Текст книги "Тельняшка для киборга"

Автор книги: Николай Рубан

Глава 10. Лили Марлен и весна

Если кто-то думает, что все грандиозные природные явления, вроде Ниагарского водопада или Эвереста, находятся где-то далеко, куда простому смертному вовек не попасть, то он здорово ошибается. Стоит дождаться весны и сесть в электричку, которая идет до Рязани – и всего через три часа вы попадете на самое настоящее морское побережье – это разливается Ока. Что с того, что существует это море всего месяц? Зато весь этот месяц – вот оно, у самой городской черты! Без конца и края, с шумом волн, криками чаек, невиданным архипелагом из сотен островов, на которых пережидают половодье застигнутые разливом бедные зайцы. Если кто не знает, сено с Рязанских заливных лугов в свое время возили продавать аж в самый Петербург, ибо по праву считалось оно лучшим во всей России. А что вы хотите – сотни лет на этих лугах ничего, кроме трав, не растет: никто там не строится, не пашет – смысла нет, весной все под водой окажется.

В эти самые дни приходит Ока в гости и к десантникам, ибо стоит училище на самой северной окраине города, по соседству с Кремлевским валом. Приходит она в гости, как простоватая деревенская тетушка – шумная, бесцеремонная, но добрая и души не чающая в хозяевах. Выбегаешь эдак утром на зарядку – оба-на! Здрасьте, племяннички, вот она – я! Плещется у самого порога: стадион со спорткомплексом уже затопила, даже футбольные ворота под водой скрылись, к парашютному комплексу уже подобралась и тренажеру транспортного «Ила» только рубки с перископом не хватает, а так ни дать, ни взять – нормальная субмарина на рейде.

А если доведется в эти дни в карауле стоять – на всю жизнь запомнишь. Бредешь по берегу этого самого моря – волна тихонько плещет, луна сияет, как танковый прожектор, и выстилает серебром тропинку, ведущую в неведомые миры; а в море этом острова цветущей черемухой пенятся, и соловьи до самого утра не смолкают, и пение их с девичьим русалочьим смехом переплетается… Эх!.. Какая тут, к чертовой бабушке, служба! После бесконечных морозных и слякотных недель вдруг обрушивается на тебя такое, что и с катушек съехать недолго. Возможно, отчасти из-за этого и отправляют курсантов в это время в учебный центр – от греха подальше. В лес вас, родименьких! На стрельбище да на танкодромчик! В городок диверсионный да на поле тактическое – самое место вам там сейчас!

Растянувшись, как невероятная змея-мутант, рота шагала в учебный центр Сельцы. Шестьдесят километров – много это или мало? Хоть пешие переходы для спецназовца – вещь вполне привычная, но когда это происходит во время весенней распутицы, по раскисшим грунтовым дорогам, веселого в этом маловато. После половины пути командиры перестали ежеминутно подгонять и подтягивать растягивающуюся, словно резиновую, роту и молча шагали рядом с курсантами, с ожесточением выдирая ноги из вязкой грязи – дотопают, никуда не денутся.

Серая раскисшая дорога с каждым шагом высасывала из курсантов последние, казалось, силы. А они все шли и шли, и каждый был уверен, что дойдет только до вон того поворота, а потом повалится плашмя в эту чертову холодную грязь и – дьявол с ним, пусть хоть расстреляют в задницу соленым огурцом, больше не сделает ни шага. Но – поворот оставался позади, и все шли дальше – до следующего, а потом – еще до следующего… И только когда кто-то, не сворачивая на очередном повороте, продолжал двигаться по прямой, углубляясь в раскисшее поле, становилось ясно: на ходу уснул парень. Идет с открытыми глазами, а ничего не видит, только ноги машинально переставляет. Бывает. Парня догоняли и разворачивали в нужном направлении – до следующего поворота.

Орлами глядели только комроты Бздынь да неутомимый Ауриньш – кроме гранатомета, рюкзака и остальной штатной экипировки киборг тащил на плече железный ящик с пистолетами. Ящик он подхватил с плеча второкурсника Мишки Алексеева на двадцать восьмом километре пути – ровно за секунду до мгновения, когда Мишка готов был швырнуть это орудие пытки в грязь. Не сгибаясь подо всей этой грудой железа, Маргус бодро месил яловыми сапогами стылую жижу, и при этом еще умудрялся наигрывать на губной гармошке – прощальном подарке «генерала» Мишки Шоломицкого.

Теперь он считался второкурсником: первая часть эксперимента была признана успешно выполненной, и после зимней сессии Маргус был переведен в первый взвод, к курсантам второго курса. Первокурсники провожали его, словно в дальнюю дорогу – с объятиями, хлопаньем по спине и наказами жаловаться, если что. Надарили кучу подарков – большей частью для Маргуса бесполезных, ну да какая разница? Рижанин Юрка Блинников подарил наполовину пустой флакон престижнейшего одеколона «Командор» фабрики «Дзинтарс» – привет с родины, парень! Цунь торжественно вручил ободранный жестяной портсигар с поломанной защелкой (фигня, ты потом починишь). Рустамджон Садыков нахлобучил голову киборга новенькую кокандскую тюбетейку. Прижимистый Леха Мамонт повздыхал-покряхтел и вытащил из чемодана редкую вещь – китайский фонарик.

– Держи, Маргус. Да не профукай, як ты умеешь – такый фонарык вже не купишь…

Увы и ах – половину подаренного Маргус профукал в первую же неделю пребывания в новом коллективе. В том числе и «фонарык». Э, да что вы хотите – искусству сохранять свои вещи в казарме за полгода не научишься… И надо сказать, Маргус по этому поводу здорово переживал, хоть и жадным не был, да и в темноте прекрасно видел безо всякого фонаря – а все равно расстроился.

– Ты чего играешь, Маргус? – догнал его Алексеев. Избавленный от этого проклятого ящика, он чувствовал себя окрыленным – словно в невесомости.

– Не знаю, – оторвался от губной гармошки Ауриньш. – В кино один солдат играл эту музыку, я запомнил, теперь вот пробую…

– Ну-ка, ну-ка… Э, да это «Лили Марлен»! Слова знаешь?

– Нет, я только мелодию слышал. А ты знаешь?

– А как же! Давай, играй!

Мишка перебросил десантный «калашников» на грудь, лихо сдвинул шапку на затылок и, воодушевляясь с каждым шагом, запел:

 
Vor der Kaserne vor dem grossen Tor
Stand eine Laterne, und steht sie noch davor,
So wolln wir uns da wiedersehn,
Bei der Laterne wolln wir stehn
Wie einst, Lili Marleen…
 
 
Возле казармы, в свете фонаря
кружатся попарно листья сентября,
ах, как давно у этих стен
я сам стоял,
стоял и ждал
тебя, Лили Марлен.
 

Понемногу песню начали подтягивать остальные «немцы» первого взвода:

 
Unsre beiden Schatten sahn wie einer aus;
Dass wir so lieb uns hatten, das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst, Lili Marleen.
 
 
Если в окопах от страха не умру,
если мне снайпер не сделает дыру,
если я сам не сдамся в плен,
то будем вновь
крутить любовь
с тобой, Лили Марлен.
 

 
Schon rief der Posten: Sie blasen Zapfenstreich;
Es kann drei Tage kosten! – Kam'rad, ich komm ja gleich.
Da sagten wir auf Wiedersehn.
Wie gerne wollt' ich mit dir gehn,
Mit dir, Lili Marleen!
 
 
Лупят ураганным, Боже, помоги!
Я отдам Иванам шлем и сапоги,
лишь бы разрешили мне взамен
под фонарем
стоять вдвоем
с тобой, Лили Марлен.
 

К ним подключились и другие – даже те, кто не знал слов, но как-то помыкивали в такт, а уж последние строчки тянули все хором:

 
Deine Schritte kennt sie, deinen zieren Gang,
Alle Abend brennt sie, mich vergass sie lang.
Und sollte mir ein Leids geschehn,
Wer wird bei der Laterne stehn
Mit dir, Lili Marleen?
 
 
Есть ли что банальней смерти на войне,
и сентиментальней встречи при луне,
есть ли что круглей твоих колен,
колен твоих,
Ich liebe dich,
моя Лили Марлен.
 

 
Aus dem stillen Raume, aus der Erde Grund
Hebt mich wie im Traume dein verliebter Mund.
Wenn sich die spIten Nebel drehn,
Werd ich bei der Laterne stehn
Wie einst, Lili Marleen…
 
 
Кончатся снаряды, кончится война,
возле ограды, в сумерках одна,
будешь ты стоять у этих стен,
во мгле стоять,
стоять и ждать
меня, Лили Марлен.
 

(перевод И. Бродского)

И оказалось – на удивление хорошо шагается под эту песню. Недаром немцы через всю Европу под нее протопали, уж они в этом толк понимали.

– Ауриньш, что за херня! – возник рядом Бздынь. – Отставить фашистские песни!

– Да товарищ капитан! – дружно вступились все. – Что тут фашистского? Нормальная солдатская песня!

– Не звездите мне тут! Про что хоть поете?

Перевели охотно, в цветах и красках.

– Вот и все, – пояснил Алексеев. – Ее в войну и англичане пели, и американцы. Нормальная же песня. И шагается под нее хорошо.

– Лучше б «Катюшу» спели, – проворчал Бздынь. – Ее хоть знают все…

– «Катюша» – хорошая песня, – согласился Маргус, – только на такой темп движения она плохо ложится…

– Это точно, – вынужден был признать ротный. – Ладно, пойте… Гитлерюгенды хреновы.

И гармошка зазвучала вновь – уже в полный голос. И курсанты уже не засыпали на ходу – лучше всяких команд и окриков подбадривала старая песня о вечной солдатской тоске по дому. Немного печальная, но все равно хорошая. Солдатская, одним словом. И легко верилось в то, что под такую песню и в самом деле можно хоть через всю Европу прошагать…

Назад в Рязань рота возвращалась через две недели. За это время Ока уже разлилась, и посуху было ни пройти, ни проехать. Поэтому роту перебрасывали по воздуху, эскадрильей «Аннушек». Самолеты летели низко, на стометровой высоте. Внизу проплывали, вспыхивая отраженным вечерним солнцем, полузатопленные березовые рощи. Маргус весь полет не отрывался от иллюминатора, плюща тонкий нос о холодный плексиглас.

– Что, красиво? – кивнул Алексеев, сидевший на соседнем дюралевом сиденье.

– Березы красивые, – оторвался Маргус от иллюминатора. – Кое-где уже начинают распускаться листья, и они становятся похожи… – Маргус помялся, подбирая слова: – На молоденьких девушек! Да-да – знаешь, когда они в первый раз делают взрослую прическу и немного этого стесняются…

– Ого! Да ты у нас еще и поэт! – удивился Мишка. – Что значит, есенинские края – даже горячие прибалтийские парни вдохновляются!

– Т`ин кэуэн, – Валентина Алексеевна легко щелкала клавишами пульта лингафонного кабинета. – Прослушайте текст. По окончании будьте готовы выйти к доске и записать то, что поняли. Слушайте внимательно, текст будет повторен только один раз… – надев наушники, она опустила глаза, бегло просматривая отпечатанный текст.

Курсанты хмурились, напряженно ловя слова, произносимые писклявым девчоночьим голоском – ну тараторит же малявка, фиг чего уловишь… Не хмурился лишь неунывающий здоровяк Федор Пастухов – подперев румяную щеку ладонью, он мечтательно улыбался. И затуманенный взор его был устремлен не в тетрадь, а вперед и чуть вниз – в сторону учительского стола. Валентина Алексеевна пришла на занятие в модной джинсовой юбке с разрезом. Разрез был как разрез, вполне целомудренный – чуть выше колена, но… Много ли надо здоровому тренированному восемнадцатилетнему балбесу, у которого весенней порой гормоны бурлят, пузырятся и брызжут, как лава из вулкана? Молочно белеющее колено в таинственной тени разреза приковало взгляд Федора намертво – словно японского смертника к пулемету. Во рту пересохло. Кровь долбила в виски пудовой кувалдой.

– Пастухов тунджи! – вздрогнув, услышал он и опомнился. – Цин, лай джер… Пожалуйста, идите сюда…

«Блин, а вот это – провал, подумал Штирлиц. Черт, о чем хоть она чирикала, эта китаеза?» – лихорадочно вспоминал Федор, бочком-бочком пробираясь к доске и проклиная себя за то, что, поддавшись пижонской моде, ушил штаны в обтяжку – до лосинообразного вида…

Взяв мел, он попытался расположиться так, чтобы по возможности быть обращенным к учительнице и классу тылом. Не тут-то было…

– Федя! – раздался вдруг возмущенный голос Маргуса. – Вон же мой фонарик – у тебя в кармане! А ты говорил – не брал!

Бедняга Федор вспыхнул, неловко попытался прикрыть «фонарик» руками – только мелом его испачкал, обозначив еще отчетливее. Он метал взглядом в сторону Маргуса свирепые молнии и строил страшные рожи.

– Пастухов, сходите в туалет, намочите тряпку, – поправила очки Валентина Алексеевна. – Совсем дежурные не следят…

Федор судорожно ухватился за тряпку, как утопающий за спасательный круг, и метнулся к двери. Парни потом долго спорили, чем именно он ее открыл.

– Марик, сволочь! – коршуном налетел он на Ауриньша на перемене. – Ты что, вообще оборзел – так подставлять?!

– Отдавай фонарик, Федор, – хладнокровно парировал Маргус. – Куда ты его уже спрятал?

– Да какой фонарик, придурок! Ты что – вообще таких вещей не понимаешь?!

– Что я должен понимать? – с достоинством ответил Маргус. – Мне еще ничего не объясняли.

– Стоп, люди, хорош ржать, – унял общее веселье рассудительный Качанов. – Мужик, может быть, вообще инвалид, а вы не врубаетесь.

– О, а в самом деле, – вмиг остыл Федор, – Маргус, у тебя там вообще как – есть что-нибудь?

– Все есть, – сообщил Маргус. – Правда, я еще не знаю, для чего это нужно – возможно, декоративный элемент, чтобы не отличаться от людей…

– Покажь! – дружно заинтересовались присутствующие.

– Вы что, сдурели?! – охладил исследовательский пыл Качанов. – Он же сейчас и в самом деле выкатит – у него ума хватит. Придем в казарму – посмотрим.

Осмотр Ауриньша в казарме вызвал уважительно-завистливые вздохи.

– М-да, – почесал затылок Федор. – Умеют же делать вещи, когда захотят. Оборонка, не хала-бала! Слушай, Маргус, а он у тебя как – только в транспортном положении находится? Или в боевом тоже может?

– Не знаю, – пожал плечами Маргус, застегивая штаны. – Я интересовался функциональным предназначением этой детали у Вии Карловны, но она почему-то покраснела и ответила непонятно: «вырастешь – узнаешь». Я так и не понял, должны ли измениться мои габариты, и когда это произойдет.

– Елки зеленые, – посочувствовал кто-то. – Такое оборудование без дела простаивает…

– Скорее, провисает, – поправили его.

Посовещавшись, аудитория пришла к логическому выводу – данное оборудование должно быть работоспособным: любая военная техника предельно функциональна, бесцельного украшательства в военном машиностроении просто не может быть по определению. А как же – разведчик есть разведчик, для выполнения задачи он должен уметь работать и головой, и руками, и всем остальным. А вдруг вражескую шифровальщицу придется завербовать? Правда, проводить эксперименты по приведению оборудования в рабочее состояние никто не решился: ну его на фиг, еще сломаешь – отвечай потом…

– Маргус, тебя на какой день в увольнение записывать? – окликнул его замкомвзвода Румянков, составляющий список увольняемых на предстоящие выходные.

– А это обязательно? – Ауриньш оторвался от вырезания из пенопласта иероглифа «Мао» (по просьбе Валентины Алексеевны он помогал оформлять класс военного перевода).

– Что значит: «обязательно»? Ты что – в город не хочешь?

– А что там делать?

– Ну, как – что делать! На танцы сходишь. В кино, например. И вообще.

– Я на танцах уже был. Кино здесь тоже показывают. Не хочется нерационально тратить время, – Маргус вновь взялся за скальпель, аккуратно отсекая от ломтя пенопласта тонкие извилистые полоски.

– Не, ну так нельзя! – обеспокоился Румянков. Что это получается? Пахал парень всю неделю, как папа Карло, весь наряд по столовой благодаря ему поощрение получил, а в увольнение не пойдет? Непорядок.

– Слышь, Маргус! – вспомнил вдруг он. – А в библиотеке ты был?

– В городе?

– Ну!

– Нет, еще не был. Хорошая библиотека?

– А ты думал! Областная, не хухры-мухры! Там все, что хочешь, можно найти, даже Стругацкие есть! На дом, правда, не дают, а в читалку – запросто. Ну что – записываю тебя? На воскресенье?

– Хорошо, – кивнул Маргус, – записывай. Только я не знаю, где это, покажешь?

– Да запросто. И записаться помогу, у меня там девчонка знакомая работает.

Воскресным утром посетители читального зала областной библиотеки недоуменно поглядывали на белобрысого курсанта-второкурсника, уютно устроившегося в углу читалки – на узком диванчике, за раскидистой комнатной пальмой. Рядом с курсантом высилась солидная стопка книг, которые курсант быстро пролистывал одну за другой, словно искал что-то, спрятанное между листами. На любопытные взгляды курсант не обращал ни малейшего внимания, полностью поглощенный своим занятием.

– Маргус, здравствуйте… – услышал он вдруг даже не робкий голос, а еле слышный шелест, и обернулся.

Худенькая некрасивая девчонка несмело глядела на него сквозь лапчатые листья пальмы и стремительно краснела.

– Здравствуйте, Лиля, – Маргус быстро встал и сгреб с дивана книги, освобождая место. – Садитесь, пожалуйста.

– Вы меня помните? – застенчиво обрадовалась Лиля, присаживаясь на краешек дивана, и пытаясь натянуть юбку на худые коленки.

– Конечно. Вы – Лиля Марлина, студентка радиоинститута, мы с вами танцевали в Доме офицеров, – браво отчеканил Ауриньш.

– А я потом всегда туда на танцы приходила, а вас больше не видела…

– Я там больше не был, – объяснил Маргус. – Мне… не очень понравились танцы.

– Ой, да ладно! – недоверчиво засмеялась Лиля. – Вы так танцуете! Меня потом та тетка из хореографии все теребила – кто такой, да кто такой. И меня в свой кружок затащить хотела. Я ей говорю, что танцевать не умею, а она не верит.

– Мне это было нетрудно, – пожал плечами Маргус. – Только не очень интересно. Просто я товарищу помочь хотел.

– Как это? – взмахнула ресницами Лиля.

Маргус принялся невозмутимо рассказывать историю с призовым тортом, и не понимал, почему девушка вдруг опять покраснела и опустила голову.

– Понятно, – наконец, прошептала она. – Извините, я пойду…

– Лиля, подождите! – обеспокоился Маргус и ухватил ее за руку. – Вы, кажется, обиделись?

– Нет-нет, что вы, – пронзила она его взглядом, способным заморозить океан. – Мне пора.

– Простите, Лиля, но мне кажется, что я вас чем-то обидел, – обескуражено проговорил Ауриньш. – Пожалуйста, не сердитесь на меня, я еще не понимаю многих вещей. Но я… чувствую, что вам сейчас плохо. И я в этом виноват. Что мне сделать, чтобы вы не сердились на меня? Я не хочу, чтобы вы ушли.

Лиля вздохнула и покачала головой.

– Пойдемте погуляем, – тихо проговорила она, глядя в сторону. – День такой хороший…

– Пойдемте, – с готовностью отозвался Маргус. – Я только книги сдам, хорошо?

– И я сдам – голова уже пухнет. А что вы читаете?

– Разное – анатомию, физиологию, философию… Лирику еще. Я хочу кое в чем разобраться, но пока не получается. А вы?

– А я – электронику. К курсовой готовлюсь. И тоже пока не очень получается, – засмеялась Лиля. – Помочь вам унести книги?

– Спасибо, я сам…

… – А вот с этого вала я в детстве на санках каталась, – Лиля склонилась над чугунным парапетом кремлевского вала, ее острые лопатки обтянулись тонким крепдешином платьица. – А теперь зимой смотрю на ребятишек и завидую…

– А почему не катаешься с ними вместе? – удивился Маргус. – Если хочется?

– Ой, ну ты скажешь! Здоровая уже, неудобно…

– Странно, – пожал плечами Маргус. – Что тут такого?

– Ну, не знаю, – у вас в Прибалтике, может, взрослые на санках и катаются, а у нас – если только пьяные…

– А тебе че, коза, пьяные не нравятся?!

Ну вот, легки на помине. Двое мордастых жлобов услышали краем уха слово, задевшее их достоинство и решили прервать свой променад по аллее парка, дабы защитить свою поруганную честь.

– Да отстаньте вы! – резко обернулась Лиля. – Выпили – так идите уже! Пойдем, Марик, – взяла она спутника под локоть.

– Зачем? – безмятежно отозвался Маргус. – Мы только пришли, ты мне хотела про кремль рассказать…

В сторону жлобов он даже не взглянул.

– Не, Витек, ты смотри – он с понтом не слышит! – фиксатый, как следует небритый детина длинно цыкнул слюной, целя Маргусу на мундир. Промазал, и был этим крайне раздосадован.

– Ща услышит, – с готовностью отозвался не менее небритый Витек, и приблатненной развалочкой двинулся на Маргуса. – Ну че, охеренный десантщик, что ли?

Небрежным движением он попытался, было, натянуть Маргусу фуражку на нос, но вдруг взвыл и брякнулся на колени – все так же глядя в сторону, Ауриньш неуловимым движением заклещил его указательный и средний пальцы, резко вывернул и спокойно продолжал вести светскую беседу, удерживая на асфальте воющего Витька на грани болевого шока.

– Пусти, сука! – плачуще голосил Витек, отчаянно скребя свободной рукой по асфальту. – Гешик, хули зыришь?! Он мне сейчас клешню слома-а-а!!!

Фиксатый Гешик (пьяный-пьяный, а не дурак) моментально оценил обстановку и пришел к выводу, что в ближний бой лучше не ввязываться: ноги у этого козла белобрысого длинные, и, судя по всему, ими он не только гулять умеет.

Выхватив из болоньевой сумочки рыночного вида початый «огнетуштель» портвейна, Гешик сноровисто опорожнил его в разинутую пасть, и с криком «Получи, фашист, гранату!» метнул пустой пузырь в Маргуса. Точнее сказать, целился он в Маргуса, но пущенная пьяной рукой бутылка полетела точно в лицо Лиле – эту траекторию Ауриньш видел ясно, словно на экране. Одна рука его была занята завывающим Витьком. Во вторую крепко-накрепко вцепилась Лиля (вот поймать бы того идиота, который учит девчонок хватать парней за руки во время драки!). И он преградил путь стеклянному снаряду самым прочным и надежным орудием, какое только может быть на вооружении десантника – головой. Бутылка взорвалась, как граната. Брызнувшие зеленым веером осколки только чудом не зацепили перепуганную Лилю.

В следующее мгновение удаляющийся вой Витька был слышен уже откуда-то снизу: Маргус перебросил его через парапет, на склон крутого вала. И развернулся к Гешику.

– Витек, ну ты смотри, чтоб там все пучком было! – торопливо адресовал тот прощальное послание компаньону и резво дунул прочь, легко перемахивая кусты – словно и не пил ни грамма.

– Наверное, его следует догнать, – задумчиво проговорил Маргус, внимательно отслеживая направление движения фиксатого Гешика. – Лиля, ты не знаешь, где тут поблизости отделение милиции?

– Марик, ты что! – вцепилась Лиля во вторую его руку. – Да они еще и виноватым тебя сделают! Ой, у тебя до какого часа увольнительная?

– До двадцати одного.

– А уже полдевятого. Тебе пора, Марик! Пойдем, я тебя до училища провожу.

– Лиля, по-моему, это неправильно, – осторожно запротестовал Маргус. – Я слышал, что наоборот, парни провожают девушек.

– Господи, да откуда ты такой свалился-то! – всплеснула руками Лиля. – Пойдем уже, в следующий раз ты меня проводишь.

К воротам училища они подошли без десяти минут девять.

– Ну все, Марик, беги! – с сожалением прошептала Лиля и, приподнявшись на цыпочки, неумело чмокнула Маргуса в щеку. После чего, вспыхнув, убежала сама.

Дневальный Алексеев закончил натирать пол на центральном проходе и с облегчением затащил в каптерку полотер. Или, как его называли курсанты, БМД – боевая машина дневального: внушительное сооружение, состоящее из груженого гирями ящика со щетками в нижней части и торчащей, словно ствол гаубицы, рукояткой. Уникальный тренажер для развития бицепсов, трицепсов, брюшного пресса и широчайших мышц спины, черт бы его побрал.

Кайф! Теперь до пяти утра можно конспекты спокойно поштудировать. Или – фиг с ними, лучше Тайке письмо написать… Мишка уже собрался направиться за сумкой с тетрадями, как вдруг из темноты кубрика белесым привидением выплыл Ауриньш.

Шлепая разнокалиберными кирзовыми тапками на одну ногу, лунатической походкой Маргус приблизился к Алексееву. Узкими ладонями он обхватил себя за плечи, словно его знобило. Немигающими глазами он глядел куда-то сквозь.

– Что, Марик, не спится? – улыбнулся ему Алексеев/ – Весна покоя не дает?

– Миша, – глухо пробормотал Маргус, – мне как-то нехорошо…

– Что такое? – встревожился Мишка. – Барахлит чего? Зампотеха твоего вызвать?

– Нет, ничего не барахлит. Но я не могу находиться здесь, Миша. Я хочу видеть её.

– Кого – «её»? – опешил Алексеев.

– Лилю. Я её не проводил. Я хочу знать, как она добралась.

Оба-на. Вот так. Отпустили ребенка погулять, называется.

– Миша, я пойду, – голос Маргуса отвердел. – Где находится общежитие радиоинститута?

– Э, ты что – совсем больной? Нельзя в самоходы ходить – не знаешь, что ли?

– Я знаю. Но вы же ходите?

– Сравнил! То – мы. А ты влетишь в шесть секунд.

– Куда влечу?

– Куда-куда. На кудыкину гору. Все, Марик, вали спать, завтра разберемся, позвоним ей… – Мишка незаметно начал подталкивать Маргуса в сторону кубрика.

– Миша, пусти, – и Алексеев еле удержался на ногах, отодвинутый в сторону дланью киборга.

– Ладно, стой! – Мишка принял решение. – Черт с тобой, Ромео недоделанный. Только не дергайся, надо все по уму делать.

– Как это?

– Пошли, – Мишка деловито мотнул головой. – Сними с вешалки пару шинелей и тащи к своей койке.

Маргус без звука повиновался – уловил в Мишкиных словах конструктивное решение проблемы.

– Тельник снимай, – по-хозяйски скомандовал Мишка. – «Зачем-зачем»! Я что ли свой отдавать должен?

Ловкими, отработанными движениями Мишка свернул из шинели тугой кокон и натянул на него тельняшку. Уложил это сооружение на койку Маргуса, искусно прикрыл одеялом – так, чтобы был виден только полосатый край.

– Так, это будет спина… А это – будут ноги, – он аккуратно подсунул под одеяло вторую шинель, предварительно свернув ее длинным жгутом и перегнув пополам, словно скатку.

– Зачем это? – удивился Маргус.

– Затем! Дежурный припрется, начнет по головам толпу считать, а твоя койка пустая. Соображать надо!

Он полюбовался делом своих рук.

– Говорят, за бугром делают таких надувных баб, для этого самого дела, – изобразил он руками. – Вот бы нам такую! Подстригли бы ее под «бокс», нарядили бы в тельник, и – на свое место. А сам – в самоход. А то каждый раз так с шинелями мудохаться – надоело уже… Так, ладно. Форму не трожь – пусть лежит, как лежала, спортивку надевай. Готов? Пошли…

Бесшумными ужами скользнули за дверь, неслышно ссыпались по лестнице – нет, не зря этими скрытными-бесшумными передвижениями столько времени парили, не зря!

– Хоть бы рассказал, что за девчонка, – попенял Мишка Маргусу, перелезая через забор. – Как познакомились-то?

Не таясь, Маргус поведал Мишке свою лав стори. Коротко, разумеется.

– Поня-атно, – протянул Мишка. – Видать, этот самый пузырь в твоей черепушке чего-то перемкнул. Да и фиг с ним – все равно когда-то начинать надо, верно?

Короткий марш-бросок по ночному городу – сущий пустяк для тренированных парней. Однако когда они подбегали к общежитию, Мишка вдруг начал нервничать.

– Блин, Марик, мне надо срочно назад, – признался он. – Сейчас дежурный припрется, а меня нет. Залет будет!

– Ничего, Миша, спасибо! Дальше я сам.

– Да какое «сам»! Ты ж тут не знаешь ни фига… Оп-па! Вот это везуха! Рамон! – обрадованно возопил вдруг Мишка.

– Салуд! – послышался в ответ негромкий голос, и в темноте ярко сверкнула белозубая улыбка. – Привьет, Миша!

Из-за толстого тополя вынырнула атлетическая фигура молодого негра в белой футболке.

– Здоров, Рамон! – Мишка торопился. – Короче, мне бежать надо, а пацан одну девчонку здесь ищет. Поможешь?

– Конечно, компаньеро! – обрадовался Рамон. – Как нефиг делать!

– Ну все, я погнал тогда. Рамон, это Маргус, из моего взвода. Маргус, это Рамон, он кубинец, со спецотделения. В полшестого – кровь из жопы, но чтобы был в казарме, ясно?

– Буду, Миша!

– Все, удачи! – и Мишка рванул назад, с ходу взяв спринтерский темп.

– Рамон Сикейрос, – протянул кубинец розовую ладонь.

– Маргус Ауриньш, – рукопожатие было крепким и деловитым.

– Не знаешь, где твоя девушка живет?

Маргус покачал головой.

– Ничего, я у Марины узнаю. Только сначала нужно, чтобы она меня пустила, мы немножко ссорились. Ладно, я знаю, что она любит, – и кубинец принялся ловко карабкаться по стволу тополя.

На втором этаже распахнулось окно – прямо напротив Рамона.

– Ой, какая симпатичная обезьянка лезет! – послышался пьяненький девичий голосок.

– Блин, не смешите меня, – послышался из ветвей сердитый голос Рамона. – А то я звезданусь нафиг!

Он вскарабкался в могучую развилку напротив окон третьего этажа. Пару раз глубоко вздохнул и вдруг запел – негромко, легко, нежно. Невесомым облаком полетела к пушистым звездам старая кубинская песня о белой голубке, о любви и тоске молодого моряка.

… – Уна палома бланка… – чисто и светло выводил кубинец, откинувшись на ствол старого тополя, а луна затапливала все вокруг серебристым дымом, пахнущим черемухой, и – бог ты мой! – сколько девичьих сердец в ту минуту забилось, готовые открыться навстречу этой дивной серенаде! И неизвестная Марина, кажется, тоже поняла это.

– Чего распелся! – донесся сердитый шепот из распахнувшегося окна. – Комендантшу разбудишь, она тебе покажет серенаду! Лезь быстрее.

Рамон молодым гиббоном скакнул в окно. Теперь следовало набраться терпения и подождать. Однако понятие «терпение» было для Маргуса категорией абстрактной – особенно когда появляется моментально созревший план.

И через мгновение под окнами зазвучала новая серенада:

Vor der Kaserne vor dem grossen Tor

Stand eine Laterne, und steht sie noch davor,

So wolln wir uns da wiedersehn,

Bei der Laterne wolln wir stehn

Wie einst, Lili Marleen…

Вот кто сказал, что немецкий язык существует только для военных команд и маршей? Наплюйте этому дураку в глаза – если бы это было так, то не было бы ни Гете, ни Шиллера.

 
Unsre beiden Schatten sahn wie einer aus;
Dass wir so lieb uns hatten, das sah man gleich daraus.
Und alle Leute solln es sehn,
Wenn wir bei der Laterne stehn
Wie einst, Lili Marleen…
 

– пел под окнами чистый юный голос, и кто бы только знал, что творилось в ту ночь в сердцах бедных студенток! Невидимо выткался за их окнами призрачный, из лунного света сказочный Баден-Баден, и прекрасный юный баронет пел, тоскуя, только для нее. Единственной.

 
Deine Schritte kennt sie, deinen zieren Gang,
Alle Abend brennt sie, mich vergass sie lang.
Und sollte mir ein Leids geschehn,
Wer wird bei der Laterne stehn
Mit dir, Lili Marleen…
 

Одно за другим распахивались окна, и взгляд Маргуса лучом сканирующего радара метался между ними, выискивая единственное лицо. Нет… Нет… Не она… Вот она!

– Лиля! – воскликнул он, оборвав песню (глубокий вздох сожаления прошелестел над двором). – Как ты добралась?!

– Марик, ты чокнулся? – простонала виновница переполоха, запахивая на груди халатик. – У меня семинар завтра!

– Лиля!.. – счастливо улыбался Маргус. – Я волновался…

– Ну и зря. Беги спать.

– Приходи в воскресенье туда, в парк, ладно?

– Я подумаю.

– Лиля, ну пожалуйста!

– Посмотрим на твое поведение, – с королевским величием обронила Лили Марлен, захлопывая окно.

Вот, собственно, и все. А вы чего ждали?