никак понять не могу.
Оглядел Митрич быка и тоже забеспокоился. Байкала погнали. Он послушно побрел в загон. Мужики тут же отгородили ему отдельное место. Байкал вошел туда и встал спокойно. Митрич принялся тщательно осматривать его. Сбрил шерсть с окровавленных мест.
– Здесь какие-то порезы, – сообщил он Ивану Ефимовичу. – Похоже, человеческих рук дело. Сам так не мог...
Митрич промыл раны, накрыл быка мокрой простыней, заложил свежего корма, налил воды. В станке было прохладно и тихо. Байкал лежал спокойно.
Алешка молча взял костюм, завтрак и ушел в шалаш. Сейчас ему не хотелось разговаривать с Митричем. Он жалел Егора Васильевича: будет тот жить или нет – неизвестно. А все из-за Митрича. Не надо было брать быка на село. Но в то же время не хотел верить Алешка и Федьке. Будто разделился мальчишка надвое: не знал, чья тут правда... Пусть с быком получилось неладное. Алешкино сердце подсказывало, что все это не так просто. А Митрич... Может быть, и не его вина... Алешка и сердился на Митрича, и не хотел на него сердиться. Видно, непонятлив еще Алешка в жизни, как теленок. Вокруг него все взрослые люди – Иван Ефимович, пастух дед Степан, Митрич, – делают они свои дела, а почему так делают, а не иначе – поди разбери. Кажется, все просто... Привык Байкал ходить в стаде, ну и хорошо. Зачем было отделять его от коров и гнать на село? Никак Алешка этого не может понять. А еще не может Алешка понять, почему такой человек, как Федька, оказался прав, а Митрич – нет.
Конечно, будь Алешка постарше, может быть, и задумался бы он над тем, что за человек Федька. Как это может получиться, что работает он через пень-колоду, а в доме всего вволю? И мясо всегда свеженькое. А уж водки – хоть залейся. Это одна сторона. Другая – вот она: живет подходяще, а одевается чуть ли не в обноски, будто хвалится перед людьми своей бедностью.
Не все понимал Алешка и в порядках, что завел Федька на ферме. Без Митрича там много творилось непонятного. Но вот и Митрич приехал, а вроде бы опять Федькин верх. Странно все это Алешке. Странно и обидно.
* * *
Сегодня Федька пришел домой, что раскаленная сковородка. Открыл дверь в избу и еще с порога прохрипел:
– Не выгорело дельце... Все через Алешку, паршивца этого!
Катя, жена Федьки, знала мужнин норов. Без расспросов быстро накрыла стол, поставила водку, закуски и молча стала в сторонке. Федька снял свой пиджачишко, бросил его на кровать, сполоснул руки у рукомойника, что висел над лоханью, и сел за стол.
– Ну, чего встала? – прикрикнул Федька.
И здесь Катя наперед знала, что делать. Налила полную кружку водки, подала мужу. Федька задрал подбородок, закрыл глаза, вытянул губы трубочкой и, гулко глотая, выпил всю кружку. Выпив, потянулся за мясом. В чашке лежали крупно нарезанные жирные куски свинины. Не отводя глаз от чашки, спросил:
– Много еще мяса осталось?
– С полкадушки будет.
– Нынче ночью подкоптить надо. Да на базар отправить. Будет морока с этим Митричем... Он и обыск организовать может. Откуда, мол, у вас, Федор Иванович, столько мяса? Вежливый, черт окаянный! Жаль, что бык до его погребицы не дошел... Ну да ладно, я и в лагерь доберусь. Сыграю им музыку. За так, за просто я с должности не уйду! Мне это место дороже золотых приисков.
Федька так раскипелся, что не заметил, как отворилась дверь и на пороге появились Митрич и председатель колхоза. Увидел их Федька да так и застыл с куском мяса в руке.
– Здравствуйте, – сказал Митрич.
Поздоровался и Иван Ефимович.
– По какому делу бог послал? – прохрипел Федька.
– Пришли навестить тебя, узнать, как живешь. Давно я у тебя не был, сосед, – ответил Митрич. – Да, гляжу, живешь неплохо. Радиоприемник завел, мотоцикл в сенях стоит...
– Социализма, сосед... – усмехкулся Федька.
– То-то оно и видно, что «социализма», – сказал Иван Ефимович. – А социализм учета требует. Так что ты давай закругляй свой обед и приходи в правление, расскажешь, в каком состоянии скот.
– Нечего мне делать в правлении! Могу и здесь отчет доложить. Спрашивай. А ты, Катька, убери со стола и марш на улицу. Здесь мужицкий разговор будет.
Катя так же молча и быстро убрала со стола и вышла.
– Много свиней за год пало, Федор Иванович? – спросил Митрич.
– Сколько ни пало, на всех акты есть.
– А ты не объяснишь, почему подохли самые крупные, самые жирные?
– А ты кто мне такой – прокурор, что ли? Какое твое право допрос снимать? Может, у тебя разрешение какое особое имеется?
– Нам прокурор ни к чему, – сказал Иван Ефимович. – Не какое-нибудь уголовное дело разбираем.
– Не зарекайся, Иван Ефимович. Гляди, и потребуется еще прокурор. Егора-то Васильевича убили. Вот тебе и уголовное... – Федька переломил спичку и принялся ковырять в зубах.
– Не каркай. Егор живой, живым и останется. А насчет прокурора не тужи – понадобится, мигом здесь будет. Спину я Байкалу побрил. Вся спина чем-то исколота. Вот почему он взбесился. Поработал кто-то на совесть. Да жаль – следов не оставил.
...Поздно вечером в правление, где еще сидели Иван Ефимович и Митрич, пришел Чужой Иван.
– Вот, Иван Ефимович, струмент... в станке Байкала нашел, – сказал сторож и протянул председателю пруток с железным острием на конце.
– Это еще что такое? – спросил Иван Ефимович.
Митрич взял палку, оглядел ее.
– Змея уползла – жало осталось, – сказал он.
* * *
Федька начал готовиться к ночи. Повытаскал из кадушки остатки соленой свинины, разложил ее по полкам. Не так уж и велико богатство, да даром досталось. Оттого и дорого оно было Федьке. Сам сыт, и для продажи остается немало. Пока на ферме хозяйничал, деньжат подкопил. А что ходил в старом пиджаке, – так зачем своим богатством глаза людям мозолить?
Вечером к Федьке явился высокий, тонкий старик. На ногах кирзовые сапоги, на голове картуз с лакированным козырьком. Из-под картуза лезли длинные, как у попа, вылинявшие волосы. Бороденка маленькая, кустиком, как овечий хвост. Из-под пиджака выглядывал подол синей сатиновой рубахи, подпоясанной шнуром с красными кистями.
Войдя в избу, старик снял картуз обеими руками, огляделся, переложил его в левую руку и широко перекрестился. Только после этого сказал:
– Мир дому сему, – и положил картуз на полку.
– Кончай поклоны бить, дело есть, – зло сказал Федька. – Мясо-то последнее осталось, да и его, того и гляди, отымут.
– Даст бог день, даст бог и пищу. Не тужи прежде времени. Для какого дела так срочно понадобился?
– Мясо надо подкоптить за ночь – и на базар. Чтобы и духу от него не осталось. Завтра чтобы чуть свет быть в городе. Понял?
– Поди не впервой... Знаем дело-то!..
– Баба, чего стала! – крикнул Федька на жену.
Катя сорвалась с места, мигом накрыла на стол. Собрала то же, что и днем, только к мясу подала еще свежих огурцов.
Федька вытащил из-за голенища кинжал, нарезал мясо. Старик взял кинжал, попробовал на ноготь лезвие.
– Кого думаешь побрить?
– Байкала.
– Та-та-та! – проговорил старик.
– Вот смотри, – Федька показал на кинжал, – «дружок» мой, Митрич, привез из города. Этот кинжал все село знает. Перережу быку глотку, а рядом кинжал положу... Уразумел? Тогда посмотрим, кто будет мясо есть, а кто клопов в тюрьме кормить.
– На все божья воля, – вздохнул старик и перекрестился. – Умник ты, сынок.
– Будет им представление, – сказал Федька, – кинокартина! Пей, Касьян! У тебя тоже день ангела не в четыре года раз. Каждый год будем праздновать. Да еще в ноги поклонятся, позовут обратно!
Зять и тесть понимали друг друга с полуслова.
– А собака? – спросил Касьян.
– Уберем и собаку.
– В котором месте... Байкала?
– У плотины, где водосливная канава. Я там для него подсоленных овсяных снопов припасу. Сам туда будет ходить.
Пили стакан за стаканом, и тянулась длинная, «дружеская» беседа. Пили до того, что Касьян сполз с лавки на пол и затянул дурным голосом:
– Бог-осподь... яви-и-и-ся-а-а на-а-ам...
Федька схватил со стола бутыль с водкой и в хмельном веселье начал поливать водкой уже ничего не соображающего Касьяна. Потом оба уснули тут же, на полу. Катерина их не стала поднимать, знала – не добудиться.
На селе тишина. Никого нет на улицах. Темная ночь окутала село. И у Федьки в избе тоже тишина. Молчит радиоприемник. Как купил его Федька, так и не включал ни разу. Бережет добро. В крайнем случае новый приемник – всегда деньги. Стоит в сенях мотоцикл. Тоже деньги. Пригнал его Федька год назад из магазина, так и стоит он, весь в масле. Мертвая тишина в Федькином доме. Молчат вещи, молчат люди. Не поют, не смеются. Берегут добро...
* * *
Повернули дни на осень, оголились поля. Стадо теперь начали выгонять в поле, где летом был семенной участок.
Федька ходил тише воды, ниже травы. Будто и совсем смирился со своей долей. Работал в тракторной бригаде сторожем. О том, что неправильно его с фермы убрали, не вспоминал. Однако часто бывал возле стада.
Байкал совсем выздоровел. На бритых местах снова отросла шерсть. А вот Егор Васильевич все еще в больнице. Митрич теперь не только ветеринарный фельдшер, но и заведует фермами – день и ночь возле скотины. Забот хватало, но не эти заботы тяготили Митрича. Не мог он забыть случай с Байкалом. Прикидывал Митрич и так и этак; по-всякому выходило – кроме Федьки некому. Но, говорят, не пойман – не вор. Случай с Байкалом расследовали. Были из района, приезжал ветеринарный надзор. Случаю этому не придали особого значения: бык остался живой, быстро выздоровел. Но Митрич никак не мог успокоиться. Будто не Байкала прутом искололи, а его, Митрича...
* * *
Алешка все в поле. Он теперь настоящий, заправский работник. Ходит в теплой фуфайке, сапогах. Пасет стадо, по-прежнему заботливо ухаживает за Байкалом.
Однажды вечером Митрич долго засиделся в правлении колхоза. Ему в руки попали акты о падеже скота. Читал он, читал эти бумаги и удивлялся все больше: пало несколько свиней, овец, но причины смерти какие-то странные. То животное объелось, то отравилось, то случилось кровоизлияние в мозг, то воспаление легких, то паралич. Взял Митрич папку с актами домой. Дома еще раз перечитал, да повнимательнее. И в одной бумаге нашел, что телка пала от сибирской язвы. Митрича даже оторопь взяла: при таком случае должен быть наложен карантин, всем коровам следовало сделать прививки. За последние годы по всей республике не было ни одного заболевания сибирской язвой. Как же можно было скрыть такой случай?
В тот же вечер по дороге домой забрел на огонек к Митричу кузнец Яков Петрович. Сделал он Марине ухват, а занести все было недосуг.
– Здорово, Петр Митрич, – сказал кузнец и положил ухват на шесток. – Вот Марине ухват выковал, пусть тебе вкуснее щи варит. Ты чего долго так засиделся?
– В бумагах путаюсь. Смотрю, как тут без меня Федька хозяйство вел. Акты разбираю на павшую скотину.
– Акты... – засмеялся кузнец. – Их читай не читай – все одно: не поймешь ничего. Так гладко писаны, что и прокурору не подступиться. Только уж разбираться поздно; погрел Федька руки на фермах до твоего приезда. Тут такие чудеса творились...
– И я чую, что недобрым он делом занимался, – сказал Митрич. – Только вот поймать вы его не сумели...
– А как поймать? Нам ведь неизвестно, отчего скот падает. Сдохла свинья – и ладно. Вот прошлой зимой в феврале какое дело вышло... Поставили с осени пятнадцать голов свиней на откорм. Свиньи все однолетки. Но одна была, прямо сказать, на удивление. Пуда на полтора, а то и на два тяжелее остальных. Бочка! Бочкой ее и прозвали. К февралю откормили. Можно уже сдавать. Собрались, значит, председатель, заведующий фермой и пошли смотреть этих свиней. И я с ними угодил. Пришли на ферму. Свиньи разжирели – еле ходят. Ну, а Бочка – куда там! С другими не сравнить. Ну, порешили – пора свиней вывозить на заготовительный пункт. Назначили вывозить на завтра. А утром запрягли лошадей, подъехали, а Бочки нет. Заведующий растерялся, туда бросился, сюда бросился – нет свиньи. Потом нашли: лежала под соломой... Дохлая. Позвали Федьку. Он сказал, что свинью нужно отвезти в районную ветеринарную больницу. И определить причину смерти, составить акт. Сам же он со свиньей и уехал. Скоро вернулся, привез вместо свиньи акт. Черным по белому написано: дескать, мясо в пищу употребить нельзя. Туша захоронена на скотном кладбище... И не один такой случай был...
– А про этот инструмент ты, Яков Петрович, ничего не скажешь? – Вытащив из-под кровати, Митрич показал пруток, найденный в стойле Байкала.
Кузнец взял острие и начал его разглядывать.
– Пруток из нашей кузни... – раздумывал он вслух. – Погоди, погоди! Ведь его еще летом сделал Федька.
– А как он на ферму попал, этого сказать не можешь?
Кузнец покачал головой. В свою очередь спросил:
– А как он к тебе попал?
– Чужой Иван принес. Нашел в станке Байкала.
– Вот оно как! Я сам еще помог Федьке этот пруток отрубить. При мне он и заострил его. Сказал, что дыры будет прожигать – грабли делать.
– А ты взгляни-ка хорошенько, калил он его или нет.
Кузнец повертел острие в руках, поколупал ногтем.
– Нет, не калил. Эта штука и на огне не была ни разу.
На другой же день Митрич с Федькиным «инструментом» пришел в кузницу. Вместе с кузнецом они разыскали остаток прутка, сравнили – точно, отрезан отсюда. Вызвали Федьку. Ничего не подозревая, Федька явился в кузницу как ни в чем не бывало, веселый. Увидел в руках Митрича свое «жало» и опешил. Но ненадолго. Быстро оправился, начал юлить:
– Вот спасибо, Петрович. Забыл я тогда пруток в кузне. – Федька потянул «жало» из рук Митрича.
– Так эта штука твоя, Федор Иванович? – сказал Митрич. – Нет, я тебе ее не отдам. Сначала объясни, для какой надобности ты ее сделал и как она очутилась на ферме, где Байкал стоял... Объяснишь – пожалуй, отдам.
В кузницу вошли Чужой Иван, председатель Иван Ефимович. Подошли еще колхозники. Федька растерянно озирался, моргал, поглядывал на дверь, но в дверях стояли люди – не выскочишь.
