Текст книги "Нравственные идеалы нашего времени. Фридрих Ницше и Лев Толстой."

Автор книги: Николай Грот

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Несмотря на всю ненависть и отвращение Ницше к современной промышленной и буржуазной цивилизации, в учении его все-таки чудится эхо непрерывного стука и грохота машин огромной западноевропейской или американской фабрики, бесчисленных поршней и молотов, придуманных человеком, но, в свою очередь, покоривших его и ему импонирующих. Все эти машины, все это производство ставят себе конечным идеалом механико-химико-физико-анатомо-физиологическое изготовление живого животного существа – летающего и окрыленного сверхчеловека, органически производящего новые великие идеи посредством усовершенствованных мозговых полушарий и извилин… В учении Толстого слышится, напротив, отзвук тихих, пространных, малообработанных степных пространств нашей родины – бесконечных меланхолических черноземных полей, —спокойного и сосредоточенного уединения деревни, в которой так живо чувствуется “власть земли” и “свобода здорового и могучего в своем уединении духа”. Оставьте его в покое, предоставьте его самому себе – и он будет велик без всяких машин, летательных снарядов, фабрик и мануфактур, без химии, медицины и гистологии.

Человек – выдрессированный зверь, и человек – полнота воплощения божественного разума на земле – таковы противоположные принципы и идеалы обоих мыслителей.

Само собою разумеется, что нравственные учения Толстого и Ницше отражают на себе все достоинства и недостатки тех теоретических миросозерцаний, которые они исповедуют.

Главная заслуга обоих заключается в том, что они доводят свои теоретические воззрения до конца.

Если в мире нет ничего, кроме вещества и его комбинаций, если человек – машина, если все действия человека – продукты сложного механизма, то никакие из этих действий сами по себе не достойны ни похвалы, ни порицания, не добры и не злы. Все – от-носительно12, оценка зависит от конечной цели, которую мы поставим действиям человека. То, что содействует ее достижению, будет добром, что препятствует – злом. Но общей цели у всех людей не может быть и потому нет единого добра и зла – цель выработки сверхчеловека есть субъективная мечта Ницше, которую он никому не навязывает и предлагает лишь к усмотрению. Другими словами, никакой абсолютной и обязательной нравственности нет, а следовательно, нет и никакой нравственности. Это – пустая выдумка и учение некоторых людей. Люди – звери, единственная основа их жизни – борьба за существование, за власть и силу. Пускай же эта борьба, не на жизнь, а на смерть, будет откровенно возведена в единственный закон жизни.

Точно так же последователен в своем учении и гр. Толстой. Если человек – разум и дух, то истинный закон его жизни есть внутренний закон, нравственный закон. Если он не зверь, то принцип его жизни – не борьба за существование, а любовь. Надо искренно и честно признать закон любви единственным возможным законом жизни человеческой.

При крайнем, последовательном развитии этих положений мы находим у обоих мыслителей новые, своеобразные и глубокие обобщения, но вместе с тем и не менее важные заблуждения.

Таково, например, блестяще проведенное Ницше утверждение, что аскетизм есть не отрицание жизни (как это думал Шопенгауэр), но одно из сильнейших утверждений ее и одно из лучших лекарств против вырождения, болезненной расслабленности и упадка жизненности (Geneal. d. Moral, 3-te Abt., § 8-10, особ. 13 и след.). Напрасно только Ницше думает, что это средство не может быть употреблено ранее, чем наступило вырождение, для предупреждения всяких болезней духа. Если бы он это признал, то приблизился бы к точке зрения христианской аскетической морали – морали греха и искупления. Точно так же превосходна у Ницше критика изнеженного и расслабленного альтруизма и сострадания наших дней. Но едва ли Ницше вполне правильно понимает христианское сострадание, если утверждает, что всякая любовь и сострадание расслабляют, что в христианском обществе все люди делятся на “больных” и “сиделок”. Мужественное христианское сострадание внушает силу и мужество тому, кто является его предметом. Если Лев Толстой, любя ближнего, жалеет, что он курит и пьет вино и этим ослабляет энергию своей мысли и воли, то ближний должен быть признателен ему за эту жалость; ему станет стыдно своих слабостей и он бросит курить и пить и станет нравственно сильнее. Точно так же глубоко верна мысль Ницше, что усовершенствование человека, переход его в высшую стадию развития13, есть высокая нравственная задача человечества, есть конечный идеал прогресса. Но напрасно Ницше думает, что это усовершенствование может быть только животным и что необходимое условие его – заглушение совести и любви к ближнему. Усовершенствование может быть только нравственным, духовным, – только подъем нравственных сил ведет к подъему умственных и физических энергий, а нравственная распущенность – источник не гениальности, а именно полного интеллектуального и физического вырождения.

Из этих трех примеров ясно видно, что в учении Ницше много глубоких мыслей; но странно: этот писатель отражает в своем уме истину вещей, как кривое зеркало. Физиогномия всех явлений действительности оказывается в этом зеркале грубо перекошенной, так что все общие положения Ницше, заключая в себе некоторый элемент правды, представляют в конце концов только остроумные и совершенно неверные парадоксы. Сам Ницше оказывается “самым больным” из всех людей в изобретенном им всемирном госпитале и сумасшедшем доме {Geneal. S. 131: “Кто имеет не только нос для обоняния, но и глаза и уши, тот чувствует везде, куда он сегодня вступает, нечто вроде сумасшедшего дома, что-то напоминающее больничный воздух, – я говорю, конечно, обо всех областях культуры человека, о всякого рода “Европе”, какая только существует на земле” (вспомним Н. Я. Данилевского!)14.}, и когда он говорит про современных ему мыслителей: “Das sind alles Mensches des Ressentiment, diese physiologisch verungluckten und wurmstichigen, ein ganzes zitterndes Erdreich unterirdischer Rache, unerschopflich, unersattlich in Ausbruchen gegen die Glucklichen und ebenso in Maskeraden der Rache, in Vorwanden zur Rache (S. 133), то так и хочется сказать: это ты сам, Ницше, более всех других – “человек оскорбленного самолюбия, физиологический неудачник, человек ненависти и мщения”. В лице Ницше, в свою очередь, мстит за себя человечеству попранная последним истина христианской любви и смирения. Тем не менее Ницше глубоко жаль (по-христиански). Он пережил одну из самых тяжелых трагедий – нравственную трагедию неверия и отрицания – и имел смелость искренно исповедовать пред человечеством все передуманное и выстраданное.

Совершенно другое впечатление производит учение Льва Толстого. Это не болезненный продукт извращенной цивилизации, а здоровая реакция против всех болезней современного духа. Насколько учение Ницше – в нравственном смысле – величина безусловно-отрицательная, настолько мораль Толстого как мораль проникнута положительными идеалами – идеалами будущего.

Ошибки Толстого лежат не в области морали. Мало людей (среди светских писателей), которые бы так возвышенно и идеально поняли и истолковали нравственное учение Христа, – и эта истина, кажется, достаточно нами установлена. Мы не будем поэтому больше говорить о положительных сторонах нравственного учения Толстого. Во имя правды и справедливости надо указать и на некоторые невольные заблуждения этого мыслителя.

Подобно тому как главный корень всех заблуждений Ницше – в смело проведенном до конца материализме, так главная ошибка Толстого – в чрезмерном и узком идеализме и спиритуализме. Критика не раз совершенно справедливо указывала, что Толстой, принимая всецело мораль христианства, ошибочно отвергает всю его метафизику {См., между прочим, статью А. Волынского15 “Нравств<енная> философия гр. Л. Толстого” (Вопр. филос<офии> и псих<ологии>, кн. 5, ноябрь 1890) и статьи А. А. Козлова “Письма о книге гр. Л. Н. Толстого и о жизни” (Вопр. филос<офии>, кн. 5-8).}. По нашему мнению, главная ошибка гр. Толстого, как и Ницше, в отрицании глубокого дуализма человеческой природы, составляющего основу всей христианской метафизики. Правда, в соч<инении> “О жизни” Л. Н. Толстой признает противоположность животного и разумного сознания, но эта противоположность имеет для него все-таки цену феноменальную, а не субстанциальную. Признав разумность и духовность человеческого существа, Толстой очень скоро забывает постоянное присутствие в нем и другой, животной, материальной природы. Поэтому-то наш писатель так склонен верить в абсолютную доброкачественность человеческой природы и в возможность для человека стать совершенным и благим независимо от всяких внешних норм деятельности. Учение Церкви о грехопадении и искуплении чуждо Толстому. Он и не задается вопросом, нельзя ли открыть в этом учении глубокого философского смысла, помимо религиозно-догматического. Он прямо его отвергает как отживший предрассудок или, точнее говоря, его обходит – считает его совершенно бесполезным для обоснования христианской морали. Поэтому в теоретическом отношении христианская мораль Толстого все-таки висит в воздухе; это чисто эмпирическое, на опыте личной жизни основанное учение, лишенное твердых метафизических основ. Ведь, для того чтобы твердо (объективно) обосновать его, надо доказать, что любовь есть заповедь Высшего Существа и залог духовного спасения человечества, но спасения от чего? от греха, падения и смерти. Спасения чем? страданием и безвинными жертвами, составляющими искупление от греха. Спасения для чего? для воскресения и личной жизни. Догматическое учение Церкви есть, таким образом, глубокое и необходимое философское обоснование христианской морали любви и самоотречения.

Стоит только допустить противоположность духа и материи в мире и существование Бога как живого личного источника всякой духовности, чтобы, не отвергая никаких открытий науки и даже естествознания (не исключая теорий эволюции и трансформации), прийти к возможности научного и философского обоснования метафизики христианства, учений о грехопадении и искуплении.

Но в таком случае настоятельно возникает вопрос: есть ли надобность отрицать всю догматику христианства тому, кто, подобно Толстому, принимает всецело его нравственное учение и придает авторитету Христа все-таки некоторый высший мистический смысл в истории нравственного сознания человечества?

Впрочем, Толстой отвергает не только догматику христианства, но и всякое научное и философское умствование о судьбах и природе мира. И в этом он лишь совершенно последовательно проводит свою основную посылку о том, что человек есть всецело разум практический, что все это знание – самосознание и самопознание. Невольно вспоминается образ Сократа и замечание Аристотеля16, что “Сократ занимался только нравственными понятиями, а о всей природе ничего не говорил, причем искал всеобщее именно в этих понятиях”.

Гр. Толстой в своем роде тоже продукт современного скептицизма и даже пессимизма, но только в чисто теоретической области. Он не верит в возможность познания истины бытия, законов мира, природы, Бога. Но зато он глубоко верит в возможность познания истины жизни, как она открывается человеку изнутри – в его самосознании. Не веря в возможность уразумения законов бытия внешнего мира и будучи убежден в бесполезности и даже зловредности таких попыток выхождения человеческого духа из себя – для полного его самопознания и нравственного усовершенствования, – он отвергает всякую догматику, и религиозную, и научную, и философскую. Все это не нужно, искусственно, нелепо, как и всякое внешнее усовершенствование жизни, изощрение ее, развитие внешней впечатлительности, тонкостей эстетического и интеллектуального творчества. Жизнь понять очень легко в себе и из себя, и для жизни больше ничего не нужно.

Вся внешняя цивилизация, весь внешний прогресс, все измышления науки и искусства – все это язычество, разврат, отвлечение от главной задачи – доброй жизни. И как тонко умеет Толстой, в своей непримиримой вражде к внешней организации жизни, изобличать все язвы и прорехи современной цивилизации – безнравственные поползновения искусства, ошибки и рутину в области науки, недостатки и бесполезные архаизмы в сфере религиозного существования. Никакая слабость, никакое противоречие не ускользают от его проницательного взгляда, и посредством метких художественных образов – подчас весело и добродушно осмеиваются, а иногда зло и беспощадно отдаются на всеобщий позор самые великие и прочные традиции человеческого бытия.

Но сколько бы ни трудился Толстой над разрушением внешней организации жизни человеческого общества, – искусство, наука, религия и государственность вечно пребудут, пока существует человек, и будут изменять только формы свои. Формы – внешнее воплощение идеи, но эти формы так же необходимы и неустранимы, как и сам мир, сама природа, как минералы, растения, животные и человек – воплощения в формах Божественных идей. Красота, истина и добро – идеалы равноправные. Художественные произведения – такое же важное воплощение чувства красоты и правды жизни, как научные понятия и термины – “научный волапюк” – необходимое воплощение истины, как религиозные обряды и формы – воплощение религиозного сознания человечества – чувств смирения, почтения и любви к Богу, свойственных человеку. И точно так же необходимо закрепление внешней общественной деятельности в формах государственной организации.

Истинная задача моралиста – не разрушать все исторические формы духовного бытия человечества, а стараться влить в них новое содержание, поставить каждую на свое место, а где нужно, – показать недостатки одних и преимущества других. Вернуться назад – к первобытному и первоначальному – человечество не в состоянии. Отречься от того, что создано, было бы для него самоубийством.

Ницше впадает в явные преувеличения, когда проповедует свой “Pathos der Distanz”17 – чувство расстояния или, говоря проще, чувство перспективы в социальной и политической организации жизни человечества. Относительно социальных теорий гр. Л. Н. Толстого можно сказать, что в них недостает именно этого чувства перспективы. Проповедуя самые симпатичные нравственные идеалы, он пытается оторвать личность от всей той почвы, на которой она выросла, от почвы ее религиозных, научных, философских и общественных традиций. Бесполезная задача, – и, конечно, очень недальновидны те, кто видит в этих попытках “вырывания с корнем” какую-либо серьезную опасность для почвы. Растение, т. е. отдельная, оторванная от почвы личность, может пострадать – другими словами, утратить ясное сознание того, что ей должно делать и как жить среди отвергнутой ею общественной организации; но почва, несомненно, уцелеет, ибо она, конечно, прочнее всех растений, которые производит.

–

Мы показали достоинства, недостатки и общее значение двух крайних нравственных миросозерцаний нашего времени. Где же настоящий нравственный идеал? Очевидно, мы должны искать его все-таки в примирении внешнего и внутреннего, материального и духовного, – скажем смелее: “языческого” и “христианского”. Если созданный три века тому назад компромисс науки и религии, знания и веры, оказался несостоятельным, то значит ли это, что невозможен другой, лучший, – что невозможен синтез более широкий, органический и полный?

Мы твердо верим, что он будет найден. Но кто же его найдет, на чьей обязанности найти его?

Дело идет, конечно, не о том, чтоб указать личность, которая найдет выход из современных противоречий. Личность – орудие и проявление общих мировых сил. Вопрос в том, каким методом, в какой области вопрос может быть разрешен? Эти метод и область давно известны философу. Крайности этических миросозерцаний нашего времени ставят новую задачу перед философией как той примиряющей наукою наук, которая пересматривает и проверяет фундамент всякого знания, обобщения, синтеза.

Задача философии нашего времени – понять все великие уроки ближайшего времени, понять Толстого и Ницше и многих других выразителей современного неустойчивого и колеблющегося нравственного сознания человечества и, усвоив истинное и доброе в их учениях, переработать все это в новое, цельное миросозерцание, теоретическое и практическое. Мы живем уже целое столетие традициями кантовской философии18, механически примиренным противоречием его теоретического и практического разума. Фр. Ницше – бессознательный протест критики теоретического разума против критики практического, Толстой – не менее бессознательный протест критики практического разума против критики (чистого) теоретического. Таково значение этих мыслителей “sub specie aeternitatis”. Это – старая, вечно старая, возобновленная в нашем веке борьба демокритовского и сократовского учения, Аристотеля и Платона, реализма и идеализма. “Das ist eine alte Geschichte, doch bleibt sie immer neu”, – ибо формы жизни изменяются.

Глубоким чувством перспективы должен обладать мыслитель, который всему этому старому укажет новое место и вновь примирит усовершенствованное самопознание с переработанным пониманием законов вещей.

ПРИМЕЧАНИЯ

Впервые: Вопросы философии и психологии. 1893. Кн. 1 (16). С. 129-154. Статья печатается по изданию: Нравственные идеалы нашего времени. М., 1893. Отд. оттиск.

Грот Николай Яковлевич (1852—1899) – философ, психолог, профессор Московского университета (с 1886 г.). Родился в семье известного филолога, академика Я. К. Грота, автора “Чтений о русском языке” (Ч. 1. СПб., 1840). Один из организаторов Московского психологического общества и первый редактор журнала “Вопросы философии и психологии” (с 1889 г.). Магистерская диссертация – “Психология чувствований в ее истории и главных основах” (1879—1880 гг.), докторская – “К вопросу о реформе логики” (1882 г.). В области этики отстаивал утилитарный взгляд [“К вопросу о свободе воли” (1884), “О научном значении пессимизма и оптимизма как мировоззрений” (1884)]. Перемена во взглядах происходит с переездом в Одессу, где он был профессором Новороссийского университета (1885– 1886 гг.). Основой философии в работах “Джордано Бруно и пантеизм” (1885), “О душе в связи с современными учениями о силе” (1886) теперь признается метафизика, а сама философия есть “чувство всемирной жизни”. Создается новая этика с признанием принципа свободы воли: “Критика понятия свободы воли в связи с понятием причинности” (1889). Трактаты “Основания нравственного долга” (1892) и “Устои нравственной деятельности” (1895) стали памятниками русского шопенгауэрианства, что не могло не импонировать Толстому. В области психологии Грот отстаивал принцип самонаблюдения: “Жизненные задачи психологии” (1890); “К вопросу о значении идеи параллелизма в психологии” (1894); “Понятие души и психической жизни в психологии” (1897).

Соч.: Философия как ветвь искусства. СПб., 1880; Отношение философии к науке и искусству. Киев, 1883; Эгоизм и альтруизм перед судом здравого смысла и науки. СПб., 1884; Критика понятия свободы воли в связи с современными учениями о силе. Одесса, 1886; Философия и ее общие задачи. СПб., 1904.

См. о нем: Соловьев Вл. С. Три характеристики // Собр. соч.: В 10-ти т. СПб., 1911—1914. Т. 9; Николай Яковлевич Грот в воспоминаниях, письмах товарищей, учеников, друзей и почитателей. СПб., 1911 (с библиографией трудов Н. Я. Грота).

Толстой познакомился с Гротом в 1885 г. Знакомство переросло в дружбу и деятельное сотрудничество. В апреле 1885 г. Толстой пишет Черткову: “Познакомился я здесь с Гротом – философом, он мне очень понравился – надеюсь, не только потому, что он разделяет мои взгляды” (85, 160). Еще ранее Грот прислал Толстому свою книжку о Джордано Бруно, на которую Толстой реагировал самым положительным образом. В сборнике памяти Грота Толстой опубликовал “Воспоминания о Н. Я. Гроте”, вошедшие в 38-й том его Полного собрания сочинений (М., 1936); письма Толстого к Гроту см. в т. 64. См.: Брейтбург С. М. Толстой и Грот (по неизданным материалам) // Печать и революция. 1928. No 6. С. 76-84.

1 Бисмарк Отто фон Шёнхаузен (1815—1898) – первый рейхсканцлер Германской империи в 1871—1890 гг. Организатор Тройственного союза 1882 г., направленного против Франции и России.

2 Конт Огюст (1798—1857) – французский философ, один из классиков позитивизма. Автор “Курса позитивной философии” (1830—1842) (рус. пер. под назв. “Курс положительной философии”, т. 1-2., 1899—1900). Автор так называемой “религии человечества”. Свое отношение к Конту Л. Толстой выразил в форме резкой критики в 30-й главе статьи “Так что же нам делать?” (1882—1886). Еще более выразительные оценки учения Конта связаны со знакомством, беседами и перепиской Толстого с Вильямом Фреем (Владимиром Константиновичем Гейнсом, 1839—1888), русским, из эстонских дворян, принявшим это имя с переходом в североамериканское подданство. В 1885 г. Фрей был приглашен в Ясную Поляну и пытался уговорить Толстого снять критику Конта как автора учения, не способного служить нравственным руководством для людей в их практической жизни. Об отношениях Фрея и Толстого см. публикацию известного биографа Толстого П. И. Бирюкова (Л. Н. Толстой и В. Фрей // Минувшие годы. 1908. No 9) и его же статью “Вильям Фрей” в “Русских Пропилеях” (под ред. Гершензона. М., 1915. Т. 1. С. 276-362).

3 Ницше Фридрих (1844—1900) – немецкий философ-иррационалист, сочинения которого приобрели в России чрезвычайную популярность и создали свою школу мысли, сюжет философской критики и даже тип поведения. Соч.: Сочинения: В 2-х т. М., 1990. Об истории русского ницшеанства см.: Налимов А. Ницшеанство у русских беллетристов // Интересные романы. 1910. No 3. С. 94-99; Михайловский Б. В. Ницше в России // Лит. энциклопедия. М., 1934. Т. 8. Стб. 106; Шестаков В. П. Ницше и русская мысль // Россия и Германия: Опыт философского диалога. М., 1993; Nietzsche in Russia / Ed. by Rosenthal B. Princeton Univer. press, 1986. Переводы Ницше в России стали появляться с 1894 г.: [“Так говорил Заратустра” (1898)], собрания сочинений – с 1900 г. В содержательной статье Р. Ю. Данилевского [Русский образ Фридриха Ницше: (Предыстория и начало формирования) // На рубеже XIX и ХХ веков: Из истории международных связей русской литературы. Л., 1991. С. 3-43] показан диалог Ницше и Толстого на уровне текстов. В статье “Религия и нравственность” (1893) мы встречаем: “Недавно ставший столь известным несчастный Ницше <…> неопровержим, когда он говорит, что все правила нравственности, с точки зрения существующей христианской философии, суть только ложь и лицемерие, и что человеку гораздо выгоднее, и приятнее, и разумнее составить сообщество Ubermensch’ев и быть одним из них, чем тою толпой, которая должна служить подмостками для этих Uebermensch’ев” (39, 20). См. обзорную работу: Щеглов В. Г. Гр. Лев Николаевич Толстой и Фридрих Нитче: Очерк философско-нравственного их мировоззрения. Ярославль, 1897.

4 Преображенский Василий Петрович (1864—1900) – философ, критик, соредактор “Вопросов философии и психологии”. Памяти В. П. Преображенского был посвящен 54-й номер, в который вошли статьи С. Н. Трубецкого, Н. Котляревского, В. И. Герье и П. Д. Боборыкина [последний вывел Преображенского в образе Кострицина в романе “Перевал” (1893) – первом в России ницшеанском романе]. Грот имеет в виду статью Преображенского: “Фридрих Ницше: критика морали альтруизма” (Вопросы философии и психологии. 1892. Кн. 15. С. 115-119), на которую отозвался Л. М. Лопатин [Больная искренность // Вопросы философии и психологии. 1893. Кн. 1 (16)]. В спор с Гротом вступил Н. К. Михайловский (Литература и жизнь // Русское богатство. 1894. No 11. С. 11-128; No 12. С. 84-110). Эти работы вошли в обширный корпус памятников первоначального русского ницшеанства. Назовем только некоторые: Чуйко Ф. Общественные идеалы Фридриха Ницше // Наблюдатель. 1893. No 2; Андреас Саломе Л. Фридрих Ницше в своих произведениях // Северный вестник. 1896. No 5. С. 225-239; Штейн Л. Ницше и его философия (пер. Н. А. Бердяева) // Мир Божий. 1898. No 9; Погодин А. Философ-декадент // Вестник иностранной литературы. 1899. No 3. С. 11-12.

5 Страхов Николай Николаевич (1828—1896) – философ и литературный критик. Основное сочинение – “Мир как целое” (СПб., 1872). Автор нашумевшей книги “Борьба с Западом в нашей литературе” (1883). Переписка Страхова с Толстым стала памятником философской полемической мысли эпохи (опубл. в сб.: Толстовский музей. СПб., 1914. Т. 2). См. также: Критические статьи о И. Тургеневе и Л. Толстом. Т. 1-2. Киев, 1901—1902; Литературная критика. М., 1984.

6 …языческой культуры. – Оппозиция “языческий/христианский” у Ницше дана и в историко-культурном, и в этическом аспектах (она осложнена антитезой “Аполлон/Дионис”, также благодаря Ницше, а потом Шпенглеру ставшей обязательным термином самоописания эпохи Серебряного века), а у Толстого – только в нравственно-практическом: на ее языке осмысляется нравственная самоориентация людей в истории и прозаическом, частном быте.

7 Luthers Verdienst ist vielleicht in Nichts grosser als gerade darin, den Mith zu seiner Sinnlichkeit gehabt zu haben. – Заслуга Лютера, пожалуй, ничто по сравнению с тем, что имеет отношение к его чувственности (нем.).

8 Фейербах Людвиг Андреас (1804—1872) – немецкий философ-материалист и атеист, инициатор антропологического принципа в этике. Соч.: Избр. филос. произведения. Т. 1-2. М., 1955; Сущность христианства. М., 1965; История философии. Т. 1-3. М., 1974.

9 Вагнер Рихард (1813—1883) – немецкий композитор и дирижер, теоретик искусства. Автор “Парсифаля” (1882), тетралогии “Кольцо Нибелунгов” – “Золото Рейна”, “Валькирия”, “Гибель богов” (1854—1874). Спор Ницше с Вагнером [“Дело Вагнера” (1888); “Ницше против Вагнера” (1900)] касался идеи элитарного искусства, на которую так резко отреагировал Толстой в трактате “Что такое искусство?” (1897—1898): “Опираясь на Ницше и Вагнера, художники нового времени полагают, что им не нужно быть понятыми грубыми массами, им достаточно вызвать поэтические состояния наилучше воспитанных людей” (30, 92). Здесь же Толстой вспоминает о своем впечатлении от постановки “Зигфрида”, на которую его привел Танеев и с которой он сбежал с криком: “Это такая гадость, такая гадость!”. Комментарий этого сюжета с Вагнером см. в статье Л. Сабанеева “Толстой в музыкальном мире” и в указаной выше в примеч. 3 работе Р. Ю. Данилевского (С. 36-37).

10 Gehort in die Komodie. – Относится к комедии, является комедийным персонажем (нем.).

11 Faute de mieux – за неимением лучшего (фр.).

12 Все – относительно… – Ср. с темой “признавать все относительным” в “Трех разговорах” Вл. Соловьева и наш комментарий к этому фрагменту (примеч. 12).

13 …переход его в высшую стадию развития… – Ср. с положительным толкованием образов сверхчеловека и сверхчеловечества у Вл. Соловьева [“Идея сверхчеловека” (1899)] и Н. Федорова (“Сверхчеловечество как порок и как добродетель”).

14 Данилевский Николай Яковлевич (1822—1885) – русский естествоиспытатель, публицист, философ, автор нашумевшего труда “Россия и Европа: Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к германо-романскому” (перв. публ. – 1869—1871; СПб., 1995). Толстой сохранил до самой смерти Данилевского приязненное к нему отношение.

15 Волынский Аким Львович (псевд.; наст. имя и фамилия – Хаим Лейбович Флексер; 1861/1863—1926) – критик, теоретик искусства, философ, постоянный сотрудник “Северного вестника” (с 1889 г.). Указанная Гротом статья из “Вопросов философии и психологии” через год появилась в этом журнале (1891. No 10). В “Северном вестнике” за 1891 г. (No 19) опубликована статья Волынского “Нравственная философия гр. Л. Толстого”. Соч.: Русские критики. СПб., 1896; Леонардо да Винчи. СПб., 1900; Борьба за идеализм. СПб., 1900; Царство Карамазовых. СПб., 1901; Книга великого гнева. СПб., 1904; Достоевский. СПб., 1909; Четыре Евангелия. СПб., 1922; Книга ликований. Азбука классического танца. Пг., 1925. См. о нем: Куприяновский П. В. А. Волынский – критик // Творчество писателя и литературный процесс. Иваново, 1978. С. 49-77; Созина Е. К. Волынский в русском литературном процессе 1890-х гг. // Русская литература 1870– 1890 гг. Свердловск, 1983. Вып. 16. С. 127-141.

16 Аристотель Стагирит (384—ок. 322) – древнегреческий ученый– энциклопедист, философ, основатель перипатетической школы. Соч.: Сочинения: В 4-х т. М., 1976—1983. Из бесчисленной литературы о нем см.: Лосев А. Ф. История античной эстетики: Аристотель и поздняя классика. М., 1975 (библиогр.).

17 Pathos der Distanz – пафос дистанции (нем.).

18 Мы живем уже целое столетие традициями кантовской философии… – Эта не без гордости (и некоторого надрыва) прозвучавшая реплика Грота-кантианца – нелишнее свидетельство особого к Канту отношения в русской философско-религиозной традиции: любви-ненависти. См.: Ахутин В. В. София и Черт: (Кант перед лицом русской религиозной метафизики) // Вопросы философии. 1990. No 1. За период 1803—1918 гг. библиография текстов Канта и литературы о нем насчитывает 564 номера. О кантианских штудиях в “Вопросах философии и психологии” см.: Чернов С. А. Критицизм и мистицизм: (Обзор кантианства в журнале “Вопросы философии и психологии”) // Кант и философия в России. М., 1994. С. 114-150. Толстой сохранял неизменный пиетет к Канту, но ценил у него не систему, а отдельные афоризмы, которые и помещал в составляемые им книги для ежедневного чтения. В журнале Грота он напечатал статью “К вопросу о свободе воли” (1894. Кн. 21).