355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Соловьев » Северка » Текст книги (страница 30)
Северка
  • Текст добавлен: 26 октября 2016, 22:57

Текст книги "Северка"


Автор книги: Николай Соловьев



сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Когда нас катали на теплоходе по Белой, какой-то дядя из местных, то ли из мвд, то ли из кгб, вдруг разговорился со мной. Говорит, а знаешь, что перед бегом пить нельзя – язва будет.

Вообще мне часто что-то советуют или предупреждают: а ты знаешь, что раз в два месяца нужно зубную щетку менять… как это ты не боишься под сосульками ходить…

Во Владивостоке в представительстве лежит стопка газет. Случилась пауза, и я почитал. Одна заметка про статистику авиакатастроф.

Больше всего в России падают старые Боинги, на одном из которых мы прилетели. Другая заметка об охоте на волков. Дело было зимой.

Волков гнали на вертолетах. Один забежал в небольшую рощу. Тут его след и пропал. Вертолеты кружили, кружили, нет. Оказывается, волк прижался телом к дереву, обхватив его лапами. Заметили его лишь тогда, когда он вытирал рукавом сопли. Другой матерый спрятался в поленице дров и притворился бревном. Тут он понял, что дырку от бублика получит, и сдался: 'А на черной скамье, на скамье подсудимых…'.

В ДКС можно зайти свободно, пройти в столовую или к киоску с книгами и сувенирами. А у дверей в рабочий сектор стоит милиционер.

Для того, чтобы пройти туда, нужно заранее позвонить начальнице отдела, чтобы фамилию внесли в книгу милиционера. Мне приходилось бывать тут раз пять одному или с кем-то. В последний раз подхожу к милиционеру, называю фамилию. – Нет, Соловьева нет, может Соловьянинов?

А в самый первый раз мы приехали туда с Татьяной Николаевной. Час назад в институте она попросила меня курировать программу Володи из кгб. Приехали, зашли я сел за монитор, и стал знакомиться с программой. Рядом стоит Татьяна Николаевна. Задходит какой-то грозный дяденька. Советник какой-то. То есть наш заказчик. – Ну, расскажи, как работает программа? – важно спросил он. – Понятия не имею. И он тихо ушел. И ничего. И меня никто не застрелил и не уволил. Оклад мой по-прежнему растет. Да еще и в командировки стал ездить.

Теперь приключения начались на улице.

Осеннее утро, начало девятого. Возвращаюсь с пробежки домой через сквер Травникова. Как обычно ни одного человека. Бегу по узкой дорожке. Впереди, шагах в тридцати на бордюре, стоит мальчик, по виду старшеклассник. Просто стоит, ворон ловит. На меня не обращает внимания. Только я пробежал, как он плюнул позади меня.

После этого случая плевать позади стали почти ежедневно. На улице, когда я один, стою у киоска или просто иду. Плюют в основном дяденьки лет двадцати пяти – тридцати пяти.

Спускаюсь по ступенькам Андреевского моста после пробежки и через стеклянные окна, с высоты второго этажа вижу, как семь человек с собаками, стоящие на газоне парка Травникова вдруг одновременно, как притянутые магнитом, пошли к дорожке, по которой я сейчас побегу.

Красивое зрелище. Вроде бы случайные люди, с разными собаками, стоят на травке, как попало. И вдруг, как по приказу все идут в одну сторону.

Собаки опять стали приставать в самых неожиданных местах (во время пробежки). Та, что кусала меня за икру года четыре назад (в пятницу тринадцатого цапнула, когда я просто шел мимо, а двенадцатого и четырнадцатого не захотела), теперь, когда прохожу в пятидесяти шагах от нее, летит на меня с лаем и обнаженными деснами. Ее хозяйка, пенсионерка из нашего дома повернула голову посмотреть, что там и снова отвернулась. С чего бы это она неприветливая стала, даже не здоровается. Вообще-то она здоровается. А в тот раз, когда меня ее собака тяпнула, даже расспрашивала и извинялась. Собака остановилась в трех шагах от меня и продолжает лаять. Но идти можно.

В одну из пробежек случилась непонятная вещь. Пробежал пол дистанции и чувствую – больше не могу. Лет десять назад, когда только начинал, иногда сбивалось дыхание на горке, и я переходил на шаг. Но здесь ровно. И пробежал всего три с половиной километра, а я бегал и двадцать и не уставал. Перешел на шаг. Опять побежал – сразу устаю. Несколько раз пробовал пробежать – не могу. Идти можно сколько угодно. Усталость какая-то не физическая, не мышечная, а другая. С чего? Питаюсь нормально, сплю крепко. Мне не хотелось уходить с полдистанции и остаток до Крымского моста и назад я прошел пешком. Через день бежал снова – такого ощущения больше не было. И в следующие разы тоже.

День. Людно. Спускаюсь по ступенькам подземного перехода у метро

Фрунзенская. Позади кто-то громко гавкнул мне в ухо. Я дернулся от неожиданности. Оборачиваюсь – странный дяденька, лет тридцати с полуулыбкой. У него такой вид, что я даже ругаться не стал, а пропустил его вперед.

На следующее утро, когда шел по Несвижскому в сторону парка

Культуры (давно уже выхожу пораньше, чтобы пройти остановку метро пешком), в трех шагах позади возник дядя с большой собакой на поводке. Сделали несколько шагов молча, вдруг собака гавкнула. Ни какого повода для беспокойства не было: ни машин, ни людей, ни собак, поэтому это было неожиданно.

У метро Киевская, на Брянской улице, я иногда покупаю пирожки с капустой и картошкой. Не часто, но раз в месяц бывает. Здесь они вкусные, маме приношу, тоже нравятся. Покупал всегда без проблем. На этот раз деньги заплатил, жду, когда узбечка выдаст парочку только что испеченных. Стою один. Вдруг передо мной вырастает дяденька, лет тридцати и протягивает деньги узбечке перед моим носом. Меня как будто нет.

На Киевской выхожу часто – здесь рынок, он ближе к дому и самый дешевый. За один поход на рынок покупаю килограмма три яблок и два слив. Этого мне хватает на три дня, а потом нужно снова идти. Здесь несколько рядов продавцов – надувателей. Они не постоянные, зарабатывают и исчезают, а их место занимают другие. Торгуют просроченными продуктами или гнилыми и некондиционными фруктами.

Много жулья, потому что основной покупатель – пассажиры поездов дальнего следования. Качество продукта начинает сказываться далеко от Москвы. Однажды я попался, и теперь знаю, где стоят жулики и их технику подмены пакета, и хожу к добросовестным продавцам. В этот раз на рынке впервые тесная толпа. Вижу, движутся позади трое неопрятных дяденек, небритых, опухших, с порезами. Самый высокий с безумными глазами, над головой за ножки держит стул без спинки. Нас разделяют шагов десять. Мы движемся в одном направлении, но я медленнее, потому что смотрю на цены, сорт яблок и слив у каждого контейнера. Уже забыл про тех, что со стулом, смотрю – стоят позади.

Чего-то ждут. Они могли уже десять раз пройти мимо.

У метро Фрунзенская газетная палатка. Протягиваю продавцу десятку:

– Дайте 'Ответь' (журнал с программой телевидения). Проходят мимо два дяденьки лет тридцати. Встают впереди меня, и что-то спрашивают у продавца. Продавец держит в руке мою десятку. Он бросил искать мой

'Ответь' и отвечает им. Они вынимают деньги. Продавец держит мою десятку и берет их деньги и отдает им какие-то журналы.

В метро при подходе к эскалатору мне наступают на пятку. То есть это случалось раньше, конечно. Но почему-то сейчас это случается у каждого эскалатора. Почти ежедневно. Петр, который сидит рядом со мной в нашей комнате, зачем-то наступил мне на пятку, когда мы выходили из института. Выходили вдвоем, ни в лифте, ни в холле нет никого. Как-то фальшиво у него получилось. Это произошло не задолго до того, как мне стали наступать в метро.

В вагоне метро рядом со мной сразу или погодя появляется дяденька, который берется за поручень так, что я задеваю носом его рукав.

Стою у дверей вагона, на следующей мне выходить. Сбоку – дяденька, лет пятидесяти. Вдруг он положил свой ботинок на мой. Я посмотрел на него. На меня не смотрит, и спокоен. Я врезал по его ботинку. Он еще и ругаться стал. На следующей я вышел и сделал пересадку на кольцевую. Проехал две станции, подхожу к дверям, чтобы выйти на следующей. Теперь справа дяденька лет тридцати кладет на мой ботинок свой. Поднял на него лицо. Он, сразу, не глядя на меня, снял свой ботинок.

На пустом перроне, пока смотрю в туннель – нет ли поезда, сзади или сбоку тихо встает дяденька. В шаге или двух от меня. Это странно потому, что справа и слева много пустого перрона, иногда метров тридцать, пятьдесят.

Вновь меня водят на расстрел. В нескольких шагах позади по пустой улице в десяти шагах держится дяденька, не перегоняя и не отставая несколько минут. Как прежде смотрят, что покупаю в киоске. Заметил, что если подхожу один, то дяденька не подходит, пока смотрю витрину, а только когда лезу за портмоне. Если не покупаю ничего, никто не подходит.

Написал заявление об уходе с работы. На следующий день в институте появился Володя из кгб. Почти год его не было видно. Раза три мелькнул передо мной, но меня не замечает. Осталось отработать две недели. На работу не хожу.

Кролик погиб. Утром слышу: мама заплакала. Подхожу – мертвый. Три минуты назад я стоял перед его клеткой, он бегал как обычно. Зря купил ему стружку для подстилки, наверное, попало в рот вместе с едой. Мы поехали в Одинцовский лес и захоронили его. Месяца три он прожил у нас.

На моих ботинках лопнули сразу обе подошвы. Хорошие были ботинки, мягкая кожа, легкие и удобные. Правда и дорогие. Теперь они пропускают воду, если идет дождь.

С рюкзаком не расстаюсь. На днях у него сломалась молния. Так серьезно, что остается только новый покупать.

Заглянул, как обычно в книжный на Комсомольском. На прилавке заметил брошюру 'Способы карманной тяги'. На следующий день меня обокрали. Днем я собрался сходить в Третьяковку. Рубли кончились, полез в стол за долларами. Среди стодолларовых купюр лежат две пятидолларовые.? Вообще-то я никогда не знаю точно, сколько денег у меня в кармане и в столе. Но пятидолларовые я видел последний раз три года назад, после резкого падения рубля с 5 к 1 до 22 к 1. Да и то, это были не мои деньги. Тогда я уговорил Няню снять рубли с книжки и поменять их на валюту. В обменном пункте мне дали одними пятерками.

Еду в метро. На Театральной в вагон зашла толпа. На следующей,

Новокузнецкой вышел – портмоне нет. В нем был и проездной. Хорошо, что из метро не вышел. Вернулся домой. Взял из стола сто долларов, разменял, поехал в Третьяковку. Пока шел к Лаврушинскому переулку, лужи обходил, но бесполезно, ноги все равно промокли.

Когда вернулся из Третьяковки, пересчитал деньги в столе и запомнил сколько их. Когда вышел из своей комнаты, мама говорила по телефону. Услышал обрывок фразы: '…он думает, что я у него деньги беру…'

Пылесосил в своей комнате. Задел тумбочку на колесиках. На ней стоит телевизор и деревянная статуэтка, которую я когда-то привез из

Польши. Статуэтка качнулась и упала. Успел заметить, когда она наклонялась, как сначала отвалилась голова, а потом упало туловище.

Вот оно знамение то. 'Чур меня, чур. Чур, чур, перечур' – как говорил великий Ленин, как учит коммунистическая партия.

Системный блок, который я купил полгода назад, вдруг стал издавать звук как циркулярная пила. Металлический такой. Ничего подобного я не слышал за все годы работы с компьютерами. Это не вентилятор в блоке питания, источник где-то у материнской платы. Возможно это кулер над процессором. Вспомнил, как несколько лет назад на ЗВС на моих глазах без моего участия закругленные углы прямоугольника самостоятельно выпрямлялись, и поленился разбирать и смотреть, это у них юмор такой. Вдруг стал отказывать CD-привод. Раньше я иногда слушал диск с песнями 'ABBA'. Теперь CD-привод выбрасывает этот диск. Вновь задвигаю дверцу или придерживаю ее пальцем, пока не возьмет. Диск начинает работать после шести попыток, иногда после десяти. Мне надоело тратить время, придерживая дверцу. В пакетиках с гвоздями и шурупами нашел винтик для картин с крючком на конце.

Ввернул его в отверстие под дверцей привода. Теперь поворот на 90 градусов и дверца блокирована. Поворот в обратную сторону – разблокирована. Прошла неделя, смотрю – кто-то скрутил винтик. Он держится на двух витках. Если бы не заметил, его бы сорвало.

Еду к отцу. Стою у задних дверей вагона, читаю. Напротив наискосок сидит дядя, лет пятидесяти. Вдруг он начал харкать и плевать перед собой. С губ его повисла слюна. Женщины рядом и напротив повставали и быстро ушли. Подошел и с размаха врезал его по лицу. Он встал и сказал только одно слово: – МВД! Дяденька оказался выше меня. Смотрю на него снизу вверх. Оба молчим. Потом он опустил глаза, что-то пробормотал и сел на прежнее место и держится за щеку. Я встал спиной к нему у выходных дверей. Кисть моя опухает. Бил левой. Чтобы ударить правой, нужно было снять рюкзак с плеча, раскрыть его, книжку убрать и только потом бить. Похоже, что сломал косточки. В двух местах: у большого пальца и следующего. На следующей остановке из соседнего вагона в наш зашли двое 'пацанов'. Один подсел к дяде.

Второй спрашивает меня – за что я его. – Хамил, – говорю. Следующая

– Кузьминки, я вышел. Потом, когда вернулся от отца и вспомнил подробности, пожалел, что не врезал и этим защитникам родины, правая рука то здоровая.

Кузьминский рынок. Здесь мое внимание привлекла девушка. Люди двигаются в разных направлениях, а она стоит посередине перед входом на рынок, спиной ко мне. В руке, отведенной назад за голову, пачка импортных сигарет. Что-то дорогое – 'Кемел' или 'Давидов'.

Непонятно. Реклама? Нет. Обычно такие девушки в фирменной одежде, кепочках, с лотками. А на ней обычная одежда. Молчит и держит пачку, которую можно купить в любом киоске.

В этот раз я ушел от отца раньше. Оставил продукты, а готовить не стал – кисть мешает. Что-то придумал, что надо спешить.

Когда спускался по лестнице, отец вышел на порог и сказал мне в спину 'Сникерс'. Я обернулся, а он: 'ну, ладно'.

Несколько раз просил его не называть меня так, не обращает внимания.

На следующее утро я пошел в ближайший травмпункт на улице 10 лет октября. В нашем подземном переходе с этого дня сидит дяденька с большим синяком под глазом, просит подаяние. Захожу в травмпункт.

Небольшой холл и несколько дверей в кабинеты. В холле три травмированных дяденьки, лет двадцати пяти, больше никого. У всех троих перевязана левая кисть и больше ничего. Надо же и я с левой пришел. С меня потребовали полис, которого с собой не было, и я ушел. Подхожу к северному входу в метро Спортивная, – на асфальте лежит труп старика. На улице октябрь, а старик в пижаме. Колени согнуты, руки вытянуты вперед, окоченел. Умер, видимо, сидя. Как он здесь оказался?

В институте подписали мое заявление об уходе. Подписывал не начальник отделения, а один из особистов. К начальнику я зашел мимо секретаря – пустой кабинет. Если бы он был на месте, плюнул бы ему в лицо, случился бы скандал. Теперь хожу с обходным листом. Везде подписал, даже в библиотеке:

– Ну, а Гриммельсгаузен у Вас есть?

– С автобазы что ли?

Зашел в свою комнату за вещами и впервые не поздоровался ни с кем.

Только бросил взгляд налево. Человек шесть в углу сбились в кучку.

Никто не поднял глаза. Чувствуется, как они напряжены и даже боятся чего-то. Собирался минут десять. Никто не подошел, никто не спросил, как в таких случаях обычно бывает: куда уходишь, сколько будут платить и всякое другое. Странно, ведь я ни с кем не ссорился, не ругался. Так они и не сдвинулись, когда уходил.

Бухгалтерия находит предлог за предлогом, чтобы не платить мне.

Отправляет в бюро пропусков, бюро пропусков отправляет в бухгалтерию. Каждый раз придумывают что-то новое. Понял – денег не будет. Так и оставил им тысяч тридцать. Пока ждал в коридоре у бухгалтерии, появился новичок – мальчик лет двадцати. Тут я должен был по сценарию поведать ему, в какую организацию он поступает, но я промолчал.

Несколько дней я ездил в институт подписывать обходной. Пока иду к дому напротив, встречается один, два пешехода. Только заверну за угол, навстречу вываливает кучка человек в десять, двенадцать.

Лавирую между ними, стараясь спасти свою левую руку. Они трутся об меня и толкают, но руку задеть им не удается. И это уже третий день подряд. На четвертый в этом месте они поставили на тротуаре пикап, сузив проход в два раза. Теперь я не увертываюсь, а отвожу руку за спину. Вообще-то за двадцать шесть лет здесь еще никто не оставлял машину.

После этой моей находки они прекратили искусственную толкотню, а дня через два, три все-таки добились своего. Спускаюсь по эскалатору. Справа стоит дяденька с рюкзаком. Лет двадцать пять.

Большой рюкзак, выше головы и толщиной такой, что если он развернется, то полностью закроет проход. Только я с ним поравнялся, как он повернулся боком (зачем, не понятно) и толкнул рюкзаком меня в спину. Чтобы не упасть я схватился больной рукой за поручень.

Остановился на секунду, обернулся к дяденьке и констатировал, что он козел. Дяденька уже стоял в исходном и тупо смотрел на меня.

Не помню, что заставило меня однажды остановиться на несколько секунд на ступеньках подземного перехода. По бокам разом остановились человек шесть. Как будто поступила невидимая общая команда. Это впечатляет. Длилось это несколько секунд, после чего они разом пошли дальше. Причин для остановки не было – шнурки там или что-то упало. Они встали секунды на три с застывшим выражением, с которым обычно слушают телефон. После этого случая я понял, что за мной ходят не три, четыре, а группа. И второе, что у них есть скрытые технические средства, позволяющие координировать действия.

Любая поездка в метро приносит мне раздражение. Раздражает не то, что наступают на пятки, толкают или суют свои локти в лицо, встают в шаге позади на пустом перроне, а то, что это происходит не случайно, нарочно, и что не извиняются. Пробовал пропускать поезд. Один, другой. Бесполезно. Они заходят на следующей станции. Всякий раз в вагоне ко мне притирают двух, трех 'пацанов' с хмурыми тупыми рожицами. Мне так противно. Однажды их было так много, что я пропустил подряд три поезда. Они подходят всегда сзади в последний момент, когда открываются двери пришедшего поезда. Однажды на

Курской радиальной я пропустил несколько поездов. Лезут и лезут. Мне стало интересно, откуда их так много и когда они кончатся. Станция старая, с толстыми опорами. Я быстро зашел за них и увидел, как группа человек в восемь пацанов стала рассеиваться, пихая и давя ноги друг другу.

Театральная. Поднимаюсь вверх на эскалаторе. Слева от меня, там, где проходят, встает дяденька лет тридцати пяти. На ступеньку выше.

Развернулся корпусом ко мне, правая рука на поручне, смотрит в упор.

На лице наглая ухмылка. Вообще-то в городе не принято смотреть, уставившись, для незнакомых людей допустим только краткий взгляд. Я подождал несколько секунд, а потом посмотрел ему в глаза. Вижу: смотрит мимо. Его взгляд проходит в сантиметре от моего лица. Мне в глаза он так и не взглянул, головы не отвернул, и позу не сменил и улыбку оставил. Что я могу сказать? Почему Вы смотрите в сантиметре от моего уха? Теперь я сам отвел глаза. Так мы доехали до конца эскалатора.

Купил пирожки на Брянской улице (метро Киевская). Рядом два столика под зонтиком, чтобы стоя перекусить. Но сейчас тут стоят несколько неопрятных людей, на столе водка. Поищу место где-нибудь еще. Ничего не нашел. Спустился в метро. На перроне пусто. Встал у колонны, так, чтобы никто не задел из пришедшего поезда. Жую пирожок. Приходит поезд. Двери открываются. Не из тех, что ближе, а из следующих дверей по полу по прямой ко мне вылетает пнутая ногой пустая пивная бутылка и останавливается у моих ног.

Когда еду вверх на эскалаторе, всегда оставляю ступеньку впереди и ставлю на нее ногу, чтобы хитрецы не влезли, чтобы потом, при сходе с эскалатора не наступать им на ноги. На этот раз на эскалаторе свободно. Меня обошел и впереди встал дяденька, лет двадцати пяти.

Некоторое время мы спокойно ехали. Неожиданно дяденька сделал шаг назад и поставил свой ботинок на мой. Обернулся, посмотрел на меня, ничего не сказал и отвернулся. Этот день ничем особо не отличался от других. Плюют, ходят сзади, давят на пятки и так далее. Выхожу с эскалатора. На стеклах всех дверей на выходе из метро Фрунзенская написано: 'еще?'.

Приключения идут ежедневно. Основа – это плевки, хождение по пятам, руки на поручне перед лицом, отдавливание пяток, вставание за спиной. Дополнительно происходят неповторяющиеся случаи. Как с покупкой журнала или пирожков, или когда ставят ботинки на ногу и другие.

У меня достаточно времени обдумать, что же делать. Я вспомнил все, начиная с первых приключений, которые начались, когда пошел в банк.

С кем посоветоваться? Кому можно рассказать об этом? Кто в это поверит? Шесть лет назад, когда это началось, я сам был уверен, что у меня крыша поехала. Люди или будут вертеть у виска или вызовут санитаров из сумасшедшего дома. У меня есть друг с 80-го года,

Генка. У него двое девочек, жена то работает, то нет. Вешать это на него? Чем он мне поможет? Может быть, ты хочешь, чтобы и ему стали наступать на пятки и плевать позади? Родственники. Наташа, моя тетя, мамина сестра. Старше меня всего на год, до сих пор читает, интеллигентная женщина. Замужем, двое мальчиков школьников.

Несколько лет назад, когда приключения только начинались, я съездил к ней, пытался рассказать. Тогда я не знал о намерениях моих лубянских опекунов и написал Наташе расписку в том, что оставляю ей все свои книги, в случае моей смерти. Наташа успокаивала меня, но деталями не интересовалась. Наверное, я был неубедителен, и она не поверила.

Отец. За всю жизнь мне не удалось ни разу с ним серьезно поговорить. Ни разу. Даже когда он был трезвый. Я давно привык к этому и не делаю попыток.

Мама. До сумасшедшего дома я рассказывал ей о своих приключениях – ерунда, неужели ты думаешь им делать нечего – тратить деньги впустую, да кому ты нужен. Она никогда не принимала мою сторону и всегда упорно искала невероятные аргументы против. Сразу после того, как мама отправила меня в психушку, я начал думать, что она с ними.

Она приехала недели через две, меня спросили, хочу ли я ее видеть, сказал – хочу. Я старался не думать, с ними она или нет. Даже если она с ними, то елси она пришла ко мне, значит я для нее сын, а не объект.

В 97-м приключения начались вновь. На этот раз я не стал ничего рассказывать маме. Жаль терять время в психушке среди провокаторов, тем более, что там дают таблетки, которые влияют на глаза, невозможно будет читать. Прошло еще года два. Телевизор упорно не щелкает, по пятам не ходят и вообще все спокойно. Раза три я пытался поговорить с мамой о своих прошлых приключениях. Допустим все эти отдельные случаи чистое совпадение. Но если бы они продолжались после моего выхода из сумасшедшего дома, если бы за мной по-прежнему ходили по пятам, смотрели, что покупаю, если бы все время щелкал телевизор. Так ведь нет. Все пропало. Вот что интересно. Допустим, что все это мне показалось, что все это можно объяснить нездоровой психикой. А как быть со случаем на пробежке, когда меня догнали четверо бегунов и взяли в квадрат. И так мы бежали метров сто. Они переговаривались между собой, как будто меня нет. Это галлюцинация?

Или на ЗВС, когда мы с тетенькой наблюдали, как без нашего участия выпрямляются закругленные углы прямоугольника в Автокаде.

Когда пробую поговорить с мамой, она морщится как от громкой музыки и отворачивается или начинает плакать. И я оставил эту тему навсегда. Год назад мы гуляли с мамой в Нескучном саду. Вспомнил, как в армии мне предлагал стучать особист. – Значит, плохо уговаривал, – как-то мрачно сказала она.

При всяком удобном случае мама расхваливает стукачей. 'Какой хороший человек' – про старика кгбешника с воспаленными нехорошими глазами из соседней квартиры. С завода я ушел в сбербанк. Ушел с вместе Левой. Он работал в нашем отделе, но нас ничего больше не связывало. Когда Лева узнал, что я ухожу, он попросил узнать, нет ли в банке места электрика – программировать, как я он не может. Место нашлось, и он проработал там пару лет до пенсии. Года за два до этого курили на лестничной площадке человек десять. Не помню, о чем говорили, только кто-то из наших сказал: 'Лева стукач, ты с ним поаккуратнее'. Сказано это было открыто в присутствии остальных.

Никто не удивился. Значит, отдел знает, на чем-то он прокололся. Я ничего расспрашивать не стал, но запомнил это. А когда Лева попросился со мной в банк, подумал, вряд ли он сможет мне навредить.

Мама знает про Леву, только то, что он из моего бывшего отдела, что пошел со мной в банк. Вдруг она начала расхваливать его: 'Ах, какой хороший человек, чуткий'. И так каждый день, как невесту хвалит.

Что же остается? Если контора, где я служил, занимается представительствами по приему иностранцев по всей России, значит, со мной работают провокаторы не районного и не городского уровня. Где искать поддержку? Кто мне поверит? Как только начну рассказывать про

'приключения', сначала выясниться, что в 93 году во время драки у меня было сотрясение мозга. Что и требовалось доказать.

Маме я не верю и отцу тоже. Мало того, я склонен думать, что похороны Няни – были фарсом. Началось с того, что Татьяна Николаевна пришла в нашу комнату, села посередине и стала жаловаться, что некому лететь на Дальний Восток. Что это значит? Три, четыре недели будут кормить, водить на рыбалку, в баню и сауну, в рестораны. Все перемещения между гостиницей и представительством, ресторанами и сауной на иномарке, между городами на самолетах. Ничего сложного делать не придется. На работе при этом идет оклад. И, наконец, Тихий океан, это не Черное море. Самолет в Южно-Сахалинск стоит два оклада инженера на ЗИЛе. Все в комнате молчат, и тогда я согласился. Дней через десять Няня сильно обожглась и попала в больницу. Еще через два дня Татьяна Николаевна остановила меня в коридоре и стала рассказывать, как своей подружке, что купила газовую плиту с автоматическим включением.

Прощались с Няней в крематории. Когда я целовал ее в лоб, кто-то из присутствующих сказал: – Совсем не похожа. Нет, не похожа.

Больше половины из присутствующих я вижу впервые.

Через несколько недель я получил урну с ее прахом и привез на кладбище тетю Валю с мужем Васей и маму на частнике. В конторе мы предъявили документ и тетю Валю, на которую была оформлена могила, и заплатили за рытье ямки. Я пошел раньше всех, чтобы застать могильщика. Он уже вырыл ямку и сидел. Урна у меня. Через полчаса я отпустил его и стал беспокоиться. Ведь я дошел от конторы за пять минут. Полчаса им хватило бы. А прошло уже полтора. Вот они. Как кстати, кто-то бросил в пределах нашей ограды детский савочек. Дед, когда я зарывал урну, сел спиной к нам на скамейку у соседней могилы. Это удивительно для человека старых правил. Я подумал, что и тянули они эти полтора часа, чтобы придти уже к зарытой ямке.

Съездил в Кузьминки. К отцу не заходил, его пенсию передал соседке. Заехал на кладбище, пришел на могилу. Вытащил металлическую табличку с няниной фамилией, которую когда-то установил и отбросил ее в общую кучу со старыми синтетическими цветами и другим хламом.

На плите с фамилией моей бабушки и дяди написал гадкое слово.

Я решил уехать, купив турпутевку в США. Срок и тип гостиницы для меня не важен. В первый же день зайду в ближайший полицейский участок и попрошу убежища. Денег у меня около тысячи долларов.

Турпутевка стоит тысячи две. Маме сказал, что хотел бы разменять квартиру. Нашли риэлтершу. Маме – однокомнатная в Бутово, мне двадцать тысяч на руки.

Сниму квартиру на пару месяцев. Возьму с собой самое необходимое.

Нужно побеспокоиться о книгах и цветах. Дал несколько объявлений.

Всех названий книг в объявлении не перечислишь, и поэтому я решил привлечь покупателя полными собраниями сочинений. А когда придет, отдать ему все, что захочет. Цену поставил ниже на треть, чем предлагают другие. Совсем бесплатно предлагать боялся – можно отпугнуть.

Полными собраниями у меня Чехов, Шекспир, Мольер. Другие книги – художественная классика, почти полный список тот, что Вы видели выше. Кроме них, книг сто по математике, физике, философии, истории, истории литературы, истории искусства. Несколько десятков книг детской литературы, закон божий. Всего два шкафа.

Молчание. Дал еще объявления: продаю русскую и зарубежную классику, отдаю бесплатно, продаю иллюстрированные альбомы городов

Сибири и Дальнего Востока. На объявления позвонили три – четыре человека. В общем, не получилось. Нужно просто отдать книги в школу или библиотеку. Взял отпечатанный список и поехал в Ленинку. У служебного входа впервые стоит милиционер. Попросил, чтобы ко мне вышел кто-нибудь из персонала. Вышла тетенька. Сказал, что уезжаю из страны и хочу оставить свои книги библиотеке. Если нужно, сам могу обеспечить транспорт или заплатить за перевозку. Она ничего не сказала и ушла со списком. Вернулась: – Мы не можем взять, нужно, чтобы в списке были указаны годы издания, перепечатайте.

Зашел в Ленинку с входа для читателей. Предложил книги сотруднице, сидящей за столиком – все бесплатно, моя доставка, показал список.

Нет, не нужно. В первом читальном зале сидят гуманитарии, может здесь получится. Вижу, сидит одинокая девушка. Подсел, разговорились. Предложил ей – нет. И так и сяк – все равно нет. Я как-то не учел, что девушка может быть из общежития, как в том фильме, о каких книгах может быть речь.

У раздевалки книжный магазинчик. Продавец – интеллигент с бородкой. И ему не нужно. Показываю список, люди читают и отходят.

Отдаю книги бесплатно, плачу за доставку. Вы сами наймете машину, так, что я даже не узнаю вашего адреса. Одна тетенька взяла список.

Обещала позвонить. Прошло дней пять, тихо. Сейчас понимаю, что нужно было больше опросить сотрудников библиотеки. И заставить ту, что вначале подошла ко мне предъявить документы. А сотрудников можно найти в общей столовой или в кабинетах. Жаль.

Время идет, нужно освобождать квартиру. Может быть школе предложить? Отбросил эту мысль. Созвонюсь, привезу книги, а мне скажут – в списке нет года издания, не пойдет или еще что-то придумают. В Ленинке не взяли. Вероятнее всего, стукачи и здесь меня заблокируют. По объявлениям никто не звонит, та, что взяла список не звонит. Или случайно не везет?

Осталось два дня. Стал выносить стопки книг на помойку. Носил двумя пакетами и сбрасывал в пустой контейнер. После нескольких моих заходов у помойки появились два человека в униформе с хмурыми лицами и вылили в контейнер несколько котлов кашеобразной массы розового цвета. Какая-то пенсионерка проходила и заинтересовалась книгами.

– Вам интересно? У меня есть полный Чехов и Шекспир. Хотите, я донесу Вам до дома. Пенсионерка живет у второй Фрунзенской, в доме с милицией. Донес пакеты до ее квартиры и выложил книги в коридоре.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю