Текст книги "«Дело» Нарбута-Колченогого"

Автор книги: Николай Переяслов

В эту пору, надо сказать, Владимир откровенно поклоняется Брюсову, он видит в нём мэтра, как и Гумилёв, и робко шлёт ему в «Русскую мысль» свои стихи, прося их напечатать. Он сообщает Валерию Яковлевичу о работе над биографией любимого им поэта Коневского.

В это время он уже довольно много писал и начал публиковаться всё больше и больше. «А с 1911 года, – как зафиксировал он сам, – печатался уже почти во всех столичных газетах и журналах. Попадал в „толстые“ довольно удачно и – без протекции».

Вспоминая свою жизнь в северной столице, поэт Георгий Иванов в своих знаменитых «Петербургских зимах» так описывал свои встречи с начинающим здесь обживаться поэтом из Глухова:

«Поэт Владимир Нарбут ходил бриться к Молле – самому дорогому парикмахеру Петербурга.

Николай Гумилёв

– Зачем же вы туда ходите? Такие деньги, да ещё и бреют как-то странно.

– Гы-ы, – улыбался Нарбут во весь рот. – Гы-ы, действительно, дороговато. Эйн, цвей, дрей – лосьону и одеколону, вот и три рубля. И бреют тоже – ейн, цвей, дрей – чересчур быстро. Рраз – одна щека, рраз – другая. Страшно – как бы носа не отхватили.

– Так зачем же ходите?

Изрытое оспой лицо Нарбута расплывается ещё шире.

– Гы-ы! Они там все по-французски говорят.

– Ну?

– Люблю послушать. Вроде музыки. Красиво и непонятно…

Этот Нарбут был странный человек».

Жил взахлёб. Кутил с купеческим размахом. Бывало, бил зеркала в ресторанах. Стригся у самого дорогого парикмахера Петербурга. Роскошно одевался. И писал стихи. Николай Гумилёв называл самыми талантливыми поэтами Ахматову и Нарбута.

В апреле 1912 года в санкт-петербургской типографии «Наш век» Владимир Иванович Нарбут под маркой «Цеха поэтов» отпечатал свою небольшую поэтическую книжку «Аллилуйя», которая состояла всего лишь из двенадцати необычайно сложных по форме и чрезвычайно эпатажных по содержанию стихотворений. Клише для этой книги были изготовлены цинкографией Голике, причём контуры букв были заимствованы из старой Псалтири, относящейся по времени к началу XVIII века. А клише для обложки было выполнено по набору, сделанному Синодальной типографией.

Поэтическая манера представителя натуралистического крыла акмеизма В. Нарбута ассоциируется подчас с его скандальной репутацией и «вызывающим антиэстетизмом». Его стихи, опубликованные в цеховом журнале акмеистов «Гиперборей», и особенно выход книги «Аллилуйя» были названы «жеребячьим выпадом», который совершил «грубый, нечистоплотный и нарочитый Нарбут».

Вот, например, стихотворение «Лихая тварь» из сборника «Аллилуйя», где речь идёт о ведьме-оборотне, растленной лесовиком:

 
Крепко ломит в пояснице,
тычет шилом в правый бок:
лесовик кургузый снится
вёрткой девке – лоб намок…
 
 
…Ох, кабы не зачастила
по грибы да шляться в лес, –
не прилез бы он, постылый,
полузверь и полубес;
 
 
не прижал бы, не облапил,
на постель не поволок.
Поцелует – серый пепел
покрывает смуги щёк…
 

Аллилуйя. Книга Вл. Нарбута

Тематически баллады Нарбута, собранные во второй книге его стихов, восходят к художественному миру малороссийского фольклора и этнографическому бытописательству в духе жанровых сценок (этнографические очерки о Малороссии он публиковал ещё в 1908 году). Многократно отмечалось влияние на Нарбута ранних «малороссийских» произведений Гоголя. Натуралистичность произведений Нарбута оказывалась в строгом согласии с акмеистическим принципом «адамизма», т. е. «мудрой простоты» художника со «святой невинностью» первобытного человека, созерцающего мир (само название книги Нарбута связано с высказыванием Сергея Городецкого о том, что акмеисты – «новые Адамы», призванные «пропеть жизни и миру аллилуйа»). Но российская цензура не стала вникать в тонкости акмеистической доктрины, а просто обвинила Нарбута в кощунстве и порнографии. Поэтому большая часть тиража книги была конфискована.

Михаил Зенкевич и некоторые другие исследователи полагали, что именно разительное несоответствие церковно-славянского шрифта, которым были набраны стихотворения книги, их кощунственному содержанию повлекло за собой запрещение и изъятие “Аллилуйи”. В одной из своих неопубликованных бесед он вспоминал: «Его “Аллилуйя” конфисковали только за то, что она была напечатана церковно-славянским шрифтом. Ему так нравился церковно-славянский шрифт, что он вот этот церковно-славянский шрифт упросил из синодальной типографии, и туда вот, в “Наш век”, в типографию взяли… И она с титлами, с красным титлом была напечатана… После этого: что такое – “Аллилуйя”? Смотрят, что такое: божественное, должно быть, что-то, а там – херовина какая-то, знаете. После этого её конфисковали. Ну, ничего, потом 80 экземпляров он успел разослать по журналам…»

Поэт Михаил Зенкевич

Большинство критиков приняло книгу «Аллилуйя» в штыки, оценив её «настолько низко, насколько это возможно», и аттестовав стиль Нарбута как «грубый, нечистоплотный и нарочитый». За редкими исключениями, позднейшие суждения о второй книге поэта также сводились к разговору о нарбутовском хулиганстве или – в лучшем случае – о нарбутовском эпатаже бодлеровского толка. Многие писали об авторе «Аллилуйя» как об «акмеисте, специализированном на воспевании “грубой плоти”, подаваемой в нарочито сниженной, эпатирующей, “откровенной” манере, близкой к “эстетике безобразного” французских “проклятых” поэтов и русских футуристов»

Стихи его действительно были в какой-то мере переполнены животной плотскостью и сочностью – хотя, мне кажется, ничуть не безобразной, а просто неприкрытой и перешагнувшей через интеллигентскую стыдливость и не скрывающей тайну интимной близости. Таковым, например, является его стихотворение «Клубника», включённое в сборник «Аллилуйя», в котором воспевается именно тяга к физической близости:

 
…Тем временем Дуня убрала посуду;
язык соловьиный (за сколько сестерций
помещицей куплен?) притихнул повсюду.
И, шлёпая пятками, девка в запаске,
арбузную грудь напоказ обтянувшей,
вильнула за будку.
Потом – за коляски,
в конюшню – к Егору, дозор обманувши.
И ляжкам пряжистым – чудесно на свитке
паяться и вдруг размыкаться, теряя.
А полдень горячий подобен улитке…
 

Как видим, Нарбут решительно предпочитает пошловатой двусмысленности стихов своих предшественников – грубую откровенность «нового Адама». Однако поэт на этом не остановился и включил в свою книгу ещё одно стихотворение – «Как махнёт-махнёт – всегда на макогоне», в котором эпатирующая эротическая откровенность доведена до мыслимого предела:

 
Жалостно проржав, вдруг рушатся на крупы
самок разухабистые жеребцы:
выполаскиваются утроб скорлупы,
слизью склеиваются хвостов концы.
Мощью изойдя в остервенелой случке,
грузнут на копыта… – и т. д.
 

Поэт Владислав Ходасевич, считавший первую книгу Нарбута «совсем недурным сборником», вторую счёл «более непристойной, чем умной». Литературный наставник Ходасевича этого периода – Валерий Брюсов, похваливший в своё время дебютный сборник поэта – также отозвался об «Аллилуйя» прохладно, сказав, что: «Книжка г. Нарбута содержит несколько стихотворений, в которых желание выдержать “русский” стиль приводит поэта к усердному употреблению слов, в печати обычно избегаемых».

А вот, по мнению Николая Гумилёва, автору «Аллилуйи» в полной мере удалось «выразить своё миросозерцание, свою индивидуальную печаль и индивидуальную радость», и, оценивая поэтический труд Нарбута, он писал: «Показался бы простой кунсткамерой весь этот подбор сильного, земляного, кряжистого словаря, эти малороссийские словечки, неожиданные, иногда нелепые рифмы, грубоватые истории, – писал Гумилёв, – если бы не было стихотворения «Гадалка». В нём объяснение мечты поэта, зачарованной и покорённой обступившей её материей… И в каждом стихотворении мы чувствуем различные проявления того же, земляного злого ведовства, стихийные и чарующие новой и подлинной пленительностью безобразия».

В 1913 году в письме к Анне Ахматовой Гумилёв дал поэзии Нарбута ещё более высокую оценку: «Я совершенно убеждён, что из всей послесимволической поэзии ты да, пожалуй (по-своему), Нарбут окажетесь самыми значительными».

Сходно писал об «Аллилуйя» и второй синдик «Цеха поэтов» Сергей Городецкий: «Акмеистический реализм и ‹…› буйное жизнеутверждение придают всей поэзии Нарбута своеобразную силу. В корявых, но мощных образах заключается истинное противоядие против того вида эстетизма, который служит лишь прикрытием поэтического бессилия». И ещё об этой же книге Нарбута Городецкий писал: «С откровенностью, доходящей в неудачных местах до цинизма, поэт изображает мир вещей и мир людей, как мир чудовищ одной породы».

А. Ахматова

По мнению большинства исследователей жизни Владимира Ивановича Нарбута, неприятностям с цензурой отводится главная роль среди причин его спешного африканского путешествия: «Книга, напечатанная на синеватой бумаге, как бы повторяла внешность богослужебных книг, но была полна богохулений, и Нарбуту пришлось уехать пережидать в Абиссинию». Ощущаемое при этом чувствительное противоречие между сведениями о полном уничтожении тиража и обилием рецензий на сборник объяснялось по разному: «Приказ «Истребить!» был исполнен. Но истреблена книга не была. Её читали, знали»; «Ну, ничего, потом 80 экземпляров он успел разослать по журналам»; «Большая часть книги была конфискована…» – и так далее.

При издании сборника «Аллилуйя» в её выходных данных, по французскому образцу, были перечислены все лица и учреждения, имеющие отношение к воплощению данного издания. Сообщалось, что книга «набрана и предана тиснению в типографии «Наш Век» (С.-Петербург, Невский пр., № 140-2) – под наблюдением управляющего последней – Ф.Я. Шевченко – в апреле 1912 года.

Клише для книги изготовлены цинкографией Голике, причем контуры букв заимствованы из Псалтири, относящейся по времени к началу XVIII века и принадлежащей Ф.М. Лазаренко.

Клише для обложки выполнено по набору, сделанному Синодальной типографией.

Прочие украшения – работы И.Я. Билибина, Е. Нарбута и М.Я. Чемберс».

В первых числах мая положенное число экземпляров «Аллилуйи» было доставлено в Главное управление по делам печати, о чём в еженедельной «Книжной летописи» 12 мая было сделано соответствующее извещение: «Нарбут Владимир. Аллилуия. Стихи. Спб. 1912. Изд. и тип. Наш век (Невский пр., 140 – 2). 8о. (17 × 25). 41 нен. стр. с портр. Ц. 75 к. Вес 8 л<отов>. 100 экз.»

Но простой регистрацией нарбутовского издания Главное управление по делам печати не ограничилось, и в первые же дни по получении экземпляра он был рассмотрен и признан предосудительным, о чём были немедленно извещены все соответствующие органы:

«МВД Санкт-Петербургский комитет по делам печати Господину Санкт-Петербургскому градоначальнику. 30 апреля 1912 С.-Петербургский Комитет по дел<ам> печ<ати> усмотрев в отпечатанном издании под з<а>гл<авием>: «Владимир Нарбут. Аллилуйа. Стихи» изд. «Цех поэтов». Типография «Наш Век» (Невский пр. 140-2) 75 коп., отпечатанном в 100 экземплярах признаки преступлений, караемых ст. 74 Угол<овного> Улож<ения> и ст. 1001 Улож<ения> о наказан<иях> постановил: наложить на неё арест на основании ст. 3 отд. IV Именного Высочайшего Указа Правительствующего Сенату от 26 апреля 1906 года.

Сообщая о вышеизложенном, С.-Петербургский Комитет по дел<ам> печ<ати> имеет честь покорнейше просить Ваше Превосходительство сделать соответствующее распоряжение.

Председательствующий <нрзб>

За секретаря <нрзб>».

Упомянутые статьи уголовного уложения и уложения о наказаниях – одни из самых частых, с которыми приходилось сталкиваться в своей практике книгоиздателям начала века. 74-я закрывала собой целый набор всевозможных богохульств («поношение установлений или обрядов церкви православной или вообще христианства», «поругание действием или поношение предметов, употреблением при православном или ином богослужении освященных», «непристойная насмешка над священными предметами или предметами верований» и т. д.); 1001-я предостерегала от чрезмерной изнеженности нравов: «Если кто-либо будет тайно от цензуры печатать или иным образом издавать в каком бы то ни было виде, иле же распространять подлежащие цензурному рассмотрению сочинения, имеющие целию развращение нравов или явно противные нравственности и благопристойности, или клонящиеся к сему соблазнительные изображения, тот подвергается за сие: денежному взысканию не свыше пятисот рублей, или аресту на время от семи дней до трёх месяцев.

Все сочинения или изображения сего рода уничтожаются без всякого за оные вознаграждения».

Обе эти статьи не принадлежали к числу тяжёлых (покушение на основы государственного строя каралось гораздо жёстче, будь то стихи или проза), поэтому следующие следственные действия были предприняты лишь несколько дней спустя:

«ПРОТОКОЛ.

5 мая 1912 г. я – инспектор типографий 4 уч<астка> г. Спб. прибыл в типографию «Наш Век» (Невский 140-2), для наложения ареста, согласно отношению Спб. Комитета по дел<ам> печ<ати> от 30 Апр<еля> с<его> г<ода> за № 1076, на брошюру Вл. Нарбута «Аллилуйа», причём в типографии оказались налицо все отпечатанные 100 (сто) экземпляров этой брошюры. Все экземпляры связаны в пачку, опечатаны и сданы на хранение управляющему типографией Шевченко-Глаголь. Набор разобран. Издателем брошюры является Владимир Иванович Нарбут, прожив<ающий> по Ямской ул. 27, автор брошюры.

Инспектор тип<ографий> И. Тихонович.

<Заведующий типографией:> Шевченко-Глаголь».

«РАСПИСКА.

5 мая 1912 г. я принял на хранение опечатанную пачку с 100 экз. брошюры «Аллилуия».

Шевченко-Глаголь».

Цитируемое здесь и далее дело заведено Комитетом по делам печати, поэтому отдаваемые им распоряжения касаются исключительно книги, а не автора или издателя, и, судя по всему, дела последних в отдельное производство вынесены так и не были. В соответствии с обычным порядком делопроизводства копия бумаг была отправлена в столичную прокуратуру, которая также проявила вялую заинтересованность в происходящем:

«Прокурор С.-Петербургского окружного суда – г. Старшему Инспектору типографий в С-Пб:

8 мая 1912

Прошу Ваше Превосходительство уведомить меня, получила ли распространение брошюра под заглавием «Владимир Нарбут. Аллилуйя. Стихи». Издательство «Цех поэтов». С.П.Б. 1912 г. Типография «Наш Век». 100 экземпляров. Цена 75 копеек.

В утвердительном случае, прошу сообщить мне, кто может подтвердить факт распространения названной брошюры, а равно доставить мне требуемые 12137 ст. Уст<ава> Угол<овного> Суд<опроизводства> сведения об авторе брошюры Владимире Нарбут, или других лицах, могущих оказаться виновными в её напечатании.

Прокурор (нрзб)».

Ответа инспектора в наличии нет, но реконструировать его вполне возможно: не случайно в протоколе изъятия упоминалось, что в наличии находятся все сто экземпляров книги. В практическом смысле это означало, что распространения она не получила и, соответственно, тяжесть вмененной автору и издателю вины значительно ниже. Убедившись в этом, прокурор почти утрачивает интерес к делу и вспоминает о нём только через месяц:

«Прокурор С.-Петербургского окружного суда – г. Старшему Инспектору типографий в Спб:

5 июня 1912

Прошу Ваше превосходительство сообщить мне, в дополнение к отношению Вашему от 31-го минувшего Мая за № 2595, было ли представлено в С.-Петербургский комитет по делам печати для цензуры установленное законом количество экземпляров брошюры «Владимир Нарбут. Аллилуйя. Стихи» и не последовал ли арест этой брошюры после рассмотрения Комитетом представленных экземпляров.

Прокурор: Шаховской».

Ещё 26 мая в «Книжной летописи» № 21 было напечатано постановление Санкт-Петербургского цензурного комитета от 1-го мая 1912 года «о возбуждении судебного преследования по ст. 74 Уголовно-го уложения и ст. 1001 Уложения о наказаниях. А 2 июня в той же «Книжной летописи» № 22 появилось сообщение о том, что издание (т. е. книга «Аллилуйя») «изъято из продажи».

А в сентябре того же года состоялось заседание суда, который завершился вынесением приговора:

«ПРИГОВОР

1912 г. Сентября 18 дня.

По указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, С.-Петербургский Окружный Суд, в II-м Отделении, в следующем составе: г. Председательствующий Л. М. Афросимов гг. члены суда: Б. У. Васильев и М. М. Захаров при пом<ощнике> Секретаря Милянине при Товарище Прокурора В. Н. Петрова без участия присяжных заседателей слушал дело от уничтожении брошюры Владимира Нарбута «Аллилуйя. Стихи».

Выслушав доклад дела Г. Председательствующего и заключение Товарища прокурора и имея в виду, что означенная брошюра, представляющая собой сборник стихов, которые по содержанию своему явно противны правилам нравственности и благопристойности, вполне подходит под признаки преступления, предусмотренного ст. 1001 Улож. о Наказ., на основании 1213 ст. Уст. Угол. Суд. постановил: согласно заключения Товарища прокурора Окружного Суда издание брошюры Владимира Нарбута «Аллилуйя. Стихи» уничтожить, а приобщённый к делу экземпляр её оставить при деле. Подлинный за надлежащими подписями. С подлинным верно.

Секретарь Милянин».

А полтора месяца спустя дело о судьбе «Аллилуйи» в очередной раз двинулось по инстанциям:

«МВД. Главное управление по делам печати – Господину И<сполняющему> д<олжность> С. – Петербургского Градоначальника:

8 ноября 1912

Главное Управление по делам печати препровождает при сем Вашему Превосходительству для надлежащего исполнения копию приговора С.-Петербургского окружного суда от 18 сентября 1912 г. об уничтожении брошюры под заглавием «Владимир Нарбут. Аллилуия. Стихи». Издательство «Цех поэтов». С.П.Б. 1912 г. Цена 75 коп. Тип. «Наш Век», покорнейше прося о последующем уведомить, а также не отказать в доставлении в это Управление двух экземпляров означенной брошюры.

И.д. начальника Главного Управления по делам печати <нрзб>».

Получив это распоряжение, канцелярия градоначальника затребовала до сих пор (с апреля прошлого года!) хранящийся в типографии опечатанный тираж книги, и 3 января получила его:

«3 января 1913.

Типография Товарищества «Наш Век».

Накладная № 203.

Канцелярия Старшего Инспектора по надзору за типографиями. Гороховая, 2.

Согласно распоряжения Г. Старшего Инспектора Тихоновича СТО экземпляров конфискованных и опечатанных книг «Аллилуйя» автора В. И. Нарбута».

Ещё три недели спустя приговор по уничтожению книжки стихов Владимира Нарбута был приведён в исполнение:

«В Главное Управление по делам печати.

Вследствие отношения от 8 ноября 1912 г. за № 14871, имею честь уведомить Гл<авное> Упр<авление> по дел<ам> печ<ати>, что 30 янв<аря> с<его> г<ода> в типографии Спб. Градоначальства в комиссии уничтожены посредством разрывания на мелкие части арестованные экземпляры брошюры «В. Нарбут. Аллилуия. Стихи». Два экземпляра этой брошюры при сем прилагаются».

Похоже, что произошедшее на наших глазах коловращение официальных бумаг, судебные заседания и торжественно произошедший финальный аккорд в виде разрывания на мелкие части книжки «Аллилуйя» представляет собой полную и недвусмысленную профанацию. Нарбут, начавший раздаривать экземпляры ещё в апреле 1912 года (к примеру: «Другу моему дорогому – Сереже Судейкину – на память долгую – Владимир Нарбут. Спб. Апрель. СПб»), продолжил дарение и в мае («Дорогому Георгию Ивановичу Чулкову – Владимир Нарбут в знак дружбы искренней. Спб., май 912»), а также не останавливался и в следующие месяцы, организовав, в частности, летом масштабную рассылку по редакциям. Известны экземпляры с посвящениями, кроме участников «Цеха поэтов», – Ф. Батюшкову, А. Ремизову, Вяч. Иванову и др. Интересна надпись поклоннику немецких романтиков Василию Гиппиусу – «Небесняку от земняка». По мнению Михаила Зенкевича, Нарбут «успел разослать по журналам 80 экземпляров книги». Трудно сказать, насколько точны эти данные – можно лишь отметить, что Нарбут, видимо, имел в своём распоряжении достаточное количество экземпляров: кроме литераторов и многочисленных рецензентов, экземпляр книги получил в подарок даже дальний родственник (или однофамилец) поэта.

Владимир Нарбут

Издатели «Гиперборея», где Нарбут постоянно печатался, в каждом номере журнала сообщали о новых книгах и неизменно писали: «Нарбут В. Аллилуйя. Конфискована». В результате его стихами интересовались всё больше и больше.

Собирательский опыт демонстрирует, что книга Владимира Нарбута хотя и встречается сегодня нечасто, но всё-таки совсем не так редко, как можно было бы ожидать от стоэкземплярной, тем более – полностью уничтоженной книги.

Так или иначе, публикация «Аллилуйя» вызвала скандал нелитературного свойства, который предшествовал критическим откликам на книгу. Если первый сборник «Стихи» находился в поле зрения рецензентов и критиков примерно с конца 1910 до середины 1911 года, то об «Аллилуйя» критика продолжала писать и в 1914 году, часто сравнивая эти две книги, как правило – не в пользу последней. В целом же тональность статей, посвященных «Аллилуйя», показывает, что скандализированы были не только власти, но и многие критики: «Хотелось бы умолчать о Владимире Нарбуте», – писал в 1914 году бывший вне литературных партий Владислав Ходасевич – «Зачем было поэту, издавшему года два назад совсем недурной сборник, выступать теперь с двумя книжечками, гораздо более непристойными, чем умными». Схожее мнение высказал и Брюсов: «У г. Нарбута в прошлом есть стихи гораздо более удачные, нежели его “Аллилуйя”». В рецензии Брюсов остановился лишь на одной из стилистических особенностей сборника: «Книжка г. Нарбута содержит несколько стихотворений, в которых желание выдержать «русский стиль» приводит поэта к усердному употреблению слов, в печати обычно избегаемых. «Залихватски жарит на гармошке» – так начинается одно из стихотворений, и этот стих можно поставить эпиграфом ко всему маленькому сборнику.

Писатель Аркадий Бухов представляет читателю книгу Нарбута просто как скверную шутку. Характерно, что отзыв, сам по себе предельно краткий, состоит главным образом из наиболее «хлёстких» цитат из Аллилуиа; а завершает Бухов свою заметку стихотворной пародией – стихами «в стиле» Владимира Нарбута:

 
Месяц плыл – размерзавец и гадина
Воздух ласков, как вздох подлеца…
Раз у музы пристойность украдена,
Чем же лучше поэт жеребца?
 

Странным образом, уничтоженная судом книга стихов Владимира Нарбута стремительно распространялась по России, вызывая в печати пародии, рецензии, отзывы и другую реакцию. Поэтому кажется, что с самого начала было задумано изготовить две части тиража: одну – легальную, насчитывающую сто обязательных экземпляров и предназначенную для цензурного аутодафе, и вторую – экземпляров в 100 или больше – заблаговременно вывезенную со склада до того, как первый экземпляр прибудет в Главное управление по делам печати. Расчёт был очевиден: как было уже известно из книготорговой практики, слухи о запрещении (активно распространяемые, в частности, дружественной прессой) поднимают продажи и крайне способствуют привлечению читательского внимания. На этом фоне искупительная жертва, не грозившая, по сути, ничем ни автору, ни издателю, казалась вполне маркетингово оправданной.

Однако не видится никакой необходимости в бегстве Нарбута в центральную Африку, поскольку из представленных выше документов вытекает такой вывод, что уголовное дело в отношении автора и типографа даже вообще не было открыто.

Поэтому никто из друзей не имел представления о том, куда уехал Нарбут, по каким делам и когда он должен возвратиться. А через короткое время его друзья стали получать письма с марками и штемпелями Абиссинии, в которых он расписывал своё пребывание в этой далёкой африканской стране. Правда, буквально за три недели характер писем изменился, и Владимир стал жаловаться на скуку и сообщать, что императорская дочь вовсе не так уж очаровательна, как показалось ему вначале…

Начиная с 1912 года и по сегодняшний день, в литературных кругах курсирует в основном утверждение, что Владимир Иванович Нарбут бежал из России с подвернувшейся экспедицией в Абиссинию и Сомали, чтобы спрятаться там от зловещей руки петербургского суда, грозившего ему крутым наказанием. Информация о его отъезде из страны распространилась не только по слухам, но и в ряде изданий, возвестивших подписчиков о пребывании Нарбута в Абиссинии. Так, например, в феврале 1913 года журнал «Светлый Луч» опубликовал в разделе «Почтовый ящик» в виде ответа одному из читателей (реальному или воображаемому) следующую краткую заметку:

«Петербург, Доброжелателю. Почему не печатаем стихов Вл. Нарбута? Потому что он уехал в Африку. Мы не шутим, он действительно уехал вдвоём с одним своим знакомым и, если не женится на африканке, то вернётся и вновь красивыми стихами будет воспевать природу.

В.Б. 1913, 8».

По слухам, основанием для столь поспешного отъезда Нарбута в Африку послужило постановление суда, которым в соответствии со статьёй 1001 царского уложения законов он был осуждён и приговорён к году тюремного заключения, а весь тираж сборника «Аллилуйя» должен быть арестован и уничтожен путём «порватия на мелкие части». Но отсиживать целый год в кутузке Владимир, вроде бы, не хотел, и чтобы избежать своего ареста, он в октябре 1912 года с коротким заездом домой к себе в Нарбутовку уезжает с подвернувшейся экспедицией в Абиссинию, откуда потом вернулся домой только 21 февраля 1913 года, дождавшись общей амнистии, объявленной в честь 300-летия дома Романовых.

Так ли всё было на деле или нет, но с мечтами об университете пришлось расстаться, и в октябре 1912 года Владимир Иванович прибыл в составе этнографической экспедиции в далёкую жаркую Абиссинию. По тем временам – фантастическое приключение! «Скитался я по раскалённой, глинистой пустыне с её змеями, скорпионами, миражами и духотой, – рассказывал Нарбут позднее в очерке «Рождественская ночь в Абиссинии», – перевалил потом через полуторавёрстный кряж, обогнул сплошь усеянное дичью озеро Харананго и спустился, наконец, со слугами и кряжистыми мулами в хотя и грязный, но всё же располагавший некоторыми удобствами город Харар».

В другой заметке Нарбут упомянул об одном из своих отечественных предшественников по освоению Абиссинии: «Память о полковнике Леонтьеве жива до сих пор, и, право, надо удивляться непопулярности, близорукости и бездеятельности теперешнего российского представительства в Аддис-Абебе, упорно не желающего расширять наше влияние в стране чёрных христиан».

А в своём письме к Н.Н. Сергиевскому от 2 декабря 1912 года Нарбут писал: «Вот уже почти 2 месяца, как я в Абиссинии. Страна эта – очень интересная, хотя без знания арабского или абиссин<ского> языка – почти недоступная. Объедаюсь бананами и, признаться, страшно скучаю по России…»

Однако какая-то причина заставила Нарбута некоторое время отсиживаться в далёкой Африке, и, судя по всему, это была вовсе не угроза петербургского суда. Вот как писал в своей повести «Петербургские зимы» известный поэт Георгий Иванов о появлении второй книги стихов Владимира Нарбута и последующих событиях:

«Синодальная типография, куда была сдана для набора рукопись «Аллилуйя», ознакомившись с ней, набирать отказалась «ввиду светского содержания». Содержание, действительно, было «светское» – половина слов, составляющих стихи, была неприличной. Синодальная типография потребовалась Нарбуту по той причине, что он желал набрать книгу церковнославянским шрифтом. И не простым, а каким-то отборным. В других типографиях такого шрифта не оказалось. Делать нечего – пришлось купить шрифт. Бумаги подходящей тоже не нашлось в Петербурге – бумагу выписали из Парижа. Нарбут широко сыпал чаевые наборщикам и метранпажам, платил сверхурочные, нанял даже какого-то специалиста по церковнославянской орфографии… В три недели был готов этот типографский шедевр, отпечатанный на голубоватой бумаге с красными заглавными буквами, и портретом автора с хризантемой в петлице, и лихим росчерком.

По случаю этого события в «Вене» было устроено Нарбутом неслыханное даже в этом «литературном ресторане» пиршество. Борис Садовский в четвёртом часу утра выпустил все шесть пуль из своего «бульдога» в зеркало, отстреливаясь от «тени Фаддея Булгарина», метрдотеля чуть не выбросили в окно – уже раскачали на скатерти – едва вырвался. Нарбут в залитом ликёрами фраке, с галстуком на боку и венком из желудей на затылке, прихлебывая какую-то адскую смесь из пивной кружки, принимал поздравления.

Городецкий (это он принёс венок из желудей) ухаживал за «юбиляром» деятельней всех. Он уже выпил с ним на «ты» и теперь, колотя себя в грудь, пророчествовал:

– Ты… ты… я верю… вижу… будешь вторым… Кольцовым.

Но Нарбут недовольно мотнул головой.

– К-кольцовым?.. Н-н-нехочу…

– Как? – ужаснулся Городецкий. – Не хочешь быть Кольцовым? Кем же тогда? Никитиным?

Поэт Сергей Городецкий

Нарбут наморщил свой изрытый, безбровый лоб. Его острые глазки лукаво блеснули.

– Не… Хабриэлем Даннунцио…

Славы «Хабриэля» Даннунцио «Аллилуйя» Нарбуту не принесла. Книга была конфискована и сожжена по постановлению суда.

Не знаю, подействовала ли на Нарбута эта неудача, или на «Аллилуйя» ушёл весь запас его изобретательности.

…Нарбут не пьёт. Нарбут сидит часами в Публичной библиотеке…

Нарбут ходит в Университет…

Для знавших автора «Аллилуйя» – это казалось невероятным. Но это была правда. Нарбут – «остепенился».

В этот «тихий» период я встречал его довольно часто, то там, то здесь.

Два-три разговора запомнились. Я и не предполагал, как крепко сидит в этом кутиле и безобразнике страсть, наивная «страсть к прекрасному…»

Постукивая дрянной папироской по своему неприлично большому и тяжёлому портсигару (вдобавок украшенному бриллиантовым гербом рода Нарбутов), морща рябой лоб и заикаясь, он говорил:

– Меня считают дураком, я знаю. Экая скотина – снял урожай, ободрал мужиков и пропивает. Пишет стихи для отвода глаз, а поскреби – крепостник. Тит Титыч, почти что орангутанг. А я?..

Молчание. Пристальный взгляд острых, маленьких, холодных глаз. Обычная плутовская «хохлацкая» усмешка сползает с лица. Вздох.

– А я?.. Какой же я дурак, если я смотрю на Рафаэля и плачу? Вот… – он достаёт из бумажника, тоже украшенного короной, затрёпанную открытку. – Вот… Мадонна… Сикстинская… Был за границей. Берлин там. «Цоо», тигра икрой кормил, – ничего, жрёт, ещё просит, – видно, вкусней человечины, Винтергартен какой-то. Ну, дрянь, пошлость. Коньяк отвратительный, зато дешёв – дешевле водки. Пьянствовали мы, пьянствовали, и попал я как-то в Дрезден. Тоже по пьяной лавочке, с компанией. Уж не помню, как и оказались в этой, как её… Пинакотеке… Нет, это в Мюнхене – Пинакотека. Ну, всё равно, идём, – глядим, ну, известно, – музей, картины, голые бабы, дичь…